Текст книги "Операция «Прикрытие»"

Автор книги: Степан Кулик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Глава девятнадцатая

Пустое ведро стояло метрах в семи от трупа и сулило группе большие и скорые неприятности. Вплоть до срыва задания.

– Как же это мы с тобой так опростоволосились, Кузьмич? – пробормотал Малышев. – Ведь его вскоре хватятся. Судя по всему, фриц за водой вышел.

– Кто ж мог знать, командир? Я думал, он «до ветра» собрался. Видишь, где он ведро оставил.

– Брезгливый, гад… – ругнулся капитан. – Ну что ж. По моим прикидкам, минут десять у нас есть, а потом начнется: раз, два, три, четыре, пять… я иду искать. Ждем здесь или работаем на упреждение?

– Давай поглядим на них поближе, – предложил старшина. – Отойти и укрыться мы всегда успеем.

Разведчики осторожно прокрались к самой опушке и замерли буквально в нескольких шагах от строений. Рассвело уже достаточно, чтоб различить легкий дым, поднимающийся вверх над дымоходом.

– Глянь, командир, – кивком и глазами указал на него Кузьмич.

– Угу, – согласился Малышев. – Хороший день будет. Солнечный. Летный…

– Я не о том. Если наши расчеты верны, то немцев было восемь. Двое у самолета. Двое – спят. Один мертв. Один куховарит и плиту не бросит. Для поисков водоноса остается только еще двое…

– Если водонос и кашевар не один и тот же.

– Ну пусть трое. Чуть сложнее… Придется двигаться быстрее, чтоб не нашуметь. И только… А если они вместе в лес сунутся… – Кузьмич даже договаривать не стал, чтоб не спугнуть столь идеальный шанс.

Дверь в дом открылась и на пороге возникла фигура немца в белом чепчике и таком же опрятном фартуке поверх форменной одежды. Некоторое время повар глядел по сторонам, потом прикрыл дверь, чтоб не потревожить сон отдыхающего офицера летчика, и в меру громко окликнул пропавшего товарища.

– Эй, Ганс?! Где тебя черти носят?! Мне вода нужна.

Подождал немного, почесывая пятерней в пазухе, потом повторил с насмешкой:

– Ганс?! Ты же не ртом это делаешь, отозваться можешь?! Или хочешь, чтобы Отто Рондельман тебя лично позвал?! Смотри, доиграешься… Голодный шарфюрер за полчаса до завтрака самый страшный зверь в округе… А он на тебя еще с прошлого раза зуб имеет.

Но все его увещевания были напрасными, товарищ не отзывался.

– Ну как хочешь… Я иду докладывать… – давая неразумному солдату Гансу шанс одуматься, повар выждал еще минуту, потом выразительно пожал плечами, – мол, «каждый сам кует свою судьбу», – и нырнул обратно в дом.

Странно, дверь вроде осталась неприкрытой, а звук раздался такой, словно солдат со всей силы хлопнул створкой о косяк.

Капитан Малышев удивленно взглянул на старшину Телегина, но, похоже, Кузьмич ничего странного не заметил. Почудилось, что ли?

Некоторое время не происходило ничего интересного, а потом дверь распахнулась значительно живее, и во двор вышел другой немец. Тусклый рассвет еще не позволял разглядеть знаки различия на его петлицах и погонах, но судя по поведению, это и был тот самый злобный шарфюрер.

– Эсэсман Штрудель… твою мать! – Похоже, во всех армиях мира унтер-офицеры разговаривали с нерадивыми солдатами на языке, одинаково богатом по употребляемым в отношении их родни эпитетам и общей колоритности. – Если ты… сейчас же не появишься с водой, я тебя… скотина!

Зато те же фельдфебели и сержанты, хоть и ведут себя нагло и бесцеремонно, будучи свято уверенными, что для их подчиненных такой язык доходчив даже лучше, чем параграфы Устава, дураками не бывают. Иначе, не имея специального военного образования, они не смогли бы выделиться на фоне общей массы серо-бурых шинелей. Вот и Отто Рондельман, выкрикнув в сторону леса еще парочку ругательств, быстро сообразил, что упомянутый Ганс Штрудель не стал бы так глупо подставляться под разнос. А значит, с ним что-то случилось.

Шарфюрер расстегнул кобуру и громко крикнул:

– Караул, в ружье!

– Жаль, что…

Что именно было жаль капитану Малышеву, так и осталось неизвестным. Громкий зуммер полевого телефона, раздавшийся в доме, сбил его с мысли. Собственно, как и шарфюрера. Рондельман вздрогнул, круто развернулся и опрометью бросился в дом.

– Объект «Сторожка». Шарфюрер Рондельман у аппарата… – еле слышно, но вполне различимо донеслось из-за неплотно прикрытой двери.

– …

– Так точно, господин оберштурмбанфюрер!

– …

«Подполковник, говоришь? Уж не господин ли Штейнглиц? Что ж, если он нас тут лично встречает, значит, мы не мимо кассы… И это приятно», – подумал Малышев.

– Никак нет, господин оберштурмбанфюрер! – тем временем продолжал отвечать на вопросы начальства шарфюрер.

– …

«А заодно, по крайней мере, становится понятно, почему все так вопиюще безграмотно организовано. Господин гениальный контрразведчик явно из семейства высоколобой штабной аристократии. Мнящий себя непревзойденным стратегом и с барской небрежностью поглядывающий на тактические вопросы. Считает главным свой непревзойденный замысел, а остальное – должно как бы само собой приложиться. А сам-то господин оберштурмбанфюрер небось и дня в войсках не прослужил. Вот и прокатывается там, где любой армейский лейтенант не допустил бы оплошности… Гладко было на бумаге, да нарвались на овраги. Так что не обессудьте, господин подполковник, но с таким подходом к службе не бывать тебе полным штандартенфюрером».

– Так точно. Все в полном порядке, господин оберштурмбанфюрер! Никаких происшествий не случилось…

– Ну гут так гут… – проворчал себе под нос Малышев. – Никто тебя, старина Отто, за язык не тянул. Сам сказал. А за базар отвечать надо…

– Будет исполнено, господин оберштурмбанфюрер! Есть готовность номер ноль! Хайль Гитлер!

– Ну все, Кузьмич, упустили мы момент. Сейчас птички упорхнут из клетки. Придется их теперь по одной вылавливать…

– Не упорхнут, командир, – сумрачно буркнул старшина. – Глянь на поле.

Заинтригованный словами Телегина, капитан перевел взгляд и шепотом выругался.

От опушки, где стоял замаскированный самолет, какой-то фриц конвоировал… Сергея Колесникова. И хоть пилот шествовал не с поднятыми руками, ствол автомата, нацеленный ему в спину, четко обозначат теперешний статус советского летчика. А некоторая снисходительность конвоира к пленному объяснялась тем, что немца ввела в заблуждение форма разведчика. Его пока считали не врагом, а дезертиром. Но в военное время – это порой могло быть даже хуже.

– Не было печали, так черти накачали… – дернул себя за мочку уха капитан Малышев.

– Да уж, – проворчал что-то маловразумительное Телегин. – Теперь без стрельбы точно не обойтись… Какого черта его к самолету понесло?

– А это, старшина, как фишка ляжет… Если Серегу не станут допрашивать прямо на улице, а заведут в дом, у нас появится хорошая возможность накрыть всех фрицев одним махом.

Голоса внутри сторожки становились громче, но разобрать слова в общем шуме не получалось. Хотя чего тут непонятного? Шарфюрер Рондельман доводил до личного состава полученные от начальства распоряжения. А готовность «ноль», по какому поводу она бы ни объявлялась, всегда и везде приравнивается к тревоге.

«Да шевелитесь же… – мысленно подгонял приближающуюся пару Малышев. – Что вы плететесь как обделавшись?.. Ну же… Сергей, шире шаг!.. Ведь выскочат сейчас».

Похоже, божество, отвечающее за судьбу разведчиков, услыхало просьбу капитана. Кто-то внутри сторожки, судя по интонации, сменившийся летчик, громко и отчетливо объявил, что пусть будет хоть трижды нулевая готовность, если ему сейчас же не дадут крепкого и горячего кофе, он и с места не сдвинется. Даже под угрозой расстрела…

– Слышь, Кузьмич, – возбужденно прошептал капитан. – А ведь в самолете теперь один летун остался. Совсем один. Соображаешь?

– Ну?

Может, пока я тут разберусь, спроворишь? Чтоб одним махом всех прихлопнуть.

– Поглядеть можно, – кивнул старшина. – Только если фриц не совсем дурак, он сейчас изнутри на все замки закрылся и, пока охрана не вернется, никому не откроет. Мало ли кто еще по лесу бродит?

– Тоже верно, – нехотя согласился капитан. – Ладно, тогда досмотрим спектакль с этого места. Антракт закончен. Явление третье. Те же и русский диверсант.

И все-таки двери дома выпустили во двор одного из солдат чуть раньше. Он вылетел за порог с явным намерением куда-то мчаться изо всех ног, но увидев прямо перед собой незнакомого пленного, остановился.

– Господи, Курт, ты где это чучело откопал?

– Сам на нас вышел. К самолету. Обер-лейтенант велел сюда его доставить.

– А кто таков? Дезертир?

– Откуда я знаю… Документов при нем нет. Молчит все время. Вроде и не слышит толком.

– Контуженый, – решил более опытный товарищ. – Заблудился, что ли? Вот только тут и до фронта, и до ближайшего госпиталя далековато… Чтоб пешком. Чудеса. Один исчезает, словно его черти в ад утащили. Другой – сам появляется… неизвестно откуда.

– Где Ганс?! – возник в дверях шарфюрер Рондельман. – Не понял… А это еще что такое? Кранценбаум, швайнегунд! Ты почему оставил пост?

– Господин обер-лейтенант приказали сопроводить задержанного к сторожке, господин шарфюрер. Разрешите идти?

– Погоди. Эй, чучело, ты кто такой?

Колесников с любопытством глядел по сторонам и усиленно притворялся не вполне нормальным.

– Эх, надо было всем унтер-офицерские погоны и петлицы нацепить, – прошептал старшина. – Хоть не били бы. Сразу…

– Ничего, – проворчал в ответ Малышев. – Парой-тройкой оплеух и не убьют, и не покалечат. Летуны – они крепкие. Зато в другой раз умнее будет. Как только до капитана дожил?

– Его ж не в разведку готовили, – резонно остудил праведное негодование командира Телегин. – А в небе другие законы. Негде было Сереге нашим премудростям и осторожности учиться.

– Тем более, – не сдавался Малышев, пряча за ворчливостью тревогу о товарище. – Пусть пользуется случаем. Всяко мы слишком далеко зайти фрицам не позволим. Зато после мне самому можно будет без подзатыльника обойтись. Чтоб не унижать офицерскую честь…

А шарфюрер Отто Рондельман уже сдерживался с трудом.

– Ты меня слышишь, идиот?! Имя, фамилия? Какая часть? Что ты здесь делаешь? Где твое оружие? Отвечать, скотина!

Скорее всего, Колесников уклонился бы от удара, но это не входило в его роль. А вот упасть как подкошенный он вполне мог себе позволить. Что и не преминул, довольно мастерски, тут же проделать. Не ожидающий такого эффекта от обыкновенной зуботычины шарфюрер с удивлением посмотрел на свой кулак.

– Вот хлюпик…

– Контуженый, – повторил свой первый вывод старший солдат. – Видимо, не восстановился еще парень. Да и у вас, господин шарфюрер, надо заметить, рука весьма тяжеловата будет.

– Что у вас там происходит? – поинтересовался изнутри отдыхающий пилот. – И где, черт возьми, мой кофе?

– Ладно, тащите его в дом, – велел подчиненным шарфюрер. – Разберемся!.. Может, заодно и узнаем, куда девался этот кретин Ганс? Неужто он и в самом деле дезертировал? Думкопф!

Немцы подхватили под руки продолжавшего изображать бессознательное состояние Колесникова и втащили его внутрь сторожки. А Рондельман еще раз подозрительно огляделся, пытаясь что-то выглядеть в темной стене деревьев, ставших вдруг такими неприветливыми. Постоял минутку в нерешительности на пороге, а потом вошел следом.

* * *

– Игорь Степанович… товарищ ефрейтор… – младший сержант Мамедова запнулась.

– Чего ты? Говори…

– Ну в общем… если меня фрицы… – девушка опять замялась и немного покраснела. – Я хотела сказать… – Лейла никак не могла подобрать подходящих слов. – Если фашисты меня в лес потащат… Ну вы понимаете.

– Брось. Обойдется. Я же рядом. Да и наши неподалеку.

– Вот! Я как раз об этом и говорю, – голос девушки окреп. – Если это случится – вы не вмешивайтесь…

– Это еще что за глупости?! – от возмущения ефрейтор Семеняк даже остановился. – Немедленно выбрось из головы эту ерунду! Никто никого не потащит… Вот еще придумала. Чтоб тебя…

– Да ты послушай, Степаныч… – Лейла пыталась говорить убедительно. – Это если я сопротивляться стану, убегать, орать начну, тогда фрицы толпой набросятся. Они ж как звери. А если подморгнуть кому-то одному, он же нос задерет и на помощь себе товарищей звать не станет. Верно?

– Думаешь, справишься? – сообразил ефрейтор, к чему клонит радистка.

– Должна… – неуверенно пожала плечиками девушка. – Это же враг.

– Ох, дочка… – вздохнул пожилой солдат. – Рука не дрогнет? Тебе хоть раз доводилось раньше убивать. Я уж не говорю, лицом к лицу, а – вообще?

– Нет. Но какое это имеет…

– Имеет, дочка. Имеет. Кабы все так просто было, как в кино показывают.

– Но это ж фашист! Враг! – повторила свой аргумент Лейла.

– Все верно, но человек так устроен, что не каждому хватит воли обыкновенную курицу зарезать, а тем более: себе подобного жизни лишить. Особенно глядя ему в глаза. Этим-то человек и отличается от хищника… Потому как люди, в большинстве своем, не Каины, а Авели.

– А что же делать? – несмотря на показную уверенность, Лейла тоже была не слишком уверена в своих силах.

– Не бери в голову. Увидим, как повернется. В обиду всяко тебя не дадим… Главное, чтоб их побольше из лесу на дорогу вышло… И на тебя глядели внимательнее, чем вокруг… – Семеняк помолчал немного. – М-да, и почему люди не могут жить по совести?

Задумавшись о своем, Лейла не ответила, и, чтоб отвлечь девушку от тяжелых мыслей, Игорь Степанович продолжил рассуждения:

– Знаешь, Николай, майор наш. Правда… тогда он еще только лейтенантом был… Как-то раз, когда мы сидели с ним в окопах под Ржевом, рассказывал, будто бы раньше существовал мир, в котором граждан с младенчества воспитывали так, что они не могли поступать против совести. И не потому, что боялись наказания, а просто такое поведение было для них столь естественным, как умение дышать. И поступить подло – было так же невозможно, как перестать дышать. Представляешь, какой чудесный мир?

– Утопия…

– Нет, как-то он по по-другому ту страну называл. А тех, кто все же преступал обычай, – в семье, как известно, не без уродца, – изгоняли из общества. Отмечали татуировкой на лбу в виде буквы «Х», что означало «хам», и выпроваживали вон. За черту оседлости.

– В средние века еретиков также отлучали от церкви. При этом человеку запрещалось пользоваться огнем, а каждый, кто бы осмелился приютить или накормить отщепенца, ждала та же участь.

– А Николай говорил, что в том мире с «хамом» просто переставали разговаривать, И человек от тоски либо умирал, либо сходил с ума. Что, в общем-то, равнозначно…

– Жестоко.

– Зато в том мире за всю их историю никогда не было ни одной войны. Потому как все довольствовались своим, и никто не желал чужого.

– Интересная сказка… – вздохнула Лейла. – Жаль, что мы живем в другом мире. Хотя, я так понимаю, что потом пришли те, кто как раз больше всего желал именно чужого – и все эти праведники погибли.

– Не знаю… – растерялся Семеняк. – Николай об этом не рассказывал. Хотя, наверное, ты права. Праведность праведностью, а защищать себя надо уметь.

– Далеко еще? – прислушалась к чему-то Лейла.

– Пришли уж, – Степаныч, который намеренно не умолкал, указал подбородком направление. – Вон за тем поворотом фашисты прячутся. Должны уж были нас заметить. Готовься, дочка… сейчас полезут из кустов. И помни, чем больше шума мы поднимем, тем майору с ребятами легче будет их скрытно обойти. Так что, младший сержант Мамедова, ты не моргать настраивайся, а все же – плакать, орать и отбрыкиваться. А я всячески тебе в том способствовать стану…

– Хальт!

Как ни готовься к встрече с врагами, как ни ожидай, что это вот-вот произойдет – а окрик всегда застанет тебя врасплох и заставит вздрогнуть. Пытаясь в последний раз приободрить девушку, Семеняк остановился и взял Лейлу за руку. А та уже и сама шагнула за спину своего спутника и испуганно прижалась к нему, непроизвольно ища у мужчины защиту от опасности…

«Знакомые» ефрейтору балагур Ганс и плотник Бруно к этому времени сменились, и проверять документы у ранних путников вышли другие фрицы. На это раз втроем.

Впрочем, оно и к лучшему. Прежние солдаты могли удивиться, что старик за одну ночь перестал хромать. Заговорившись с Лейлой и переживая за девушку больше, чем за себя, ефрейтор Семеняк совсем позабыл, что утром изображал хромого. Спохватился Степаныч только в последний момент, когда их уже могли видеть. Начинать прихрамывать было бы еще большей глупостью, и вместо этого он стал придумывать, как объяснить такую перемену, если какой-то глазастый фриц все же обратит внимание.

– Аусвайс!

Используя прежний опыт общения с немцами, Степаныч снова вытащил кисет с табаком.

– Битте…

– Курево, это хорошо, – не стал отказываться от угощения солдат, с лицом, сильно побитым оспой, – стоящий ближе всех. – Он принял из рук Семеняка кисет, неторопливо распустил шнуровку и с удовольствием принюхался. – Очень хорошо. Но для прохода одного табака мало. Нужны документы и разрешение. Без документов дальше идти нельзя. Понимаешь? Возвращайтесь назад… – Он махнул рукой в обратном направлении.

– Данке, – кивнул Степаныч, указывая рукой на север. – Выспа… Геен их… нах… вайлер…

– Нет, туда нельзя! – помахал указательным пальцем немец. – Домой идите…

– Погоди, Карл, – придвинулся ближе другой эсэсовец, моложе, но с двумя «макаронинами» СС-штурммана на петлице. – Глянь, какая милая мордашка у этой Bauernmadchens. Если им так уж приспичило пройти на тот хутор, так пусть малышка нас попросит. А мы, так уж и быть, сделаем исключение. Чуть погодя… Не знаю, парни, как вы – а я не смог бы ей отказать в небольшой просьбе.

Говоря все это, немец как бы случайно поддел стволом автомата подол платья Лейлы и потащил его вверх, насмешливо усмехаясь и не отрывая взгляда от ее глаз.

Девушка покраснела и поспешно отшагнула назад. Но с той стороны к ней уже приближался третий солдат. Предвкушая потеху, он передвинул оружие себе за спину и широко расставил руки, готовясь принять в объятия девушку, отступающую под натиском товарища.

Лейла взвизгнула.

Не слишком громко, она еще не могла понять, как далеко они собирались зайти. Возможно, заскучавшие на посту солдаты всего лишь хотят подшутить – и ограничатся фривольным тисканьем и парой грубых поцелуев? Но, как только тот, что подкрался сзади, сгреб ее в охапку и, не теряя ни секунды, сразу же полез за пазуху, Лейле стало по-настоящему страшно, и она взвизгнула еще раз.

– Да заткни ты ей рот, Франц… – недовольно поморщился Карл, засовывая в карман кисет и наводя на Семеняка автомат. – Хотите поиграться, тащите малышку в кусты и не шумите. Офицер услышит, всем перепадет. Ты же его знаешь.

– Знаю… – проворчал тот и зло прорычал Лейле прямо в ухо: – Заткнись, сучонка! Еще раз пискнешь, заставлю собственный подол сожрать.

– Ну ты чего, kleine Nutte, первый раз, что ли? Не дергайся, Schneck… Мы нежно. Тебе понравится…

– Еще и заработаешь… – сменил тон Франц, заметив, что девушка перестала брыкаться и притихла. – Три марки? Годится?

Предложенная им сумма не слишком большая. По военным ценам тянула максимум на полкило сахара или сала. Да и то в магазине, а у спекулянтов все стоило раза в четыре дороже. В городе – еще больше. Но с другой стороны – довольно щедро, ведь именно столько солдат получал за день службы. Так что, по мнению Франца, он был более чем щедрым в отношении деревенской потаскушки. Целые сутки службы за несколько минут лежания на спине.

Девчонка и в самом деле тихонько замерла. Наверно, прикидывала, что сможет купить на нежданные деньги.

– Ну вот и славно, – пробормотал Франц, уже по-хозяйски, неторопливо ощупывая Лейлу. – А будешь умницей и хорошенько постараешься – заработаешь больше, чем думаешь. Тут еще целый взвод таких же щедрых парней, как я.

Но как только его ладони легли на грудь девушки, Лейла завопила во все горло.

Она хоть и не поняла ни одного слова из того, что говорил эсэсовец, но сообразила – дальше тянуть не следует. Да и терпеть его лапы на своем теле стало совсем невмоготу.

– Сдурела?! – отшатнулся от неожиданности Франц.

Зато молодой штурмман быстро шагнул вперед и отвесил девушке звонкую оплеуху.

– Заткнись, Schlampe!

Но было уже поздно. Визг и крики девушки сделали свое. Привлекли внимание тех, кто укрывался в лесу.

– И что у вас там происходит?.. – поинтересовался чей-то голос, и из кустов на дорогу вышел офицер.

Совсем молодой парень, наверно еще даже не бреющий щек. Позевывая и потягиваясь спросонья. С одного взгляда он верно оценил обстановку и недовольно поморщился.

– Франц, опять вы с Гансом взялись за старое? Никак угомониться не можете? И ты, Карл, туда же? Совсем оголодали, что ли? Это ж не Россия, где все было позволено. Чего к людям пристали? Пусть себе идут. Наверно, торопятся, если до рассвета поднялись…

– Клянусь всем святым, господин лейтенант. И в мыслях ничего плохого не было. Она же сама не прочь с парнями покувыркаться, господин лейтенант… – как можно убедительнее заговорил старший солдат, немного понижая голос. – Гляньте, гляньте сами – как глазками по сторонам стреляет!.. Разве ж можно такую красотку, да без обыска отпустить? Прикажите Карлу с Гансом этого ее отца или деда в сторонку отвести, а мы с вами тем временем с малышкой столкуемся. Уж поверьте моему опыту, покажите ей десять марок и ведите собирать цветочки. Отказа не будет. Уверен! Ну а после уж и мы… с вашего разрешения.

По-прежнему не понимая ни одного слова, Лейла почувствовала, что в их поначалу так отлично сработавшем плане что-то не заладилось. И, доверяя женской интуиции, младший сержант Мамедова одарила молоденького немецкого офицера мимолетной, робкой улыбкой. Но взглянула на него при этом так, что лейтенант вмиг приободрился и развернул плечи.

– Доннерветтер, Вассермюллер, я вижу: ты и в самом деле знаешь толк в этих делах!.. Десять марок, говоришь? А не слишком ли дешево за такую красоту и юность? В борделях женщины намного дороже стоят.

– Так это в городе, господин лейтенант, – махнул рукой Франц. – А здесь свои расценки. Война. Посудите сами, где ей еще удастся так хорошо подзаработать? Девушек молодых за последние пять лет много подросло, а мужиков-то и нет… – Тут солдат понял, что разговор с вполне безобидного направления сейчас может соскользнуть в русло политики и внимания гестапо, а потому поспешил сменить тему.

– Жаль, что вы вчера разрешили на ужин НЗ использовать. С тушенкой да шоколадом мы бы с этой селяночкой еще скорее нашли общий язык. Деньги еще отоварить нужно, а еда – совсем другое дело. Знаете, сколько банка свиной тушенки на черном рынке стоит?

– Ладно, поглядим… – Офицер расстегнул пуговицу нагрудного кармана френча и вытащил оттуда портмоне. Покопался в нем немного и выудил две купюры достоинством по пять оккупационных рейхсмарок. Портмоне спрятал обратно, а деньги показал девушке.

Жест был настолько недвусмысленным, что Лейла не могла не догадаться, что это означает. Девушка, сделав над собой усилие, деньги у немца взяла, но мгновенно покраснела и потупилась. Больше от возмущения, чем стыда, но тут был важен сам факт. Непритворная реакция организма.

Заметив запылавший на щеках селянки румянец, лейтенант довольно хмыкнул.

– Хорошо… Похоже, девчонка не из профессионалок. Значит, так, – он указал пальцем на Карла и Ганса. – Парни, вы отведите старика к нам в лагерь. Можете его пока обыскать и слегка допросить… На всякий случай. Только не бить – это приказ! А ты, Франц, не уходи никуда, тут постой. Я свистну, когда фройлян… Кстати, как тебя зовут, прелестное дитя? – офицер приподнял двумя пальцами подбородок Лейле и пристально заглянул ей в глаза. – Wie heißt du?

Этот вопрос девушка поняла, но от растерянности едва не проговорилась.

– Л… Лореляй… – вовремя вспомнила лирическое стихотворение Гейне, которое заучивала наизусть в школе.

– Чудесное имя, – слегка удивился немец. – Ну что ж, пошли, послушаем твое бормотание. И пусть вокруг нас не скалы, а лес – уверен, менее сладким оно от этого не станет.

– Яволь, господин лейтенант! – расплылся в довольной ухмылке Франц, тогда как товарищи его заметно погрустнели.

Лейтенант взял девушку под руку, с явным намерением немедленно осуществить свои планы, и развернул ее лицом к зарослям.

– Ну а вы чего застыли? – кинул через плечо солдатам, даже не оборачиваясь, а всего лишь чуть повернув голову. – Выполнять приказ. А для особо тупых и непонятливых объясняю еще раз! Как только фройлян Лореляй закончит мурлыкать мне свою песенку, я вам свистну.

Ефрейтор Семеняк потемнел лицом и украдкой огляделся. Похоже, все становилось очень плохо. Хуже, чем они рассчитывали. Во много раз хуже. А лес молчал, ничем не выдавая присутствия в нем людей. Ни фашистов, ни товарищей.

– Штурмман, – продолжил офицер, обращаясь к Гансу. – Посмотрите, что у нас еще из продуктов осталось? Девчонка стоит того. И еще… Пока есть время, разбейтесь на пары, установите очередность. Чтоб все без визга и лишней суеты… Знаешь, не люблю… Не надо толпиться. Спешить некуда, времени – много.

– Слушаюсь, господин лейтенант! – радостно вытянулись солдаты, уже решившие, что лакомая добыча от них ускользнет. И офицер, взяв свое, отпустит девчонку. А лейтенант, оказывается, и о них подумал.

– Давай, пошел…

Ганс повел стволом автомата в сторону леса, а рябой Карл ткнул Семеняка своим оружием в бок, отталкивая от Лейлы.

– Шагай, шагай, дедусь… Дай молодым о любви поговорить… Не убудет от внучки-то. Еще и денежку заработает… А лейтенант у нас хороший, зря мухи не обидит. Это мы попроще будем.

– Битте, герр офицер!

Затягивая время и отчаянно пытаясь хоть что-то придумать, Степаныч, как подрубленный, рухнул на колени и попытался обнять немецкого офицера за ноги и вклиниться между ним и Лейлой. Тот едва успел отскочить и дернуть дрожащую девушку за собой.

Степаныч попытался ползти за ними, но Ганс, вопреки прямому приказу, резко стукнул ефрейтора кулаком по затылку, и солдаты с хохотом подхватили обмякшего Семеняка под мышки и потащили в лес. В сторону, противоположную той, куда бравый лейтенант уводил едва передвигающую обмякшие ноги Лейлу. А на дороге остался только скабрезно ухмыляющийся, все знающий и понимающий об этой жизни солдат ваффен-СС Франк Вассермюллер.