Текст книги "Идеальный выбор"

Автор книги: Стелла Даффи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Двадцать пять

София взяла курс на запад, сочиняя и шлифуя свое откровение по пути. Сжевала отвратительный бургер в поезде, заела его большой плиткой шоколада, подумала, не поблевать ли на остановке, но решила продержаться до родительского дома. Дверь открыла мать, встречая распахнутыми объятиями свет в ее окошке, плод ее чрева, – София промчалась мимо в туалет. Будь это мыльная опера, мать сразу бы догадалась: скоро она станет бабушкой. Сью же решила, что ее сокровище страдает от последствий вчерашней вечеринки, и снисходительный папаша, не успела София спуститься на кухню, проворно смешал «Кровавую Мэри», дабы поставить ненаглядное дитя на ноги – на идеально оттянутый носочек София опустошила стакан и уж потом сообщила о ребенке. Сью и Джефф ошалели от счастья – а как иначе, – разволновались, засуетились, скрывая естественное родительское беспокойство. За спиной у Софии они обменивались встревоженными взглядами, радостно улыбались, когда она поворачивалась к ним лицом, – к вечеру беззвучная тревога медленно трансформировалась в подернутую алкогольной дымкой панику.

София сидела в саду, все более дичавшем по мере того, как смягчался родительский нрав. Деньги и появившийся досуг постепенно оторвали Сью и Джеффа от корней старой доброй Англии – штокрозы и наперстянки сменила буйная, своевольная поросль. Среди цветов-самосевов настырно пробивались дикие травы, в самом сухом углу – испанские суккуленты, в самом влажном – новозеландский папоротник. Зеленый, пышный, изумительный сад. София вытянулась в старом полосатом шезлонге, разлеглась на воспоминаниях о школьных каникулах, якобы наслаждаясь вечерним солнышком, на самом деле прячась от родительской растерянности. Она деликатно предоставила им время свыкнуться с новостью, разработать план совместных действий. София давно поняла, что лучше всего отец и мать функционируют в тандеме, а кроме того, когда они разберутся между собой, ей работы значительно поубавится.

Сью и Джефф прятались на кухне. Крашеные неказистые плетенки давно исчезли, уступив место более современному икейному декору; команданте Че, однако, по-прежнему с вызовом смотрел на сад со стены над буфетом, доставшимся Сью от матери. Теперь он гневно взирал на загубленные надежды из новой рамки; уголки, разъеденные кнопками, ради приличия обрезали. За последние двадцать лет ни Сью, ни Джефф не потрудились вникнуть в его политические взгляды, потому Че удалось остаться идеальным кухонным революционером, сколько бы по Каналу-4 ни показывали документальных фильмов, снятых с целью прикончить этот славный персонаж.

Еще шампанского для будущих бабушки и дедушки, новая порция оздоровительного сиропа из шиповника для Софии. Она пока не изложила историю зачатия – и сомневалась, что решится на это, – потому не видела смысла объяснять, что Габриэль разрешил ей пить сколько влезет, без всякого ущерба для ребенка. В данный момент родители вряд ли сумели бы адекватно воспринять информацию об ангельской заботе. София покорно выслушала упрек отца: какая неосторожность с ее стороны хлебать «Кровавую Мэри». Сколько Сью вылакала, когда была беременна, дочь уточнять не стала, но пила столько, сколько хотела. То есть ничего. Родители последовательно и неуклонно надирались. Молодое поколение в сумрачном Гластонбери всегда выбирает пепси – кому-то же надо оставаться трезвым.

На кухне Джефф подлил джина в полупустой бокал Сью:

– Она сказала тебе, кто отец?

– Нет, даже не заикнулась. А тебе?

– Вряд ли она станет откровенничать со мной.

– Почему?

– Об этом девочки обычно говорят с матерями.

Сью покачала головой и посмотрела в окно на свою прекрасную дочь – длинные конечности свисали с шезлонга. Ей привиделась София, спящая в этом же шезлонге двадцать пять лет назад, закутанная с головы до ног, как монахиня, в полотенца, ее нежную детскую кожу берегли от летнего каникулярного солнца.

– Не знаю, Джефф. Я не знаю, о чем обычно говорят матери с дочерьми. Со своей матерью я в жизни по душам не разговаривала. Я пыталась расспрашивать Софию о ее путешествиях.

– Я тоже.

– Знаю. Выходит, это не специфически женский разговор. Когда она сказала, сколько денег она зарабатывает танцами… я не нашлась что ответить. А ты? – Джефф пожал плечами, Сью продолжила: – Так я и думала. Она знает, что мы не хотим об этом говорить, какая уж тут задушевная беседа.

– Но в прошлый раз, когда она приезжала, вы с ней болтали без умолку.

– Она спросила, почему мы бросили курить травку, когда ей исполнилось три.

– И что ты ответила?

– Ты нашел наконец приличную работу, а после травки в семь утра вставать тяжеловато.

– Верно.

– Верно. Но у меня сложилось впечатление, что она ждала чего-то большего.

– Например?

– Понятия не имею. Честное слово, я понятия не имею, о чем матери говорят с дочерьми. Меня никто этому не учил. Я только знаю, о чем мы с Софией не разговариваем.

Джефф опорожнил бутылку в свой бокал и полез в холодильник за следующей.

– О чем же?

– О шрамах у нее на запястьях и ногах. Почему она рассталась с Джеймсом. О всех парнях, с которыми она встречалась до Джеймса. Почему она уехала от нас так рано. Почему на нее до сих пор нападает страх, когда она идет в магазин…

– Что на нее нападает? С чего ты взяла?

– Ее подруга Бет сказала мне на праздновании прошлого Рождества. Ну та женщина из Австралии, гречанка, помнишь? Она поинтересовалась, знаю ли я, когда это началось.

– А ты знаешь?

Сью покачала головой:

– Я даже не знала, что с ней такое бывает. Она никогда ни словом не обмолвилась о приступах страха. Мне только известно, что она не любит ходить по магазинам. Ну и последняя, самая главная тема для неразговора: почему София ненавидит нас за то, что мы хотели сделать из нее балерину.

Джефф хлопнул дверцей холодильника скорее в испуге, чем от возмущения.

– Что ты несешь! Она не ненавидит нас!

Сью со вздохом протянула мужу пустой бокал.

– Думаю, если ты немножко поскребешь ее, то обнаружишь, что все-таки ненавидит. Не всегда, не в принципе. Но, конечно, толика ненависти присутствует. Мы ее родители. Это нормально. А удовлетворительного объяснения я дать не могу.

– Чему?

– Почему она всегда должна была быть лучше всех.

– Нет! Мы ни к чему ее не принуждали, мы только поощряли. Дали ей все, чего у нас не было в детстве. И, если мне не изменяет память, мы тратили на нее много больше – не только денег, но и времени, – чем родители большинства ее подруг.

– Да, Джефф, ты прав, так и было. Мы очень старались. Не покладая рук Наших дурацких рук – Мать Софии улыбнулась, глядя в бокал, и протянула его мужу за добавкой: – Мы старались изо всех сил. Наверное, поэтому она приезжает домой только два раза в год.

Джефф ждал разъяснений, уповая на женскую интуицию: вот сейчас в этой болтовне сверкнет перл материнской проницательности и мудрости. Разъяснений не последовало.

– Полная чушь!

– Нет, Джефф, поверь, это вовсе не чушь, тем более для нее.

София задремала в шезлонге, и отец заботливо водрузил над ней зонт, защищая от солнечных ожогов. Несмотря на его старания не шуметь, София слышала, как он возился, но продолжала прикидываться спящей. Она уверяла себя, будто поступает так из деликатности: Джеффу неловко говорить с ней о ребенке, когда рядом нет Сью – умелого проводника по минному полю. Погрузившись в настоящий сон, она увидела Габриэля на веках, с укоризной качавшего головой. Он был прав, скорее всего она боялась правды не меньше Джеффа. Но просыпаться, чтобы открыть всем глаза, не стала. Габриэль может хмуриться сколько угодно, она дома, изображает маленькую девочку и нарушать правила игры не собирается.

Через два часа на столе появились хлеб, вино, горная минералка, домашние макароны, приготовленные Джеффом, лимонные меренги из настоящих лимонов из настоящего сада.

Здоровая пища, нервный разговор.

– И ты уверена, что тебе это действительно надо? Родить ребенка?

– Нет. Не совсем. Не уверена. Но с другой стороны, я не знаю, как я могу быть уверена – в одиночку, надеясь только на себя. Но деваться некуда. Да и как все остальные принимают подобные решения? Вы что думаете, каждая женщина, рожая ребенка, твердо знает, что это ей необходимо?

– Я знала.

– Ты – другое дело. Ты готовилась. Чаще всего люди не планируют детей. Даже в наше время немало моих знакомых забеременели случайно. Для многих это был счастливый случай, но все равно неожиданный.

– Хорошо, София, но, послушай, кто же…

– Извини, мама. Об отце я говорить не хочу.

– Но он должен взять на себя часть ответственности!

– Возьмет, – соврала София, твердо обещая то, что слабо себе представляла.

– Ты ведь ему сказала, милая?

– Разумеется!

Беззастенчивая ложь во спасение матери. Габриэля на прикрытых в раздражении веках София игнорировала, он жестами подталкивал ее к большей откровенности. Личный советник у знаменитейшей в мире матери-одиночки – отлично! Но у Габриэля не было никакого опыта в повседневном общении с родной плотью и кровью, разбавленной алкоголем.

К тому времени, когда София вызвала такси, чтобы ехать на станцию, Сью и Джефф выяснили, когда ребенок появится на свет, заверили, что не считают Джеймса отцом, и с готовностью поддержали Софию, высказавшую намерение вскоре поискать преподавательскую работу. София не знала, правду ли она говорит, но точно знала, что такой правды ждали от нее родители. Ждали пять лет каждую минуту. Оба в случае необходимости пообещали принять ее под своим кровом. Джефф выдал дочери пятьдесят фунтов, когда жена вышла, чтобы бросить крошек птицам; Сью сунула Софии хрустящую двадцатку, целуя ее на прощанье. София давно оставила попытки убедить родителей держать наличные при себе, те же суммы она зарабатывает в виде чаевых за полчаса, каждые полчаса. Жирным наваром с ее ночной работы родители не желали пользоваться, но на этот раз она взяла деньги без возражений. Откуда ей знать, возможно, пора чаевых скоро закончится. О свадьбе Зака она не упомянула, хотя бы потому, что этот фрагмент из ее прошлого родителям был неведом. В отредактированной специально для родителей версии ее жизни она с удовольствием позволяла отцу и матери верить, будто их дочка прошла сквозь годы странствий совершенно нетронутой. Со своей стороны, Сью и Джефф воображали, будто с Софией приключилось нечто поистине ужасное, иначе чем объяснить ее стойкое нежелание вдаваться в подробности. Чудесная правда с одной стороны и пылкое воображение с другой – София боялась откровенничать с отцом и матерью, а они страшились обнаружить свое пугливое беспокойство. В купе она ехала одна, Габриэль сторожил ее, пока она дремала всю дорогу до Лондона.

В ту ночь трое взрослых людей легли спать, недоумевая про себя: как им удается при столь ничтожной близости все-таки любить друг друга. Ни один не осмелился высказать свое удивление вслух. Обычная, почти счастливая семья.

Двадцать шесть

В поезде София размышляла о минувшем дне. Она отвергла материнское приглашение к искренности, как уже не раз бывало в прошлом. Не то чтобы она нарочно врала Сью, но по привычке предпочла полуправду. Ей всегда было легче думать, что родители не поймут ее, чем решиться на мучительную откровенность. Она не могла обсуждать с родителями разрыв с Джеймсом, потому что тогда бы пришлось обсуждать секс с Джеймсом. Она не могла говорить с ними о работе в клубе, потому что тогда неизбежно встает вопрос об отношении к собственному телу, которое они создали, а она преобразила. София с неизменным облегчением слушала комментарии своих приятельниц-лесбиянок: мол, тебе, натуралке, с родителями легко, тебе от них ничего не надо, разве что немножко денег в трудную минуту да попросить отца повесить новые полки в прихожей. Замкнутость, усвоенная в общении с отцом и матерью, означала, кроме всего прочего, что София не вправе требовать от них безоговорочной поддержки. Даже от самых любящих родителей, какими являлись Джефф и Сью, нельзя ожидать жертвенной помощи, если им толком не объясняют, в чем дело. Припоминая разговор с матерью, София подумала еще кое о чем: она словно убеждала Сью, что сохранить ребенка необходимо. Но не уговаривала ли она на самом деле себя? И может, наконец убедила?

Опять в такси, опять водитель, разочарованный ее нежеланием обсуждать сравнительные достоинства кондиционера и системы подогрева заднего сиденья. Еще один бедолага, проворонивший обещанные – правда, не вслух – десять фунтов чаевых за молчание. Входную дверь София открыла и заперла как можно тише, не желая напороться на дотошные расспросы Джеймса и Марты о здоровье Джеффа и Сью. Поднимаясь по лестнице к себе и аккуратно перешагивая через немилосердно скрипевшую ступеньку, третью снизу – прямо над спальней Джеймса, – она ощутила присутствие Габриэля. И, несмотря на усталость, София, покопавшись в своих чувствах, поняла, что надеялась его увидеть. Чутье ее не подвело. Бледно-голубое свечение рассеивало тьму в квартире. Габриэль сидел в своем любимом укромном углу – на диване в прихожей, ни на дюйм его не продавливая; пугливый котенок – такого бы взять на руки или прогнать в зависимости от настроения.

Девушка, открывшая дверь навстречу улыбке Габриэля, была усталой и удрученной событиями за день: великое дело исполнено, она мужественно поставила родителей в известность. Но даже собственная храбрость не спасла Софию от разочарования – твердости духа она так и не набралась. Приветственное объятие Габриэля сменилось утешительным «ну-ну, иди сюда, дай я тебя поцелую», а затем уютным сексом. Уютным для обоих. Когда по телу Софии разлилась наконец блаженная тишина, они перебрались в постель.

Габриэль поинтересовался, как она провела время у родителей.

Вопрос вырвал Софию из посторгазменной расслабленности и окунул в привычную растерянность:

– Ты же был там! Я тебя чувствовала. Ты кивал мне, навязывался со своим мнением. Разве нет?

– Лишь отчасти, и к тому же наблюдение, самое пристальное, не может дать понять, что ты сама чувствовала.

София придвинулась поближе к его разгоряченному телу.

– Все прошло как обычно. Я хотела всего и сразу и злилась, не получая этого всего. Скажешь, мне пора стать умнее? Я всегда жду от своих родителей чего-то большего, но, если честно, подозреваю, что у них этого большего просто нет.

– Чего именно?

– Большего понимания. Большего участия в моей жизни. Знаю, это моя вина.

– Почему?

– Потому что у меня, как у всех, отношения с родителями полублизкие…

– То есть?

– Ну, когда ты рассказываешь им о своих делах, о том, что у тебя происходит, но никогда не досказываешь до конца. На всякий случай.

Габриэль явно не понимал, что она имеет в виду.

– На какой случай?

– Ну, не знаю… а вдруг они не поймут. Не сумеют понять. Конечно, я хочу, чтобы они были идеальными родителями, любили меня всякую, одобряли все, что я делаю… Но я знаю, что они не такие. Они так не умеют. И потом, мы уже много лет живем порознь, я давно от них ушла. И даже когда они собираются с силами, чтобы спросить о моих делах и настроении, когда пытаются вникнуть, я рассказываю им только половину, а потом начинаю злиться, потому что они совсем не врубаются в то, что происходит… Ха! – воскликнула вдруг София со странным весельем.

– Что такое?

– Жуть. Похоже, я стала взрослой.

– Да?

– До меня только что дошло – я такое же чучело, как мама и папа. – Она раскачивала головой, обхватив ее руками. – О боже.

– Но разве это плохо? Быть взрослой? Решать за себя?

– Заткнись. Нашел о чем разговаривать посреди ночи. Налей лучше выпить.

После бокала-двух вина София смогла отнестись к обретенной зрелости с большим хладнокровием. Оба молчали. София обмозговывала новость, которой ее застал врасплох собственный заплетавшийся от усталости язык. Габриэль ждал выводов. И новых вопросов, порожденных этими выводами. Отставив бокал, София вытянулась, прижалась спиной к Габриэлю, словно пытаясь укрыться им, его широкая ладонь лежала на ее уже намечавшемся животе.

– У тебя есть родители, Габриэль?

Такого вопроса он не ожидал, плечи напряглись, и он неловко отодвинулся от Софии.

– В чем дело? Я что-то не так сказала?

– Ни в чем. Извини. Все нормально, правда.

Габриэль лежал рядом с ней на расстоянии не более дюйма, но, когда он снова заговорил, Софии почудилось, что разделявшее их пространство увеличивается по экспоненте.

– Послушай, так не годится. Я другой.

– Чем же ты отличаешься?

– Трудно объяснить, – наморщил лоб Габриэль. – И трудно понять. Родителей у меня никогда и не было.

– Ты родился уже взрослым?

– Нет. Или да. Вроде того.

– А точнее?

– Ну, меня не рожали в привычном для тебя смысле.

– Ты был всегда? Как Бог?

Габриэль затряс головой, явно встревожившись:

– Нет. Я не Бог. Ни в коем случае.

– Кто же тогда?

– Все не так. Я произошел… ну, как мысль, которая только что возникла в твоей голове. Ведь, наверное, в проблемах с родителями вины всегда было поровну – их и твоей, но только сегодня ты это осознала.

– Ты появился из сознания?

– В некотором роде. Для того, чтобы быть с тобой, меня реализовали, как мысль. Так у нас говорят.

– Значит, я тебя создаю, когда думаю о тебе?

– Ну вот ты опять, – заворчал Габриэль. – Не все так просто. Я здесь для тебя. Потому что я твой посыльный.

– И опекун.

– Да. Определенно. Но еще и потому, что ты думаешь обо мне и каждый раз мыслью воссоздаешь меня снова. Для себя.

– Значит, я тебя выдумываю?

– Нет, вовсе нет. Но ты – отчасти причина моего существования. – София с недоумением глядела на него, Габриэль продолжил: – В общем, это означает, что родители не обязательны.

– Не обязательны для ангелов?

– Точно.

София склонила голову набок:

– Ангелам не обязательно иметь родителей, а Мессии обязательно. Странно. – Она весело усмехнулась: – Это для того, чтобы идея непорочного зачатия не пропадала даром? – Габриэль не засмеялся в ответ. – Ох, прости, я не учла – когда дело касается работы, чувство юмора у тебя пропадает. – Она чмокнула его в щеку. – Впрочем, неудивительно, что я позабыла, зачем ты здесь. Когда трахаешься как перед концом света, память напрочь отшибает.

Поцеловав ее, Габриэль сказал:

– София, одно я тебе обещаю наверняка: конец света наступит не скоро.

– Точно знаешь?

Пожав плечами, Габриэль улыбнулся и промолчал.

София вернулась к его родословной:

– Итак, тебя на самом деле не рожали? Что это значит? Ты в этом мире целую вечность? Ни рождения, ни смерти… ни взросления?

– Все намного сложнее.

– Да, но если ты не рождался и если ты не умрешь, что с тобой произойдет? Ты как-нибудь изменишься?

Габриэль провел ладонями по лицу:

– Конечно, я все время меняюсь. Я изменился с тех пор, как познакомился с тобой. Теперь я во многом другой.

– Например?

Габриэль молчал.

– Теперь я стала тебе нужна? Ты счастлив со мной? Ты настолько изменился, что даже захотел влюбиться? – не унималась София. – Ну отвечай же, Габриэль, чего молчишь?.. Блин, ты ведь не обычный парень, который не может отличить правды от лжи? Уж кто-кто, а ты умеешь быть честным, а?

Склонившись над своим личным ангелом, София сердито смотрела на него. Выдержала его ответный взгляд. Понимала, что заходит слишком далеко. Но когда в твоей жизни творится хрен знает что, ты имеешь право знать. А услышав, что Габриэль испытывает по отношению к ней, она могла бы признаться в своих чувствах к нему.

Габриэль раздраженно застонал. Вздохнул. Закрыл лицо широкими ладонями, потер глаза. Глянул на Софию. Нахмурился. Закрыл глаза. Открыл было рот, чтобы ответить, но передумал. Повернулся на бок спиной к Софии, перевернулся на другой бок Разговор явно смущал его, София никогда не видела, чтобы он так нервничал, – даже в их первую встречу, даже в тот раз, когда она впервые на него наорала и когда они впервые занимались любовью.

– Прости, я не хотел тебя обидеть, – произнес он со второй попытки. – Конечно, я что-то чувствую. Возможно, любовь. Определенно вожделение. Страсть. Волнение. Возбуждение. Мы оба это чувствуем, как же иначе. – Замявшись, он спросил ее: – Ведь правда?

– Правда, – скорчила гримасу София. – Я чувствую. То есть мне так кажется. И это меня пугает. – Габриэль кивнул, соглашаясь. София восприняла этот жест как знак продолжать. – Отлично, у тебя тоже заскоки. Теперь кое-что начинает проясняться.

Габриэль помрачнел:

– Ничего не проясняется. Не может проясниться. Потому что мы находимся с тобой в совершенно разных местах. Проблема в том, что мы с тобой абсолютно не похожи, в основе своей, внутри, настолько не похожи, что я даже не могу подобрать слова, чтобы тебе это объяснить. Например, нам кажется, что мы влюблены, даже любим друг друга, но не имеем ли мы в виду абсолютно разные вещи?

– Разве любовь не для всех одинакова?

Не обратив внимания на вопрос, Габриэль продолжил свою путаную речь не только ради Софии, но и ради себя самого:

– Это как с жизнью и смертью. Я даже отдаленно не могу тебе объяснить, что это такое на самом деле, потому что ни то ни другое для меня не существует. Я не знаю, как растолковать известные мне истины, чтобы ты поняла. – Он умолк, подыскивая нужные слова. – Слыхала байку про мужчин с Марса и женщин с Венеры?

– Эту самолечебную фигню про то, что мужчины и женщины происходят с разных планет?

– Ну да. Так вот, для нас, для меня… разница еще больше… речь уже не о планетах, мы с тобой будто из разных галактик.

София рассмеялась: слишком надуманное объяснение, чтобы отнестись к нему всерьез. Особенно когда Габриэль рядом, лежит голый на ее кровати, а после очень даже реального и ощутимого секса прошло всего полчаса. Особенно когда она чувствует его дыхание на своих губах.

– Ты утверждаешь, что все эти чокнутые правы и ангелы – инопланетяне? Да ладно тебе, Габриэль. Я кое-как смирилась с этой хренотенью про беременность, и то лишь потому, что получила реальное доказательство – растущий живот, тут уж никуда не денешься, но это уже перебор!

– Нет-нет, – замахал рукой Габриэль. – Чушь про инопланетян здесь ни при чем. Зачем нам неуклюжие выдумки! На самом деле все тоньше, изящнее. Малюсенькая разница между нами, очень деликатная разница, едва заметна. Но она разъединяет нас настолько, что расстояние между нами даже трудно как-то оценить. Не другая галактика, физическая реальность слишком грубое понятие в нашем случае… скорее совершенно иное пространство, но на одной и той же физической плоскости и в одном и том же временном промежутке.

София откинулась на подушки.

– Ты прав, это слишком сложно для меня. Физикой запахло.

– Именно! – просиял Габриэль. – Ангелы – это физика. И математика. Меня можно вычислить.

– Формула благодати?

– Ну да. Математической формулой можно описать что угодно. От ангелов до радуги.

София поморщилась:

– М-м, уж очень красивенько звучит, прямо как у старых добрых хиппи. А нельзя ли обойтись без слащавости «Нью-эйджа»? Скажем таю от ангелов до землетрясений. Страшных, разрушительных. Существует формула для землетрясений?

– И для них тоже.

– Ладно, сдается мне, что эта алгебраическая заумь не поможет мне понять, кто ты есть на самом деле. Но вот что интересно: если ты прав и все это просто большая математическая олимпиада, зачем тогда я вам понадобилась?

Габриэль не уловил ход ее мысли.

– Ты о чем?

– Зачем я вам понадобилась, чтобы родить ребенка? Если для всего есть математическая формула, если все так офигительно устроено, дико сложно и – как ты выразился? – изящно, то зачем вам понадобилась такая ерунда, как мое чрево? Зачем ставить меня на уши, зачем пускать в ход зачатие без секса? Только для того, чтобы сделать ребенка? Да ведь это любой дурак умеет, чему мы видим множество доказательств. Для ангелов вы сочиняете заумные математические формулы, зато с ребенком все просто, как правда.

Габриэль, глядя на нее, кивнул:

– Да, София, похоже, ты сама ответила на свой вопрос.

Позже, после секса, когда его кожа опять ее не касалась, куда-то исчезая и непонятно каким образом умиротворяя, София, уже засыпая, опять вспомнила о родителях:

– Знаешь, они неплохие люди, мои папа с мамой.

– Знаю.

– И они старались изо всех сил, вкладывали в меня все, что могли.

– Конечно.

– Наверное, они даже хорошие родители по сравнению со многими другими.

– Наверное.

– Да, – подытожила София. – Хорошие.

Габриэль обнял ее в темноте; сияние, лившееся с его спины, высвечивало лишь очертания тел.

– Все в порядке, София, – прошептал он. – Ты тоже не обязана быть идеальной матерью. Ты должна быть просто матерью.