Текст книги "Идеальный выбор"

Автор книги: Стелла Даффи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Мэтт молча включил радиосвязь, по которой диспетчер передал ему заказ – Мусвелл-Хилл. София откинулась на спинку сиденья, не зная, то ли аплодировать упорству с которым он следует установленному обычаю, то ли злиться на его нежелание хотя бы раз нарушить обет молчания. К тому времени, когда он высадил ее, София решила, что Мэтт прав, а она повела себя как идиотка, норовя его разговорить. Она чувствовала себя страшно неловко, но Мэтта нельзя было не поздравить с несгибаемой стойкостью, с которой он следовал собственным правилам.

Получив квитанцию, София протянула ему двадцать фунтов чаевых:

– Мы ведь в последний раз видимся, да?

Мэтт помотал головой и медленно тронулся с места.

София просунула руку в окошко, ее голос зазвучал настойчивее, слишком громко для раннего утра:

– И потом, мне стыдно за то, что я пыталась с тобой поговорить.

Мэтт притормозил, взял бумажку и, свернув, сунул в карман рубашки. Кивнул, улыбнулся и поехал прочь. София слышала, как он подпевает Джиму, пока его машина не свернула за угол.

Тридцать шесть

Бросив работу, первую неделю София чувствовала себя нормально. Не замечательно, но и не очень плохо. Привыкала к безделью, приспосабливалась к свободным вечерам. Смотрела телевизор – до и после полуночи. Солнце теперь будило ее, а не укладывало спать. София чистила ящики стола и гардероб, выкидывала старые бумажки, неношеную одежду – освобождала место для вещей, которые теперь придется купить. Если только она заставит себя пойти в магазин. А лучше заказать по каталогу «Будущая мать». Или, самое заманчивое, взять настойчиво предлагаемые Бет одежки, в которые ее дети уже не влезали. Двойняшки росли с ошеломляющей скоростью, и минималистская красота просторной родительской спальни была жестоко изуродована двойными рядами испачканных в молоке распашонок, двумя сумками для транспортировки младенцев и шикарным набором миниатюрных вещичек от-кутюр, ставших ненужными. Бет смирилась с тем, что два маленьких человечка свели на нет попытку привнести порядок в ее хаотическую жизнь, но следы канувших в небытие дней ее сильно раздражали. София сообразила, что магазинный кошмар ей еще долго не грозит, по крайней мере, окунаться в него ради детской одежды ей в ближайшее время не придется. В отличие от советов, как правильно загорать – прикрыв соски и помня о демаркационной линии, отделяющей живот от лобка, – гнездование не значилось в учебниках, по которым она познавала мир.

Что касается ее собственных потребностей, то София не очень понимала, в чем они состоят. В последние годы у нее не находилось времени, чтобы их сформулировать. С тех пор, как ее обязали посещать маленькую комнату в конце запертого белого коридора. И по правде говоря, того экскурса в ее развитие ей хватило. На очень долгое время. София сознательно занимала себя чем-нибудь, пытаясь разогнать страхи, порожденные воображением. Если им дать шанс, они размножатся со страшной скоростью. Но сейчас ей было о чем поразмыслить, когда она лежала на диване и с тревогой думала о будущем, одновременно пытаясь потушить вопросы о ребенке, горевшие в ее мозгу. Хотя София верила, что Габриэль – ангел, и верила в странность своей беременности, поскольку та была бесспорным фактом, представить себе, кем будет ее ребенок, София не могла. Она не умела такое вообразить, не могла превозмочь внутреннее сопротивление. Даже на сносях София изо всех сил отмахивалась от самой главной проблемы – каким будет ребенок-Мессия.

Габриэль, как обычно, являлся каждый вечер, оставался до раннего утра, иногда завтракал, но чаще уходил, когда София еще спала. Теперь, когда они проводили вечера вместе, их беседы выходили далеко за рамки секса и будущего ребенка. Однако не настолько далеко, как хотелось бы Софии.

– Где ты бываешь?

– Когда?

– Когда тебя здесь нет, по утрам.

– Хочешь еще кофе?

– Хочу, конечно. Но и твой ответ хочу услышать, – крикнула София вслед Габриэлю, который, взяв чашку, отправился на кухню. Минут десять она ждала его возвращения, потом выбралась из кровати. На кухне закипал свежий кофе, тост был намазан маслом, но Габриэля след простыл.

На следующий вечер она попробовала еще раз:

– Почему ты не говоришь мне, куда уходишь?

– Не могу.

– Не можешь или не хочешь? Тебе что, запрещают?

– На какой из вопросов мне отвечать?

– На все!

– На все не могу. Я могу отвечать только на вопросы, связанные лично с тобой.

– Это связано со мной. То место, куда ты уходишь, связано со мной.

– С чего ты взяла?

На кончике языка у Софии вертелось: «С того, что ты мой», но она промолчала. Габриэль глянул на нее так, будто понял, что она хотела сказать, а она поняла, что правильно сделала, прикусив язык Не хватало только услыхать, как Габриэль ее опровергает. Она устало вздохнула:

– Ладно, если не хочешь, не будем об этом.

Перевернулась на другой бок и устроилась поудобнее. Она редко чувствовала себя уютно без Габриэля, у его спины в качестве подпорки отдыхало ее измученное тело.

Два дня спустя, когда они лежали на полу в гостиной, Габриэль решил ответить на ее вопрос.

– Я ухожу, потому что так надо.

– Что?

– Я ухожу по утрам, потому что так надо. Нельзя, чтобы ты слишком зависела от меня.

– Пошел ты! Я от тебя не завишу. Я ни от кого не завишу!

– Верно, но если бы я постоянно был здесь…

– Фигня.

– София, это нормально. О сдвинутости речь не идет. Было бы хуже, если бы ты не зависела от меня совсем. Все мы стараемся опереться на тех, кто рядом.

София пожала плечами:

– Может быть. А вдруг я начну злиться оттого, что ты тут все время вертишься, начну отгораживаться от тебя? Как тебе такой вариант?

Габриэль улыбнулся:

– Я его учел.

– Ну и?..

– Вот поэтому и ухожу.

София сдерживалась, сколько могла, но в конце концов задала вопрос, обжигавший ей рот:

– Хорошо, и куда же ты уходишь?

Габриэль покачал головой.

– Ладно, попробую по-другому: ты уходишь к кому-то еще?

– Ты действительно об этом беспокоишься?

– О том, не торопишься ли ты к другой женщине? О том, значу ли я для тебя больше, чем кто-либо? Конечно, беспокоюсь.

Габриэль потер глаза, одной рукой легко, словно снимая паутину, провел по ее животу, другой прикоснулся к ее губам.

– София, ты значишь для меня очень много. В этом все дело.

Это признание не слишком обнадеживало, но все лучше, чем ничего. София достаточно хорошо знала Габриэля, чтобы понимать: большего от него не добиться. Если Габриэль и не разрешал теснившихся в ее голове загадок, своим присутствием он хотя бы рассеивал полчища страхов. София старалась бодрствовать вместе с ним допоздна, чтобы подольше поспать утром и сократить время, которое надо убить. Короткое время, но все равно очень долгое для Софии. Она пробовала гулять в парке, но там было слишком много беснующихся дошкольников и их оголтелых мамаш, и сколько бы ее ни спрашивали, какой срок и кого она родит, сколько бы ни восклицали: «Разве это не прекрасно, удивительно и потрясающе», София не могла себя заставить включиться в материнский треп. Она не усматривала ничего общего между собой и этими мамашами. Разумеется, она понимала, что не всякая из них – сладкая домохозяюшка, притормозившая успешную карьеру на годик-другой, предоставив любящему мужу таскать в дом низкокалорийный бекон, а родственникам с обеих сторон навещать ее по поводу и без повода, но в разные дни. Прогуливаясь по паркам Крауч-Энда, София уверяла себя, что ее стереотипы семейной жизни сильно утрированы. Но даже если одна-две женщины (а согласно статистике – и все шесть) из десяти мамаш и находились в сходной с ней ситуации, вряд ли хотя бы одна из них собиралась родить Мессию. Софии и раньше бывало одиноко, теперь же она проводила дни в полном и законченном одиночестве. И насмешливые наблюдения за прикинутыми яппи, спешащими на ланч в модные клубы, это одиночество не умаляли. София решила завязать с парками. Польза свежего воздуха было явно преувеличена, к тому же она не любила осень.

Однако соседи были убеждены, что ей нельзя оставаться одной. Порвавшие с гравитацией приглашения от Джеймса и Марты так и порхали вверх по ступенькам. Парочка мечтала устроить Софии овацию за то, что она бросила «эту работу». Их заботливое внимание не сулило веселья за столом, тем не менее София уступила, согласившись пообедать с соседями в надежде, что потом они оставят ее в покое. Обед потребовал от нее неимоверных затрат энергии, и желанного облегчения не наступило. Весь вечер ей приходилось избегать многозначительных взглядов Марты, ее поднятых бровей и попыток затащить на кухню, чтобы «между нами, девочками» обсудить Габриэля. И когда, преодолев лестничный пролет, София наконец вернулась к себе, ей хотелось только одного – рухнуть в постель и пролежать неделю не шевелясь, не включая даже свет. Правда, накормили ее превосходно. Несмотря на навязчивое внимание Марты, в кулинарном таланте ей нельзя было отказать. Марта приготовила отличный ужин по впечатляющей библиотечке изысканных ресторанных пособий. К сожалению, подтекст вечера вызвал у Софии несварение желудка. А может, ребенок тоже устал от необходимости прятать Габриэля и отыгрался на Софии. Как бы то ни было, но София решила, что уж лучше оставаться одной, чем объясняться с новой пассией экс-любовника и местным соцработником в одном лице. И уж тем более София не желала усугублять тревогу Марты относительно ее собственного психического здоровья. Пусть Марта сама разбирается со своими видениями, София же на публике будет и впредь стойко игнорировать ангелов.

На вторую неделю безделья свободное время начало ее раздражать, а покидать квартиру даже ради мелких покупок становилось день ото дня все тяжелее. Через три недели София чувствовала не только тяжесть ребенка. Спертый воздух в квартире давил ей на кожу, стоило ей проснуться. Она шла в туалет, потом снова зарывалась в одеяла – до самого вечера, пока не приходил Габриэль, слегка разгоняя густую синеву своим свечением. Но во тьме, окутавшей Софию, свечение Габриэля с каждым днем ослабевало. Закончилась третья неделя с тех пор, как София ушла с работы, наступила четвертая, и София перевалила за восьмой месяц беременности. Время встало перед ней глухой стеной.

Осень была на исходе. Деревья за автобусной станцией, миновав оранжево-желтую фазу, ежечасно избавлялись от урожайной листвы, засоряя канавы и водостоки, сужая тропинку перед домом. Скользкие дорожки – еще одна причина не выходить на улицу. Таких причин у Софии набралось немало: кратковременные ливни, ночи, приближенные переходом на зимнее время, люди с остроконечными зонтиками и ветер, что сводит ее с ума, вороша волосы, отросшие до плеч. София не могла заставить себя сходить в парикмахерскую. Она вообще не могла себя заставить куда-либо сходить и состригала клочья волос, когда они уж слишком донимали ее, а по вечерам старалась не замечать тревоги, с которой на нее смотрел Габриэль. Не замечать удобнее всего во время секса с закрытыми глазами. Но Габриэль, как ему ни нравилось заниматься любовью, не собирался оставаться в тени. Ему надо было делать свою работу.

– Я беспокоюсь за тебя.

– Я тоже.

– Ты тоже?

– Да. Я беспокоюсь о том, как буду оплачивать зимой счета за газ. Беспокоюсь о пеленках – перспектива похода в магазин вгоняет меня в панику, как и мысль о предстоящих тратах. А еще беспокоюсь о том, что соседи осатанеют от детских воплей.

– У тебя достаточно сбережений, Денни дал тебе купонов на детские шмотки на несколько сотен фунтов, и тебе наплевать на соседей. Да и соседи у тебя – Марта и Джеймс.

– Ладно, тогда меня беспокоит то, что я не выхожу на улицу.

– Врешь. Ты просто не хочешь выходить. Ты уволилась почти месяц назад. Могла бы развлекаться ночи напролет, а вместо этого только пять раз выходила из дому.

– Я заходила к Бет…

– …за одеждой.

– Ну и что? Я же выходила.

– Ты посидела у нее с полчаса, отказалась от чашки чая, отказалась разговаривать с ней про ребенка, про меня…

– Шпионишь, да?

– Называй это как хочешь. Когда Бет завела речь о твоей депрессии, ты сделала вид, что не понимаешь.

– Нет у меня никакой депрессии.

– Правда?

– Конечно, я несчастлива из-за того, что происходит. Но это не та депрессия, о которой надо беседовать с психотерапевтом.

– Но Бет твоя подруга.

– У нее двое непрерывно орущих детей, они высасывают из нее все силы. Ей только меня не хватало.

– Значит, поэтому ты смылась, как только проснулись близнецы?

София закрыла глаза.

– Очень скоро я наслушаюсь детского плача под самую завязку. Их рев – это было уже лишнее.

– Ладно, чем ты еще занималась, не считая телевизора и сна?

– Страстной любовью с тобой, – огрызнулась София.

– Я в курсе, я при этом присутствовал.

– Похоже, ты всюду присутствуешь.

– Работа такая. Еще что-нибудь? Где-нибудь была? Кого-нибудь видела?

– Обедала с соседями.

– Для этого не надо было выходить из дома.

– Габриэль, мне нужно время, чтобы привыкнуть, ясно? Я не бездельничаю, я пытаюсь жить дальше. Мне не нужно свободное время, мне не нравится, когда мое тело простаивает, я не хочу просто торчать здесь целыми днями.

– Так почему же ты не выходишь на улицу?

София стряхнула его руку с плеча.

– Этого мне тоже не хочется.

Габриэль не собирался сдаваться.

– Бет звонила несколько раз, ты ей перезвонила?

– Ты прослушивал мой автоответчик?

– Да. Так перезвонила?

– Нет.

– А Сандре?

– Нет.

– Маме?

– Угадай с трех раз.

Габриэль обхватил голову руками и горестно дернул себя за волосы.

– Ты вредишь себе. Послушай, я понимаю, как тебе страшно…

– Нет. Ты даже не представляешь, как мне страшно.

– Тогда расскажи.

– Не могу. Это слишком… близко, слишком огромно.

– Что огромно?

– Роды, ребенок. Ума не приложу, что я буду с ним делать.

– Все справляются, и ты справишься.

София уставилась на него:

– Но не все рожают Владыку Мира.

– Да. Хорошо. Возражение принимается. Значит, ты…

– Поверила тебе? Наверное. Не знаю. Но если я поверю, то мне будет еще страшнее. Как, черт возьми, воспитывают Мессию?

– Это прежде всего ребенок, София. Просто воспитывай ребенка.

– Ну, в таком случае, – вздохнула София, – беспокоиться не о чем, правда? Я буду продолжать жить нормально, да?

– Да, но ты ведь не живешь нормально. Ты прячешься тут и ничего не делаешь. Конечно, тебе скучно, ты привыкла работать пять ночей в неделю и развлекаться в остальное время. Я прекрасно понимаю, тебе нужно время освоиться. Наверное, впервые за несколько лет у тебя появилась возможность поразмыслить над тем, что с тобой происходит. Но нельзя же сидеть дома целыми днями. Надо выходить. Когда ты в последний раз ходила в магазин? Молока нет, хлеба нет, мыла в ванной тоже нет… Ну разве так можно?

– Кто тебе мешает сходить в магазин, если тебе кажется, что чего-то не хватает?

– Уже ходил. Я хочу, чтобы ты это сделала.

– Отстань, Габриэль. Тоже мне психотерапевт нашелся.

– Ты прячешься в своей скорлупе, София.

– Мне есть от чего прятаться.

– Но ты не ешь, ты не спишь как положено. Следить за собой совсем перестала. Зачем же поддаваться депрессии?

– Ты думаешь, я поддаюсь? – перешла в контрнаступление София. – Думаешь, мне хочется чувствовать себя паршиво? Я что, по-твоему, нарочно решила спать днем по двенадцать часов, а потом страдать из-за того, что полночи не могу уснуть? Думаешь, я получаю огромное удовольствие от того, что боюсь выйти за порог?

– Нет, конечно, я так не думаю. Я просто беспокоюсь.

– Я тоже. Но ничего не могу с этим поделать. Я не знаю, как переключиться. Не знаю, как избавиться от тяжести, которую я чувствую, – нет, даже не чувствую. Я вообще стараюсь поменьше чувствовать, потому что, когда начинаю прислушиваться к себе, пугаюсь до смерти. Я не знаю, как выпутаться из этого. И никогда не знала, всегда рассчитывала на других людей, которые меня выведут. Только на этот раз я не могу даже сказать всей правды, почему я оказалась в таком состоянии. Я запуталась, Габриэль.

София встала и крепко обняла себя, ногти впились в предплечья, боль принесла облегчение.

Ответ Габриэля ее разочаровал:

– Я знаю, что ты чувствуешь себя ужасно. Но ведь есть еще ребенок. Подумай о нем.

София устало опустила руки, покачала головой и направилась к двери спальни.

– В другой раз не берите чокнутую на роль Матери, ладно? Тебе пора, Габриэль.

Весь другой день она пролежала под одеялом при задернутых шторах.

Тридцать семь

До сих пор беременная София старалась не думать о практических сторонах своего положения, о том, чего не избежать, – родах, уходе за младенцем. Эти мысли, как и сомнения насчет Мессии, она старалась выпихнуть из головы, стоило им туда проскользнуть. Но дольше игнорировать приближавшееся на всех парах будущее стало невозможно. София физически разрослась. Даже слишком. Первые несколько месяцев ей нравилось чувствовать себя большой, ей казалось, что она выросла не только телом, но и душой. Теперь же неумолимая перспектива родов давила на нее ежеминутно, а попытки забыться в обморочном сне разочаровывали – большую часть ночи она лежала с открытыми глазами. Она не могла спать, хоть и не вылезала из постели. В придачу к боязни нежеланного материнства и обычным фокусам тяжкой депрессии София начала бояться за ребенка. Что, если не все в порядке? Что, если роды будут такими же жуткими, как показывают по телевизору? А вдруг Габриэль ошибся, и ребенок не защищен, и ее невоздержанность навредила ему, несмотря на все ангельские заверения в обратном? Ночи, проводимые в тишине и тепле, рядом с неосязаемым Габриэлем, приносили покой – относительный.

София понимала, что, несмотря на обещания Габриэля заботиться и помогать, ей придется пройти этот путь одной. Ей рожать, ей воспитывать – делать все, что полагается. К несчастью, сейчас она ничего не могла делать. София не отвечала на звонки, из дома, даже за самым необходимым, не выходила. Она погрязла в одиночестве, ненавидела всякого, кто пытался ее одиночество потревожить, и не знала, как выбраться из тьмы, в которой пряталась. Возможности расслабиться посредством химии она тоже лишилась: от алкоголя ее рвало, а тощий запас кокаина давно иссяк. На крайний случай оставалась марихуана, всегда водившаяся у Джеймса, но обратиться к нему означало притвориться нормальной и вести вымученную беседу. На что она была больше не способна. В день, когда София бросила работу, все казалось возможным. Теперь – наоборот: все казалось неподъемно тяжелым, огромным и слишком реальным. О традиционном укладе жизни София никогда не мечтала, но и становиться матерью-одиночкой не входило в ее планы. Впрочем, теперь о планах можно было забыть – что случится, то и случится. К тому же что-то менять София была не в силах. Ей еле-еле хватало энергии на то, чтобы прятаться в темноте.

София готовилась прятаться под одеялом, пока за ней не придут. Ангелы или врачи – без разницы, и те и другие будут в ослепительно белом. Разгулявшаяся депрессия отказывала ей даже в кратковременном сонном забытьи. София не спала до трех часов ночи и тихо плакала, не обращая внимания на Габриэля, лежавшего на другом краю кровати. Холодной тьме она предпочитала теперь тяжелую синь. Отказ от личной ответственности воспринимала как разновидность свободы. Темная синева окутывала ее лицо и кожу, залезала в рот и носоглотку, София вдыхала ее, приветствуя плотный вакуум, заполнявший и тело, и душу. Она не сопротивлялась этой мгле просто потому, что чувствовала себя слишком тяжелой, усталой и напуганной, чтобы сдерживать ее наступление. Поражение казалось ей единственным путем к свободе.

Три дня она пролежала в синей тьме, не отвечая на вопросы Габриэля, не реагируя на его неосязаемые касания, игнорируя сообщения, переполнявшие автоответчик, отказываясь открывать Джеймсу дверь. Из кровати она выбиралась только затем, чтобы выпить воды из-под крана и пожевать питы. Три упаковки этих лепешек – все, что осталось в доме из пищи, но выходить за более вкусной едой София и не думала. София была уже по ту сторону ужаса, превратившись в маленькую потерявшуюся девочку. Роды она не могла отменить, но так и не уразумела, кого и зачем рожает. Не верить Габриэлю не было причин, но смысла в его словах она тоже не находила. София возвращалась в бессмыслицу.

Она уже почти заперлась в холодном белом коридоре за железными дверьми – пусть кто-нибудь другой занимается ее проблемами, – как вдруг ее пронзило острие боли, свет брызнул в лицо и гладкая поверхность удушающего отчаяния треснула влажной раной. За последние несколько дней София не произнесла ни слова и теперь удивилась, когда в сухом горле запершило и крик разорвал тьму комнаты. У Софии начались схватки – с места в карьер. Вызвать медсестру, ехать в больницу было уже поздно. Впрочем, еще неизвестно, как бы ее там приняли. На занятия для будущих матерей София не ходила, к тому же пропустила несколько предродовых консультаций, потому что не могла превозмочь себя и счастливо улыбаться патронажной сестре. Ей не хотелось готовиться к тому, чего она не понимала.

Воды отошли ливнем, не похожим на слабенькую струйку Бет, и сразу же боль поднялась на отметку выше. Ничего общего с постепенным и плавным усилением боли в четкие промежутки времени, про которое писали журналы для родителей, через силу прочитанные Софией, пока она сидела в приемной у врача. И на медленное раскрытие матки, каким его показывают по телевизору в многочисленных документальных шоу, это тоже мало походило. Прежде Софии рожать не доводилось, и она не знала, чего ждать, но была уверена, что скоро все закончится. Очень скоро. В перерывах между резкими вдохами и выдохами, втягивая воздух и чуть уменьшая боль, она попыталась донести до Габриэля, что происходит. Излишние старания. Габриэль переживал вместе с ней, корчась в муках на другом конце кровати. Он побледнел, насколько такое вообще возможно при его темной коже, в отчаянии схватился за живот и стиснул зубы, сдерживая вопль.

– Что с тобой, Габриэль?

– Больно.

– Мне – да, но почему тебе?

– Не знаю… В прошлый раз… я… не чувствовал… боли…

– Правда? Ты никогда прежде не чувствовал боли?

– Нет… Все было по-другому… Меня с ней не было, – выдавил Габриэль.

– А разве ты не должен все время находиться при подопечной?

– Должен, но дело не в этом… Тогда между нами… ничего не было… Боже… Не было…

– Любви?

Габриэль закивал и, слегка очухавшись, глянул в глаза Софии:

– Ничего не было. Никогда не испытывал боли. Никогда не был влюблен.

София, которую грубые физические ощущения окончательно и бесповоротно вернули к жизни, отвлеклась на минуту от стонов и корчей и рассмеялась Габриэлю в лицо, развеселившись впервые за много дней:

– Такая вот хренотень, милый мой. Добро пожаловать в реальный мир.

Они поцеловались. А потом закричали. И застонали.

В двухминутной паузе между приступами София предложила Габриэлю вызвать «скорую».

– Не могу.

– Это еще почему? Тебе, может, и больно, радость моя, но рожаю все-таки я.

– Не могу. Они меня не услышат. Мой голос для них неразличим.

– А… Точно. О боже, опять началось…

Пережив очередную схватку, София вылезла из кровати, дотащилась до гостиной и сняла трубку. Но телефон молчал как убитый.

– Сволочи, уроды долбаные!

Вместо сигнала на линии София услышала стук в дверь и голос Марты:

– София, это я! Ты в порядке? Помощь нужна? Ты рожаешь? София!

София отперла дверь, запустила соседку и проговорила, тяжело дыша:

– Ребенок уже на подходе, а телефон молчит.

– Знаю. Вчера что-то чинили тут перед домом. У них всегда одно и то же: кому-то линию починят, а тебе испортят.

– Но как же…

– Не волнуйся, мы придумали, как поступить.

– Кто это «мы»?

– Джеймс ждет у телефона-автомата. Мы договорились, что, если тебе нужна «скорая», я махну ему из окна.

В дверях появился Габриэль. Как ни странно, он выглядел еще хуже, чем София.

– Давай скорее. София уже рожает.

Если Марта и удивилась, увидев Гэбриэля, то виду не подала. Она держалась спокойно, как и подобает профессионалу, подала сигнал Джеймсу, потом усадила Софию в кресло.

– Я вижу вас не особенно четко, да и слышу плохо, – обратилась она к Габриэлю. – Наверное, в данный момент вы расходуете энергию на что-то другое. Я вижу, что вы испытываете боль, сопереживая Софии. По-моему, это здорово.

София начала было объяснять, но Марта перебила ее:

– Сосредоточься на дыхании, – кажется, так советуют акушерки. – Марта повернулась к Габриэлю: – Послушайте, я не знаю, когда приедет «скорая» и сколько времени осталось до появления малыша… – Она взглянула на Софию, которая сползла с кресла и прижалась к его спинке в попытке обрести более крепкую опору. – Дело в том, что Джеймс будет здесь через минуту. Как я понимаю, ему не следует про вас знать?

Габриэль кивнул. Он разрывался между необходимостью помочь Софии, собственной болью и изумлением от того, что приходится общаться с Мартой, продолжавшей говорить, укладывая в сумочку ключи Софии и ее кошелек:

– Конечно, я тоже не вполне понимаю, что происходит, но Джеймс напрочь лишен паранормальных способностей. Он ведь вас не увидит, да?

– М-м, нет. Вряд ли.

– Отлично, я так и думала. Просто я боялась вас обидеть, не познакомив с Джеймсом. Понимаю, что вам больно, и не хочу показаться грубой, но нам надо в первую очередь позаботиться о Софии, правда?

София собралась было заметить, что сейчас не до тонкостей этикета, она, между прочим, тут рожает. Ей было плевать, разговаривает ли Марта с Габриэлем, игнорирует или просто проходит сквозь него. Ей было слишком больно, чтобы заботиться о деликатном обхождении с ее ангелом-хранителем. И далась ему эта бесполезная способность сопереживать! Но в тот момент, когда она открыла рот, чтобы вправить Марте мозги, мощная волна боли сразила ее, и София безошибочно угадала: пора тужиться.

Через десять минут приехала «скорая», и они едва поспели в больницу. Мест в родильном отделении не оказалось. Софии было все равно, она могла бы родить прямо в машине на автостоянке, если бы это зависело от нее, но ее вынудили подождать, пока они не попадут в здание. Ребенок появился на свет в лифте, между шестым и седьмым этажом, прямо на каталке, на которую ее уложили. София чуть не сломала Марте руку, вцепившись в нее, а Габриэль скрючился в углу лифта подальше от всех, но так, чтобы София могла его видеть. Ей было на что посмотреть: вытаращенные глаза едва не вылезали из орбит.

Джеймс запер обе квартиры и последовал за «скорой» на такси, попутно разбудив по мобильнику друзей и знакомых. Водитель, ехавший с бешеной скоростью, отказался от чаевых:

– Не, парень. Тебе, молодому отцу, денежки еще понадобятся, уж поверь.

Джеймс спорить не стал. Возможно, водитель был не так уж далек от истины. Расплатившись, Джеймс вышел из машины – в пять утра, в начале зимнего дня. Небо было удивительно чистым для Лондона. На востоке Джеймс заметил поразительно яркую звезду. Подивившись ее чистому сиянию, он развернулся и двинул в здание больницы, его ждали неотложные дела – позвонить всем, кому надо.

Когда Джеймс повернулся, звезда тоже сдвинулась с места. На ее ярко-белом фоне мерцал красный огонек Звезда плыла на юг – сегодня она первой прибудет в аэропорт Гатвик.