Текст книги "Шимпанзе горы Ассерик"

Автор книги: Стелла Брюер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

5
Прибытие шимпанзе

Через несколько месяцев после открытия Абуко у нас появилась Энн, самка шимпанзе, которая, по нашим подсчетам, была примерно на год моложе Уильяма. Различались они между собой так сильно, как только могут различаться два шимпанзе. Тихая Энн в случае необходимости проявляла решительный характер. Несмотря на хрупкое телосложение, она превосходно выдерживала грубые шутки, а иногда и выпады со стороны Уильяма. Ей были глубоко безразличны гиены и Даффи, и те вскоре поняли, что она действительно не хочет принимать участия в их играх. Присутствие Тесс и знаки внимания с ее стороны она переносила с доброжелательной терпимостью. В манерах Энн было нечто такое, что я затрудняюсь охарактеризовать. Она была сдержанна, спокойна, независима. Уильяму, а позже и другим шимпанзе она сумела внушить такое уважение к себе, которое они редко выказывали по отношению к кому-либо или чему-либо. Под внешней сдержанностью скрывалась живая и смышленая натура. В противоположность Уильяму, любившему похвастать своими подвигами и всегда в открытую совершавшему все проказы, Энн была более осмотрительной; в ее действиях подчас просвечивало что-то близкое к коварству.

В Гамбии шимпанзе не водятся, и мы поначалу не могли понять, с чего это они вдруг стали у нас появляться. Уильям был первым шимпанзе, которого мы увидели вне зоопарка. Позже мы узнали, что незадолго до того, как он попал к нам, в Басе, деревне, расположенной в трехстах километрах вверх по течению, возле границы с Сенегалом, был продан за непомерно высокую цену самец шимпанзе. Эта новость, очевидно, достигла Гвинеи, где, как мы считали, были пойманы наши шимпанзе. После этого началась лихорадка, стали судорожно отлавливать животных, чтобы насытить вновь открывшийся, выгодный рынок сбыта.

Энн была словно послана нам в ответ на наши мольбы. Обнаружив Абуко, мы поняли, что теперь у нас есть превосходный дом для Уильяма. Но разве справедливо поселить его там одного, после того как он привык быть членом большого семейства? С появлением Энн все стало выглядеть иначе. Еще до переселения в Абуко мы соорудили у себя в саду временное пристанище для обезьян. Это была просторная клетка, площадью примерно в 70 квадратных метров, заполненная автомобильными шинами, веревками, сложными приспособлениями для лазанья. В клетку же мы поставили и ящик с игрушками Уильяма. По-видимому, отец получал от всех этих устройств не меньшее удовольствие, чем обезьяны, – каждый раз, когда ему случалось выйти в сад, он надолго пропадал там. И я находила его в клетке раскачивающимся на трапеции под тем якобы предлогом, что он проверяет ее прочность.

Если в клетке с Энн и Уильямом был кто-нибудь из нас, обезьяны резвились часами, изобретая все новые способы использования подручных предметов. Но стоило оставить их одних, как они становились бесконечно несчастными. Два раза мы пытались подсадить к ним в клетку Тесс. Результат оказался весьма плачевным: крики протеста, издаваемые Уильямом, перемежались с заунывным воем собаки.

Энн с самого начала стала моей питомицей и в отличие от Уильяма с трудом признавала остальных членов семьи. Потребовалось немало времени, чтобы завоевать ее доверие, и, когда она наконец приняла меня, я почувствовала себя вознагражденной. Обращалась я с Энн так же, как когда-то с Кимом, мартышкой-гусаром: сажала ее на спину и привязывала к себе длинным куском материи. Энн казалась вполне довольной, а мои руки оставались свободными для Уильяма.

Постепенно обезьяны привыкали к самостоятельному времяпрепровождению. Корзину с постелью Уильяма мы перенесли с веранды в клетку, приподняв ее там на шестах. И свою вечернюю пищу обезьяны получали теперь возле этой вновь организованной спальни. С наступлением сумерек оба шимпанзе с набитыми и округлившимися после ужина животами упорно залезали ко мне на колени да так и засыпали у меня на руках. Я брала их и осторожно, чтобы не разбудить, укладывала в корзину. Удавалось мне это лишь отчасти. Они обычно просыпались, но, увидев мое лицо и услышав мой голос, успокаивались и, вцепившись в ближайший теплый предмет, которым как раз оказывался один из них, засыпали вновь. Со временем я стала оставлять их одних сразу после ужина. Сначала они протестовали, но скоро привыкли к этому и, если меня не было поблизости, весело играли друг с другом, а потом забирались в корзину и засыпали, свернувшись клубком.

Мы решили огородить территорию площадью в восемь гектаров в центре резервата и организовать там Питомник для осиротевших животных. Туда мы могли бы помещать малышей после того, как переставали выкармливать их молоком в доме. Здесь под нашим неусыпным надзором животные постепенно приспосабливались бы к жизни в естественных условиях. В известном смысле это был бы своего рода небольшой центр реабилитации.

Несколько вечеров ушло на то, чтобы спроектировать загон, в котором шимпанзе могли бы проводить часть дня. Было решено огородить поросшую кустарником территорию площадью примерно в четверть гектара покрытой пластиком металлической сеткой высотой в два с половиной метра. Сетка должна была завершаться тремя горизонтальными рядами рифленого железа. При этой конструкции шимпанзе могли взобраться до конца сетки, но перелезть через нее были не в состоянии.

День за днем Уильям и Энн наблюдали, как растет их будущий дом. Энн проводила большую часть времени у меня на спине, Уильям же всегда стремился быть в гуще событий и принимал активное, хотя и бесполезное, участие в работе. К тому времени, когда ограда была закончена, он научился пользоваться молотком и плоскогубцами, почти овладел лопатой, хотя она была вдвое больше его и орудовать ею было непросто. Я купила ему детскую лопатку для песка, больше подходившую ему по размеру, но он упорно завладевал настоящими инструментами.

Строительство загона затянулось на несколько месяцев, но по мере его завершения мы убеждались, что наш замысел удался. Чтобы обезьяны не могли убежать, большие деревья, растущие вдоль загородки, пришлось спилить, но остальную растительность мы не тронули. Внутри загона размещался целый комплекс приспособлений для гимнастики: навесные лестницы, привязанные на канатах тракторные шины, гирлянды пластиковых гибких шнуров и примитивные качели. В двух углах «обезьянника» стояли квадратные деревянные хижины на сваях с нависающей дощатой крышей. У одной из них совсем не было стен, и ее тень должна была служить убежищем для животных в жаркое время дня. Другая с трех сторон была закрыта, а к четвертой, открытой стороне вела деревянная лестница. Внутри мы повесили два гамака из мешковины, в которых обезьяны могли спать. Менаду хижинами были вырыты два круглых бассейна с водой для питья. Возле одного из них стоял массивный деревянный стол с двумя скамьями, прочно врытый в землю и зацементированный. Здесь мы намеревались кормить шимпанзе.

Сооружение загона близилось к концу, когда мы вдруг узнали, что в Банжуле появились два новых шимпанзе – самец и самка. Их купил лавочник-европеец. Обезьянам было около четырех лет, их только что поймали, они были совершенно неуправляемы, и владелец посадил их в клетку позади лавки. Теперь каждый, кто хотел, мог подойти и подразнить их. В желающих не было недостатка, особенно в этом преуспевали уличные мальчишки. Им казалось забавным кривляться перед обезьянами, плевать в них, совать палки через решетку, предлагать еду и выхватывать ее в тот момент, когда животные были готовы взять ее.

Еще троих молодых шимпанзе мы обнаружили выставленными для продажи на задворках рынка в Банжуле. Двое из них – совсем малыши – были в ужасном состоянии: истощенные, грязные, со спутанной шерстью. У одного на голове была гноящаяся рана, оба беспрерывно шмыгали носом. Третий, постарше, лет четырех от роду, был не так худ, но вид его был не менее несчастен: неподвижно сгорбившись, он сидел в самом дальнем конце грязной ржавой клетки. Когда я спросила торговца, откуда привезли шимпанзе, он ответил, что из Гвинеи и он может достать их сколько угодно. «Но, – продолжал он, – эти животные очень дорогие, стоят кучу денег».

Я понимала, что, если никто не придет на помощь малышам, они погибнут через несколько дней. И меня охватило непреодолимое желание уговорить отца на их покупку. Он был озабочен не меньше моего, но оба мы понимали, что, даже если мы купим обезьян, это не решит проблемы, а лишь усугубит ее. Каждый раз, покупая шимпанзе, мы становились косвенными виновниками гибели следующих пяти или шести животных, пойманных для того, чтобы еще одна жертва достигла Гамбии. И сколько их уже умерло по дороге, сколько матерей убито, а детенышей привезено в Гамбию на продажу?

Мы знали, что в Сенегале шимпанзе охраняются и содержание их без специального разрешения Департамента вод и лесов запрещено законом. По-видимому, мы столкнулись с попыткой наладить торговлю обезьянами в Гамбии, где меры, направленные на охрану окружающей среды, были менее строгими. Правда, существовали законы, запрещающие жестокое обращение с животными, а также перечень охраняемых видов животных, но специального учреждения по охране природы в то время в Гамбии не было, и всевозможные нарушения этих законов, по существу, никем не фиксировались.

Мой отец решил обратиться к генеральному инспектору полиции. Реакция последнего была быстрой и решительной: шимпанзе в Гамбии подлежат конфискации и должны быть переданы резервату Абуко. Мы сразу же бросились на банжульский рынок, но нашли там лишь шимпанзе-подростка. Двое малышей умерли накануне.

Выживший шимпанзе получил имя Альберт. Очевидно, его поймали совсем недавно. Весил он 15 килограммов и достигал 70 сантиметров в длину. Свежий шрам пересекал его верхнюю губу, что, по-видимому, было делом рук человеческих. Это подтверждало и все его поведение: тот отчаянный, безудержный страх, который он испытывал, если кто-нибудь пытался приблизиться к нему. Мы спешно переоборудовали в питомнике клетку, предназначавшуюся для цесарок, и поместили туда Альберта. Там он и оставался до тех пор, пока не был достроен наш «обезьянник».

Долгие часы я провела возле его клетки, стараясь помочь ему преодолеть одиночество и отчаяние, которые он, должно быть, испытывал. Иногда я брала с собой Уильяма и Энн. Чтобы не испугать Альберта, я садилась и читала в надежде, что обезьяны начнут общаться друг с другом. Когда и это не помогло, я стала приносить к клетке пищу. Хотя Альберт видел, как ее поглощают другие, он не делал ни малейшей попытки подойти к решетке и разделить с обезьянами трапезу. Иногда он угрюмо наблюдал за мной, но казалось, никто – ни я, ни Уильям, ни Энн – не может вывести его из состояния полного безразличия. Он по-прежнему оставался недоверчивым и одиноким.

Как только загон был закончен, мы решили перевести туда Альберта. Но как это сделать? Альберт был так осторожен и напуган, что никого не подпускал к себе. В конце концов была приготовлена большая клетка, дверца которой поднималась и опускалась наподобие ножа гильотины. В открытом положении ее удерживал штырек, к которому была привязана длинная веревка, позволявшая нам манипулировать дверцей на расстоянии. Мы наполнили клетку фруктами и поставили ее вплотную к домику Альберта, открыв обе дверцы.

При виде клетки Альберт пришел в ужас. Я, зажав веревку в руке, спряталась неподалеку. Прошло несколько часов… Шимпанзе поглядывал на лежащие в изобилии фрукты, а я напряженно ждала, когда он решится к ним приблизиться. Вдруг он молниеносно вскочил, схватил плод и тут же бросился обратно. При этом он ударился спиной о верх клетки и выбил слабо закрепленный штырек, так что дверца за ним захлопнулась. Альберт с криком забился в дальний угол своего домика, но скоро заметил, что между домиком и клеткой образовался просвет от находившейся здесь прежде поднятой дверцы клетки. Колебался он не более секунды, прежде чем выскочить наружу и укрыться в густой растительности.

Мы искали его, но Альберт исчез. Чтобы достичь границ резервата, ему нужно было всего несколько минут. А за его пределами шимпанзе подстерегали сотни опасностей, наибольшую из которых представляли фермеры, защищающие свой урожай. Я с грустью думала о том, что стало с Альбертом.

Вскоре после его побега нам позвонил лавочник, державший в клетке двух шимпанзе. Самка умерла, оставлять самца, по мнению хозяина, было опасно, и он предложил нам забрать его.

Когда мы подъехали к лавке, я пошла на задний двор посмотреть на шимпанзе. Это был крепкий самец весом, должно быть, 15 килограммов, а ростом 70 сантиметров. В отличие от Альберта на нем не было шрамов или рубцов, свидетельствовавших о плохом обращении. Шерсть его была тусклой, но длинной и густой. Выступающие уши казались необыкновенно большими и довольно вялыми. Но больше всего меня поразила бледность его лица. Звали его Читах. Думаю, что ему было тогда около 4 лет.

Мы привезли Читаха прямо в резерват и сразу же поместили в загон. Когда мы открыли дверцу клетки, Читах на мгновение заколебался, как бы неуверенный в том, что его ждет, а потом бросился на волю. Он глотнул воды из бассейна и сел в сторонке, наблюдая за тем, как мы уносим его клетку.

В тот вечер я взяла с собой в резерват Энн и Уильяма – мне не терпелось посмотреть на реакцию Читаха. Едва заметив обезьян, он радостно оскалил зубы и доверчиво просунул руку через проволочную сетку. Начало было таким многообещающим, что я решила войти в загон вместе с Энн и Уильямом. Увидев нас, Читах забеспокоился и стал держаться подальше, хотя было ясно, что его разбирает отчаянное любопытство. Я села на скамейку возле стола, Уильям спустился на землю, а Энн продолжала сидеть у меня на спине, крепко вцепившись в мою рубашку.

Хотя Читах был крупнее Уильяма, он приближался очень осторожно, то учащенно дыша в знак подчинения, то оттягивая назад уголки рта и неуверенно попискивая. Уильям, который, я видела, тоже очень нервничал, но чувствовал себя увереннее от моего присутствия, распушил свою редкую шерстку и храбро двинулся к Читаху. Когда их разделяло всего каких-нибудь полметра, они на мгновение остановились друг против друга, обнажив зубы в открытом оскале и пронзительно крича от возбуждения. Достаточно было любому из них сделать хоть одно угрожающее движение или издать воинственный звук, чтобы началась драка и возникшее между ними доверие было разрушено. Но Уильям, полуобернувшись, подставил свой поросший белой шерстью зад в знак подчинения, и Читах немедленно ответил на это крепким объятием.

Наблюдавшая за ними Энн слезла с моей спины и начала топать ногами по скамейке, что, очевидно, выражало беспокойство за Уильяма, смешанное с общим возбуждением. Шерсть ее встала дыбом, но, как только Читах принялся обыскивать Уильяма, она шлепнулась ко мне на колени и, широко распахнув глаза, заняла обычную для нее позицию стороннего наблюдателя. Между тем Уильям и Читах затеяли игру. Хотя Читах иногда был немного грубоват, Уильям получал явное удовольствие. Читах, как мог, игнорировал мое присутствие и, к счастью, не проявлял никаких признаков агрессивного поведения.

На следующей неделе, как только предоставлялась возможность, мы с Энн и Уильямом приходили в загон. Я не спешила и ждала, пока Читах сам сделает попытку установить со мной контакт. Скоро он уже брал пищу из моих рук и позволял мне трогать и обыскивать его, но до настоящего доверия было еще очень далеко.

Почувствовав себя увереннее с Энн и Уильямом, Читах стал чаще подходить и ко мне. Каждый раз он позволял себе какую-нибудь новую вольность, словно проверял, как далеко он может зайти в своих шалостях и удастся ли ему напугать меня и одержать надо мной верх. Вначале он делал вид, что играет. Он хватал меня за руку, щипал за ногу и притворялся, будто хочет укусить. Постепенно игра принимала более серьезный характер. Эта тактика мне была знакома: я не раз наблюдала те же приемы при встрече Уильяма и Энн с новыми для них людьми. Как я и предполагала, вскоре настал момент, когда мне пришлось проявить характер и утвердить свою власть. Шла вторая неделя пребывания Читаха в резервате… Однажды утром я дала обезьянам бананы. Уильям и Энн получили по четыре штуки, Читаху, который был крупнее их, досталось шесть.

Он с жадностью набросился на бананы и в мгновение ока разделался с ними. Энн к тому времени только приступила к третьему банану, и Читах смело направился к ней. Она поняла, что у него на уме, и цепко схватила последний, четвертый банан ногой. Расстроенный Читах начал скулить. Постепенно хныканье перешло в резкие крики, и Энн поспешно перебралась ко мне на колени. Потихоньку откусывая банан, она спокойно наблюдала за поведением рассерженного Читаха из своего убежища. И тут без всякого предупреждения Читах бросился на меня и больно укусил за ногу. Я инстинктивно ударила его в ответ. Читах упал на спину, но тут же вскочил и снова бросился на меня. На этот раз он разорвал мне рубашку и вцепился зубами в руку. Почти не задумываясь над тем, что делаю, я наклонилась вперед и довольно сильно укусила его за плечо. Тем временем Уильям схватил Читаха за ногу и тоже укусил его, а Энн закричала и вцепилась ему в лицо. Тогда Читах отпустил мою руку и, громко крича, побежал к дальнему краю ограды. Уильям и Энн забрались ко мне на колени и крепко обхватили меня.

Я дала Читаху покричать, а потом подошла к нему. Он смотрел на меня в полном замешательстве, напуганный внезапным проявлением силы с моей стороны. С того самого момента, как он появился у нас, он получал от меня только тепло и ласку, которых был, вероятно, полностью лишен после потери матери. И теперь, когда весь мир, казалось, отвернулся от него, он больше всего нуждался в успокоении и утешении.

Я присела на корточки перед Читахом и протянула к нему руки. Противоречивые чувства боролись в нем и отражались на его лице. Ударю ли я его снова или окажу поддержку, в которой он так остро нуждается? Чем сильнее возрастала его нерешительность, тем больше усиливалось желание получить утешение. Я приблизилась и прикоснулась к его голове. В ответ на это Читах бросился и крепко прижался ко мне. Я тоже обняла его и стала ласково разговаривать с ним. Так я впервые взяла его на руки. Потом я отнесла его к столу, где дала всем шимпанзе еще бананов. Читах сидел у меня на коленях и, миролюбиво настроенный, учащенно дышал.

В этот день были посеяны семена той глубокой привязанности и доверия, которыми позже характеризовались наши отношения.

Через три дня я, как обычно, привела Энн и Уильяма поиграть с Читахом и оставила их в резервате на ночь. Они отчаянно протестовали, когда я укладывала их спать в такой непривычной обстановке. Мне удалось ускользнуть от них уже в полной темноте. Не знаю, кто в тот вечер был больше расстроен – Уильям, Энн или я. Рано утром я не менее осторожно, чем накануне вечером, проникла в питомник. К моему великому удовольствию, троица была поглощена игрой. Даже серьезная маленькая Энн принимала участие в такой шумной свалке, какой мне давно уже не приходилось наблюдать. Энн перепачкалась, в шерстке ее застряли клочья травы и опавшие листья, но было видно, что она получает от игры огромное удовольствие.

Несмотря на все достоинства нового загона, мы все-таки считали, что обезьянам тяжело будет проводить там безвылазно целый день. Поэтому я взяла за правило каждое утро выводить всех троих шимпанзе на прогулку по основной территории резервата. Обычно это путешествие занимало у нас не меньше трех-четырех часов. Из обезьянника я выносила Энн и Уильяма на руках, а Читах шел за нами. Во время прогулки обезьяны могли делать все, что им вздумается: лазать по деревьям, играть, кормиться и отдыхать. Я никогда не волновалась, что кто-нибудь из них потеряется: стоило мне на минуту отойти от того места, где они играли, как все трое тотчас бросались следом, цеплялись за меня и карабкались на руки. Каждый день я приводила обезьян на новое место. Вначале я брала с собой небольшую корзинку с фруктами и водой для питья, но вскоре отказалась от этого и направила свои усилия на то, чтобы научить шимпанзе самостоятельно отыскивать пищу, которая в изобилии росла вокруг.

В этих экскурсиях нас часто сопровождала антилопа Бэмби. Она то и дело останавливалась пощипать какую-нибудь зелень – листья, цветки или траву, а потом догоняла нас легкими скачками. Бэмби вся отдавалась игре с шимпанзе – расставляла свои изящные длинные ножки и тыкалась мордочкой в грудь обезьяне, потом шаловливо отступала в сторону и начинала носиться вокруг в радостном, возбужденном настроении. Энн и особенно Уильям любили хватать ее за уши, неожиданно запрыгивать на нее и соскальзывать по ее крупу. Любая другая антилопа из тех, которых я знала, пришла бы в ужас от подобного обращения, но Бэмби переносила его, не моргнув глазом. Ей было так хорошо в компании шимпанзе, что она нередко ложилась рядом с ними отдыхать и позволяла Энн облокотиться на нее и обнять за шею маленькими волосатыми руками.

Однажды утром я возвращалась после очередной экскурсии, как вдруг услышала, что меня зовут. Повернувшись на голос, я увидела возле клетки, в которой жил Альберт, группу служащих резервата вместе с отцом. Неужели нашелся Альберт? Сгорая от нетерпения, я поспешила к ним.

Пол клетки был густо застелен чистой соломой, а в самом центре ее лежал маленький, и по-видимому очень больной, детеныш шимпанзе. Он лежал на боку, и мне не сразу удалось понять причину его страданий. Повернутая ко мне часть лица выглядела осунувшейся и болезненной, желтоватого оттенка, а глаз был отчетливо сужен к внешнему краю, В нем было что-то восточное, и я решила назвать его Вонгом.

Отец рассказал, что его обнаружили и конфисковали полицейские в Банжуле. Помимо всего прочего, на щеке у него была ужасная язва. Меня поразило, что отец, вообще не поддававшийся пессимизму, добавил, что, по его мнению, надежды на выздоровление шимпанзе нет. В этот момент черная фигурка на соломе зашевелилась и, с трудом расправив костлявые конечности, приняла сидячее положение. Впервые увидев левую половину лица шимпанзе, я с отчаянием поняла, что имел в виду отец. Вся щека Вонга была изъедена язвами, обнажавшими зубы и десны. Вскоре приехал ветеринарный врач. Он пришел в ужас, когда осмотрел Вонга, и сказал, что не надеется его спасти. Но мы все-таки решили полечить его несколько дней и посмотреть, что из этого получится.

Два следующих дня я провела в домике Вонга, пытаясь пробудить в нем хоть какой-нибудь интерес к жизни. Я подолгу перебирала его шерстку, как это делала бы, наверное, его мать; предлагала ему бананы и другую мягкую пищу. Но еда для Вонга была не только болезненной, но и бесполезной – большая часть пищи вываливалась через раны в щеке.

Бедный Вонг! Надо ли удивляться, что он выглядел таким беспомощным и жалким. Иногда я чувствовала, что он начинает доверять мне, но тут как раз наступало время делать ему уколы и промывать изуродованную мордашку. Это причиняло ему мучительную боль, и он наверняка считал меня предательницей. Большую часть дня он отрешенно и неподвижно лежал на подстилке из соломы, не обращая на меня никакого внимания. Он не спал, а смотрел через опухшие веки на растущие за клеткой деревья. Выражение его каштановых глаз было до крайности печальным. Вонг умер на вторую свою ночь в Абуко. Когда я вошла к нему утром, он лежал, протянув вперед тоненькие ручки, как будто хотел в последний раз обнять кого-то.