Текст книги "Идеальный выбор"

Автор книги: Стелла Даффи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Двенадцать

Работа. Всю неделю без продыху. Все по боку – Джеймса, Марту, даже собственное тело, его София ощущала исключительно во время трехминутных всплесков финансовой активности. Бизнес затягивал, высасывая энергию без остатка, тратя ее на изящные позы и женственные изгибы; домой София приползала только затем, чтобы рухнуть в вожделенную – и пустую – постель. Работа послужила отличным средством от нараставшей паники. София не хотела беременеть, не хотела сходить с ума, ничего не хотела. Спасала физическая усталость, притуплявшая мозги, выматывавшая до такой степени, что едва хватало сил смыть косметику на ночь – хотя София неизменно выполняла этот священный ритуал. И уж тем более у нее не оставалось жизненных соков, чтобы населить ангелоподобными мужчинами свои сны, а божественным ребенком – свое тело.

Работая в две смены, София приобрела репутацию идеальной коллеги, подменяла всех, кто ни попросит, – вздумалось ли девушке взять выходной, гульнуть с подружками, встретиться с парнем. София работала на износ. На износ живота. Не было никакого живота. София могла бы поклясться. Но иногда уверенность пропадала. Или раздваивалась. Девическая паранойя или реальность? Лишняя дорожка кокаина, третий бокал вина – вот откуда берется животный страх, надо завязывать с излишествами. Но не сейчас. Пока ничего не прояснилось, костыли из кайфа Софии требовались больше, чем трезвая голова. Рухнуть в постель и спать. Слишком усталая, чтобы видеть сны. Слишком напуганная, чтобы видеть сны. А три сотни фунтов – бумажка к бумажке – готовы отправиться в банк.

Она изучала себя в зеркале каждое утро, каждый вечер, каждый раз, проходя мимо витрины магазина, отражаясь в дверце новенького автомобиля, в сверкающих спицах курьерских велосипедов. Щупала грудь, принимая душ, и думала о пресловутом самообследовании, о котором вспоминала регулярно – раз в полгода. Но дальше воспоминаний дело не шло, даже теперь. Обследование – да, на предмет рака – нет. Она мяла грудь, надавливала, приподнимала, чтобы ощутить ее тяжесть, – неужто чуть увеличилась? Да, но у нее скоро месячные, предменструальный период как-никак. Будем надеяться, предменструальный. София надеялась и даже молилась в тех случаях, когда усталости не удавалось изгнать полуночный страх. Она не чувствовала ни тошноты, ни утомления – не больше, чем полагается после сверхурочной работы, – все было как всегда. Ночные визиты ангелов в затрапезном шмотье тоже прекратились. Габриэль больше не приходил.

Месячные тоже не пришли. День, когда их ожидали, миновал. Кровь запаздывала. Потом еще день, и другой. София осматривала живот, ждала, когда ее начнет тошнить, и не верила в реальность происходящего. Она попыталась сторговаться на взаимовыгодной основе с божками, что обретаются в теле. Из опыта – подростка, танцовщицы, путешественницы – она знала, что переезды, стресс, недоедание, даже сверхурочная работа способны все напутать, беспосадочный перелет запросто пошлет луну вспять, вырвав из земного притяжения, и тело на месяц-два уходит в отгул. Она знала, что нервы тоже могут быть причиной. Она прекратила нервничать. На целый час. Страх вернулся в тройном размере, увеличенный убывающей луной, как лупой. Она старалась нормально есть, оставаться спокойной, словно притворяться нормальной и значит быть таковой. Она хлебала джин, но она не любила джин и потому не допила стакан. Месячные не пришли.

София разглядывала свое тело в зеркале, разглядывала свое профессиональное будущее в зеркале. Взирала беспристрастно, насколько это было возможно, изучала грудь, живот, длинные ноги, гладкие мускулистые руки. Оглядела себя с головы до пят и попробовала переиначить отражение. Надула живот, положила руку на поясницу, встала в позу беременной. И не узнала себя. Это была не София. Она испугалась. София в образе будущей матери казалась незнакомкой, тело не сочеталось с лицом, не сочеталось с ее жизнью, такое тело ей было не нужно. И снова возврат к подростковым мучениям, поворот вспять, словно ее вялая агорафобия не заменила ненависть к телу, словно ей опять пятнадцать, тело и душа в разладе, и пальцы тянутся к опасной бритве, чтобы их помирить. София в ужасе попятилась от зеркала и забралась в постель. Воспитание Мессии в тот момент волновало ее меньше всего.

Пять дней спустя София ужинала с Бет и Питом и ни словом не упомянула о задержавшейся крови. Лучше вообще не заводить об этом разговор, тем более в присутствии малознакомых людей, составивших им компанию. Да и ни к чему надоедать Бет, опухшей от собственных и куда более насущных забот. За столом главным образом говорили о детях Бет: официально их появление ожидалось через три недели, но классические лайнерообразные формы Бет, ее явная готовность – и отчаянное желание – поскорей разродиться не допускали иных тем для беседы. Что Софию вполне устраивало. Неведение, пусть и кустарной выделки, не лишено блаженства.

На кухне Бет улучила момент, ухватила Софию за суетливую руку – кофейные чашки задребезжали в ее тонких, нервных пальцах.

– Ты в порядке, девочка? У меня такое впечатление, будто ты меня в упор не замечаешь.

– Неправда, Бет, ты как раз в центре внимания. Мы только о тебе и говорим.

– О детях, не обо мне. То есть Пит говорит и все остальные, но только не ты. И о себе ты тоже ничего не сказала. Как дела? Есть новости?

– Какие?

– Да ладно, Соф. Помнишь, что мы обсуждали в прошлый раз?

Стряхнув руку Бет и собственную тревогу, София нырнула в пещеру холодильника и выудила очередную бутылку.

– Прекрасно, выпивка. – Обнаружив большую плитку «Кэдбери» с орехами и изюмом, София облизнулась: – М-м, и шоколадка. Я отнесу все это на стол, ладно?

– София, в прошлый раз, когда мы встречались, ты была в полном раздрае. Я звонила тебе дважды, но ты отказывалась отвечать на мои вопросы. А сейчас ты ведешь себя так, словно ничего не случилось.

София, глядя в глаза Бет, крикнула гостям, сидевшим в гостиной:

– Эй, хотите еще выпить?

Звон бокалов послужил утвердительным ответом, и она сунула кофе обратно в шкаф.

– София! Ответь наконец! Я беспокоюсь за тебя.

София подняла бутылку над головой.

– А тебе, Бет, хватит. А то не видать вам медицинской страховки, если их шпионы узнают, сколько ты сегодня выпила.

– Зараза.

София уже направилась в гостиную.

– Точно. С такой чумной заразой и разговаривать тошно. Давай не будем об этом, ладно? Я не хочу об этом даже думать, но не получается. И я хочу, чтобы ты была мне другом, а не врачом. Пусть только сегодня. Так что я пойду и напою страждущих. Не злись.

До конца вечера компания обсуждала цвет стен в прихожей, какой он есть и каким должен стать – желательно через неделю. Для человека, который никогда не выказывал интереса к домашнему ремонту и полагал, что засохший цветок в горшке, купленный на гаражной распродаже, сгодится в качестве подарка на новоселье, София приняла чересчур жаркое участие в дискуссии. Словно ей и вправду было не безразлично. Пит отметил перемену в ее поведении, когда вместе с Бет наводил порядок после ухода гостей.

– Оттенки ей по фигу, идиот! Она всего лишь избегала разговора о том, что ее на самом деле волнует, – рявкнула Бет, срывая злость – София, больная спина, чересчур активные дети – на ни в чем не повинном муже.

Тот настолько привык к дурному характеру жены, что уже не обращал внимания на крик.

– Правда? А что с ней?

– Тебе знать не обязательно. – Бет швырнула ему кухонное полотенце и вышла, крикнув на ходу: – Синяя! Прихожая должна быть синей. Завтра же, а лучше сегодня.

Она легла в постель, забылась сном, то и дело нарушаемым детьми, а Пит принялся за работу. К утру с грунтовкой было покончено.

В воскресенье днем София осталась дома одна. Вечером ей предстояло работать, Джеймс с Мартой уехали на выходные. Их отсутствие означало, что ей никто не помешает. Никто не услышит ее воплей. Или плача. Неважно. Сейчас или никогда. Лучше бы никогда.

София глубоко вдохнула и ринулась в аптеку, как в атаку: купила два разных теста на беременность в двух разных аптеках. В ближайшую она ни за что бы не пошла, а в первой, куда заглянула, была слишком большая очередь. Потому она опять села в автобус и поехала на другой конец Лондона. Несмотря на панику, она заметила перемену в том, как на нее поглядывали продавцы. Пять лет назад мужчина за прилавком глянул бы на нее с жалостью или враждебностью, женщина – с пониманием и товарищеским сочувствием. Теперь же они ей улыбались. Мужчины, женщины и дети. Хотя фигура у Софии великолепная, кожа – отменная, но видно было, что ей уже не двадцать, что она уже не девчонка, застигнутая врасплох. София выглядела как женщина, а не как подросток, и предполагалось, что она завопит от радости, когда полоска окрасится в синий цвет. Синий. Она, в отличие от Бет, этот цвет не любила. София не планировала беременность, но верила словам Габриэля о том, что обратной дороги нет и ничего тут не поделаешь. София не представляла, как себя поведет, если он окажется прав, и продолжала надеяться, что ей удастся выйти сухой из воды.

Накануне она ничего не ела, но выпила литра три воды – за два с половиной дня. Похудела, осунулась, глаза потухли, но выглядела все равно замечательно. София всегда хорошо выглядела, невзирая ни на что – даже когда геройствовала на героине. Даже посреди зимы с текущим носом и традиционным бронхитом. Больную Софию никогда толком не жалели, ее недомоганий просто не замечали. Постилась она не намеренно, но, похоже, не напрасно. Аппетит отсутствовал, потому что тело лучше знало, что его ждет. София тоже знала, что ее ждет, но предпочитала это не обсуждать. Даже сама с собой. И уж тем более с ноющим желудком. А тонкие полоски оказались синими. Как вены, выпирающие на запястьях и локтевых впадинах, пульсирующие в висках. Оба теста выдали синеву. Помочилась, выждала необходимое время – трехминутную вечность, после чего обе полоски ярко посинели. От сочного цвета некуда было деться, синие волны поплыли перед увлажнившимися глазами Софии, синее море, синее небо, синь без конца и края. У Софии мелькнула мысль: не отнести ли одну полоску Бет – это именно тот цвет, который ей нужен для прихожей. А потом ее вырвало, и она заплакала. И вспомнила о еде, забыла о еде, налила себе бокал вина, еще поплакала и легла спать. В три часа дня. Самое подходящее время. Тяжелая синева, темнее, чем тесты на беременность, дождавшись своего часа, плотно укутала Софию. И сгустилась темная ночь.

Тринадцать

Когда София проснулась, Габриэль был на месте. Ей хотелось выгнать его, велеть выметаться из квартиры. Но она промолчала. Его присутствие странным образом усмиряло панику и страх, растерянность и гнев. И, кроме того, он понимал, что происходит. С кем еще она могла поговорить, кто еще ей поверит? Но дело было не только в том, что этот парень твердо и наперед знал, что будет. До Софии постепенно дошло, что рядом с ним ей и впрямь спокойнее. Вот он сидит на краешке кровати, ласково гладит ей лодыжку, и она уже чувствует себя иначе. Защищенной. От него веяло покоем, которого она не испытывала с детства, с тех пор, как забиралась к матери на колени и ныряла под розовый халат, укрываясь в этом прожженном сигаретами, нейлоновом чреве от остального мира. В ту пору София в поисках безопасности не брезговала ничем – даже розовой синтетикой.

Она опять задремала и проснулась сердитой. У нее накопилось множество вопросов. К сожалению, Габриэль не располагал тем же числом ответов. София носилась по квартире – на нее опять напала безудержная страсть к чистоте, – а он ходил за ней по пятам, стараясь изо всех сил успокоить и обнадежить. Но его силы тратились впустую.

– А что я скажу родителям? – Свалив посуду в раковину, София повернула кран с такой силой, что вода брызнула во все стороны.

– Не знаю. Но ты ведь взрослая женщина, не какой-нибудь подросток, правда?

София свирепо глянула на него:

– Я живу одна. У меня нет любовника. И я не собиралась становиться матерью, в любом случае не сейчас и не в одиночку. В мои планы ничего подобного не входило. Повторяю, что я скажу родителям?

Габриэль пожал плечами. Этой проблемы он явно не предвидел, а если и предвидел, то решения для нее не нашел.

– И как мне объясняться с друзьями? – продолжала София. – «А, кстати, я беременна… папашу просят не беспокоиться».

– Понимаю, тебе придется трудно, но…

– Ты ничего не понимаешь. И чем мне зарабатывать на жизнь? – Доставая из-под раковины средство для мытья посуды, София обрушила с полдюжины старых пластиковых бутылок с жидкостями и порошками, в основном неиспользованных и даже не открытых. – Много ты знаешь беременных стриптизерш?

– Ни одной. То есть не знал, пока с тобой не познакомился.

– Не обольщайся, ангел мой, ты ничего обо мне не знаешь.

– Наверное, ты можешь устроиться на другую работу.

– Отлично! Замечательно. Другая работа. Какой ты умный. Ничего другого я не умею делать, если ты еще не понял. Потому и пляшу в идиотском ночном клубе. Только это у меня хорошо получается.

Габриэль положил ладони на напрягшиеся плечи Софии.

– Нет, это неправда, у тебя многое получается. Ты очень способная девушка.

На Софию комплимент не подействовал, дернув плечом, она сбросила его руки.

– Кончай трепаться! Будь уверен, когда я захочу взять тебя в психотерапевты, что маловероятно, я так и скажу открытым текстом. А пока не надо рассказывать про мои способности. Я знаю, что у меня хорошо получается. То, что мне нравится. Я училась танцевать, и я хорошо танцую. И в сексе я невероятно искусна. Минет делаю фантастически, а по части выпивки и наркотиков мне просто равных нет. Но чего я не умею и не хочу уметь, так это быть Девой долбаной Марией.

Габриэль вздрогнул, но промолчал. Закончив мыть посуду, София принялась убирать ее в шкаф, вода с тарелок капала на пол.

– А могу я попросить, чтобы мне предоставили отца, который бы меня обеспечивал? Вроде бы одиноким матерям положено содержание.

– Попросить, конечно, можно. Но, между нами говоря, Отец считает, что Он тебя уже обеспечил.

София резко взмахнула руками, в которых держала по мокрой тарелке:

– Любопытно, каким же образом?

– Тебе в воскресной школе рассказывали про белые лилии – цветы Мадонны?

– Вот еще одно доказательство того, что я вам не подхожу: я не ходила в воскресную школу. Мои родители хипповали, припоминаешь? Меня не учили нянчиться с Мессией.

– Никого не учили… – попытался перебить ее Габриэль, но безуспешно.

– Только не подумай, что я в это верю. В Мессию, что бы под этим ни подразумевалось. Знаешь, что мне рассказывали? «Иисус любит тебя, и Будда любит, и Аллах, и мы тоже любим». А еще мне говорили, что Иисус был хорошим человеком и учил только хорошему…

– Все верно.

Бросив на него сердитый взгляд, София швырнула тарелку в шкаф, звук дребезжащей посуды эхом прокатился по маленькой кухне.

– С ума сойти! Мне сейчас не до божественных историй, понимаешь? Я беременна. Если только мое тело не рехнулось вслед за головой и не подстроило какую-нибудь дебильную фантомную беременность.

– Ты не рехнулась, и у тебя будет ребенок.

– Вот ребенка я и не хочу. Я его не планировала, понятия не имею, как буду его содержать, меня тошнит при мысли, что он сделает с моим телом, прежде чем появится на свет… и в довершение всего ты заявляешь, что это непорочное зачатие…

– Я этого не говорил.

– Тогда что же это?

Габриэль провел ладонями по волосам, потер свои темные глаза, вздохнул протяжно, устало и посмотрел на Софию; глубокая жирная морщина прорезала его прекрасный лоб.

– Все это немного запутано…

– Ну ты уж постарайся! – рявкнула София.

– В общем, концепция непорочного зачатия породила большую теологическую дискуссию. То, что ты имеешь в виду, относится к Марии, а не к ее Сыну.

– Что?

– Смотрела «Песню Бернадетты»?

– «История монахини» мне больше нравится.

– А «Черный нарцисс»[6]6
  «Песня Бернадетты» (1943, реж Генри Кинг), «История монахини» (1959, реж. Фред Циннеман), «Черный нарцисс» (1947, реж. Майкл Пауэлл) – фильмы, трактующие вопросы истинности веры.


[Закрыть]?

– Джин Симмонс – это Одри Хепберн для бедных.

– Да, но в «Черном нарциссе» играет и Дебора Керр…

Долее София не выдержала этой беззаботной перепалки:

– Да хоть Юл Бриннер, мне все равно. В данный момент меня куда больше интересует, что будет со мной. Критическим разбором фильмов займемся, когда я наконец уразумею, что происходит, ладно?

– Да, конечно, извини. Просто в «Бернадетте» вроде как разбирается этот вопрос, в очень светской манере, разумеется…

София недоуменно нахмурилась:

– Какой вопрос?

– О непорочном зачатии… Речь идет о Марии, не о Нем.

– О ком – о нем?

– Не об Иисусе. – Имя Габриэль произнес, чуть ли не заикаясь, словно ему вдруг стало трудно говорить. – Не о Нем в твоем понимании. Мария была непорочным началом. Это связано с первородным грехом. Ее сохранили беспорочной, незапятнанной первородным грехом.

Последняя посудина с грохотом упокоилась в шкафу, чашка с разбитым краем брякнулась на треснувшую тарелку.

– О, прекрасно, значит, я теперь безгрешна? Грехи с меня смыли, и я чиста, как первый снежок?

– Нет, это уже перебор.

– Ну спасибо.

– Прости, но, видишь ли, это не имеет значения. Честное слово. Тебя теологические споры не касаются. Тем более что в них хватает доктринерства. Конечно, сам вопрос очень интересный, и мнения весьма разнятся, даже в Православной церкви…

– Знаешь что? – перебила София. – По мне, разбираться в этих теориях все равно что зрачки брить. Уж извини, но мне плевать. И что вы там напридумывали, чтобы морочить доверчивую публику, мне неинтересно. Тем более сейчас. Я забеременела, ни с кем не переспав. Причем моего желания не спрашивали. И похоже, я не чокнутая и это не безумный полет фантазии, все по-настоящему. – София пристально посмотрела на него. – И ты… ты тоже… настоящий, так ведь?

– Да, София, я настоящий.

Она прошла в гостиную и рухнула в старое кресло:

– Хрен знает что.

Судя по выражению лица Габриэля, он был готов согласиться, но спохватился, вспомнив, что у него другая роль.

– Потому я и пришел сюда, чтобы помочь.

– Ты присматриваешь за мной?

– Ну, помогаю советом, отвечаю на вопросы… на те, на которые могу ответить, – торопливо уточнил он, предотвращая новую вспышку ярости.

София достала с полки, висевшей позади кресла, сигареты, закурила и оглядела комнату – захламленную, едва вмещавшую ее пожитки; о добре, необходимом ребенку, не могло быть и речи. Потом посмотрела на свой живот и снова на Габриэля.

– Ладно. Как мне из этого выпутаться?

Такого вопроса он не ожидал:

– Что?

– Я не хочу всего этого. Не хочу быть очередной Марией. Не хочу быть матерью. Не хочу, чтобы изменилось мое тело. Как мне из этого выпутаться?

– Никак Ты ведь сказала «да».

София замотала головой, тыча в него сигаретой:

– Не совсем. Верно, я сказала «да», но потом сказала «нет», а дальше «без разницы». Ты же смотался, прежде чем я успела закончить. Надо дослушивать предложения до конца, малыш. И надо было объяснить все потолковее. Явиться среди бела дня. А то и в дверь постучать. И поговорить со мной, когда я трезвая. Так что мое решение вряд ли можно назвать информированным.

– Оно было куда более информированным, чем в прошлый раз.

София усмехнулась:

– Похоже, твой босс феминизм не очень жалует, а?

– Если уж на то пошло, то это Он изобрел феминизм. И вообще заварил всю эту кашу – свободная воля и прочее.

Габриэль опустился на пол рядом с ней, взял у нее сигарету. София отобрала ее назад:

– Эй! Завязывай с этими фашистскими оздоровительными штучками! Я забеременела не по своей воле!

Он снова взял у нее сигарету, глубоко затянулся и вернул.

– Я и не начинал. Покурить захотелось.

Следуя протоколу курильщиков, София бросила ему пачку и зажигалку:

– Угощайся. Извини, не думала, что ты куришь. Как-то в голову не пришло, прости за грубость.

Габриэль закурил и рассмеялся: резкий переход от ругани к извинениям его позабавил.

– Все нормально. Надо было свои прихватить, но я думал, что бросил. Разговор у нас немножко напряженный получается.

– Еще бы.

София и Габриэль курили какое-то время в недружеском молчании.

– Значит… свободная воля. Давай поговорим об этом.

– Давай.

– А если я не хочу ребенка?

– Прости?

– Ты меня отлично понял.

– Э-э… нет, не понял.

– А если я не захочу его сохранить?

– Что?

– Слушай, не прикидывайся идиотом. Беременность не запланированная, и с тех пор, как ты впервые объявился, я пылинок с себя не сдувала. За первые три недели этот твой Мессия под завязку наглотался сигаретного дыма, кокаина и алкоголя. Куда такое годится?

– Это не имеет значения.

– Почему?

– Ребенок защищен. Ты не можешь причинить Ему вреда.

Насупившись, София опять потянулась за сигаретой:

– В прошлый раз ему причинили вред.

Габриэль не сразу нашелся что ответить. Он кивнул, выжидая, размышляя.

– Верно, но Он был уже взрослым и сам принял решение. Хотя и в соответствии с намеченным планом.

– Выходит, я ничего не могу поделать, пока этот ребенок сам чего-то не захочет?

– Теоретически, да. Но пока это всего лишь плод, который ничего не знает. Не знает о свободе выбора.

– Как не знает? Разве он не должен знать все?

Габриэль запустил пятерню в свои черные курчавые волосы:

– Должен. И не должен. Вся эта история с Троицей… Честно говоря, София, все это не так просто. И не совсем верно. То есть это правда, но не такая сжатая и сухая, как ты думаешь. Если хочешь, я могу тебе объяснить… насколько сам понимаю.

– Спасибо, не сейчас, – вздохнула София. – А если я сделаю аборт?

– Не получится.

– Кто мне сможет помешать? Ты?

– Нет. Никто не станет мешать. Но не получится, и все. Не знаю почему, но это невозможно. Ты не можешь навредить плоду или избавиться от него, пока Он сам не позволит… Но в четыре недели от роду – почти четыре – решений не принимают.

– Значит, мне придется смириться?

– М-м… да.

София помолчала немного, потом спросила, приложив руку к животу:

– И у него будет сволочная жизнь? Сволочная смерть? – И немедленно уточнила: – Только не думай, что я тебе поверила.

– Многое в рассказах о Нем преувеличено, – Габриэль пожал плечами, – показаниями свидетелей их никак нельзя считать. Впрочем, не о том речь. К тебе все это отношения не имеет. Я хочу сказать, что ребенок не Мессия, пока сам того не захочет. Пока сам не сделает выбор. Были и другие, но отказались что-либо делать. Не захотели. И даже тот, о котором ты говоришь, тоже поначалу не рвался. Ничего не предпринимал, пока Ему не исполнилось тридцать.

– Выходит, даже у ребенка есть выбор, а у меня нет?

– Извини, София, но у тебя был выбор, ты сказала «да». Чего же еще?

И действительно, ей хватило с лихвой. София вдруг расплакалась. Тихо, беззвучно. Ей было страшно и абсолютно, безмерно непонятно. Она сползла с кресла и, ничего не видя от слез, прижалась к Габриэлю. Не потому что хотела обнять его и не потому что надеялась что-то изменить, но в поисках опоры. Он казался ей надежным. И она не разомкнула объятий, почувствовав себя, как ни странно, в безопасности. Ничего не прояснилось, ничего не изменилось, но в объятиях Габриэля ей полегчало.

И ему в ее объятиях полегчало. Вот уж чего никто не ожидал.