Текст книги "Живая память"

Автор книги: Степан Лопатин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

– Прекратить огонь – туда пошли наши. Наши пошли в преследование...

В руках Ясенева трофейный автомат. На две-три секунды останавливаясь, он посылает короткие очереди. Потом бежит дальше. Синчук становится на колено, целится, экономит патроны. Загораживаясь соснами, ведут огонь другие.

Ясенев выпрямился в полный рост и, падая вперед, дал длинную очередь.

Бой затих в глубине леса, освещенного сверху солнцем. В этом бою в ход было пущено все, что оказалось под руками, – от автоматов и карабинов до гаубицы.

Неожиданно для себя мы встретили решительное сопротивление вместо поднятых рук, к чему привыкли, вылавливая одиночек или мелкие группы. А здесь всем подразделением сражались с пятнадцатью фашистами. И понесли потери.

Убит Ясенев. Не верилось в смерть Загайнова.

Смерть Семена Загайнова была столь нелепа и ошеломительна, что события, как киноленту, хотелось прокрутить в обратную сторону и испробовать другой, более удачный вариант.

Уже высокое солнце, а кажется – только что все началось.

На плащ-палатках принесли Загайнова и Ясенева, а потом и Швенера – он ранен. Пуля прошла через коленный сустав правой ноги. На плече гимнастерки Крюкова темное пятно крови. На других нет видимых следов нашей неудачи. Эту группу задержать так и не удалось.

– Мякоть, – поморщился Крюков при перевязке.

Перевязку сделали и Швенеру, наложили шины.

Он сидел на земле, когда привели захваченного в плен фельдфебеля, отставшего от своих в перестрелке. Фельдфебель приземист, костист, без головного убора. Беспокойные глаза блестят, оценивающе озирают нескольких солдат около Швенера. Со лба стекают грязные струйки пота. Кобура от парабеллума расстегнута, она пуста – пистолет выброшен или потерян.

– Стрелял до последнего, паршивец, – говорит старший лейтенант Сергеев, подошедший вслед за конвоем. Он тоже возбужден от погони и перестрелки.

Швенер лучше других знает немецкий. Он ведет допрос:

– Кто проходил лесом?

– Сводная колонна офицеров рейха под руководством оберста Швабе.

– Сколько человек?

– Триста...

– Повторите, сколько шло людей?

– Около трехсот офицеров и унтер-офицеров...

А Синчук доложил о пятнадцати... Мы вели бой с арьергардом колонны или ее боевым охранением. Численный перевес был на их стороне. Что-то похожее на разочарование, на признание закономерной неудачи промелькнуло на лицах солдат, готовых разойтись по лагерю...

Я отдал приказ: сержанту Кирюхину на полуторке доставить раненых в Ярмаки, сдать в медсанбат. Старшему сержанту Старовойтову передать пленных ближайшему штабу по дороге на Ярмаки. Под расписку. Старшему лейтенанту Сергееву подготовить захоронение погибших.

В Литве

Литовские деревни были раздроблены и разбросаны по полям отдельными усадьбами. На топографической карте черные обозначения усадеб напоминали брызги от случайно брошенного в грязь предмета. Конец какой-либо деревни был условен, тут же переходя в другую. Посевы начинались у стен одного хозяйства и продолжались до следующего.

Созревающие посевы превращались в средство маскировки, прикрывая маневр подразделений и отдельных солдат, и потому частично были перетоптаны и примяты. А скот, оставшийся без присмотра в опасной зоне боевых действий, побит шальными осколками, огнем сражающихся сторон. Не сразу убирались трупы людей и животных, прикрытые посевами, а знойный воздух жарких июля и августа отравлялся запахами разлагающихся тел, между которыми летали косяки черных мух.

Наш полк введен в бой 7 июля, а мы догнали его позднее – на рубеже шоссейной дороги, идущей из Вильнюса на юго-запад.

Тревожное пребывание в тылу наступающих частей, ушедших от Ярмаков на несколько десятков километров, сменилось настроением покоя и относительной безопасности – мы отдыхали все-таки. А теперь – работа. Нужно снова одолевать себя, собирать и завязывать в тугой узел нервы, После покоя началась жаркая страда.

Заканчивался бой за Ораны – местечко у реки Меречанка, протекающей через мелкие и крупные лесные массивы. Железнодорожная станция того же названия отстояла от местечка на четыре километра к югу.

Вот рассказ одного офицера из штаба стрелкового полка. Он говорил о схватке за станцию Ораны.

Туда вошел неполный стрелковый взвод, человек десять – двенадцать, еще утром 13 июля и встретил немецкую контратаку. Туговато пришлось этим людям. Солдаты выбывали из строя. Ранило лейтенанта, командира взвода. Наскоро перевязанный, он лег за пулемет вместо сраженного пулеметчика и держал под огнем все пространство от окраины до центральных построек. Его еще раз ранило, а он продолжал бой. Да и уйти уже не мог. И... думал о последнем патроне для себя. Помощь подошла, когда от взвода почти никого не осталось. Неравный бой продолжался девять часов.

– А ведь еще бы немного, – добавил штабник, – и лейтенант пустил бы себе пулю в лоб. Врагу не сдался бы, это точно.

– Вы знакомы с ним?

– Встречались. Обыкновенный парень, сибиряк, характер отменный.

Через два дня мы были в местечке Меречь на Немане, откуда направились в сторону Алитуса, на север. Там получили задачу на форсирование.

Форсирование было трудным, но что нового можно сказать о форсировании? За войну пройдено столько речушек и рек, и столько теперь об этом известно...

Но тогда каждый раз все делалось заново: искали подручные средства доски, бревна, другие нетонущие предметы, из соломы, травы и плащ-палаток сооружали подушки, делали плоты и плотики, чтобы оружие и порох сохранить сухими. Понтоны наводились позднее, когда приходило их время, а сперва...

А сперва захват куска суши на противоположном берегу, крохотного плацдарма, и его расширение становились первостепенной задачей. Надо обмануть недремлющего противника, ввести его в заблуждение.

Теперь невозможно подсчитать, сколько добиралось до берега, сколько поглощала река на плаву, потому что плеск воды по ночам хорошо слышен, и хотя где-то в стороне поднималась отвлекающая стрельба, не всегда можно подойти совершенно скрытно, не встретив на воде огня в упор.

На западном берегу Немана было захвачено два плацдарма. Один из них, южный, триста на шестьсот метров, обеспечивал наш полк. С наблюдательных пунктов мы видели свою пехоту в окопах, наскоро отрытых на том берегу, метрах в четырехстах от НП, и пристреляли перед ней участки заградительного огня.

На третий-четвертый день боя всплывали со дна тела воинов, не добравшихся до западного берега реки, но теперь беспрепятственно уходящих к берегам Балтийского моря.

Плацдарм у Алитуса расширялся успешнее южного. 17 июля к 12.00 полк подивизионно перешел в район Венгелянцы, поближе к Алитусу.

Переправа на левый берег началась в ночь на 17-е одной батареей и продолжалась последовательно до 21-го – это диктовало необходимость вести огонь почти беспрерывно.

Из записей штаба полка:

"18.7.44... полком уничтожено 6 ручных и станковых пулеметов, подавлен огонь минометной батареи, отбиты три контратаки..."

"...Во второй половине дня 19.7.44 в районе Блакасадзе обнаружено пять самоходных орудий типа "фердинанд", действующих из засад. Предприняты две контратаки силою до батальона... "

Четвертая и пятая батареи не умолкали, маневрируя огнем по широкому фронту. С наблюдательных пунктов на высоком правом берегу мы видели против себя движение, как на полигоне в классных условиях... Только 21 июля полк переместился на западный берег Немана полностью.

Наша авиация над переправой господствовала. Но это не означало, что она непрерывно висела в воздухе и потом.

27 июля с утра, перебазируясь, батарея катилась по асфальтированной дороге, окаймленной с обеих сторон деревьями. Сзади, со стороны солнца, нас настигли два "фокке-вульфа", пробомбили и обстреляли из пулеметов и пушек. Минутный налет обошелся дорого: убит водитель рядовой Кизилов, ранен лейтенант Молочнюк и еще двое из расчета, пострадало одно орудие, "студебеккеры" получили несущественные пробоины.

Для матчасти это вторая потеря от авиации.

С боями был пройден районный центр Литовской ССР Калвария. Город промелькнул перед глазами наподобие кадра кинохроники.

Остановил нас, и надолго, другой город такого же значения и калибра Вилкавишкис. Около него мы перешли к обороне.

Отвлечения

Совершенно неожиданно командиров батарей отозвали на десятидневные сборы при штабе корпуса. Свои обязанности я возложил на Карпюка.

Хорошо вот этак вдруг распрямиться, широко вздохнуть, отрешиться от будней и пуститься в приятное путешествие: впереди увлекательная встреча, помимо сборов с кинофильмами, и – хочу не хочу – свидание с медиками.

На сборах мы получили все, что было предусмотрено планом. Напряженная учеба закончилась боевыми зачетными стрельбами.

Но десять дней отсутствия обернулись бедой.

Взвод управления, оставшийся без комбата, почувствовал себя вольготно. Он свыкся с обстановкой переднего края, с постоянной и привычной перестройкой, не вносившей особого беспокойства, не менявшей устоявшегося положения в обороне, – так всегда было, есть и, наверное, будет дальше. Удивляться стрельбе не приходится. Но надоело хитрить и прятаться, дрожать за свою жизнь, хотя она, жизнь, и единственная. Можно и побравировать ею. Показать себя этаким храбрецом.

На НП принесли обед.

Четверо управленцев с котелками выползли из траншеи на травку впереди окопа с НП – как на полевом стане. Немцы заметили беспечность русских солдат и ответили на нее сперва одной миной, разорвавшейся метрах в сорока, а потом второй. Вторая мина упала рядом. Ее оказалось достаточно, чтобы двух наказать серьезно.

Разведчик рядовой Синчук пострадал особенно тяжело: осколок раздробил лицевые кости в области носа и принес ему немыслимые страдания. Он просил товарищей пристрелить его, чтобы избавить от болей. Но у кого же поднимется рука?

Рассказ об этом воспринят как удар.

Лейтенант Карпюк виновато моргал глазами, когда я набросился на него, и лепетал в оправдание жалкие слова:

– Отдыхал... Не видел... Они сами...

Я не мог найти ему оправданий.

Глупейшая потеря ставила вопрос о подготовке новых людей, которых нужно обучить, привить им навыки. Но как можно смириться с потерей? Я злился на Карпюка, на его взвод и на себя – не предусмотрел, не предупредил о возможности неприятного исхода. Да разве предусмотришь все? Это проявление недисциплинированности, распущенности, и виноваты мы с Карпюком.

Виноватыми чувствовали себя все, кто оставался на НП.

Первое, что можно сделать теперь, – выследить минометную батарею немцев, засечь и накрыть ее своим огнем.

Задачу на разведку я поставил перед Карпюком.

Прошло несколько суток. Утрата, в общем-то обычная для переднего края, перестала восприниматься остро.

Подсыхавшая на ноге корочка – экзема – дала новую вспышку. С разрешения Ширгазина я отправился в санчасть.

– На обратном пути заходи ко мне, – сказал он.

Врач Подберезкова, прибывшая в полк в августе, нравилась мне, поэтому после перевязки уходить не хотелось. Мне было еще невдомек, что Лариса Мефодьевна догадалась о причинах моей задержки. Она раскусила этого парня, то есть меня, еще при первом посещении, понимала, что не только раны тревожат пациента.

А теперь, разговаривая с печальными нотками в голосе, подошла и с неожиданной решительностью потянулась руками к моим плечам, готовая, кажется, охватить меня за шею и прижаться. За спиной у меня затрепыхались крылышки.

Ее слова оказались неожиданными еще более:

– Вам нужна девушка, капитан, очаровательное создание где-то ждет вас. А вы путаете адрес. Адрес прояснится – время еще не ушло. Ваше время наступит, должно наступить... – руки ее с плеч соскользнули, она отошла и отвернулась. Крылышки за моей спиной беспомощно повисли.

Вот так. Не берусь судить, как выглядел я в тот момент. Столь прямые слова, сказанные пусть мягко и доброжелательно, не могли не смутить – они опережали бесполезные объяснения и делали невозможной зарождавшуюся надежду. Слова отрезвляли, ставили меня на землю.

Я ушел, чтобы не продолжать трудную сцену.

У НП комдива встретились несколько незнакомых солдат.

– Пополнение?

– Так точно, товарищ гвардии капитан.

Комдив сидел за ужином.

– Чему научили вас на тех сборах – как лучше на немцев брехать?

На грубоватую манеру общения я еще не успел переключиться, поэтому меня слегка передернуло – я еще "витал".

– С наших пунктов, товарищ гвардии майор, можно организовать сопряженное наблюдение. Тогда точность засечки улучшится.

– А ну расскажи – как.

Я набросал схему и рассказал порядок работы.

– Дело говоришь, комбат, обязательно займемся. А теперь выбирай себе телефониста: Макаров или Шпулько.

– Шпулько – радист, – подсказал кто-то.

– Значит, забирай Макарова, радист мне самому нужен.

К себе я вернулся затемно с новым телефонистом.

На другой день мы занялись практическими делами сопряженного наблюдения.

Выследить минометную батарею оказалось непросто. Для этого понадобились терпение и настойчивость. Но через несколько дней мы отчетливо увидели дымки из ее труб и засекли с двух пунктов.

Этот день был последним, в ночь должны сняться и перейти в другой район. Разделаться с минометной батареей немцев нужно сегодня.

Мы открыли беглый сосредоточенный огонь по вражеской батарее внезапно, довернув на нее от репера, когда немцы вышли из укрытий и начали постреливать. И думаю – им не поздоровилось.

Залпы прозвучали в отместку за наших товарищей, пострадавших от их мины. Орудия наши били по обычной цели и выполняли рядовую задачу.

Наступление продолжается

Перемещение было недальнее.

187-й гвардейский артполк сосредоточился в. районе Будезиоры – это южнее города Вилкавишкис, – чтобы помочь прорыву частями 5-й гвардейской стрелковой дивизии на участке Кумец-1 – Кумец-2. Пехота нашей дивизии отводилась во второй эшелон корпуса.

Мысль о предстоящем деле, одном из последних, вселяла в солдатские души подъем и настрой – предстояло выйти к границам Восточной Пруссии.

С вечера майор Ширгазин собрал комбатов.

– Я надеюсь на вас, – сказал он, – даже если меня не станет...

Никогда раньше не терявший самообладания, сегодня он нервничал.

В землянке находились еще артиллерийский техник дивизиона Колесов, новый радист Шпулько и телефонист. В рации что-то шелестело и попискивало, она работала на прием. С делами было покончено, мы собрались уходить.

– Товарищ Колесов, – обратился комдив к арттехнику, – выкладывай свои богатства и подавай кружки. Задержитесь, комбаты.

Кружки и богатства были поданы на деревянный ящик из-под снарядов, заменявший стол. Комдив налил каждому понемногу. Он первый поднял кружку и взглянул почти весело:

– Разбирайте, пока угощаю.

Необычное приглашение комдива сперва смутило. Но согласились мы без отговорок. У каждого что-то скребло внутри, росло напряжение. Комдив неспокоен тоже, это видно по осунувшемуся лицу и воспаленным глазам. Под нашими гимнастерками расходилось тепло. Оно не вселило покоя, а притупило остроту ожидания.

Ширгазин возбужденно заговорил:

– У меня предчувствие. Никогда не было, а теперь гложет, зараза. Убьют, наверно... Или оборвут ноги, чтобы не ходил по белу свету, даже не ползал.

– Что вы, товарищ майор, – запротестовали мы, – это бабушкины сказки.

– Не сказки это... Я чувствую... А чувства сюда зря не за-хо-дят. Зря им здесь делать нечего. И ведут за собой эту... ее, шайтан... старуху с косой.

– Ну и хрен с ней, со старухой. Вам отдохнуть надо...

– Я ж-жить хочу... По-том от-дохну...

– Потом некогда будет, – вдруг вмешивается Шпулько.

Я с удивлением слушаю голос радиста, вступившего в разговор с офицерами. Жду реакции.

– Утром начало, Борис Шайбекович, – напоминает Шпулько.

– Да, да, начало, – неожиданно соглашается майор. – И правда, комбаты, идите отдыхать. И я тоже...

Он откинулся на лежанку и задремал.

Мы вышли. Скрутили по папиросе. Закрывшись полой плащ-накидки, прикурили от спички. Капитан Федяев ушел.

– Радист Шпулько уговорил майора быстрее нас, – сказал я.

Сурмин посмотрел на меня внимательно, потом ответил:

– Ничего удивительного, этот радист – девушка. В солдатской одежде трудно понять, кто этот радист, – девушка или парень. Она так же курит махорку и может при случае загнуть с верхней полки. Голос у нее грудной, низкий. Ее трудно отличить от других солдат.

– Не пристают к ней?

– Солдаты ее побаиваются и называют между собой Ниной-Колей. Получается ни то ни се. А майор держит ее около себя и покровительствует.

– Майор сильно сдал, жалуется на предчувствия. Такого и действительно могут убить.

– Это не первый день у него – сдают нервы. Убьют или не убьют – никто не может сказать заранее. Даже предчувствие. Утверждают, что предчувствие верный признак надвигающейся беды. Неправда. Оно может сбыться, а может и нет. Вероятность этого события равна половине, пятидесяти процентам. Когда событие сбывается, суеверы вроде бы торжествуют: а мы что говорили! И помалкивают, когда оно не сбывается. А как твое самочувствие?

– Я застрял мозгами в полковом медпункте. Новая врач...

– Брось думать о ней. Ларисе легче выбрать из штабников – они поближе. Чем не жених помначштаба или начхим?

– Сердцу не прикажешь...

– Выкинь из головы. И прикажи сердцу – ты солдат. Твои попытки обречены.

Капитан Сурмин, как всегда, прав. Я вернулся к себе и, управившись с делами, лег отдохнуть.

У Сурмина крепкая голова, он настоящий артиллерист, думал я.

В полку появились девушки. На их хрупкие плечи легли мужские обязанности связистов. Девушки были и раньше – их видели на театральных подмостках агитбригады и в медсанбате в роли медицинских сестер и санитарок. В медсанбате и на подмостках роль девушек понятна. А каково им придется на поле боя?

Думал о Ларисе, несколько мгновений покоившей свои легкие руки на моих плечах. Неизъяснимое волшебство исходило от этих рук... Она не сказала ничего обидного, а дала понять: не на ту загляделся. Тебе обидных слов не скажут, чтобы пощадить тебя и твое самолюбие: ты должен еще воевать.

...Когда закончился огневой вал, наступила относительная тишина. Под прикрытием огня артиллерии пехота прошла через вражеские окопы. Дальше лежала местность, свободная от видимых укреплений. Казалось – иди и оставляй ее сзади. Но так казалось. За каждым кустом, в каждой роще мог притаиться враг. Шум выстрелов удалялся и становился реже.

Я подождал, пока лейтенант Карпюк соберет свой взвод. Потом шли гуськом, прикидывая, где можно выбрать НП.

Вот землянка, на ней воронка от прямого попадания. Только одно попадание, а все фрицы в землянке мертвы. Их поразило осколками через накат из бревен. Бревна не защитили.

Жесткая нескошенная трава, отдельные кусты на пути и еще поляна. На ней – заброшенная постройка без крыши. Она не попала в зону огня и уцелела. До нее не докатился даже огневой вал. А еще дальше – цепочка кустарника: там возможен ручей или складка местности. Пехота близка, ее мы не видим, но определяем по звуку выстрелов.

Бревенчатая постройка – только три полуразвалившиеся стены чуть выше человеческого роста – самое высокое здесь место. С него можно наблюдать вокруг. Перебежками перебираемся туда.

Разведчики устанавливают стереотрубу, радист устраивается в углу с радиостанцией, я определяю местонахождение.

Цепочка кустарника метрах в трехстах впереди перегораживает путь. Она начинается от рощицы слева и заканчивается на правом фланге. Это не ручей, а понижение, язык впадины, – ручья на карте нет. Пометка у черного квадратика "сар." означает сарай. Но сараем никто не пользовался с тех пор, как составлялась карта.

Приходит комдив – он тоже облюбовал сарай, а за ним подтягивается его свита.

На мгновение я вспоминаю о вчерашней слабости комдива, понятной и извинительной в таких условиях: мы тоже грешны страхами и ослаблением воли, но загоняем свои чувства вглубь. А комдив сегодня привычно деятелен и свеж – никаких внешних следов от его вчерашних переживаний.

Я докладываю майору результаты ориентирования и готовность начать пристрелку, как только будет связь.

– Давай, – говорит майор и становится к стереотрубе.

Люди комдива оживлены движением и довольны новым НП. Здесь есть укрытие, и ни копать, ни подбираться по-пластунски пока не надо. И постреливают не очень, даже почти не постреливают. Остановились временно.

Ничего необычного нет, каждый делает свое несложное дело: один наблюдает в перископ, другой – у рации, третий возится с катушками телефонного провода. Только технику-лейтенанту Колесову заняться нечем. Он, как экскурсант, прибыл на "передок" по своей воле, поскольку пушки действовали исправно, в ремонте не нуждались.

Колесов посматривал на рощи, на бурую траву перед ними, на кусты у впадины и ничего не находил подозрительного. Он отошел от угла сарая и стоял в одном метре от него, вглядываясь вперед. Туда ушел противник, враг, и смотреть туда немного страшновато.

– Не вылезай, Колесов! – крикнул ему Ширгазин.

– А что? – оборачивается тот.

Из кустов звучит выстрел. Выстрел был неожиданностью и для нас. Колесов падает.

Едва ли Колесов тоже терзался недобрыми предчувствиями, находясь рядом с Ширгазиным. Его влекла сюда жажда острых ощущений, желание оказаться полезным, прийти на помощь в трудную минуту. Недобрых предчувствий у него не было – иначе он бы не пошел с комдивом, а вернулся на ОП. А Ширгазин, вчера еще полный предчувствий, сегодня забыл о них.

Когда заговорила батарея, к нам на НП пришел лейтенант – связной от пехоты. Он показал на местности положение передней цепи и передал просьбу командира батальона дать огонька – "прикурить". Лейтенант показал на кустарник во впадине и на дальний откос за ним, откуда противник ведет огонь во фланг батальона.

У нас налаживалась связь и взаимодействие с пехотой, бой в глубине обороны продолжался.

Пехота поднялась в новую атаку.

Днем мы перешли речушку и заболоченную низину. Теперь могут перемещаться ОП.

Полк снялся с насиженных мест, двинулся за нами.

Наметив новые ОП, я оставил там телефониста. Орудия шли сюда. Сюда же перебазировались тылы, весь полк выбирал новое для себя место. Я торопился, чтобы вернуться к началу ввода в прорыв своей пехоты, шедшей во втором эшелоне, пока огневики занимают позиции. И мимоходом заметил Ларису.

Она стояла за деревом, касаясь его плечом. И смотрела на меня. Надо бы остановиться, сделать какой-то знак приветствия, переброситься словом, как это бывает в нормальных случаях. А нуждалась ли она в этом? Я предпочел сделать вид, что не заметил.

Я прибавил шагу, мимолетная встреча добавила энергии и... злости, которые сегодня так необходимы.

Выход на границу

До западных границ Литвы к моменту прорыва оставалось чуть более двадцати километров. Дальше начиналась Восточная Пруссия. Эти последние километры представляли собой глубоко эшелонированную, хорошо подготовленную оборону.

Нанося удар южнее города Вилкавишкис и озера Поезиоры, в первый день боя стрелковые полки устремились в сторону Вержболово по шоссейной дороге, по проселкам, подходящим к ней, по прилегающим полям, очистив берега и форсировав речушку Шервиндт. Дорога эта стала осью полосы наступления нашей дивизии, введенной в бой на смену частям прорыва.

Последние километры!

Было еще тепло – вторая половина октября для Прибалтики на удивление была сухой. Только ночью солдаты раскручивали скатки и одевались в шинели, ненадолго замирая в коротком отдыхе.

Мы выбрали НП с утра, когда солнце вставало из-за горизонта. Торопясь и надеясь на быстрый успех, не нашли ничего лучше пустого амбара с черепичной крышей, одиноко смотрящего с пологого уклона на противника. Такой НП годился на два-три часа. Солнце вставало в затылок, против солнца, в тени, нас не видно, как и смотровую щель в крыше.

Сидя на футляре стереотрубы, я пристрелял одиночную ячейку напротив нас: Фриц там устроился с ручным пулеметом на козлах. Через несколько выстрелов его выбросило наружу – прямое попадание. Мы ушли за амбар, где заканчивали окоп, оставив наблюдать одного разведчика. Через несколько минут он крикнул:

– Товарищ капитан! Немцы пушку выкатывают! На прямую наводку!

Пушка была направлена на НП.

– Быстрее вниз, Веснин! Живо!

Веснин скатывается по лестнице, бежит за амбар, в это время звучат выстрел и разрыв. Недолет – немцы поторопились.

– Все в укрытие!

Все прыгают в окоп. Окоп перекрыт, открытым остался только лаз.

Второй разрыв у дверей, через которую ходим. Тонкие стены постройки содрогаются.

Карпюк около меня, он крайний у открытого лаза, места ему оставили побольше. Он беспокойно суетится и высовывается из щели:

– От бачу – ще промаже...

– Сиди, Карпюк!

Третий снаряд пробивает переднюю стенку сарая и разрывается внутри помещения. Осколки прошивают тонкий заслон из жиденьких бревен стены перед нами.

– Ох! – вскрикивает Карпюк и сползает на дно окопа.

Осколок вошел в грудную клетку сверху у основания шеи и попал, видимо, в сердце. Смерть была мгновенной.

18 октября.

Пыль, поднятая нашей колонной, не успела рассеяться. Через нее тускло просвечивает еще горячее послеполуденное солнце.

В пятистах метрах на юго-запад, почти против солнца, – лес. В нем удаляющаяся перестрелка – пехота преследует отходящего противника. Справа находится Кибартай, а западнее его – Эйдткунен.

– Здесь. – Я показываю Сергееву место для первого орудия и разворот фронта всей батареи. – Основное направление 45-ноль. Точка наводки заводская труба. Давай.

Машины сворачивают с дороги. Каждая, сделав петлю, оставляет пушки на указанных местах. Сами откатываются назад.

– К бою!

Пока проходит эта начальная и необходимая работа огневиков, я прикидываю – достанем ли?

До Государственной границы СССР около четырех километров, за ней лежит Восточная Пруссия. И первый ее крупный населенный пункт – город Эйдткунен. Я выбираю объектом центр города.

– Батарея, слушай мою команду! Батарейцы стоят на своих местах.

Я повышаю голос, чтобы дошло до каждого:

– По фашистской Герма-нии!

Командиры орудий повторяют слова команды. От этих слов у меня самого пробегает мороз по коже. Исключительность момента неповторима, она вливает силы в мускулы батарейцев, подающих снаряды, огоньками светится в глазах остальных солдат. Команды звучат как вступление к грозовой мелодии, как прелюдия, чтобы потом разразиться громом всего оркестра.

– ...десять снарядов на ору-дие!

– Первый залпом, остальные бе-глым!

– Первое готово!

– Второе готово!

– Третье готово!

– Четвертое готово!

– За-лпом пли!!!

Залп рвет розовеющее небо на западе.

III. Восточная Пруссия

Прорыв

18 октября, разматывая от ОП связь, мы перешли границу южнее Кибартая и заглубились за ее воображаемую черту. На нашем пути попалась отдельно стоящая усадьба – фольварк. Острое любопытство заставило нас заглянуть туда. А на случай немедленного открытия огня усадьбу легко превратить в НП.

Хозяева покинули ее, не навешивая замков. Они словно ненадолго отлучились, оставив в порядке кое-какой домашний скарб и, вероятно, не забыв перед уходом накормить породистую свинью в скотнике. Была ли у них надежда на возвращение? Едва ли. Страх, если они его испытали, охватил их не сразу, не внезапно, а приходил исподволь и подкрепился приказом гауляйтера: уйти из зоны боевых действий в тыл. Мы не знаем, что сильнее гнало хозяев из фольварка, – страх перед советскими войсками или грозный приказ гауляйтера.

Кирпичные строения под черепичными крышами и мощенный булыжником двор впечатляли добротностью. Электричество подведено к хозяйственным помещениям и к помещениям для скота. Изгородь вокруг усадьбы – из плотного декоративного кустарника и проволочной сетки. По наружным стенам каменных построек – стелющийся плющ.

Рядом с фольварком – делянки убранного посева, щетинящиеся стерней, они чередуются с огороженными выпасами для скота.

Внутри светлые опрятные комнатки. Пустой шкаф для верхней одежды, сундук с бельем в дальней комнате, на кухне – посуда. Все это окидывается одним взглядом.

– Давайте связь, – говорю я телефонистам.

По лестнице поднимаюсь на чердак к окну в сторону противника.

Солнце клонится к горизонту. Воздух заполняется легкой дымкой тумана. В двух километрах сплошной стеной, как замок, встает каменный силуэт небольшого городка. Иллюзия усиливается неровной кромкой сверху, напоминающей контур старинной крепости. Здания там несомненно подготовлены к обороне – рядом граница. Она проходит между двумя небольшими городами, стоящими рядом: Кибартай на нашей стороне, а Эйдткунен – на немецкой.

Нам не удалось пройти на западную окраину Эйдткунена, куда к 18.00 вышла наша пехота,– – по телефону майор Ширгазин приказал вернуться на ОП и смотать связь.

Мы вернулись в сумерках, батарея готовилась к движению.

Замполит дивизиона капитан Сидельников ходил по батареям и как бы между прочим говорил:

– Ну, ребята, логово от нас близко. Теперь надо не подкачать...

Не только "логово" – близка была победа! Выход на границу стал промежуточным, но важным итогом на пути к победе. Этот факт сам по себе лучший агитатор и пропагандист, он очевиден и неоспорим и волновал всех.

К 3.00 19 октября весь полк оставил занимаемые позиции и катился в район Матлавка – Паруджен, где определены новые ОП.

Продвигались медленно. Втянулись в лес, делали остановки, сохраняли тишину. Противник где-то рядом и не должен догадаться о нашем перемещении. Десятка два километров на юг по песчаной колее двигались около двух часов.

В лесу дымили кухни, пехота готовилась к завтраку. Слышались негромкие голоса командиров, собирающих подразделения, стук котелков, извлекаемых из вещмешков, неторопливое движение заполняло лес, делало его живым и озабоченным.

Наблюдательный пункт выбрали в домике на опушке леса.

Во фруктовом саду рядом с домиком опадают яблоки, распространяя вокруг неповторимый аромат. Ничто не говорит здесь о том, что это край советской земли, край нашей огромной территории, начинающейся у Тихого океана.

Впереди – заболоченный луг с ручьем, по нему проходит государственная граница, редко помеченная погранзнаками, дальше – поднимающийся косогор, ограничивающий видимость. На косогоре лежит немецкая траншея – темная черточка, отделяющая землю от неба. Левее косогора в глубину пространства уходит проселочная дорога, накатанная деревенским транспортом. Она пересекает границу и теряется у деревушки с белой церковью. Церковь на карте есть.

Часов в семь я пристрелял окоп около дороги, затем перенес огонь на церковь. Пристрелка по церкви заменила топографическую привязку, на которую нет времени.

Сержант Данилов нашел дот. Перекрестие стереотрубы наведено на серый железобетонный колпак, поднимающийся из земли. Я пристреливаю дот – это главная моя цель на сегодня. Снаряды расчищают землю вокруг бетона, дважды попадают в его оголенный череп, но вреда не приносят – они рикошетят и рвутся в воздухе. Но ослепить дот – по силам.