Текст книги "Зачарованный остров"
Автор книги: Стэн Харт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)
3
Беннет Боутс распластался на кровати хартфордского отеля «Хилтон». В горле пересохло после бурной ночи. Он явно физически перетрудился, пожалуй, он так же устал тогда, когда впервые участвовал в футбольном матче, теперь же это была любовная игра. Более двадцати лет назад, когда его мышцы перенапряглись после тяжелых тренировок, он быстро восстанавливал силы. В те годы в Люмисе и Йеле футбол был его единственным увлечением.
Роль полузащитника – вот все, что его волновало тогда, и сейчас он бы только этим и занимался, но…
– Я похож на бывшего жокея с вывешенным в красном углу седлом, – говорил он девицам, подцепленным на улице.
Однако Беннет сохранил привычки прежних лет, предпочитая определенную категорию деловых женщин, которые трудятся в многочисленных фирмах штата Коннектикут и снимают недорогие апартаменты на окраинах столицы штата.
Он услышал, как открылась дверь ванной комнаты, и поднял голову, чтобы по крайней мере рассмотреть ту, с которой он только что трахался.
Она прошла в комнату, высокая стройная женщина лет тридцати, в серой юбке из «шотландки», белой блузке с оборками и коротком жилете. В одной руке она несла чулки, в другой была зажженная сигарета. Ее голые ноги выглядели очень светлыми и тонкими в темно-коричневых туфлях на низком каблуке. Длинные каштановые волосы ниспадали на плечи. «Симпатичная мордашка», – подумал он.
Карие миндалевидные глаза делали ее похожей на итальянку, хотя стиль одежды и консервативная модель обуви не были типичными для американцев итальянского происхождения, проживающих в Хартфорде.
Было в ее облике что-то такое, что вызывало безразличие Беннета. Теперь он сидел на помятой постели, старался завязать с ней разговор, однако несколько пустых фраз не прояснили, как это они оказались в объятиях друг друга. О прошлой ночи у него остались лишь смутные воспоминания. Ее взгляд давал ясно понять, что ей на него, как говорится, начхать.
Не обращая на Беннета никакого внимания, она, даже не послушав его тирады, направилась к двери. Это она его использовала, а не он себя ублажал. Если он даже захочет увидеть ее снова, легко сможет найти после работы «У Сэнди». Когда она вышла из ванной, он спросил, как ее зовут.
– О, Боже, просто не могу поверить, он даже не помнит мое имя, – удивилась она.
За ней захлопнулась дверь.
Было уже чуть больше одиннадцати часов, когда она ушла, и Беннет выпил первую порцию виски в небольшом баре на первом этаже отеля. Во время завтрака он стал восстанавливать в памяти события прошедшей ночи.
Женщину звали Мэри Рестелли. Ее брат, Сэм Рестелли, был местным мафиози. Как поговаривали люди, связанный с крупными дельцами в Нью-Йорке и Майями, он владел небольшим рестораном «У Сэнди», в котором распоряжался Сэнди Корман. В этом ресторанчике, похожем на десятки других в Хартфорде, был длинный бар и коктейль-холл, отделенные от обеденного зала, где всегда было шумно и многолюдно.
Беннет бывал там регулярно, подолгу сиживал в баре, играл в покер в задней комнате за кухней. Его туда тянуло. Он часто говорил, что единственное, чему он научился в Йельском университете, это играть в покер. Теперь он играл по-крупному с серьезными людьми. И больше не вспоминал об Йеле – в этой компании его элитное образование упоминать не стоило, особенно когда он стал обыгрывать партнеров, и сам Сэм Рестелли выступал в роли маркера.
Он снова вспомнил его сестру Мэри, выглядела она очень аппетитно, особенно крупный бюст или, как говорили в баре «У Сэнди», «большие шары». Отец Беннета сказал бы «сиски», но «шары» здесь больше подходили.
Мэри было чуть за тридцать, поговаривали, что она уже дважды побывала замужем. Беннет стал припоминать, как они занимались любовью, но эти картинки были очень нечеткими. Кажется, они трахались довольно долго, Беннет все еще ощущал какую-то опустошенность и напряжение в мышцах.
Он еще с полчаса посидел в баре, выпил в одиночестве. В мозгу прояснилось. Он встречался накануне с отцом и Гарри Паркером.
С Гарри они в свое время играли в футбол, правда, в разных командах: Беннет в «Лумисе», а Гарри в «Хотчкисе». Как-то после игры он подошел к Буйволу-Боутсу (прозвище Самнера Боутса перешло к сыну) и дружески поздравил его с победой. Тогда они оба учились на младших курсах университета.
В следующем сезоне они сблизились. И вот много лет спустя они снова встретились, когда Гарри стал приятелем Гейл. Тот самый Гарри, который прошел лечение в обществе анонимных алкоголиков, на кого сейчас так рассчитывает его отец.
Гейл! Старик беспокоится о ней, она его единственная родственница, он заменил ей умерших родителей. На его деньги Гейл училась в трех или четырех частных школах и колледжах, потом Боутс послал ее в Сорбонну и Роллинз-колледж во Флориде. Она делала успехи в катании на водных лыжах. Как говорил Самнер Боутс, фигурка у нее для этого вполне подходящая. Он всячески ее поддерживал.
Но все ее начинания кончились провалом, она умудрялась все испортить. Теперь ей тридцать шесть или вроде того, и придурковатая хиппи с дипломом живет в большом доме, который для себя построила. Конечно, она все еще симпатяга, но с придурью, женщина без тормозов, по выражению Беннета. Она слишком себе на уме и сексуально озабочена.
Беннет оглядел других посетителей бара. Рядом сидела компания из трех мужчин, они были моложе Беннета и явно давно не брали бритву в руки. Если бы он захотел, хватило бы нескольких секунд, чтобы очистить от них бар. Он все еще оставался здоровяком с крепкими кулаками. На одной его руке остался большой шрам от пореза. Он часто участвовал в драках, когда служил в армии. Беннет напряг мышцы и почувствовал, как вздулись бицепсы.
Он допил свой стакан виски.
«Пока хватит для опохмела!» – подумал Беннет и, расплатившись, вышел из бара, направляясь к дому своего отца.
Он собирался сменить одежду, сыграть партию в теннис, а потом подумать о планах на вечер.
В половине шестого Беннет направился в машине по Фармингтон-авеню к центру Хартфорда. Он чувствовал себя превосходно в своем новом серебряном «ягуаре-ХКЕ», развалившись на чуть откинутом сиденье и слушая радио.
Беннету повезло: когда он вернулся домой утром, отец дремал и ничего не заметил. Беннет отлично поиграл с Сигни часа полтора. Она – отличная женщина и очень предана его отцу. Сигни имела привычку играть в теннис, раздевшись полностью до пояса, чтобы одновременно загорать под ласковым хартфордским солнышком.
Беннет уже привык к этому, ему нравилась ее полненькая фигурка, хотя он не находил Сигни слишком эротичной. Она была, ну… слишком скандинавкой, что ли, такая индифферентная, короче, его она не возбуждала. Совсем другое дело – Мэри Рестелли с презрительным взглядом и чулками в руках.
Отец снова прокручивал свою заезженную пластинку – про то, как начался пожар в цирке, огонь отсек его от детей, как он чудом уцелел и весь остаток своей жизни мучается, брошенный всеми, вынужденный жить в уединении. Старый хрыч напомнил ему, что Беннет его приемный сын, а вот в Гейл течет его родная кровь, и, хотя она только его племянница, он обязан о ней заботиться.
Самнер обвинил Беннета – это была его навязчивая мысль, – что тот хочет заграбастать все наследство. Этого не будет, заверил старик, все на законных основаниях (эти чертовы законы!) перейдет к Гейл, ибо Беннет никогда не проявлял уважения к семье, которая его усыновила.
Самнер завелся, он заявил, что Беннет не совершил в своей жизни ни одного благородного поступка и что пока он сам не умер, то обязан помогать ближним и вытаскивать их из дерьма, и что он просто обязан спасти Гейл. Так и будет, говорил старик.
Беннет кружил на машине по городу, морщась при воспоминании о тирадах Самнера Боутса.
«Какого черта я должен помогать Гейл? И вообще, кто может ей помочь? Нужно с кем-то посоветоваться. Поговорю-ка я с Сэмом Рестелли, надо засадить Гейл в тюрьму, ведь можно сфабриковать липовое обвинение против нее», – думал Беннет.
Если она вляпается во что-нибудь, старик утихомирится, и Беннет получит то, что ему причитается. Надо все хорошенько обмозговать, а разговор с Сэмом не будет лишним.
В любом случае ему предстояла партия в покер этой ночью, возможно, там будет и Мэри Рестелли, можно будет с ней выпить. Он снова хотел ее, только надо трахнуться не в таком пьяном состоянии, как накануне. Беннет представил ее соблазнительное тело, как она снимает свою юбку-шотландку. Но он не смог припомнить, как она вела себя в постели…
Он поставил свой «ягуар» на небольшой площадке перед рестораном «У Сэнди» и прошел в клуб с черного хода. Он знал, что Сэм Рестелли и его друзья уважали его именно такого – с тяжелым взглядом и крепкими кулаками, настоящего Буйвола-Боутса.
Их уважение означало, что он «свой парень», – никаких моральных принципов, всякой этической ерунды, никакой так называемой «общественной жизни» и прочей суеты. Беннет был необыкновенно самоуверен еще в детстве, потом он стал еще наглее. Он знал, что в драке побьет любого. Годы занятия регби еще больше закалили его тело, его можно было назвать Железным Буйволом.
Действительно, когда кто-то накидывался на него, как это бывало в баре «У Сэнди», они словно натыкались на цементную стену, и уж никому бы не поздоровилось, наскочи они на его тяжелый кулак, многократно усиленный весом мощного тела.
Беннет никогда не знал страха. Нельзя сказать, что он ненавидел людей, но его отношения с окружающими всегда были поверхностными, он просто удовлетворял свои физиологические потребности теми способами, какие могли предложить ему его приятели. Он не пытался понять кого бы то ни было настолько, чтобы злиться на него или бояться, но он нуждался в том же, в чем нуждались его друзья, хотя сами по себе они его не интересовали.
Он стал таким со второго курса колледжа в Лумисе, когда приехал из Коннектикута, где отец снимал для него летний домик, где он жил со служанкой Уллой. Тогда он был пятнадцатилетним парнишкой, только начинавшим свою спортивную карьеру. В Хартфорде поговаривали, что со временем он станет выдающимся игроком, ему непременно следует поступить в университет, где культивируют американский футбол, например, в Йеле. Его ждала слава, и Беннет решился на все, хотя ничем всерьез не увлекался.
Все, что он знал, это то, что не было никого сильнее его в защите и никто не мог блокировать его на поле. Он хорошо играл, получал награды и хотел попасть в команду «Джайнтс», но его забрали в армию, и когда он демобилизовался, то стал шляться по кабакам Хартфорда.
Телевидение вконец отвадило его от футбола. Игроки типа Кайла Роута или Фрэнка Джиффорда вызывали у Беннета только раздражение. С их белозубыми сверкающими улыбками, они были похожи на тех парней, с которыми он вырос в Хартфорде. Беннет же предпочел соленые орешки, бутылочное пиво и карты. Телевизионщики превратили футбол в театрализованное шоу. В его времена игроки валялись в грязи, а эти нынешние наводили перед матчем марафет в раздевалке. Все это было Беннету явно не по нутру.
Он увидел Сэма Рестелли на привычном месте за столом. С ним был Толстяк-Гордон, надутый местный картежник, еще один его постоянный партнер – Уиппи, друг детства Рестелли, получивший свое прозвище потому, что постоянно шмыгал носом. Всем было известно, что Уиппи постоянно носит с собой оружие.
Толстяк-Гордон был хартфордской знаменитостью: он управлял казино в Неваде, был телеактером, даже появлялся в нескольких эпизодах «Полицейской истории». Сам он рассказывал, что разочаровался в Голливуде, но ходили слухи, что его выгнали, потому что он быстро растолстел. Теперь он был похож на разожравшуюся свинью, посыпанную сигарным пеплом. Концы воротничка рубашки у него постоянно топорщились вверх, темный галстук сбивался набок, а пуговицы рубашки с трудом застегивались. Толстяк-Гордон любил играть и многие годы знал Сэма Рестелли. Вместе с Уиппи они облапошивали новичков, подсевших к ним за игорным столом.
Беннет присоединился к компании. Вскоре к ним подошел высокий тощий мужчина. Его звали Бордмэн, работал он страховым агентом и постоянно мучался от безделья.
– Давайте раскинем пару конов, – предложил Рестелли, – а потом можно будет отправиться в «Хилтон» и там поразвлечься. Завтра приглашаю всех прогуляться на моей яхте.
Он сказал, что его сестра Мэри собирается устроить грандиозную вечеринку, ведь на яхте всем места хватит. Они могли бы прокатиться до Блок-Айленда, если погода будет сносной. Отличная идея – ненадолго вырваться из душного города и вдохнуть свежего морского ветра. Сэм поднял свой стакан с виски и содовой, предлагая выпить за его идею. Ясно было, что и Беннета приняли в их круг.
Игра закончилась к четырем утра. У Беннета в кармане лежал выигрыш – чуть больше тридцати пяти сотен долларов. Бордмэн проиграл больше всех, он отдал Беннету что-то около двух тысяч долларов и почти в два раза больше – Уиппи. Толстяк и Сэм тоже проиграли, но меньше. Беннет и Уиппи были в выигрыше – отличный способ заработать деньги, если такие люди, как Бордмэн, готовы раскошелиться.
За последние несколько лет Беннет получил от игры больше, чем проценты по банковским вкладам. Когда-нибудь он вложит свои деньги со всерастущего счета в выгодное дельце и, возможно, покинет Хартфорд. Ему не хотелось особенно беспокоиться о проверке источника своих доходов, так как Сэм достал ему фальшивые карточки социального обеспечения, и Беннет мог открыть несколько счетов на разные фамилии.
Фининспекции он декларировал только то, что лежало в банке на его собственное имя, а это была всего одна треть налогооблагаемого дохода. Он мог бы отправлять деньги куда-нибудь на Багамы, как предлагал Сэм, или в Швейцарию, но Беннет считал это глупостью.
Беннет мог бы каждую неделю откладывать по пять тысяч долларов, ведь в городе только у Сэма Рестелли игра шла действительно по-крупному, да пока находились простофили вроде этого Бордмэна…
Мэри ждала Беннета в его комнате. Она задремала на одной из двух сдвинутых кроватей, ее оголенное правое плечо высунулось из-под одеяла, волосы рассыпались по подушке, а рядом на тумбочке стояло ведерко со льдом и стакан, наполненный темным «бурбоном». В другом ведерке охлаждалась бутылка «Джим-Бим».
Ее вещи были аккуратно развешаны во встроенном шкафчике, туфли она задвинула под кровать. Вокруг был такой порядок, что Беннет почувствовал, будто бы он был женат. Мэри всегда все делала без особых усилий и внутреннего напряжения.
Она открыла глаза и повернулась к нему. Беннет быстро скинул свою одежду и осушил стакан с виски прежде, чем скользнуть в постель. Мэри попросила его выключить свет.
Беннет просто не верил, что все так удачно складывается.
В белоснежной тридцатишестифутовой яхте Сэма Рестелли было шесть кают, отделанных красным деревом. Ею управляли капитан Генри Лаферти и молодой матрос по имени Род.
В кают-компании стереосистема передавала нескончаемый поток песен Фрэнка Синатры, словно специально для Сэма Рестелли. Эта музыка настолько соответствовала стилю жизни Рестелли, что одно уже невозможно было представить без другого.
Сэм был крепким мужчиной средних лет с копной густых темных волос. Он был всегда изысканно одет и блистал неизменной золотой заколкой на галстуке. Обычно Сэм носил голубые или серые отстроченные костюмы от «Брук бразерс», но на яхте «Капитал Айдиа» переодевался в желтовато-коричневые поплиновые брюки и желтую с белым спортивную рубаху, легкие кожаные туфли, а на его кресле всегда висел непромокаемый желтый плащ.
Ублажала его и готовила напитки высокая гибкая девушка Элли с длинными распущенными волосами. Сэм был типичным городским жителем – стройный, приятной наружности, с ярко выраженным итальянским происхождением, – но лишь только его близкие знали, насколько он может быть опасен.
У Рестелли был типично американский дух и привычки. Он был вежлив и любезен, щедр в отношении к близким ему людям. Для друзей он мог даже достать луну с неба. Ему нравилось, чтобы его любили до обожания, с такими людьми он был весьма обходителен.
Трудно было представить, что Сэм легко теряет над собой контроль и может, как говорится, соскочить с тормозов. Такой человек мог вырасти только в Америке. Грубый материалист, Сэм стремился к распутной жизни, не обременяя себя высокими идеалами. Он умел добиваться успеха, удивляя этим даже своих конкурентов. Те же считали, что это особо опасный враг.
Беннет никогда не встречал девушку Сэма, Элли, в баре у Сэнди. Возможно, Рестелли зарабатывал еще и на проститутках. Беннет понимал, что доходы Сэма не ограничиваются только выручкой от бара и ресторана, о нем поговаривали разное в городе.
Но Беннет, которого вообще мало что волновало, совершенно не нервничал, оказавшись в компании мафиозного дельца. Он предвкушал удовольствие от предстоящего морского круиза к Блок-Айленду.
Беннет с Мэри прогуливались по причалу, любуясь видом на Олд-Сейбрук и маячившими вдали парусниками. Род додраивал палубу, а капитан яхты уже был готов вывести ее из гавани.
Солнце уже высоко зашло над Лонг-Айлендом. Тихое мерное гудение дизельного мотора яхты возбудило Беннета. Но еще сильнее возбуждало его соприкосновение с бедром Мэри. Она стояла совсем рядом, взяв его за руку и прижавшись к нему всем своим аппетитным телом.
4
Спринджер, видимо, решил остаться. Во всяком случае, так казалось. Он уже третью ночь провел у Гейл, тут она обнаружила, что он чистит зубы ее щеткой. Она предположила, что своей у него просто никогда не было или ему наплевать на все условности. Выяснить с ним отношения у нее не было никакого желания.
Денег у него, понятно, тоже не было. Не имел он ни машины, ни жилья, вот и остался жить у нее. В конце концов, лучше такой компаньон и любовник, чем никакого.
И потом, он был ей симпатичен. У Спринджера был свой стиль, конечно, своеобразный, как у всех кочевников-хиппи, слоняющихся по миру. Кроме того, он был еще очень молод, поэтому она была гораздо искушенней его в каких-то вещах.
Не было похоже, что он получил хоть какое-то образование, и, поскольку постоянные препирательства с любым мужчиной было самой дурной привычкой Гейл, в данном случае серьезный спор с ним был просто невозможен.
Единственное, что ее раздражало, – его скрытность. Он был настолько чужим, что она так и не смогла до конца его понять. Гейл считала, что способна контролировать Спринджера, но его непостижимая сущность вообще не поддавалась никакому контролю, поэтому Гейл постоянно напряженно обдумывала, не следует ли ей все-таки расстаться со Спринджером.
На побережье солнце напоминало гигантскую раскаленную сковородку, заброшенную на небеса. Спринджер после долгих прогулок в одиночестве, когда плечи, спина и руки начинало ломить от жары, бросался в спасительные воды океана. Потом он одним махом выпивал сразу две-три банки пива и растягивался на песке рядом с Гейл, словно гадкий утенок, не умеющий выражать ни удовольствия, ни привязанность.
Только одним своим присутствием он возбуждал Гейл. Ей хотелось придвинуться к нему и коснуться его тела, ведь никого другого с ней рядом не было. Он ни разу не укорил ее за пристрастие к выпивке. Она тоже не пыталась его переделать. Сейчас они подходили друг к другу.
А вот Гарри постоянно ее ругал за связь со Спринджером и за выпивки. Она живет в нереальном мире, утверждал Гарри, который в любой момент может взорваться перед ее носом. Гейл, конечно, объясняла ревностью все эти упреки. Правда, было это раз или два, когда его слова действительно задевали ее за живое: например, когда Гарри сказал ей, что она своими проделками доведет дядю Самнера до могилы.
Такое обвинение заставило ее задуматься, ведь она никогда всерьез не воспринимала переживаний дяди. Душой она ощущала, что он в самом деле волнуется за нее, понимает ее внутренний протест. Он неоднократно говорил о ней: «прекрасный пример бунтующей незрелости молодости, чьи эгоизм и дурная слава портят жизнь другим».
Она вспомнила, как году в шестьдесят четвертом или шестьдесят пятом Самнер Боутс стоял возле обеденного стола и произносил тост в ее честь. Его слова были переполнены любовью и заботой. Он говорил тогда, что сделает для нее все, что она захочет. Сегодня те же слова прозвучали бы довольно глупо.
Все у нее идет своим чередом. Блайден Раскин стал с нею обходительным и внимательным, теперь он уверял ее в очевидном присутствии таланта и возможности продать ее произведения на литературном рынке. Судя по его признанию, чем больше он думал о пьесе Гейл, тем интереснее ее находил.
– Я не могу выбросить вашу чертову пьесу из своей головы, – сказал как-то Раскин.
А Гарри был уверен, что она просто идеалистка.
Гейл лежала на песке и придумывала сюжет киносценария, разыгрывала мысленно сцены, конструировала диалоги, увлекаясь воображаемыми коллизиями. Будущий сценарий складывался у нее в голове, когда она бродила по берегу. Иногда Спринджер плелся за ней сзади, бросал камешки в океан, а Гейл считала, сколько раз они ударялись о поверхность воды. Перед возвращением домой она еще раз искупалась и вышла на берег свежая, загорелая, со сверкающими капельками воды.
Гейл не хотела окончательно порвать с Гарри. Почти двадцать лет он был ее лучшим другом. Он стал таким же неотъемлемым атрибутом ее тела, как ее собственный нос, и был дорог ей. Гейл было необходимо общаться с Гарри, это было гораздо важнее, чем даже опека дядюшки Самнера. Гарри был ее единственным связующим звеном с другой жизнью, и ей было наплевать на его неприязнь к Спринджеру. Господи, он всегда досаждал ей своими нравоучениями, часто вел себя как ревнивый недалекий человек. Это и понятно. «Все как-нибудь разрешится само собой, – думала Гейл, – просто нужно немного подождать».
Теперь она занималась интересным и важным делом. Блайден Раскин хвалил ее. Теперь она расскажет ему о задумке нового сценария.
«Последнюю вечеринку» пока никто не брался поставить.
– Мне скорее удастся ее продать, – говорил Раскин, – если вы сделаете более эффектной концовку.
Гейл согласилась с его замечанием и обдумывала, как изменить финал своей пьесы. Ее это очень волновало.
Во-первых, считал Блайден, персонажи были малосимпатичны, в основном это были неудачники и аутсайдеры. Потерянные люди, наплевавшие на свою жизнь. Под влиянием обстоятельств они решились на ограбление банка, но, видимо, это было закономерным последствием их беспутной жизни.
Когда интеллигентные злоумышленники решаются на подобное, их неизбежно ожидает провал. В конечном итоге их арестовывают. Блайден считал, что публика будет испытывать симпатию к этим горе-мошенникам, и плохо, если их хватают в тот момент, когда зрители внутренне желают им успеха.
– Вы описали несколько бесполезных людей, – объяснил Раскин, – смогли вызвать к ним сочувствие, а затем разрушаете возникшие у зрителя симпатии. Вы должны придумать финал, в котором ваши персонажи добиваются успеха, и даже, если им не удастся совершить преступление, они не должны попасть в тюрьму. Вам удалось написать чертовски интересную историю, но над концовкой «Последней вечеринки» нужно еще поработать, найдите неожиданный финал.
Гейл отвечала, что в жизни редко случаются успешные финалы, чаще несчастного человека ждет очередное поражение. Но Раскину нужно было продать пьесу, а не ее рационализм.
– Вы не можете отделить персонажей пьесы от вашей собственной жизни и ваших представлений, в этом все дело. Если вы хотите написать хорошую мелодраму, больше используйте свое воображение. Подумайте об этом, у вас должно получиться, и мне будет легче продать пьесу.
Блайден спустился с веранды на песчаную дорожку. Он попыхивал трубкой и наблюдал за Гейл. Она много всего испытала за свои тридцать шесть лет, но фигурка у нее еще была что надо, хотя в ней не было ничего особенного. Она напоминала ему многих разведенных женщин, которых он знал по Сент-Томасу. Их утраченная грация молодости сменилась зрелой элегантностью. Правда, некоторые из них пополнели и потеряли осанку, а под глазами появились темные круги. Они стали очень нервозными и вечно чем-то недовольными.
У Гейл не было их испуганного взгляда, и она ничуть не потеряла формы. Ее волнистые светлые волосы искрились от морской соли. На Гейл был белый махровый халат, и при движении полы обнажали стройные, красивые ноги. Блайден с интересом поглядывал на ее крепкие бедра и стоящие торчком загорелые груди. Он подумал, что приехал сюда не для того, чтобы отметить ее физические достоинства, а удостовериться, как работают ее мозги.
Если бы она смогла доработать свою пьесу, то по ней можно было бы снять фильм, какого еще не видел экран. Это анализ бессмысленной американской жизни, наполненной перестрелками, преступлениями, совершаемыми ради самих преступлений, когда наворованные деньги сами по себе ничего не значат.
Они сидели вдвоем на веранде: он – с бокалом «кровавой Мэри», а Гейл со стаканом водки с тоником. Через какое-то время Блайден увидел молодого человека, который шел по дороге к дому. Он был в джинсах, босиком, в выцветшей ковбойке с рюкзаком за плечами.
Парень поднялся на веранду, уселся в кресло и назвал свое имя: «Спринджер». Он выглядел мальчишкой-переростком. Гейл приготовила ему выпивку. Его глаза были такими темными и без всякого выражения, что Блайден подумал, не накачался ли тот наркотиками. Он был похож на птицу: его очень тонкие пальцы напоминали коготки, а тощее тело, казалось, не имело веса.
Хотя Спринджер почти ничего не говорил, создавалось впечатление, что это самый наглый тип, какого когда-либо встречал Блайден Раскин. Парень смотрел на мир с хмурым пренебрежением, но что самое неприятное, он вел себя так, будто был здесь хозяином.
Блайден еще немного поговорил с Гейл о пьесе, допил свой стакан и поднялся, готовясь уйти. На прощанье он поцеловал Гейл в щеку и тут понял, что те несколько лет, за которые, как он прикидывал, внешность ее не будет изменяться, уже миновали.
Скоро она будет похожа на сент-томасовских кумушек. Это неизбежно, никто не застрахован от старения, тем более пьющая женщина. Блайден покинул дом Гейл вместе со своими невеселыми размышлениями.
Оставшись одни, Гейл и Спринджер долго молчали. Глаза Гейл смотрели в никуда, она думала о своей пьесе. Спринджер устроился в шезлонге, вытянув длинные ноги и раскачивая ими свое седалище.
– Сядь нормально, – резко сказала Гейл, – ты упадешь и что-нибудь себе сломаешь.
Он посмотрел на нее непроницаемыми темными глазами. Он подумал, что так матери укоряют своих непоседливых детей. Все же Спринджер перестал раскачиваться, сел нормально, выпрямился, но оставался в таком положении недолго. Он поднялся и пошел в комнату, чтобы снова наполнить свой стакан. Вернувшись, он снова уселся в шезлонг и медленно смаковал алкоголь, ожидая, что она еще скажет.
Гейл прикурила сигарету.
– Я расскажу тебе о моей пьесе… Можно сказать, что она основана на реальной жизни… Действительно, очень подлинная история. Я написала о Гарри, о себе и еще об одном человеке, – его звали Лэрри Оуэнс. Позднее к нам присоединился Луи Феррейра. Несколько лет назад мы вместе провели здесь зиму. Это было после того, как я перебралась сюда из Нью-Йорка, когда Гарри выгнали из издательской фирмы, где он оттрубил несколько лет… Кажется, она называлась «Даблдэй». Мы оба, Гарри и я, были повязаны одной веревкой и постоянно шлялись в бар «Ритц» в Оакблафсе.
Тогда мой дом еще только строился, и я большую часть времени проводила у Гарри. К нам присоединились Лэрри и Луи, поскольку у нас всегда водилась выпивка и хорошая еда, а они вечно были без денег. Все нас так и называли: «банда Ритца» Луи придумал такое название, и оно к нам прилипло.
Через несколько месяцев мы уже себя так и ощущали – бандой проказников, которым море по колено. Как-то весной, был, наверное, конец апреля, мне пришла в голову блестящая идея ограбить местное отделение Национального банка. Так можно было решить все проблемы: можно было избавить Луи и Лорри от долгов, нам же с Гарри просто нечем было заняться, а тут такое приключение при нашей скучной жизни.
Сейчас это звучит нелепо, но тогда мы были такими безрассудными. Алкоголь и пустое времяпрепровождение усиливали нашу жажду острых ощущений. Мое предложение показалось всем забавным, и оно охватило нас. Нам очень хотелось попробовать, сможем ли мы сделать нечто подобное.
Гейл прикурила от окурка новую сигарету и продолжила свой рассказ:
– Ну, мы и решились на ограбление. Это было в уик-энд, в День поминовения, как только банк открылся. Как все происходило, я и описала в пьесе, которую мы обсуждали с Блайденом.
Мы облапошились, конечно. Луи всю весну играл в гольф и здорово загорел, весь, кроме руки, на которой он носил перчатку для гольфа. Свидетель заметил эту деталь, полицейские прочесали все гольф-клубы, и в итоге нас сцапали.
Сначала схватили Лун. Этого было достаточно – нас всех повязали. Что потом? Гарри, Луи и Лэрри приговорили к тюремному заключению, меня – к условному наказанию. Дяде Самнеру удалось добиться отсрочки исполнения приговора с испытательным сроком…
Вот и вся предыстория написания «Последней вечеринки». Мне хотелось передать то ощущение изменений, которое происходит в мозге человека, подверженного алкоголизму. Гарри стал активистом общества «Анонимные алкоголики», Луи и Лэрри вернулись из тюрьмы, нашли работу и теперь, насколько я знаю, не пьют. Только я не смогла завязать. У них последняя вечеринка уже состоялась, моя – еще впереди.
Такая вот история, в общих чертах. Сначала она показалась Блайдену странноватой, потом до него дошло, что куча безрассудных поступков совершается в результате опьянения или воздействия наркотиков. Люди, осознав себя неудачниками, решаются на совершенно идиотские поступки, особенно когда ненавидят самих себя, как, например, мы с Гарри. Наверное, нам хотелось получить «компенсацию» за нашу никчемность. Теперь мне остается только жаловаться в ожидании конца. Я чертовски хотела бы «возродиться», как это называет Блайден, и снова ощутить ту жажду деятельности, которую мы все испытывали, когда воображали себе свои лихие действия, планируя ограбление.
Я чувствую себя так, как будто действия «Последней вечеринки» еще не завершились. Мы продолжаем вращаться в той же обойме и после приговора суда. А разочарование – может, ты этого не знаешь? – изматывающее ощущение. Есть вещи, которые невозможно выкинуть из памяти – Вьетнам, например. (Я рассказала об этом Блайдену.) Воспоминания давят и давят на тебя. Но ему на это наплевать. Он говорит: «Выкинь все из головы, вот и все, Вьетнам тут ни при чем». А я не могу успокоиться, я знаю, что это сидит во мне. Вечеринка продолжается. И нет сил прекратить все это.
