Текст книги "Салават Юлаев"

Автор книги: Степан Злобин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц)

Степан Павлович ЗЛОБИН
САЛАВАТ ЮЛАЕВ

ПРОЛОГ

В широкой зелёной долине, которая лежала между двух горных хребтов Урала, закат отгорел, и последние отблески его угасали над гребнями гор, когда Юлай, старшинаШайтан-Кудейского юрта Сибирской дороги, окружённый сыновьями и сродниками, приготовился к рассказу о своей юности. Он откашлялся и разгладил седоватую бороду, поглядел на стоявший перед ним широкий деревянный тухтак, наполненный до краёв кумысом, но не протянул к нему руки; поднял глаза и молчаливо обвёл из-под лохматых бровей взором синеющие вдали каменные груды Урала, скользнул взглядом по начавшим уже расплываться в сумерках лицам родных и подчинённых и глубоко вздохнул…

Все ждали. Старики братья, опустив бороды к самым коленям, тесным кругом сидя на подушках, сыновья и племянники, юноши с искрящимися глазами, в необычной для молодёжи тишине, потому что все знали, что рассказ будет о битвах, о войне, в которой Юлай сам принимал участие; бедняцкая молодёжь, оборванные пастухи, дальние родичи и слуги, допущенные к кошу старшины, замерли в привычной почтительности к нему, самому богатому человеку и главе рода.

Старшина ещё раз откашлялся, вздохнул и повёл рассказ:

«С той поры прошло тридцать кочевок. Ровно три десятка раз люди оставляли зимовье и выезжали в степи. Я был тогда вот таким юношей, – указал старшина на своего среднего сына, сидевшего тут же. – Во мне кипела и пенилась кровь, она струилась так быстро, как воды Иньяр-елги.

Тогда была большая война. Башкиры не захотели слушать русских и выбрали себе хана Кара-Сакала, но не хан был самым главным в этой войне.

Я знал хорошо человека, задумавшего её. Это был старшина Аланджянгул. Он был грамотей и хорошо знал Коран. Это было в гостях у моего отца на празднике сабантуй; так же, как сейчас, гости сидели на кошмах и подушках и совсем свечерело. Все слушали рассказы батыров о сражениях с гяурами и кайсаками. Занятней всех говорил дальний гость Салтан-Гирей, которого в первый раз привёл в кош отца моего старый знакомец Аланджянгул. В тот день Салтан-Гирей натянул богатырский лук Ш'гали-Ш'кмана.

Когда гость кончил говорить, все молчали, и все выпили по глотку кумыса, потому что от его рассказа у всех пересохло в горле, как после настоящей битвы.

Тогда его друг, Аланджянгул, сказал рассказчику:

– Салтан-Гирей! Ты храбрый. Ты не раз бился с неверными. Они отняли у тебя нос, левое ухо и мизинец правой руки, но они не смогли отнять храбрости. Красота нужна луне и женщине, солнцу и мужчине нужны жар и сила. Салтан-Гирей! Кровь твоя горяча, как огонь солнца, ты натянул лук Ш'гали-Ш'кмана. Будь нашим ханом. Мы оденем тебя в шёлковые одежды!..

И все засмеялись, потому что были пьяны и веселы и утомились долгим молчанием во время рассказа Салтан-Гирея.

Я не мог смеяться. Я был ещё молод, чтобы смеяться при старших. Я подавал тёплую воду для омовения рук гостям, а мой младший брат носил за мной расшитое полотенце. Нам было тоже, как всем, смешно подумать, что у нас будет безносый хан, но мы удержались; когда же я пошёл за водой, брат мой убежал за кош, и мы хохотала вдоволь, катаясь по росистой траве.

Прошла зима. Опять наступило время кочевья, и вот от коша к кошу табунами помчались вести, что явился в степях Кара-Сакал-батыр, могучий воин и мудрый человек, который обещал освободить башкир от власти гяуров.

Говорили, что сам он родом с Кубани, где властвует его брат Гирей-хан, и что этот хан обещал привести башкирам на помощь свои войска. И народ захотел воли, по жилам башкир полилось вместо крови расплавленное железо, хотя недавно ещё горько окончена была война и у многих сочились незажившие раны.

Ай-бай! Страшно было тогда!

Брат брату не мог верить.

Русский начальник Сайман[1]1
  Сайман – генерал-майор Л.Я.Соймонов. (Здесь и далее примеч. Ст.Злобина.)


[Закрыть]запугал башкир пытками и мучениями, и из страха они выдавали друг друга!

Хуже было: верные русской царице тарханыписали доносы на своих недругов русскому начальнику: вот, мол, такой-то батырпротив русской царицы бунтовать хочет, хочет силой отнять башкирские земли.

Тогда приезжали солдаты и увозили человека в город – в тюрьму.

Тарханы, у которых во время прежней войны бунтовщики отняли много добра, теперь требовали его назад, и русский начальник велел отдавать им. Простые башкиры совсем пропадали.

В это время русским начальником в Уфе был хитрый человек Кириллов. Он сказал: «Который башкурт станет про бунт доносить, того тарханом сделаю». И вот все недобрые люди стали писать доносы, и правильные и неправильные, только чтобы получить тарханскую грамоту, чтобы не платить ясак царице и своих же братьев башкир безнаказанно грабить.

Ещё начальник послал солдат собирать для царицы лошадей за прежнее восстание, и тех лошадей называли «штрафные лошади».

Так разоряли башкир. И вот слово такое пошло:

– Кара-Сакал-батыр не велит штрафных лошадей отдавать гяурам и не велит уступать русским землю.

– У Кара-Сакал-батыра кунак, старшина Сеит, всех, кто скрывается от начальства, в свой юрт принимает.

– Кунак Кара-Сакал-батыра, старшина Алдар, генеральскую грамоту, где сказано – за восстание деньги большие собрать, на пол бросил и деньги начальникам давать не велит.

К осени возвратились с кочевья. Тогда стали чаще приезжать к отцу богатые, знатные гости. Нас, молодых, высылали из дому и сами тайно совещались, а мы, как волки, почуяли, что будет кровь, и, не говоря старикам, стали точить кинжалы, стали готовить стрелы…

В первый раз зимой нам пришлось показать удаль. Вечером отец призвал меня к себе и сказал:

– Ишимбет, каратабынский старшина, написал донос на Алдара начальству. Сын его повёз бумагу в город; его надо догнать сегодняшней ночью и бумагу отнять.

Я не дослушал отца, и когда он кончал слова, я уже сидел на лошади. С двумя товарищами помчался я через горы, с утёса на утёс. Из-под конских копыт вырывались камни, и мы уже не слыхали, как они достигали дна ущелий. Встречные ветки секли нам лица, через юркие речки, не застывавшие и зимой от быстроты течения, мы не проезжали, а перелетали. Луна гналась за нами, вспотевшая и высунувшая язык, а ветер отставал позади, как хромая кляча. К концу ночи луна показала нам всадника. Мы не кричали ему остановиться, но спустили вдогонку три стрелы. Он упал с седла, его лошадь умчалась дальше. В шапке убитого изменника мы нашли донос, и, прежде чем наступило полное утро, все трое уже спали, каждый в своём Доме.

После этого приезжавшие к отцу гости уже не выгоняли меня из избы, когда заводили беседы с отцом.

Я узнал, что Кара-Сакал-батыр, пришедший с Кубани, наречён стариками башкирским ханом.

Однажды отец разбудил меня ночью и сказал:

– У меня гости: русский поручик и солдаты. Я зарезал для них барана. Пока они будут жрать, скачи к Сюгундек-Балтаю, у него гостит хан. Скажи ему, что урус-офицер и сорок солдат ищут его.

Я помчался и летел быстрее, чем в первый раз. На этот раз ветер дул мне в лицо, и лошадь подо мною задыхалась, как и я сам. В степи, на границе нашего юрта, я увидел табун и остановил коня. Он тотчас упал мёртвым. Я изловил молодого жеребца в табуне. Почуяв чужого, он чуть не убил меня. Ко мне подбежал старик с топором, думая, что я вор, и я только сказал ему:

– Надо спешить. Урусы ищут хана.

Старик бросил топор и сам оседлал для меня присмиревшего под его рукой жеребца. Я помчался дальше. За одним поворотом дороги под копыта жеребца подвернулся непроворный волк. Он взвизгнул, как щенок, и остался лежать со сломанным хребтом, однако у моего жеребца он успел вырвать клок мяса из брюха.

С первыми лучами солнца я был у дома Сюгундек-Балтая. В доме ещё спали. Я разбудил хозяина. Он позвал меня в дом, растолкал хана, и я увидел человека без носа, с отсечённым ухом и срезанным мизинцем. Это был хан Башкирии Кара-Сакал. Я сразу узнал в нём Салтан-Гирея, которого приводил в кош отца моего Аланджянгул. Хан тоже узнал меня и сказал:

– Большой рахмат передай отцу. А пока останься и подкрепись бишбармаком.

Увидев моего коня, хан покачал головой, а когда узнал, откуда рана у него на брюхе, засмеялся.

– Ты ловкий жягет, Юлай, – сказал он. – Я много скакал, но ни разу не раздавил волка!

Мы уже поели, когда в дом прибежал пастух с криком, что по дороге едут солдаты.

Безносый батыр засмеялся, выходя в конюшню.

– Отдай им наши объедки, – сказал он, – пусть пожирают, и скажи, что хан оставил им угощение.

Мы вышли во двор и уехали через задние ворота дома.

Всюду рыскали солдаты, искали хана. Но аллах помогал ему. Много раз солдаты доедали ещё не остывший ханский бишбармак. Много раз нюхали тёплый помёт его жеребца.

С первой снеговой водой с гор прилетел ветер, развернувший зелёное знамя восстания.

С громом первой весенней грозы шарахнулись табуны от выстрелов.

С первыми каплями дождя пролилась первая кровь урусов, с первым горячим проблеском солнца горячей засияла сталь оружия.

В дом моего отца приехал Зиянчур-батыр. Он призвал жягетов следовать за собой, туда, где царица хотела строить новый каменный город на реке Орь. Травы ещё не было, местами ещё лежал снег, и зелёное знамя, вздетое на конец копья, стало первым вестником зелёной поры в степях.

Мы мчались подряд три дня – из степей в горы, из гор в степи. На четвёртый день у нас болели ляжки и чесались зады, но слезать с сёдел было не время.

В долине возле Урал-тау, в большом ущелье, мы застали жаркое лето. Здесь уже не было снега. Из ущелья от множества людей поднимался пар, смешанный с дымом костров. Со всех сторон сюда съезжались удальцы.

Возле белого утёса, в конце ущелья, стоял ханский кош. У коша были привязаны кони. Спешенные всадники толпились тут же. Небольшие отряды воинов куда-то в возбуждении уезжали, толпы конников приезжали из разных юртов, с разных дорог.

Ущелье стало сердцем Башкурдистана.

К вечеру того дня, как мы приехали в долину, когда ещё не пришла пора совершать намаз, но уже склонялся день, хан вышел к народу. Широкое лицо его было украшено чёрной бородой, нос обрезан наискось и левое ухо срезано прочь, но он был велик и страшен. Одет он был поверх шубы в белый сермяжный санша, в лисью шапку с зелёным верхом; на ногах его были белые сапоги. Он сказал:

– Башкиры! Вы не собаки. Гяуры держат вас как собак. Они отнимают у вас земли и вырубают ваши леса. Вы хотели бы сойтись, обсудить все свои дела, но не смеете собираться вместе, потому что начальники боятся бунта. Среди вас нельзя жить кузнецу, потому что царица боится, что кузнец сделает стрелы; вам не велят торговать с соседями: ни с татарами, ни с чувашами, потому что гяуры страшатся мятежной заразы. Вам запрещено родниться с другими народами, потому что собаки царицы боятся, не стали бы другие народы с вами вместе воевать за свою свободу. Царица велела строить на вашей земле крепость. Здесь вас много сотен жягетов. Слушайте! Ваши старейшины нарекли меня ханом, – хотите ли вы идти со мной против гяуров? Царица воюет сейчас с турецким султаном в не сможет послать против нас много войска.

Народ закричал страшно. Кони взвизгнули от испуга. Горы откликнулись воинам и животным. Хан рукой остановил крики.

– Здесь вас сотни, – сказал хан. – У моего отца на Кубани тысячи воинов и десятки тысяч. Я – брат зюнгорского хана, у него тысячи воинов. Каракалпаки мне союзники; у них тысячи воинов. Кайсацкий Джанбек-батыр – мой кунак; у него тысячи воинов. В Ногайской орде, по реке Атынтурка, под горой Чугакас, стоят восемьдесят тысяч воинов. Они ждут, когда откроются летние дороги, и придут нам на помощь. На небе аллах – тоже с нами! Разрушим новую крепость и разобьём солдат!

Снова все закричали. Хан помолчал, погладил бороду и сказал:

– У кого есть ружья, подымите их кверху!

Воины подняли ружья. Было тихо. Хан считал правой рукой, и видно было, что у него не хватает мизинца.

Поднявшие ружья были горды и довольны собой. Хан сосчитал и сказал вслух:

– Сто пятьдесят ружей.

Он задумался.

У остальных были луки и стрелы, копья, секиры, палицы, топоры, косы, вилы, кинжалы, и у всех была ещё смелость.

– Все остальные должны достать ружья у убитых солдат и у тарханских собак, продавшихся русской царице, – сказал хан и ушёл в кош.

Той же ночью Зиянчур собрал всех, у кого были ружья и надёжные дальнобойные луки. Таких собралось пятьсот человек. Я был с ними – у меня был хороший лук.

– Сегодня вскроется река, – сказал Зиянчур, – солдаты не смогут прийти на помощь «верным» тарханам, и мы сегодня же в ночь нападём на изменников. Уже семьсот человек их со старшиной Буларом идут на нас. У Зелёной горы мы завлечём их в ущелье и там одолеем.

И мы поехали. Половина людей с ружьями отделилась, и с ними человек пятьдесят с луками. Они поехали вперёд, и вскоре за Зелёной горой мы услыхали выстрелы. Наши помчались в тесное ущелье, а собаки Булара бросились за ними. Когда Булар вошёл в теснину, мы замкнули выход из неё, а наши передовые укрепились у входа.

Тогда Зиянчур с сотней воинов занял соседние скалы, и из-за каждого камня сверху на головы бешеных тарханских свиней падала смерть.

Больше двухсот человек из них осталось лежать в теснине. Большой табун осёдланных лошадей пригнали мы в своё становище, много хлеба отбили и двадцать ружей.

Многих из нас Зиянчур разослал по аулам собирать воинов. Каждый день приходили новые сотни людей. И вот всюду пронёсся клич: «За Башкирию! За хана!»

Я ехал с набранной мною сотней воинов, когда нас догнал татарин на рыжей кобыле. Кобыла упала, ожеребилась и тут же издохла. Татарин рассказал, что гяурский начальник, князь Урусов, несмотря на половодье, перешёл реку Сакмару и идёт на Сакмарск и к новой крепости.

Когда это известие привезли мы Кара-Сакалу, он полсуток совещался с Аланджянгулом и Зиянчуром. Потом он приказал свернуть коши и выступить в путь.

Река бушевала и разливалась; каждый ручей становился рекой, и каждая лощина превратилась в поток. Жижа скользила, хлюпала и быстро утомляла коней.

Травы было ещё мало, и усталых коней нечем было кормить.

Деревья и кустарники, ещё не покрытые зеленью, не укрывали нас от глаз лазутчика и неприятельских выстрелов.

Мы шли вперёд.

Ветер стегал наши лица дождём и слезил наши взоры.

Мы шли.

Прослышав о наших подвигах издали, потому что слово человека, несущее славу воинов, обгоняет и стрелу и молнию, люди оставляли жилища и шли со своих мест.

Гяурские собаки – тарханы со своими ублюдками – собирались вместе, чтобы отбиваться от нас. Честные воины приносили нам свои богатства, свою смелость и силу.

Хан ехал впереди нас под зелёным знаменем, высоко развевавшимся над ордой.

Сзади тянулись тяжёлые гурты ленивых баранов. Их жир порастрясся во время похода, и они жалобно кричали от усталости. Многие овцы ягнились в пути, и мы их частью тут же убивали для пищи, частью же оставляли в добычу волкам – не было времени возиться с ягнятами.

Многие юрты, куда мы ещё не дошли, сами подняли наше знамя и, собрав оружие, ушли в горы. Они так же расправлялись со своими «верными» баями, как мы со своими.

Мы ожидали подкрепления с Кубани. Восемьдесят тысяч воинов, идущих к нам в помощь, стали для нас надеждой, они стали нашей храбростью и, ещё не успев прибыть, удесятерили наши силы. Русская царица испугалась нашего мятежа. Она сказала своим начальникам:

– Кто будет мало жесток с башкирами или кого они победят, будет наказан.

И царские солдаты, врываясь в наши селения, если кого заставали, того по приказу начальников убивали, а деревни сжигали.

Мы платили им, как велел пророк: изловив солдата, мы с него сдирали кожу, мы его истязали и мучили. Мы жгли их живьём, вешали за шею, секли головы, ломали кости живым и отрезали уши и носы.

Заводы, построенные на наших землях, мы сжигали. Рабочие люди с заводов бежали от нас прочь, едва только мы подходили близко, но наши стрелы и пули их настигали в лесах и ущельях.

Мелкие крепости пали перед нами, солдаты были истреблены.

Гонцы из разных мест вскоре примчались к нам с вестью, что нас окружает большое войско царицы.

Тогда в степи, где мы находились, раскинулся ханский кош. Салтан-Гирей с начальниками ушёл под войлочную кровлю.

Воины ожидали решения старших и говорили, что вот хан пошлёт гонцов на Кубань, чтобы скорее пришло войско; иные же осторожно шептали, что хан – изменник и никто не придёт к нам на помощь.

Это говорили многие, но я не слышал. Когда я впервые услыхал, то взял ружьё и застрелил говорившего. Это был сын брата моей матери. Он упал с разбитой головой. Я сказал:

– Изменник! Змея! – И я плюнул в лицо убитого.

Бывший со мною мой кунак посоветовал:

– Пойдём, Юлай! Ты убил брата, и отец его убьёт тебя. Пока не поздно, проси защиты у хана.

Мы пришли к ханскому кошу, я и мой кунак, и мы дождались конца совета. Тогда хан, выйдя, спросил нас, что надо, и кунак рассказал о моём проступке.

Хан усмехнулся в чёрную бороду и взглянул на меня.

– Напрасно ты берёшься за мои дела: я сам должен был убить его. Делать нечего. Судьба отняла у тебя брата, – вместо него отныне братом твоим буду я. Ты оставайся всегда при мне.

Так я стал братом хана Салтан-Гирея, названного Кара-Сакалом.

На ханском совете было решено собрать всех башкир вместе, чтобы гяурскую силу встретить не меньшей силой. Аланджянгул и Зиянчур оставили войско и поехали собирать воинов. Слухи о приближении гяуров каждый день возобновлялись. Сначала гяуры шли на Сакмарск и Губерлинские горы, а потом внезапно повернули влево в, дойдя до Тамьянского юрта, остановились при Тархангуле.

Невдалеке расположились и мы, ожидая прибытия помощи.

Однажды ночью хан разбудил меня.

– Юлай, – сказал он, – что мне делать? Ты молод, однако не глуп – советуй. Ты мне брат. Гяуры утром пойдут на нас, а подкрепления не будет: Аланджянгул и Зиянчур попались в руки русских начальников.

– Хан, – сказал я, – что значат два человека?! Разве не идут к нам восемьдесят тысяч воинов с Кубани? Разве не придут на помощь нам Джанбек-батыр и каракалпаки?!

Тогда хан с горечью засмеялся.

– Сядь, – сказал он мне, указывая на шёлковую подушку. – Сядь и слушай меня.

– Ты брат мой, Юлай, – сказал хан, – и ты мой свидетель. Ты ещё год назад смеялся, как сам я, над тем, что я буду ханом. – Кара-Сакал увидал мой испуг и улыбнулся. – Я не сержусь. Я сам смеялся тогда, и вы с братом смеялись за кошем твоего отца. Как же – безносый хан! Аланджянгул грозил мне и заставил назваться ханом. Он говорил, что турецкий султан обещал дать денег на войну против гяуров. Это не я стал ханом, а он. Моя молодость тёмная, и никто не знает меня. Аланджянгула знали все. «Как простой башкирин станет ханом? – сказал он мне. – Другие тоже захотят!» А меня никто не знал. Я не знатен. Я был в Турции и на Кубани. Я воевал с кайсаками, и они продали меня в Бухару, где я был рабом. Когда я вернулся, моя речь стала не похожа на нашу родную речь: я говорил как чужеземец. Аланджянгул приютил меня и взял к себе в пастухи. Я жил с его овцами в бедности. Хозяин дал мне калым, чтобы я мог жениться. За этот калым я сделался его вечным покорным рабом. Его должник, я не смел ослушаться хозяина. Аланджянгул заставил меня назваться ханским сыном, и я назвался. Я отдавал приказы народу. А сам Аланджянгул повелевал мной. Он угрожал мне смертью, и, если бы Зиянчур и его кунаки не следили за мной, я бы убил его год назад, потому что я не хотел быть ханом. Теперь для меня уже нет пути назад. Аланджянгул попал к гяурам, и я остался ханом башкир. Так хотят башкирские баи. Им всё равно, кто поведёт за них наш народ. Им нужна свобода, чтобы торговать с хивинскими и бухарскими купцами. Новая крепость преградит пути для дешёвых товаров. Когда у царицы была война с турками, мы восстали. Теперь война кончена. Русские начальники говорят, что все воины, сражавшиеся с турками, идут против нас. Они грозят истребить всех башкир.

Я видал недавно, как карга клевала издыхающую крысу. Крыса вздрагивала, а карга спокойно наслаждалась, выклёвывая ей глаз. Карга – это царица, а крыса – башкиры. Урусы выклюют наши глаза и нашу печень! Я был раньше рабом бухарского купца, и я был после рабом своего советника Аланджянгула. Я не был никогда повелителем и не умел быть им, хотя умею быть воином и сумею умереть под знаменем ислама.

Аланджянгул пропал, и я не рад этому, хотя хотел его смерти год назад. Теперь Азраил простёр меч свой над нашим народом…

Когда хан замолчал, в ушах моих заскулила укорами кровь убитого брата, и дрожащим голосом я спросил Кара-Сакала:

– Скажи, Салтан-Гирей, а наши союзники на Кубани?

– Это «воины моего отца», – ответил хан, – их так же, как отца моего, выдумал Аланджянгул.

– А кайсаки? – продолжал допытываться я.

– Кайсаки отказали в союзе безродному башкирину, они кочуют до самой Кубани и знают всех ханов. Они засмеялись и не поверили выдумкам о моём отце.

– А каракалпаки? Ты же сказал, что их тысячи… Каракалпаки!! – Мой голос дрожал, когда я допытывался: кровь убитого брата стучала у меня в висках, и я хотел убить хана.

Кара-Сакал засмеялся.

– Малай, – сказал он, – разве можно из одной чёрной бороды сделать тысячу чёрных шлемов?[2]2
  Игра слов: кара-сакал – чёрная борода, кара-калпаки – чёрные шлемы.


[Закрыть] Кто пойдёт в союзники к бедному пастуху Миндигулу из Юмартынского юрта по Ногайской дороге?!

Там, на речке Сулучуку, у него есть мать. У неё нет воинов. Там у него были братья. Оба убиты. Там есть у него жена. Но что даст она войску? А дети бедного Миндигула, «ханские» дети, они слишком молодые ещё, чтобы отдать свою кровь на войне.

Пастух Миндигул был рабом.

Он убил хозяина-купца и бежал через пустыню; он видел много восходов и закатов, прежде чем пришёл домой, и он видел много людей. Он пришёл домой, чтобы пасти баранов.

Гяуры отняли у него нос. Кайсаки отняли ухо. Хивинский господин отнял у него палец, а родные братья башкиры отняли честь. Они сделали его обманщиком своего народа!

– Вот, знаешь ты все, брат «хана». Скажи, младший брат, что делать повелителю башкир? – заключил Кара-Сакал.

Я молчал. Сердце моё возмутилось. Что мог сказать я? Я сжимал рукоять ножа.

– Тебя казнят, Миндигул! – это я сказал тихо. И ещё тише я сказал: – Многие говорят, что ты обманщик и что тебя надо выдать гяурам. За голову Аланджянгула обещали пятьсот рублей. За твою дадут больше. Беги, изменник народа! – сказал я и ждал. Если бы он согласился, мой нож пронзил бы его сердце.

Кара-Сакал задумался и долго молчал. Но вот встал он и стал выше ростом на целую голову.

– Малай! – сказал он гневно. – Кто должен бежать? Я – воин, а не баба! Я – хан! Кто предаст меня? Уже воины отца моего подходят к Уралу. Их восемьдесят тысяч! Только две дороги башкир ещё не пристали ко мне, и они будут наши! Русский начальник лжёт, что война с турками кончена, и двуглавый урод с гяурского знаменисвоими крыльями не заслонит полумесяца на зелёном знамени пророка! Я поведу свой народ к победе и славе!..

Ещё за несколько мгновений до того я готов был убить раба Миндигула, теперь я отдал бы за великого хана три жизни, если бы аллах даровал их мне. Нож выпал из моей руки. Передо мной стоял не раб бухарского купца – это был великан-батыр.

– Карагуш, – сказал я. – Хан башкир!..

И я опустил глаза в землю.

Кара-Сакал усмехнулся.

– Я – карагуш, а ты – мой младший брат. Подыми свой нож.

Он взял лук. Долго выбирал стрелу в колчане. Наконец выбрал лучшую, вышел из коша, натянул тетиву до отказа и спустил первую вестницу Азраила в лагерь гяуров. А я крикнул:

– К оружию! К оружию!

Мы сражались. Это был первый бой с русскими, и они отошли под нашим ударом.

В эту ночь к нам прикочевали с жёнами и детьми ещё три юрта башкир – Табынский, Кубеляцкий и Катайский – и ещё приехали вестники от двух юртов – Киргизского и Дуванского – и сказали, что вот освободятся ущелья от воды и они придут к нам.

Сила наша росла…

Но русские тоже не дремали. Хотя они и лгали про мир с турками, но у царицы было множество воинов. Она прислала на нас казаков с Яика и с Днепра – реки, которая течёт далеко к закату, и она прислала много солдат и пушек, и вот ещё не успели очиститься дороги от воды в горных лощинах, ещё не везде растаял снег, а победа изменила нам.

Велик аллах в гневе и в милости!

Русский командир Языков напал на нас с казаками и солдатами, другой командир, Арсеньев, пришёл на помощь ему, а нас оставил аллах.

Нам оставалось отойти назад и ждать, пока придут две приставшие к нам дороги. Чтобы отойти, надо было двигаться по пути на Свибинский юрт через крепость Чабайкул, но собаки русской царицы, изменники-тарханы, заняли эту дорогу.

Хан советовался со мной. Мы решили скрыться в лесу при истоке Усень-елги, где много гор и камней. Но гяуры не дали нам дождаться, пока реки войдут в берега и воды успокоятся; они окружили нас крепко, как кольца аждаги. И вот от нас уехала целая толпа трусов и изменников к тарханским собакам, и они звали с собой остальных и кричали Кара-Сакалу, что он – обманщик и самозванец.

Их было около ста человек. Когда они уехали, хан, опустив голову, долго сидел в коше, потом позвал меня.

– Нельзя, чтобы русские узнали, что у нас нет согласия, – сказал он. – Ни один из изменников не должен дойти до «верных», ни один из них не должен остаться в живых… Делай, как знаешь!

Я понял хана. Я собрал пятьсот человек; из них было двести с ружьями. Мы сели на коней и ещё до заката, обогнав изменников по самым трудным дорогам, хотя погубили в пути лошадей, заняли ущелье, где лежал их путь. Мы поступили с ними, как раньше с войсками старшины Булара; разница была в том, что из них мы ни одного не оставили живым, мы убили также бывших с ними семнадцать женщин и много детей. Мы добили всех раненых, и никто не узнал от изменников, что среди нас есть несогласие.

Когда я сказал обо всём хану, он вздохнул.

– Мы поступили неверно, Юлай! – ответил он. – Разве можно завтра убить тысячу человек, если они захотят нас оставить? Ворона клюёт живую крысу, а блохи, которые жили в её шерсти, боятся и убегают!

На нас напали в первую же ночь после этого русские начальники Арсеньев и Языков. Мы бежали так поспешно, что оставили наши коши и едва успели уйти за Кызыл-елгу.

Татарин Торбей шёл с тысячью казаков против нас из Верхнеозерной крепости. Гяурский князь Урусов, большой начальник, шёл с полдня от Сакмарска.

Хан был прав. Прошло три дня после первой измены, и снова от нас бежали многие, но, боясь, что их постигнет та же судьба, бежали ночами, тайно, чтобы никто не знал, и предавались гяурам.

И вот пришёл день: гяуры соединили силы.

Аждага, сестра шайтана, крепко сжала кольцо. Хан говорил с воинами. Он сказал:

– Аллах поможет нам победить. Будьте смелы. Если же видно будет, что не устоять, то бегите за Яик; там ждёт моё войско – восемьдесят тысяч воинов.

Тогда один башкирин громко засмеялся и многие закричали:

– Обманщик!

– Надо тебя выдать русским!

– Мы будем сражаться только потому, что все равно теперь нас казнят!

– Изменник!.. Убьём его!..

В этот же миг из леса раздались выстрелы: гяуры опередили нас и напали первыми.

Они были страшны громом ружей. Многие наши кони были только что взяты из табунов, и они пугались стрельбы. Нужно было сойтись врукопашную, и тогда ещё неизвестно, кто победил бы. Хан бросился первым навстречу выстрелам и прокричал, как призыв, имя аллаха.

Мы ринулись за ним сквозь деревья. Кони наши спотыкались о корни и раздирали груди ветвями кустарника. В безумии отваги мы не заметили хитрости гяуров, мы не поняли их обмана: никто не отступал перед нами, никто не шёл нам навстречу; мы сами отдали себя во власть врага! Солдаты были на деревьях. И, думая, что мы идём навстречу врагу, мы оказались под дождём пуль, хлынувших на наши головы с вершин леса. Для того чтобы стрелять вверх, мы должны были подымать головы и получать заряды в лицо или в горло, не прикрытое булат-саутом.

Аллах отступился от нас. Хитрый командир батыр Павлуцкий поймал нас в сети.

Гяуры спрыгнули с деревьев и оказались внезапно со всех сторон вокруг нас. Их конница подходила из речной долины с двух сторон. Перед нами лежал путь в горы или в степь.

Убегать всегда хочется под гору, и мы под выстрелами бросились вплавь через Яик в степи.

Несколько дней в беспорядке, смятенные, мы уходили от воинов Павлуцкого. Солдаты и казаки преследовали нас до реки Тобол, не давая нам передышки. Усталые воины наши становились слабы сердцем, как женщины, и, покидая войско, сдавались в плен гяурам или разбегались по степи, чтобы отдаться кайсакам.

Имя аллаха славно! Сам пророк бежал от своих врагов, и год бегства его из Мекки свят. От него же ведётся исчисление лет правоверными.

Мы бежали.

Начальник гяуров послал кайсакам грамоту, чтобы нас поймали, и обещал им за то подарки и милости.

И вот, когда уже солдаты из-за усталости лошадей не могли гнаться за нами, когда мы считали себя в безопасности и спокойствии и стали на ночлег на реке у подножия Улькиям-Бен-тау, ночью напали на нас, сонных, кайсаки Букенбай-батыра и, связав нас, взяли, а многих убили.

Салтан-Гирей, отбиваясь, вонзил в грудь одного кайсака свой кинжал, а кайсак ударил его ножом в плечо и ранил. Я тоже был ранен. Мы ожидали, что нас выдадут русским и те нас казнят, но Кара-Сакала выкрали ночью его кунаки, а нас, оставшихся, кайсаки продали в рабство хивинским купцам, которые пришли с караваном.

Я год жил в плену у хивинского купца. Я был рабом. Рабство тяжело башкирину, но нельзя рассказать все муки сразу, Я не стану говорить об этом сегодня.

Через год я с караваном шёлков пришёл в Ногайскую орду, бежал от своего хозяина и стал пробираться на Урал.

Я шёл через джюнгарскую землю. В это время джюнгары воевали с кайсаками, и меня поймали кайсаки, говоря, что я соглядатай. Я сказал, что не джюнгарец, но башкирин и бежал из Хивы, однако они не поверили и потащили меня на пытки.

Меня вели на верёвке, привязанного за шею к седлу, когда встретился богато одетый всадник.

Кайсак, который вёл меня, сказал:

– Вот брат джюнгарского хана. Скоро он прогонит его в будет царствовать, а та собака, теперешний хан джюнгарцев, которому ты служишь, будет казнён, как и ты.

Я взглянул на будущего хана джюнгар и узнал его: у него не было носа и одного уха, и у него была большая чёрная борода.

Я крикнул ему:

– Кара-Сакал! Брат! Я – Юлай! Вели отпустить меня!

Он вздрогнул и оглянулся, сдержал своего коня и сказал, обратясь не ко мне, а к воинам, которые тащили меня:

– Я не знаю этого человека. Рыжий кобель его брат! Дайте рабу плетей за такую дерзость!

А когда кайсак ударил меня плетью и рассёк мою спину до крови, хан усмехнулся:

– Хочешь братом быть знатному человеку, ты, придорожная грязь!

– Салтан-Гирей, ты не узнал меня? Я – Юлай! – простонал я с мольбою.

– Моё имя Чогбас – хан Пресветлый, поганый раб, – ответил он мне. – Бейте раба плетьми за то, что он не знает моего имени, – сказал он воинам.