355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Степан Калинин » Размышляя о минувшем » Текст книги (страница 5)
Размышляя о минувшем
  • Текст добавлен: 18 апреля 2017, 22:30

Текст книги "Размышляя о минувшем"


Автор книги: Степан Калинин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

На хлебном фронте

С развернувшимся в феврале восемнадцатого года немецким наступлением по всему фронту и оккупацией вражескими войсками Латвии, Эстонии, значительной части Украины, Белоруссии, а также Пскова и некоторых других русских городов боевых дел нашим отрядам намного прибавилось. С каждым днем все заметнее поднимала голову контрреволюция. Притихшие было городская буржуазия и кулацкие элементы в деревнях с приближением немцев переходили к открытой борьбе против Советской власти. Участились бандитские нападения на железнодорожные эшелоны.

В конце февраля в нашем штабе была получена из Петрограда телеграмма, требовавшая все продовольственные грузы, застрявшие на станциях в районе наших действий и предназначенные в места, уже занятые немцами, немедленно переадресовать и маршрутными поездами отправить в столицу.

Выполнение этого задания Кудинский поручил мне.

– Запомните, – предупредил он, – что ни один вагон, даже ни один пуд продовольствия не должен попасть немцам. Решительно ломайте саботаж железнодорожников.

Первый маршрутный поезд начали формировать в Брянске. В товарной конторе станции я не без труда добился получения документов на вагоны с продовольствием. Записал их номера, а в сопроводительных накладных зачеркнул прежние пункты назначения и жирно вывел: «Петроград». Передал список, в котором значилось 50 вагонов, начальнику станции, приказал немедленно приступить к формированию состава. Установил срок – два часа.

– Нет паровозов. Отправить эшелон не могу, – с невозмутимым спокойствием ответил железнодорожник.

– Паровоз можете отцепить от любого поезда.

– Не имею права. Не возьму на себя такой ответственности.

Однако после получасового разговора, продолжая повторять «Я снимаю с себя ответственность», он распорядился формировать состав. Эта работа, правда, заняла значительно больше времени, чем я установил, но в конце концов маршрутный поезд был составлен.

Первый эшелон с продовольствием пошел в Петроград. В последующие трое суток удалось сформировать и отправить в столицу еще два маршрутных состава, нагруженных пшеницей, ячменем, маслом и мясом. Сопровождали и охраняли поезда в пути брянские рабочие–красногвардейцы. Их семьи тоже голодали – с продовольствием в Брянске дело обстояло не намного лучше, чем в Петрограде и Москве. Однако никто из красногвардейцев не жаловался. Каждый считал отправку хлеба питерским рабочим своим революционным долгом, выполнением ленинского задания.

О проделанной работе мы донесли в канцелярию Совета Народных Комиссаров, а через день получили новую телеграмму: Кудинскому и мне предлагалось незамедлительно прибыть в Петроград. Там мы присутствовали на заседании Петроградского Совета, где обсуждался продовольственный вопрос, приняли участие в ряде совещаний Коллегии Народных Комиссаров по военным делам, были на беседе у Н. И. Подвойского.

Основной темой всех разговоров в Петрограде было немецкое наступление, нависшая над страной военная опасность и продовольственный кризис, чувствовавшийся день ото дня все острее. Население многих городов голодало, в связи с чем среди горожан росло недовольство. Враги Советской власти из кожи лезли вон, всячески стараясь взвалить вину за тяжелое продовольственное положение на большевиков. Это выражалось не только в усилении антисоветской агитации, но прежде всего в саботаже кулацкими элементами мероприятий Советской власти, направленных на ослабление продовольственных трудностей.

Было совершенно очевидно, что голод в стране обострялся искусственно. Кулаки, в руках которых находились основные запасы хлеба, сознательно придерживали его. Они отказывались продавать государству продовольствие, прежде всего зерно, по твердым ценам, срывали хлебную монополию, занимались спекуляцией.

Именно кулаки, которых В. И. Ленин называл самыми зверскими, самыми дикими, самыми грубыми эксплуататорами, составляли главную опору внутренней контрреволюции и иностранных империалистов. Лютой ненавистью ненавидели они Советскую власть.

В ряде губерний вспыхнули кулацкие антисоветские мятежи, поддержанные различными контрреволюционными элементами и иностранным капиталом.

На заседании Коллегии Народных Комиссаров по военным делам Кудинский доложил о состоянии наших отрядов, об их практической деятельности, подчеркивая необходимость усиления борьбы с контрреволюцией именно в тех районах, где они располагались. Вместе с тем он настойчиво добивался, чтобы ему разрешили осуществить заранее разработанный план: вооружить рабочих Криворожского и Донецкого бассейнов, за счет их пополнить отряды, надежно обеспечить тыл, после чего начать активные боевые операции против поднявшей голову контрреволюции, в том числе против немецких оккупантов. Однако Коллегия решила перебросить отряды на Волгу для заготовки хлеба. В той трудной обстановке, когда нужно было с боем вырывать у кулаков каждый пуд хлеба, это было, безусловно, правильное решение.

Нам поручалось обеспечивать продовольствием население Петрограда и Москвы. Однако, прежде чем перебазироваться на Волгу, два отряда, которыми командовали тогда Петров и Зиновьев, пришлось направить под Оренбург для участия в подавлении восстания местного казачества, поднятого бывшим царским генералом Дутовым.

Мы торжественно проводили товарищей, пожелали им боевых успехов, а сами выехали в Москву, занялись подготовкой к не совсем обычной для нас, военных, заготовительной деятельности.

Получили несколько вагонов мануфактуры для обмена на хлеб. Немало времени и энергии пришлось затратить на создание заготовительного и торгового аппарата. Правда, в добровольцах принять участие в заготовке хлеба не было недостатка – предлагали свои услуги не только рабочие, но и бывшие царские чиновники, конторщики, приказчики. Из всей этой массы желающих поехать на Волгу за хлебом требовалось отобрать нескольких специалистов, действительно хорошо разбиравшихся в делах торговли и заготовок.

Как–то под вечер к нам в штабной вагон пришли два необычных добровольца. Один в дорогом пальто с роскошным бобровым воротником и такой же шапке – выхоленный интеллигент. Другой тоже в гражданской одежде, но по поведению и военной выправке в нем сразу угадывался офицер. Познакомились. Первый назвал себя Мальковым, второй – Коноваловым.

– Офицер? – спросил я Коновалова.

– Так точно, штабс–капитан.

– Что привело вас к нам?

– Хочу служить Советской власти.

Мальков добавил:

– Я много лет работал бухгалтером крупной московской фирмы. Надеюсь, что мои знания и опыт пригодятся вам.

– А у вас какая специальность, кроме военной? – снова обратился я к Коновалову.

– Тоже бухгалтер–экономист. До войны работал под руководством Александра Федоровича Малькова.

Я понимал, что вряд ли им близки и дороги интересы Советской власти, но все же рискнул зачислить их в штат: такие специалисты нам были нужны.

В Александре Федоровиче Малькове мы не ошиблись. Он честно служил Родине и в гражданскую войну, и в период мирного социалистического строительства. В годы Великой Отечественной войны мне пришлось встречаться с ним в штабе Приволжского военного округа, где он с исключительной добросовестностью выполнял обязанности штабного офицера. Что же касается Коновалова, то он оказался изменником – перебежал к белым при подходе их к Самаре.

После того как все было подготовлено к выезду на Волгу, часть людей и имущество отправили в Самару. Мне снова пришлось ехать в Петроград, чтобы решить ряд организационных вопросов и получить деньги.

Для выполнения операции по заготовке хлеба предстояло получить семь миллионов рублей. Сумма огромная. С трудом добился в Петроградском Совете оформления необходимых документов на получение денег.

Было воскресенье – банк закрыт. Узнал номер квартирного телефона тогдашнего управляющего государственным банком. Позвонил.

– Приезжайте в банк, – ответил он. – Через полчаса я буду там. Кассир предупрежден. Ваше счастье, что сегодня по распоряжению Владимира Ильича должны выдавать деньги Балтийскому заводу для расчета с рабочими, а то пришлось бы ожидать до завтра.

Еду в банк. В кармане у меня, кроме партийного билета, удостоверения на имя исполняющего обязанности командира давно несуществующей 7‑й роты 12‑го запасного полка и чека на получение денег, никаких документов. Думаю: выдадут ли? Уж очень большая сумма.

Однако опасения оказались напрасными. Управляющего банком разыскал в подвале огромного здания. С ним – кассир и несколько других служащих. Я подал чек вместе с партийным билетом. Управляющий внимательно проверил документы, сличил с телеграммой.

– Все в порядке, – сказал он и тут же распорядился выдать деньги.

Как ни старался я все пачки ассигнаций упрятать в чемодан, ничего из этого не получилось. Более чем полмиллиона рублей пришлось отдельной пачкой заворачивать в газету, перевязывать шпагатом.

Тут же возле банка нанял извозчика, который отвез меня на Николаевский (ныне Московский) вокзал, а там носильщик помог донести тяжелый чемодан до штабного вагона. Аккуратно уложив деньги в несгораемый шкаф, я с облегчением вздохнул. Только теперь пришло в голову, как нелепо я поступил, не взяв с собой при поездке в банк охрану.

Казалось чудом, что я без каких–либо происшествий провез по улицам города, в котором в те дни орудовало немало всякого рода воровских шаек, такую огромную сумму денег. Никто, как видно, даже не подозревал, что один человек, без всякой охраны, мог везти в чемодане миллионы. Возможно, потому и обошлось все благополучно.

В Москве доложил Кудинскому о выполнении задания. Большую часть денег передал ему и, не задерживаясь, с частью отряда выехал на Волгу.

* * *

В Самару наш поезд прибыл в первых числах марта. На следующий день я представился председателю губернского комитета партии Валериану Владимировичу Куйбышеву. Он расспрашивал меня, как очевидца, о последних событиях в Петрограде и Москве, рассказал о положении в губернии, обещал всяческое содействие в заготовке хлеба.

Это содействие Валериана Владимировича мы чувствовали буквально во всем. Он помог нам подобрать из местных коммунистов заготовителей хлеба, предоставил необходимые помещения. Под мануфактуру пришлось занять пустовавшие в то время склады американской компании по торговле сельскохозяйственными орудиями. Американский консул заявил протест, грозился жаловаться в Совнарком, но после разговора с В. В. Куйбышевым удовлетворился обещанием, что склады будут освобождены, как только Советская республика восстановит торговые связи с Северо – Американскими Соединенными Штатами.

Разослали заготовителей с небольшими группами бойцов по уездам. Несколько таких групп выехало в соседние с Самарой губернии. И хлеб пошел, хотя поступало его не так много, как хотелось.

Вскоре приехал Кудинский, получивший к тому времени уже новее назначение, передал мне под расписку деньги, предназначенные для заготовки хлеба, и в тот же день отбыл в Москву.

Это была моя последняя встреча с Кудинским. Из Москвы он вместе с отрядом М. В. Минаева выехал куда–то под Киев. Там не прекращались ожесточенные бои с немцами и гайдамаками. В одном из боев Кудинский был тяжело ранен, захвачен гайдамаками и по приказу гетмана Скоропадского повешен.

Добрая и светлая память о Кудинском, человеке несгибаемой воли, сильного характера и душевной теплоты, осталась у меня на всю жизнь.

Я по–прежнему именовался начальником штаба командующего Северными Военно–революционными отрядами, хотя самих отрядов уже не было. При мне оставалась лишь артиллерийская батарея и человек сто красногвардейцев для охраны складов и сопровождения эшелонов с хлебом. Да и вообще войск в Самаре в тот период было мало. Кроме подчиненных мне подразделений, в городе дислоцировался только один Самарский полк, сформированный главным образом из местных рабочих–добровольцев и вернувшихся с фронта солдат.

В губкоме и губисполкоме прекрасно понимали, что такого количества войск в условиях, когда контрреволюционные элементы начинали проявлять все большую активность, было явно недостаточно. Однако для формирования новых частей в то время не было возможностей.

Не помню сейчас точно, в конце марта или начале апреля, в Самаре произошло событие, взволновавшее всю партийную организацию. В город неожиданно, без всякого предупреждения, прибыл эшелон балтийских моряков во главе с П. Е. Дыбенко. Вначале мы обрадовались новому пополнению. Но в тот же день в губком пришла телеграмма за подписью М. Д. Бонч – Бруевича[3]3
  Михаил Дмитриевич Бонч – Бруевич был в то время военным руководителем Высшего Военного Совета.


[Закрыть]
. В телеграмме предлагалось немедленно задержать Дыбенко и препроводить в Москву за самовольное оставление вместе с отрядом боевой позиции под Нарвой.

Валериан Владимирович Куйбышев поручил мне доставить Дыбенко в губком.

– Нужно сделать это так, чтобы не было никаких эксцессов, – пояснил он. – Надо разобраться, в чем дело. Дыбенко – старый большевик, боевой матрос. Не верю, что он изменил Советской власти.

Договорились, что я пойду к Дыбенко один. Валериан Владимирович посоветовал оставить даже револьвер, идти безоружным. Расчет оказался правильным. Как только я появился на перроне вокзала, матросы взяли меня под стражу и, как «контру», привели в вагон Дыбенко.

За столом сидел богатырского сложения моряк в бушлате. Повернувшись ко мне, спросил:

– Кто вы такой?

– Начальник штаба Северных Военно–революционных отрядов Калинин, Я к вам от товарища Куйбышева. Председатель губкома просит вас прибыть на совещание.

– Можете идти, – приказал он доставившим меня матросам, затем встал и поздоровался со мной за руку.

Я тогда еще не знал, что Павел Ефимович был председателем Центробалта, членом тройки Наркомвоенмора и первым наркомом по морским делам.

После того как мы остались вдвоем, он спросил:

– Ну как, очень сердится на меня Валериан Владимирович?

Я, не зная, как ответить на его вопрос, промолчал. Не повторил вопроса и Павел Ефимович. Так молча сидели минуты три–четыре. Потом Дыбенко встал, застегнул на все пуговицы бушлат, коротко сказал, словно отрубил:

– Пойдемте, товарищ Калинин.

В кабинете В. В. Куйбышева нас уже ждали. Собрались все члены губкома. Валериан Владимирович медленно, при общем молчании, встал из–за стола, встретил Дыбенко у двери, поздоровался с ним и, кивнув на стоявший возле стола стул, пригласил садиться. Потом так же медленно прошел на свое председательское место. Члены губкома ждали, что же будет дальше. Чувствовалась какая–то общая неловкость.

– Так с чего же начнем, товарищи? – прервал молчание Валериан Владимирович. И, не дождавшись ответа, продолжал: – Сделаем, пожалуй, так. Попросим товарища Дыбенко информировать нас о цели прибытия в Самару, о составе отряда.

Не знаю, было ли Павлу Ефимовичу известно о телеграмме Бонч – Бруевича. Скорее всего, председатель губкома успел сообщить о ней Дыбенко, когда здоровался с ним. Во всяком случае, свою информацию он начал с нападок на Бонч – Бруевича. Дескать, разве справедливо, что бывший царский генерал приказывает арестовать командира–большевика. Если бы арестовать его приказал Ленин, тогда другое дело. Партии, Ленину он готов подчиниться безоговорочно и нести перед ними ответственность за свои действия.

После довольно продолжительного и бурного обмена мнениями выступил В. В. Куйбышев. Он сказал, что в отношении Михаила Дмитриевича Бонч – Бруевича Дыбенко не прав. Нельзя не доверять человеку, которому верит Владимир Ильич Ленин. Дыбенко должно быть известно, что М. Д. Бонч – Бруевич в числе первых из генералов царской армии перешел на сторону Советской власти, что его брат Владимир Дмитриевич – революционер, большевик, один из ближайших помощников В. И. Ленина. Теперь, когда создается регулярная Красная Армия, мы не можем обойтись без помощи перешедших на сторону Советской власти опытных военных специалистов старой армии. В Красной Армии должна быть железная дисциплина. Партизанщина и непослушание больше нетерпимы.

Валериан Владимирович посоветовал П. Е. Дыбенко немедленно вместе с отрядом отбыть по вызову Высшего Военного Совета в Москву.

Павел Ефимович дал слово, что поступит так, как советовал В. В. Куйбышев. И обещание свое выполнил.

Мне много раз приходилось потом встречаться с Павлом Ефимовичем и по службе, и в домашней обстановке. И я могу с полной уверенностью сказать, что он до конца своей жизни оставался настоящим большевиком–ленинцем.

На протяжении всей гражданской войны П. Е. Дыбенко мужественно сражался против врагов революции, был на ответственных командных постах и показал себя настоящим героем, участвуя в освобождении Крыма, взятии Царицына, в разгроме деникинской армии на Кавказе. Немало сделал он для укрепления Советских Вооруженных Сил и в годы мирного социалистического строительства, когда, окончив в 1922 году Военную академию РККА, последовательно занимал должности командира стрелкового корпуса, начальника Артиллерийского управления РККА, командующего войсками округа.

…Борьба за хлеб продолжалась. Его требовалось все больше и больше, а наши обменные операции все еще не давали должного эффекта. Занялись розыском хлеба в бывших купеческих складах и на элеваторах Самарской и соседних с ней губерний. Обнаружили несколько сот тысяч пудов продовольственного зерна. В том числе более ста тысяч пудов на одном из элеваторов Уфимской губернии. Немедленно погрузили его в вагоны и отправили в Москву, откуда продовольственные запасы распределялись по промышленным центрам республики.

Нам казалось, что мы поступили правильно. Нельзя было задерживать хлеб на элеваторе, когда в нем так нуждались армия и население городов. Однако бывший в то время по каким–то делам в Уфе Народный Комиссар продовольствия Александр Дмитриевич Цюрупа признал наши действия анархическими.

– Отправить в Москву хлеб из государственного элеватора с таким же успехом могли местные власти, – сказал он. – Вы же своим самоуправством срываете их плановую работу, вносите дезорганизацию.

А. Д. Цюрупа был, безусловно, прав. Прежде чем грузить и отправлять зерно, требовалось согласовать вопрос в губкоме партии и губернском Совете.

Как видно, А. Д. Цюрупа доложил о наших неправильных действиях правительству, потому что через некоторое время мы получили из Москвы телеграмму, строго обязывавшую все мероприятия по заготовке хлеба проводить в тесном контакте с местными Советами.

Операции по обмену зерна на мануфактуру наиболее энергично мы проводили в Самарской губернии. Излишков хлеба у крестьян здесь было много. Но продавать его за деньги они отказывались, считали невыгодным. Зато с каждым днем все охотнее обменивали на мануфактуру, продажа которой в магазинах резко сократилась.

К сожалению, вскоре наступило время, когда заготовку хлеба здесь пришлось прекратить. Над Самарой нависла угроза оккупации города частями начавшего мятеж против Советской власти чехословацкого корпуса.

Этот корпус численностью свыше 40 тысяч человек был сформирован еще до Октябрьской социалистической революции из добровольно перешедших на сторону России, а также взятых русской армией в плен чехов и словаков, участвовавших в первой мировой войне в качестве солдат австро–венгерской армии. После победы Октября контрреволюционеры намеревались использовать корпус для борьбы против Советской власти. В частности, бывший наштаверх генерал Алексеев лелеял мечту перебросить его на Дон, где в то время начали сплачиваться контрреволюционные силы. На чехословаков большие надежды возлагал также генерал Корнилов. При штабе корпуса болтались оставшиеся после Октябрьской революции не у дел многие офицеры царской армии. Да и лидеры меньшевиков и эсеров подбивали чехословаков на выступление против большевиков. Советское правительство после подписания мира с Германией разрешило личному составу чехословацкого корпуса выехать через Дальний Восток и далее морем во Францию.

Часть чехословацких солдат, около 12 тысяч человек, руководимая Чехословацкой коммунистической группой в России, весной 1918 года добровольно вступила в Красную Армию, но большинство оказалось под влиянием антисоветской националистической агитации, проводившейся чехословацкими и русскими белогвардейскими офицерами. В конце мая 1918 года чехословацкие части, обманутые своим командованием, вступившим в сговор с империалистами, подняли мятеж.

После того как мятежники захватили Сызрань, вплотную встал вопрос об обороне Самары. Поздно вечером меня вызвали в Губком, к В. В. Куйбышеву. Вскоре пришли командир и комиссар первого Самарского полка. Было ясно, что сил для серьезного сопротивления у нас недостаточно. Все же решили обороняться, принять бой непосредственно на подступах к городу. Самарский полк получил задачу не допустить форсирования противником реки Самары. Мне поручалось принять командование батареей трехдюймовых орудий, которая должна была держать под обстрелом железнодорожный мост. В городе были созданы отряды добровольцев, в ряды защитников Самары встали все местные большевики. Общее руководство обороной принял на себя Валериан Владимирович Куйбышев.

Однако эти меры запоздали. Да и превосходство противника в силах и вооружении было слишком велико. Мои артиллеристы действовали самоотверженно и мужественно, до последней возможности вели огонь по мосту. С неменьшей храбростью сражались бойцы первого Самарского полка и добровольцы. Все же задержать противника надолго не удалось. Чехословацкие части обошли город с юга и юго–востока. Мы вынуждены были покинуть его.

Валериан Владимирович Куйбышев вместе с остатками полка и отряда добровольцев отошел в направлении Симбирска (Ульяновска). Я потерял с ним связь, и после того как чехословацкие части вступили в город, скомандовал оставшимся в живых батарейцам рассеяться, предварительно вынув замки из орудий. Самому мне пришлось бы очень туго, если бы не помогла телеграфистка Мария Михайловна Беллер.

Мария Михайловна работала на Центральном телеграфе Самары, всей душой сочувствовала большевикам. Не считаясь со временем, она всегда поддерживала бесперебойную связь с Москвой. В то время телеграф был основным средством связи с центром. Все начальники, какой бы пост ни занимали, предпочитали вести переговоры с московскими учреждениями только по прямому проводу. И мы от души были благодарны миловидной девушке–телеграфистке.

На бывшей Хлебной площади, где занимала позиции наша батарея, Мария Михайловна появилась в самый решающий момент, когда почти все артиллеристы уже разошлись в разные стороны, как им было приказано.

– Вы что, хотите попасть в руки белогвардейцев? – крикнула она мне.

– Нет, не думаю, – резко повернувшись в ее сторону, ответил я. – Надо бы переодеться в штатское. Сейчас забегу домой.

– Хорошо. Идите переодевайтесь, а я буду ждать за углом. В случае чего, выходите через двор.

Через какие–нибудь десять минут мы уже шагали по Дворянской (ныне Советской) улице. Со стороны были похожи на влюбленную парочку, торопящуюся домой.

– В штатском меня в городе еще никто не видел, – тихо сказал я Марии Михайловне, – поэтому вряд ли смогут узнать.

– А вдруг встретится кто–либо из знакомых?..

И действительно, только мы свернули на соседнюю улицу, как увидели американского консула. Он шел нам навстречу под руку с женой.

– Выдаст! – забеспокоилась моя проводница. – Нужно идти назад.

– Нет. Идите смело, как будто ничего не произошло. Он играет в нейтралитет, ему невыгодно выдавать одного.

Поравнявшись с консулом, мы сделали вид, что не узнали его. Он тоже прошел, не повернув головы в нашу сторону, хотя на его лице появилось что–то вроде ехидной улыбки.

Мария Михайловна, будучи местной уроженкой, хорошо знала город, все выходы из него, старалась выбирать наиболее тихие улицы.

Вскоре мы были уже в безопасности. Крепко пожав друг другу руки, распрощались.

Долго я ничего не знал о судьбе своей спасительницы. Снова встретил ее только спустя три года. За это время она проделала с армией М. В. Фрунзе путь от Самары до Туркестана, работая в штабе телеграфисткой. Там же вышла замуж. Когда я ее встретил вновь, она уже была счастливой матерью. С тех пор и до наших дней сохранилась дружба наших семей.

…К вечеру я был в Царевщине. Там меня ждали мои батарейцы. После боя их осталось не больше половины. Сутки пробыли в Царевщине. Оставаться дольше не было смысла.

Переправились через Волгу, направились в сторону Симбирска. На полпути к Сенгилею встретили отряд Гая. В черкеске, с кинжалом в посеребренной оправе, с плеткой в руке, он был удивительно похож на Хаджи – Мурата из запомнившейся с детских лет повести Л. Н. Толстого. Гладко выбритая голова, широкие плечи. Из–под густых, сросшихся над переносицей бровей на меня смотрели живые иссиня–черные глаза.

– С той стороны Волги? – спросил Гай.

– Да, оттуда. – Я рассказал ему все, как было.

– Большевик?

– Да.

– Вас и ваш отряд подчиняю себе, – сказал он, как бы заранее уже решенное. – Имейте в виду, дисциплина у меня железная.

– Рад служить под вашей командой. Но мне обязательно нужно снестись с Москвой. За мной числится большая сумма денег, надо отчитаться.

– Деньги при вас?

– Нет, но они числятся за мной.

– Раз нет денег, нечего и отчитываться. Постройте ваших людей.

Гай внимательно осмотрел каждого, затем распределил людей по подразделениям своего отряда. Меня оставил при себе, но разрешил переговорить с Москвой. Дал лошадь и выделил ординарца.

– Поезжайте в Сенгилей. Это – ближайший пункт, где имеется телеграф.

Из Сенгилея удалось довольно быстро связаться с членом Военной коллегии К. А. Механошиным. Кратко доложил о последних событиях в Самаре, о встрече с командиром отряда Гаем. Тут же стал читать ответ: мне было приказано передать артиллеристов и бойцов своего отряда в подчинение Гаю, а самому прибыть в Народный Комиссариат по военным делам.

Забрав с собой катушку телеграфной ленты с записью переговоров, возвратился в отряд, а на следующий день выехал в Москву. Но не сразу я попал туда.

На станции Рузаевка меня вынесли из вагона на носилках и водворили в тифозный барак. Пролежал я там почти два месяца, был, как говорится, на волосок от смерти.

После тифа получил разрешение съездить домой, к родным и семье, чтобы окончательно встать на ноги. Это было очень кстати. Заботливый домашний уход лучше всяких лекарств, которых к тому же не хватало, способствовал окончательному выздоровлению, восстановлению сил.

В Москву прибыл в октябре. Моросил дождь, дул северный ветер. Несмотря на плохую погоду, до Народного Комиссариата по военным делам решил идти пешком. Он помещался тогда на Кропоткинской набережной. От Казанского вокзала – расстояние немалое. Но очень хотелось посмотреть на город, с которым я сроднился еще со времени своей солдатской службы. К тому же это был теперь не просто большой город, а столица Советской республики. С недавних пор здесь жил и работал В. И. Ленин.

Улицы Садового кольца, Мясницкая (теперь улица Кирова), Театральная площадь были заполнены самой разношерстной публикой. Обшарпанные, давно не ремонтировавшиеся дома выглядели мрачно и уныло. По грязным, разбитым мостовым выстукивали дробь извозчичьи клячи, гремели колеса ручных тележек. У Охотного ряда – «толкучка». Шла бойкая торговля спичками, сахарином. За несколько фунтов пшена, за ведро картофеля предлагались дорогие антикварные вещи, картины в золоченых рамах.

Но за всей этой внешней неприглядностью чувствовалась кипучая, героическая жизнь. В сторону вокзалов один за другим шли отряды молодой Красной Армии. На площадях и скверах проводились занятия с новобранцами. Столица, как и вся страна, становилась единым военным лагерем.

В Народном Комиссариате разыскал Механошина. Не успели мы толком поговорить, как он повел меня к заместителю председателя Реввоенсовета Республики Э. М. Склянскому.

– Вы назначаетесь комиссаром Главного штаба продовольственной армии, – объявил мне Склянский. – Имейте в виду, дело чрезвычайно ответственное. Кому–кому, а вам должно быть хорошо известно, какое большое значение придает Владимир Ильич заготовкам хлеба. У вас уже имеется кое–какой опыт. Сегодня же приступайте к работе.

Все это было сказано так твердо, что о каком–либо возражении не могло быть и речи.

Прямо от Склянского я направился в Главный штаб продармии. Начальником его был недавно назначен Морозов, бывший генерал царской армии. Встретил он меня радушно, ознакомил с планом работы.

На Главный штаб в то время возлагалась обязанность по организации и обучению продармии. В некоторых губерниях уже были созданы продовольственные батальоны, в других – только что формировались. Предполагалось всю территорию республики разбить на секторы, границы которых должны совпадать с границами военных округов. В каждом секторе иметь начальника и штаб, в каждой губернии – бригаду.

– Ну, а вы как думаете строить свою работу? – спросил Морозов.

– Я еще плохо представляю, чем могу помочь в осуществлении намеченного плана. Во всяком случае, постараюсь быть полезным.

– А кто же будет следить за мной? – с еле заметной улыбкой на лице, не то в шутку, не то всерьез задал вопрос начальник штаба.

– Я – солдат, товарищ Морозов. Никогда не любил фискалов и, пожалуй, отказался бы принять должность, если бы она сводилась только к слежке за кем–то… Будем вместе работать, служить революции.

– Ответ делает вам честь.

По делам службы часто приходилось выезжать на места: в Вятку, Тамбов, Саратов и другие города, помогать формировать части продармии, обеспечивать продвижение эшелонов с хлебом в столицу, налаживать работу комбедов. При этом я все больше убеждался, насколько сложная, ответственная и трудная задача возложена на продармию. Немало бойцов наших частей пало смертью храбрых в борьбе за хлеб, в ожесточенных схватках с кулаками и спекулянтами.

В продовольственных делах было много неразберихи. Приехал я как–то в Вятку, зашел на сухарный завод (он был создан еще в годы первой империалистической войны и поставлял сухари фронту). Спрашиваю у недавно назначенного директора из рабочих:

– Куда вы теперь отправляете сухари?

– Пока никуда. Заполняем склады и ждем распоряжения, кому отправлять.

– Какое еще распоряжение? Грузите и отправляйте в Москву, там рабочие голодают.

– Не могу. Вот если губисполком примет такое решение, тогда другое дело.

Отправился в губисполком, к председателю.

В тот же день губисполком принял нужное решение, и запасы сухарей начали отгружаться для Москвы.

В Тамбове на одном из складов обнаружил около тысячи пудов зерна. В губисполкоме о нем ничего не было известно. Пришлось тоже организовать срочную погрузку зерна в вагоны и отправку его в столицу.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю