Текст книги "Салават Юлаев"

Автор книги: Степан Злобин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА ВТОРАЯ

– Есть ураза, есть большой байрам, есть малый байрам[3]3
  Ураза, байрам – названия мусульманских праздников.


[Закрыть], и на каждую неделю есть своя пятница – вот данные аллахом дни!

Каждый праздник знает своё начало, и каждый праздник свят от аллаха.

Что есть сабантуи? Такого праздника не давал аллах. Какое начало его? Этот праздник не знает святого начала.

Что есть свадьба плуга? Живое живёт родами, и множится, и умирает. Но кто видал брачующимися железо и камень? Разве мёртвое, созданное человеком, может плодиться?

Масалян, только язычники, нечистые, не знающие аллаха, в безумии своём возмечтали о браке сабана с землёю.

Идола создали они себе из земли, которая сама создана аллахом, и по единому слову его распадётся в прах.

Жягани, масалян[4]4
  Жягани, масалян – арабские слова «итак», «например», которые муллы любят повторять, показывая свою учёность.


[Закрыть], правоверные, не празднуйте нечистого праздника!

Так поутру говорил мулла Сакья собравшимся к празднику башкирам Шайтан-Кудейского юрта. Мужчины толпою слушали его, и те, кто стояли впереди, опускали глаза и молчали, а те, кто были позади, дальше от муллы, усмехались; когда же мулла обращал своё лицо на одного из стоящих, замеченный им тотчас кивал головой и бормотал: «Шулай, шулай!»

Мулла окончил поучение, отъехал в свой кош, и все разошлись.

Старшина Юлай подошёл к кружку детворы, сидевшей невдалеке от его коша.

– Я завтра яйцо понесу зубами и не выроню. Сегодня целые сто шагов пронёс! – говорил один из мальчиков.

– Я тоже понесу!

– Ахметка вас всех победит, он ложку не выронит. У него зубы такие крепкие, что он самые толстые бараньи мослы разгрызает! – поддразнил ребят сидевший тут же Салават, который строгал и отглаживал стрелу.

– Никто никого не победит, – сказал Юлай детям. – Мулла Сакья не велит сабантуй играть. Говорит: аллах запретил, большой грех будет…

– Вот старый ишак! – брякнул, не подумавши, Салават, и тут же крепкие пальцы отца словно капканом сжали ему кончик уха. – Атам, я не буду! – закричал мальчик. – Правда, не буду! Ухо не виновато – язык!

– А ты знаешь, что русские начальники делают с такими языками? – строго спросил отец. – Не знаешь? Постой, как отрежут – узнаешь!

Юлай отпустил ухо. Салават, как ни в чём не бывало, принялся вновь за стрелу.

– Время придёт, мы русским начальникам вырежем языки! – буркнул он.

– Ну, ну! – сурово и угрожающе цыкнул Юлай. – Потрещи мне, сорока!

Старшина пошёл в кош.

– А как же награда? Как же подарки? Кому же теперь полотенца и тюбетейки? – встревоженно загалдели ребята, потому что каждый из них рассчитывал на состязаниях получить награду из вещей, собранных нарочно для этого к празднику со всего юрта.

– А может быть, старшина пошутил?

– Или мулла посмеялся над всеми? – выразил надежду кто-то из мальчиков.

– Можно узнать у Кинзи. Он все у муллы разузнает.

– Салават, съезди к Кинзе! – стали просить ребята.

Салавату и самому хотелось завтра принять участие в состязаниях. Он рассчитывал, что его допустят к скачке со взрослыми. Он был высок ростом, ловок, силён, и, хотя ему было только четырнадцать лет, он был во всём как девятнадцатилетний парень.

Он знал, что победит подростков в любом состязании, и поэтому оно было ему почти неинтересно. Принять участие в состязаниях взрослых он ещё не мог по возрасту, но всё же надеялся на особое разрешение старейшин праздника.

«Вот если бы быть женатым, то не смотрели бы на года! – думал он. – Раз женат, то, значит, и взрослый!

А сколько женатых парней не полезут со мной тягаться! Байбулата женили, а выглядит он и сейчас моложе, чем я. Посмотреть на женатых – нисколько я не моложе!..»

Салават спрятал в колчан стрелу и уже вскочил было на лошадь, чтобы поехать к кошу муллы и повидаться с Кинзей, когда его окликнул отец:

– Поезжай-ка к соседям, к мулле, к Бурнашу, потом к Рысабаю. Скажи, что приехал мой брат с сыновьями и я варю бишбармак, пусть едут на угощение.

Салават тронул коня.

– Постой, – остановил отец. – Если спросит мулла, то скажи, что вовсе не к сабантую зову, а потому, что приехали гости…

Салават поскакал.

Широкая степь была залита солнцем, ещё не успевшим опалить сочную зелень и нарядные весенние цветы. Облитые солнцем, стояли вершины гор на краю степи. Воздух дрожал за невидимой дымкой прозрачных утренних испарений, и каждая капля росы в траве так сияла, словно хотела в блеске своём спорить с самим солнцем.

Грудь дышала легко. Радостной иноходью бежал рыженький жеребчик по степи, и Салавату весело было ехать по ней и без смысла петь, просто ласково называя предметы – синий воздух, серебряную речку, зелёную степь и высокие золотые горы…

У ближнего коша он крикнул привет и сошёл с лошади, поклонился и попросил соседа приехать к отцу. Он обратился по-учёному, вежливо умоляя соседа доставить отцу радость и осветить его кош светом своего присутствия. Получив согласие, Салават снова вскочил на лошадь и тронулся дальше.

У коша муллы Салават столкнулся с Кинзей. Толстяк был занят тем, что быстро пятился раком на четвереньках, неся в зубах ложку с яйцом.

«Значит, мулла всё же позволит праздновать сабантуй», – мелькнуло в уме Салавата.

Но в тот же миг Кинзя с таинственным видом прижал пальцы к губам. И Салават узнал от него, что мулла запрещает сыну языческие игры, и он упражняется потихоньку, пользуясь тем, что отец отдыхает после еды.

Передав через друга посланное отцом приглашение, не тревожа муллу, Салават тронулся дальше.

Он пригласил старика Бурнаша вместе с Хамитом в пустился к кошу Рысабая.

Рысабай был человек такой же богатый, как сам старшина Юлай. Он никогда не был замешан ни в каком мятеже, никогда не подавал повода к недовольству со стороны русских начальников. Дед Рысабая спорил за первенство в своём роду с дедом Юлая Шиганаем, который был старшиною Шайтан-Кудейского юрта. Оба были тарханы, у обоих были жалованные грамоты на право владения покосами, рыбными ловлями, лесами, звериными промыслами и на сбор ясака с простых башкир. Но дед Юлая, старшина Шиганай, попал в немилость к властям после большого кровавого восстания башкир, когда царский комиссар Сергеев отнимал у башкир тарханные грамоты. И хотя потом царь Пётр указал казнить самого Сергеева за жестокость и жадность, но тарханная грамота к Шиганаю уже никогда не вернулась. Дед Рысабая, оставшийся в стороне от восстания в числе «верных» башкир, сделался тогда старшиной вместо Шиганая. Отец Рысабая стал старшиною после своего отца. Отец Юлая, хоть был богачом, равным по знатности с отцом Рысабая, так и не получил в свои руки старшинства и власти. Юлай возвратился с войны, награждённый медалью. Вскоре после его возвращения умер отец Рысабая. Рысабай рассчитывал стать старшиной после смерти отца, но шайтан-кудейские башкиры устали от насилий Рысабаева рода и не захотели избрать Рысабая. Русские начальники тоже подумали, что от наследственного старшинства может оказаться недалеко до ханских притязаний. Поэтому награждённый медалью за удаль в боях Юлай был охотно избран башкирами и утверждён провинциальным начальством. Позволив башкирам Шайтан-Кудейского юрта избрать старшиной Юлая, исецкий воевода назначил Рысабаева сына Бухаира писарем при Юлае. Русскому начальству было выгодно это, потому что писарь всегда мог следить за всем, что делает старшина, а по вражде между их семьями и донёс бы начальству о каждом опасном шаге соперника.

Юлай был достаточно проницателен, чтобы понять, что писарь поставлен при нём соглядатаем. Он разумел, что Рысабай его враг, но ни одно угощение в доме Юлая не могло обойтись без Рысабая и его сына. Ни один праздник в доме Рысабая не обходился без старшины. Враги были вежливы и приветливы между собой, и если смотреть со стороны, то их можно было принять за близких друзей.

Салават проскакал по степи, перевалил через небольшую гору и с вершины её над рекой близ опушки леса увидел кочевье в несколько кошей из белого войлока, бродивший вблизи табун лошадей, пасущихся невдалеке овец и множество войлочных и камышовых кочевок. Это был стан Рысабая с его огромным семейством, с его пастухами, слугами и богатствами…

Спустившись с горы, Салават подъехал к богатому кошу хозяина, сошёл с конька и задержался у входа, чтобы приготовить торжественные, витиеватые слова, не хуже тех, какие мог произнести Бухаир, если бы был послан пригласить Юлая в кош своего отца.

Полог коша был чуть откинут и позволял видеть, что происходит внутри. Ровесница Салавата, сестра писаря Амина, стояла среди коша, закрыв ладонями лицо, и с плачем причитала, шевеля большим пальцем босой ноги, который сиротливо выглядывал из-под длинного, до земли, платья, и косясь на отца сквозь щёлку между ладоней.

– Не отдавай меня за Юнуса. Не хочу я за старика. Такой пузатый… Какой он мне муж!.. Не отдавай за Юнуса! – твердила отцу Амина.

«Девчонкам везёт! И не просится замуж, а её отдают! А я попрошу, чтоб женили, – отец раскричится, что рано», – подумал, слушая Амину, Салават.

Рысабай сидел на подушке с чашкою кумыса в руках. Его нисколько не трогал плач дочери. Судьба её была для него решена. Ей давно пора идти замуж. Он слушал её причитания, как нудный писк комара. Но для порядка покачал головой.

– Ай-бай! Девчонка совсем позабыла, с кем говорит!.. Отцу говорит такие слова!.. Не ты ли учишь её непокорности, жена Золиха?!

Золиха была старшей женой Рысабая. Она держала в руках весь дом, все хозяйство, детей, младших жён и даже старшего сына, писаря Бухаира. Салават не видал её, но услышал её раздражённый голос:

– Сам вырастил, набаловал своевольную девку!.. Меня за тебя выдавали, так я не скулила – «пузатый», а ведь был ещё хуже Юнуса… По мне, её за косы оттаскать – вот тогда и не станет реветь!.. «Не хочу, не пойду!» Да кто ты такая, что можешь хотеть – не хотеть?! – прикрикнула она на девчонку.

Салават шагнул в кош.

– Салам-алейкум! – приветствовал он.

– Алейкум-салам! – отозвался отец писаря. – Что скажешь, жягет? Не невесту ли сватать приехал? – с насмешкой спросил он.

Все заранее приготовленные торжественные слова от его насмешки выскочили вдруг из головы Салавата, как будто старик угадал его тайные мысли… Но, чтобы не выдать смущения, Салават приосанился и молодецки обвёл взглядом кош. «Невеста» ему показала при этом язык.

– Ну, с чем же приехал? – спросил Рысабай.

– Мой отец просил тебя приехать к нему на угощение. Он варит сейчас бешбармак. К нему прибыли гости с дальних кочевий, – сказал Салават с поклоном.

– Мулла не велел ведь играть сабантуй! – возразил Рысабай.

– Мулла Сакья сам поехал сейчас к отцу, – возразил Салават.

– Ну, рахмат. Скажи, я приеду, – ответил важный Рыса.

Салават вышел из коша.

– Может, тебе такого сопливого мужа найти, как этот малайка? – обратился к дочери Рысабай, не стесняясь того, что Салават за пологом коша услышит его слова.

– Небось и сама постыдилась бы стать женою такого слепого крысёнка! – подхватила жена Рысабая.

Салават вскочил на своего жеребчика, взмахнул плетью и помчался домой. Он не замечал уже больше сверкающего и радостного знойного дня, украшенной цветами богатой степи, не соблазнился прохладой реки, чтобы искупаться в её холодных струях.

– Сопливый малайка! – с обидою повторял Салават. – Слепой крысёнок!.. Возьму ли ещё я от вас невесту!..

Салават решительно вошёл в кош отца. Кроме Юлая, его старшего брата с двумя сыновьями и старших братьев Салавата в коше сидело ещё несколько человек, съехавшихся с соседних кочевок. Оказалось, что весь юрт был встревожен: ко многим к празднику приехали кунаки из соседних и дальних юртов, к иным даже с других дорог, и вдруг мулла обрушился со своим запрещением.

Башкиры жаловались. Один из них, жирный, как выхолощенный баран, Муртаза, говорил тонким, плаксивым голосом:

– Я барашков резал, кобылу резал, мёд варил, гостей звал… Как я теперь гостей буду гнать?

Юлай качал головой, разводил руками.

– А я что знаю! Моё дело – сказать, что русский начальник велел, моё дело – чтобы ясак все исправно платили, моё дело – закон знать, а что повелел аллах, мулла знает лучше меня…

Салават улучил мгновение, шагнул вперёд и обратил на себя внимание отца.

– Позвал? – спросил сына Юлай.

– Позвал…

– Погодите. Мулла приедет ко мне, тогда его вместе уговорим, – пообещал Юлай.

Он взглянул на Салавата, заметил, что тот не уходит и хочет, но не решается что-то сказать.

– Ты что? – спросил старшина.

Салават колебался ещё мгновение и вдруг словно ринулся в омут:

– Атай, дай мне десять коров, табун лошадей, триста овец и бобровую шапку, – выпалил он и почувствовал, как будто огнём обожгло его щеки.

– Уж не жениться ли хочешь? – спросил старшина.

Салават стоял среди коша, потупясь. Взоры всех обратились теперь на него. Он не решился вслед за отцом повторить это слово и вместо ответа лишь мрачно кивнул головою.

Общую тишину разорвало как громом. Смеялись все: сам старшина, его брат, сыновья Юлаева брата, пришедшие в гости соседи, а пуще всех – родные братья Салавата. Салават мог простить ещё старшему брату Ракаю, но не Сулейману, бывшему всего на два года старше его самого. Тонкий, визгливый хохот брата взметнул в душе Салавата бурю вражды. Кровь отхлынула от его щёк. Он подскочил к Сулейману, поднял его и бросил о землю, как рысь скакнул опять на него и вцепился, словно клещами, ему в горло. Сулейман покраснел и беспомощно дёргал ногами. Руками старался он оторвать руки брата.

Салават ослаблял свои крепкие пальцы настолько, чтобы не задушить брата, но как только тот силился вырваться, он снова сжимал его горло, и Сулейман хрипел.

Видя, что драка пошла не в шутку, Юлай попробовал оттащить Салавата и решительно приказал:

– Отпусти Сулеймана!

– Не пущу! – прошипел Салават, снизу взглянув на отца сузившимися злыми глазами.

Возмущённый непослушанием и дерзостью сына, старшина ударил его по голове.

В Салавате вскипела лишь пуще обида и злоба. С визгом вскочил он на ноги и, нагнувшись, ткнул отца головою в живот. Старшина пошатнулся и тяжело плюхнулся наземь.

Не помня себя, Салават пустился бежать к табуну, взнуздал своего жеребчика и стремглав поскакал в горы, словно спасаясь от стаи рассвирепевших волков…

Он промчался мимо каких-то чужих кочевий, мимо чужих табунов и овечьих стад, переехал вброд десяток ручьёв и горных речушек, а сердце его все ещё продолжало гореть обидой, стыдом и злостью…

* * *

Салават давно уже потерял знакомые тропы. Лес вокруг становился все дичее и глуше. Усталый конь несколько раз останавливался, и Салават, больше не подгоняя его, ехал медленно по лесу без дороги. Только тут он подумал, что, кроме ножа на поясе, при нём нет никакого оружия.

«Хоть бы попалась какая-нибудь кочёвка!» – подумалось Салавату.

Сквозь густые ветви мелькнул тонкий серп луны. Над головою зажёг огни Едыган. Салават устал, и гнев, распаливший его, притих. Он въезжал на горы, спускался в лощины, переезжал ручьи, расщелины и уже не знал, в какой стороне лежит кош Юлая…

Он спустился с горы в долину какой-то реки и отпустил повод. Жеребец остановился, пощипывая траву и фыркая.

Сам Салават тоже давно чувствовал голод, но у него не было с собой ничего. Дремалось. Салават клюнул носом в седле и очнулся. Надо было выбрать место ночлега, но стояла темень. С трудом он нашёл наконец приземистый, склонившийся набок дуб и в развилине двух широких сучьев лёг, сжавшись от холода, как щенок.

Сначала Салавату стало жалко себя.

Что делать дальше? После того как ударил отца, он теперь не посмеет вернуться домой, на свою кочёвку. Не жить же так вечно в лесу, одному!..

Но мало-помалу в дремоте самые завидные мечты охватили Салавата. Он вообразил, как, став большим, славным батыром, он приезжает к своим и все с почётом встречают его.

«А как же с Аминой? – подумал беглец. – Неужели так и оставить её старику в жёны?» Салавату не столько хотелось жениться на ней, сколько прельщала его мечта доказать, что он не «сопливый малайка», сделать так, чтобы все пожалели о том, что над ним смеялись.

Вырвать молоденькую жену из-под носа у богатого, знатного человека казалось Салавату блестящей победой. Потому, на время оставив мечты о подвигах, он снова обратился мыслями к женитьбе. С этими мыслями он и уснул.

Проснулся он на рассвете от испуганного храпа и ржания жеребца. Конь метался, рвался на дыбы, бил задом и всячески силился оборвать довод, которым он был привязан невдалеке к дереву.

Салават спросонок не сразу сообразил, что случилось, в даже тогда, когда услыхал с другой стороны хруст сучьев и увидал, что на поляну выходит из речного тумана какое-то чёрное чудище, юноша принял его сначала за колдуна и шайтана и только в последний миг понял, что это просто медведь. «Пропал жеребец!»

Не думая о себе, Салават спрыгнул с дуба и метнулся к жеребчику, чтобы обрезать его привязь. Но было поздно: медведь поднялся на задние лапы и с рёвом пошёл на него самого.

Сжав нож в руке, Салават даже не попытался бежать от опасности, он замер на месте и ждал, не видя ни жеребца, ни поляны, ни самого медведя, уставившись взором только в левую сторону груди врага, куда он наметил ударить ножом…

Острый кинжал погрузился в тело медведя с неожиданной лёгкостью, но Салавату уже пахнуло в лицо дыхание зверя, грудь его была сжата, спина, казалось, переломлена пополам, и железные когти с неё обдирали кожу…

…Когда Салават очнулся, над его головой были листья дуба и сквозь них сияло синее-синее небо. Он лежал несколько мгновений, не думая, ничего не вспоминая, не пытаясь пошевелиться и испытывая радость от самого созерцания листьев и неба. Лишь постепенно к нему возвратилась память, и только пошевелившись, почувствовал он ломоту во всём теле и острую боль в спине. Рядом с ним неподвижной лохматою грудой лежал мёртвый зверь. Привязанный конь стоял смирно, кося испуганным глазом.

Салават осмотрел побеждённого врага и себя самого. Вся одежда его оказалась в крови, запятнавшей также траву на месте битвы.

Было яркое утро. Прохлада, росная, влажная свежесть леса, пение птиц – все рождало бодрость и радость, но главное было – сознание победы. Победы!.. Всё, что случилось вчера на кочёвке, вдруг показалось далёким, неважным… Вот он, Салават, ещё только вчера был малайкой. Забавы и детские игры – всё, что он знал, а теперь он встретился ночью один на один с казавшейся неизбежною смертью – и он победил. Лохматая чёрная смерть, с оскаленной пастью, с железными когтями, лежит недвижной горой мёртвого мяса и окровавленной шерсти, а он, Салават, живой, сильный, бодрый, стоит над убитой смертью, как победитель на празднике… Пусть Сулейман так с ножом выйдет на зверя! Небось побоится!..

Салават припомнил, что нынче день сабантуя.

– Первая награда моя. Я победил! – сказал он.

Он, наклонясь, осмотрел рану зверя и вытащил из неё свой глубоко засаженный окровавленный нож. В этот миг Салавату казалось, что он всю жизнь будет бесстрашно колоть медведей. Ему казалось, что он хоть сегодня с охотой пойдёт в поединок на зверя. Да вовсе не так уж и страшно… «Медведь? Что такое медведь? Он мёртвый, а я живой!» – размышлял Салават.

Жеребец недоверчиво фыркал, взволнованно косил глазами, прядал ушами и тревожно дёргал повод, которым был крепко привязан к дереву.

Салават погладил его по вздрагивающей коже спины, отвязал от дерева и, не выпуская из рук повода, повёл к реке. Пока жеребец пил, Салават сбросил одежду и вошёл в холодную воду. Возле него на воде показались тёмные кровавые струйки; он оглянулся через плечо, как в зеркало, в воду – левая лопатка была разодрана. Больше не было ни одной царапины. Салават засмеялся, и эхо откликнулось в скалах.

Откуда-то из-за реки послышалось конское ржание. Жеребец ответил готовным и бодрым покриком. Ржание за рекой повторилось. Салават обрадовался: если близко лошади, значит, близко и люди.

Салават переехал речку и увидал табун. Невдалеке от табуна проезжал всадник. Салават окликнул его. Он оказался музыкантом, ехавшим на сабантуй к шайтан-кудейцам.

– Где мы сейчас? – спросил его мальчик. – Я заблудился.

– Здесь кончают кочевать кудеи и тамьяны. Там, – человек показал обратно за реку, – Кудейский юрт, а тут – Тамьянский. Тебе куда надо?

– Я сын старшины Юлая. Мне надо домой. – Он помолчал и с внезапной хвастливостью прибавил: – Я убил медведя.

Курайче взглянул на него недоверчиво.

– А где же шкура? – спросил он.

– Это мой первый медведь, я ещё не умею снимать шкуру, – признался Салават. – Тут близко. Ты мне поможешь?

Они вместе переехали речку.

– Вот так зверь! – восхищённо воскликнул курайче. – Не медведь, а медвежий батыр. Я ещё никогда не видал такого. Должно быть, батыр на батыра напал! – говорил курайче, помогая снимать шкуру. – Ну и зверь! Ты чудом остался жив. Сколько же лет тебе?

Салават повернулся к реке, окружённой горами, и крикнул во весь звонкий голос вопрос курайче:

– Сколько лет Салавату?

«Сколько лет Салавату?» – вопросом откликнулось эхо в прибрежных скалах, и тем же отзвуком прогремел отдалённый лес, и ещё откликнулось тем же вдали, в холмах.

– Батыр Салават!

Горное эхо прогрохотало отзвуком тех же слов.

– Четырнадцать лет Салавату, – сказал мальчик, и так же гулко откликнулось эхо…

По горной тропке скакал Салават со своим спутником, и с уст его сама сорвалась песня, полная гордости и молодого задора:

 
С соболем шапка зелёного цвета —
Вот Салавата-батыра примета.
Спросите: «Скольких же лет Салават?»
Батыру пятнадцати лет ещё нету…
 

Конь, чуя запах медведя, храпел и вздрагивал, мчась по горной тропе; Салавату его нелегко было сдерживать. Конь курайче тоже дрожал и прядал в сторону от конька Салавата. Всадники издали перекликались друг с другом.

На пути их лежал железный завод с деревеньками рабочих. Курайче предложил объехать их стороной, но Салавату хотелось, чтобы все видели его добычу, и он пустился мимо завода, через деревню.

В русской деревне Салават нарочно сдержал своего жеребца и поехал тише. Народ останавливался, глядел на шкуру, люди дружелюбно кричали что-то вслед Салавату, окровавленная одежда которого говорила о том, что именно он победил зверя.

На окраине деревеньки, возле кузницы, Салават остановил жеребца. Из кузни слышалась песня.

– Ванька! – крикнул Салават.

Чёрный и прокопчённый, вышел мелкорослый кузнец с кувалдой в руке.

Ванька был единственным в округе кузнецом, который, несмотря на запретные указы, делал башкирам ножи, топоры и железные наконечники к стрелам. К нему заезжали башкиры под предлогом ковать лошадей, а уезжали с оружием. По закону за это он мог попасть под плеть и в тюрьму, но он был отчаянной головою и ничего не страшился. Говорили, что раз к нему пришли трое людей в кандалах, убежавшие с шахты, и он всем троим спилил цепи. Он ковал для башкир из заводского железа превеликой силы капканы на лисиц, на волков и медведей, и только то спасало его от тюрьмы, что за эти капканы брали с башкир приношения заводской управитель и двое приказчиков.

Медвежий нож был недавно подарен Салавату отцом. Салават вместе с Юлаем ездил за этим ножом в кузницу к Ваньке и теперь был доволен, что может отблагодарить кузнеца.

– Эй! Салаватка! Арума! – по-башкирски приветствовал кузнец, и белые зубы его весело засверкали.

– Недалеко от большого камня на речке, вон там за горой, остался медведь. Поезжай возьми, – сказал Салават.

– В капкан угодил зверюга? – радостно удивился кузнец.

– Нет, без капкана, – небрежно отозвался Салават, – знать, нож хороший! Рахмат! – добавил он и пустил коня.

В полдень подъехали они к кошу Юлая. Возле коша бродили чужие лошади. Мать Салавата в две молодые жены Юлая хлопотали у очага. В стороне толпились подростки и юноши. Повсюду по степи ехали ярко к празднично одетые всадники. С разных сторон от кочевок слышались звуки курая и кобыза.

«Значит, мулла снял запрет», – подумал Салават.

Чем ближе подъезжали они к кочевью Юлая, тем большая гордость охватывала Салавата.

Все, все увидят его победу – отец, братья, гости, приехавшие на праздник, писарь и сам Рысабай…

Пусть посмеётся теперь Сулейман, пусть Рысабай посмеет назвать его сопливым малайкой… А как станут завидовать взрослые парни!.. Самый лучший охотник Мухтар Лукман и тот позавидовать мог такому удару – в самое сердце зверя!..

Но, подъезжая к кошу отца, Салават оробел: а вдруг отец не простит обиды, не впустит в дом и прогонит его с кочёвки?..

– Я не пойду в кош. Вышли сюда отца, – попросил Салават спутника.

Курайче, войдя в кош, отдал салам и сказал:

– Юлай-ага, тебя спрашивает какой-то молодой батыр. Он убил в поединке ножом медведя, а тебе привёз шкуру на праздник…

Юлай вышел из коша и увидал Салавата. Он нахмурился. Но Салават не дал ему сказать слова.

– Атам, я привёз подарок тебе… – Он указал на шкуру. – Я виноват, атам… – глухо сказал Салават, опустив голову.

Юлай сурово глянул на сына.

– Надо бы тебя не пускать в дом отца, – ответил он, – да ладно уж… Праздник сегодня.

Юлай хотел уйти.

– Отец, возьми мой подарок, – повторил Салават, – это тебе.

– Неси в кош, – приказал Юлай и возвратился к гостям.

В душе он был рад. Он был горд сыном. Кто ещё в четырнадцать лет простым казачьим кинжалом убил медведя?! Юлай потому и поторопился уйти, чтобы Салават, увидав радость на его лице, не перестал думать о своей вчерашней провинности.

Салават был любимым из трёх сыновей от первой жены Юлая. Младший из трёх, в раннем детстве он был странным мальчишкой. Он мог часами сидеть, глядя на воробьёв и трясогузок, любуясь полётом ласточек или следя за течением речки. Он был нежен, как девочка.

– Жена, кого ты мне родила – мальчика или девчонку? – спрашивал Юлай.

Салават, бегая по степи, усеянной цветами, вечно что-то сам себе бормотал…

– Девчонка, право, девчонка! – ворчал Юлай, глядя на младшего сына. – Как я тебя посажу на коня?!

Но пришла пора, и отец посадил Салавата в седло. Он велел ему крепче держать повод, а сам понукнул коня. И вдруг трёхлетний наездник весь просиял.

– Н-но! – крикнул он со смешным молодечеством, подсмотренным им у лихих подростков, и изо всех силёнок хлестнул коня свободным концом повода.

Конь вздрогнул.

– Тр-р-р! – остановил его испуганный отец.

– Н-но-o! – звонче и веселее прежнего выкрикнул Салават и снова хлестнул коня.

Юлай протянул было руку, чтобы схватить коня под уздцы, но умное животное, казалось, поняло и своего юного всадника, и тревогу его отца: словно играя с ребёнком, конь пробежал лёгкой рысцой с десяток шагов.

Юлай снял с седла разгорячившегося малыша, внёс в кош и подал жене.

– Мальчишка! – сказал он. – Нет, не девчонка – мальчишка.

По мере того как сын рос и мужал, всё больше привязывался к нему старшина и прощал ему многое из того, чего не простил бы старшим сыновьям.

Своенравие и горячность мальчика, мечтательная влюблённость в природу, умение слагать песни – все в нём подкупало отца. Даже когда Салават схватил Сулеймана за горло – и тогда Юлай был на его стороне, но он не ждал, что мальчишка бросится на него самого. Этого он не мог простить своему любимцу.

Салават отпустил жеребца и, взвалив на спину тяжёлую шкуру, вошёл в кош.

– Салам-алейкум! – сказал он.

Он скинул на землю шкуру и развернул. При этом она заняла почти половину коша. С гордостью Салават посмотрел на братьев – Ракая и Сулеймана – и на своих двоюродных братьев, вчера смеявшихся вместе со всеми.

– Где взял? – забыв о вчерашней ссоре, спросил Сулейман, поражённый добычей брата.

– Это я ободрал барана, – насмешливо ответил ему Салават. – В лесу их много пасётся.

Гости засмеялись.

– Ну, жягет, расскажи, – сказал незнакомый старик.

Салавату и самому не терпелось, он десять раз рассказал бы о своей победе, но Юлай возразил:

– Не пристало почтенных гостей тревожить мальчишеской болтовнёй! Салават ещё молод, чтобы разговаривать со старшими. Ему только четырнадцать лет. Пусть он идёт на женскую половину.

Салават залился румянцем унижения и молча, покорно вышел. Ни горячий жирный бишбармак, ни шурпа, ни чекчак, ни мёд, ни кумыс не прельщали его. Обида заставила его отвернуться даже от самой смачной еды.

Мать Салавата рассказывала женщинам о его ночной победе и, дав ему переодеться, то и дело подходила и спрашивала, очень ли больно ему. Она чувствовала обиду сына и жалела его.

* * *

Солнце спускалось. Уже скоро должны были начаться скачки, и Ракай, и Сулейман, и даже младший двоюродный брат – Абдрахман – поедут, а Салават никуда не поедет и будет, как маленький, тут сидеть с бабами…

В степи у арбы, стоявшей без дела с закинутыми оглоблями, собралась молодёжь.

Тут были братья Салавата, двоюродные братья его и толпа подростков, приехавших в гости.

Салават затаился один невдалеке от собравшейся молодёжи. Он видел отца, сидевшего на задке высокой арбы, и даже слышал его слова. Отец рассказывал о чудесном дедовском луке, хранившемся у него в сундуке. Отец рассказывал о нём так много раз, что Салават, как и братья его, уже знал весь рассказ наизусть, но всё-таки жадно слушал, как и другие, столпившиеся вокруг старшины, юноши.

– В Самарканде, у хана Аксак-Темира, был одноглазый лучник, монгол. Из рогов дикого буйвола он делал самые тугие и верные луки. Когда умер хан, лучник зачах от тоски без дела и понял, что сам он тоже скоро умрёт. Последний свой лук он подарил самому сильному из батыров хана Темира. Этот батыр был отец наших отцов Ш'гали-Ш'кман. Его стрелы люди всегда узнавали по птичьему свисту.

Когда Ш'гали-Ш'кман собрался умирать, он отдал свой лук старшему из своих сыновей. Это был Кильмяк-батыр. И сказал Ш'гали-Ш'кман: «Кто сможет, как я, владеть моим луком, тот приведёт башкирский народ к славе». – Юлай не добавил к рассказу, что в последний раз знаменитый лук был натянут Кара-Сакалом.

Юлай достал с пояса ключ и подал Ракаю, чтобы он принёс со дна сундука заветный прадедовский лук.

Когда Ракай принёс его, все тесно столпились вокруг, все по очереди старались, пыхтели над ним, но тетива только тоненько тенькала и срывалась из-под пальцев.

С завистью глядел Салават на забаву подростков. Он не смел подойти.

Поговорив о том, что прежние батыры были сильнее, Юлай сам понёс лук назад в кош, Салават отвернулся и сделал вид, что ему все равно.

Молодёжь направилась к месту, где должны были начаться скачки. Чтобы никто не видел зависти в его глазах, Салават перевёл взгляд на небо. Почти над самой его головой кружился орёл. Глаза Салавата вспыхнули охотничьим огнём. Он вскочил и в несколько прыжков догнал Юлая.

– Атай, карагуш! – крикнул он, почти вырвал из рук Юлая лук и наложил стрелу. От напряжения он почувствовал боль в левой лопатке, разодранной медведем, разозлился и побледнел.

Все замерли на поляне у коша Юлая.

Орёл, как бы дразня охотника, на мгновение застыл в воздухе, распластав крылья, и в тот же миг тетива непокорного дедовского лука тенькнула, оперённая стрела с резким свистом взвилась в небо и насмерть сразила птицу.