Текст книги "Анна и французский поцелуй (ЛП)"
Автор книги: Стефани Перкинс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Глава 7
Тусовщики оставили общежитие. Я обновляю свой веб-сайт и жую (точнее пытаюсь) закуски из торгового автомата: батончик баунти, который на вкус ни чем не отличается от маундс, и пакетик чёрствого мадлен, печенья в форме ракушки, от которого хочется пить. Вместе они подняли уровень сахара в моей крови до рабочего состояния.
Так как у меня нет новых фильмов на рецензии для «Киноманки» (я отрезана от самого хорошего, чистого и чудесного, что есть в Америке – кинематографа), я вожусь с планом сайта. Создаю новый баннер. Редактирую старый обзор. Вечером Бридж присылает электронку:
Вчера вечером ходила в кино с Мэттом и Черри М (мот мишурной). И угадай что? Тоф спросил о тебе!!! Я ответила, что у тебя всё хорошо, но ты С НЕТЕРПЕНИЕМ ждёшь каникул в декабре. Думаю, он понял намёк. Мы с минуту поговорили о его группе (всё ещё никаких выступлений, конечно), но Мэтт всё время корчил гримасы, так что пришлось уйти. Ты же знаешь, какого он мнения о Тофе. О! И Черри попыталась уговорить нас пойти на последнюю слезовыжималку твоего отца. Я ЗНАЮ.
Поганка, возвращайся домой.
Бридж
Мишурной. Эффектно привлекательный, но дешёвый или неискренний. Да! Это про Черри. Я только надеюсь, что Бридж не сильно навязывалась, несмотря на моё желание получить письмо от Тофа. И не могу поверить, что Мэтт все ещё так странно себя ведёт, хотя мы больше не встречаемся. Тоф всем нравится. Ну, иногда он раздражает менеджеров, но потому что склонен забывать рабочий график, а затем сообщать по телефону, что заболел.
Я перечитываю письмо, надеясь на появление слов: «Тоф говорит, что безумно любит тебя и будет ждать целую вечность». Размечталась.
Просматриваю любимую доску объявлений, чтобы узнать мнение народа о новом фильме отца. Рецензии на «Решение» не особо радужные, хотя фильм гребёт деньги лопатой. Один постоянный пользователь, clockworkorange88, написал: «Фильм отсосал… грязные яйца. Будто я пробежал в июле милю в кожаных штанах».
Звучит правдиво.
Через какое-то время я начинаю скучать и забиваю в поиск «Как Вода для шоколада». Хочу удостовериться, что всё прочитала перед написанием эссе. Конечно, у меня не две недели, но ещё достаточно времени. К примеру, вся ночь.
Бла-бла-бла. Ничего интересного. И только я собираюсь перепроверить электронку, как на глаза попадается следующие строчки:
На протяжении всего романа жар выступает символом сексуального желания. Тита контролирует огонь на кухне, но огонь в её теле – сила чувств и разрушений.
– Анна? – Кто-то стучит в дверь, и я подпрыгиваю на месте.
Нет. Не кто-то. Сент-Клер.
На мне поношенная футболка с жёлто-коричневым логотипом коровы и ярко-розовые фланелевые пижамные штаны с рисунком в виде гигантской клубнички. Никакого лифчика.
– Анна, я знаю, что ты здесь. У тебя свет горит.
– Подожди минутку! – кричу я. – Я сейчас.
Хватаю чёрную толстовку и застёгиваю её до морды коровы прежде, чем резко дёрнуть дверь.
– Привет-прости-за-ожидание. Заходи.
Распахиваю дверь, но Сент-Клер замирает на секунду, просто уставившись на меня. Не могу прочитать выражение его лица. Затем оно расплывается в озорной улыбке, и он заходит внутрь.
– Милая клубничка.
– Заткнись.
– Нет, правда. Очень симпатичная.
И хоть под этим «мило» он не имеет в виду «я хочу бросить свою девушку и начать встречаться с тобой», во мне вспыхивает искра. «Сила чувств и разрушения», так хорошо знакомая Тите де ла Гарза. Сент-Клер стоит в центре моей комнаты и начинает чесать затылок, футболка задирается на одной стороне, выставляя часть голого живота.
Вших! В моем сердце загорается огонь.
– У тебя так... э... чисто, – отмечает Сент-Клер.
Ш-ш-ш. Огонь погашен.
– Правда?
Знаю, у меня опрятная комната, но я ещё даже не купила хорошее средство для мытья окон. Кто бы ни чистил моё окно последним, он не имел ни малейшего понятия о существовании чистящего средства «Виндекс». Нужно только распылять немного за раз. Большинство людей распыляет слишком много, и раствор затекает в углы, которые потом трудно высушить, не оставляя полос или ворсинок…
– Ага. Аж мурашки по коже.
Сент-Клер оглядывает комнату, беря вещи и рассматривая их, как я у Мередит. Он пристально изучает коллекцию бананов и статуэток слонов, выстроенных в ряд на комоде. Берет стеклянного слоника и морщит лоб.
– Это моё прозвище.
– Слон? – Он качает головой. – Прости, я не врубился.
– Анна Олифант. Банановый Слон. Моя подруга собирает их для меня, а я собираю игрушечные мосты и бутерброды для неё. Её имя – Бриджет Сондервик, – добавляю я.
Сент-Клер ставит слона на место и подходит к столу.
– Значит, все могут величать тебя слоном?
– Банановым Слоном. И нет. Определённо нет.
– Прости. Но не за слона.
– Что? Почему?
– Ты поправляешь всё, чего я касаюсь. – Он кивает на мои руки, которые поправляют слона. – Невежливо с моей стороны вот так заходить и трогать твои вещи.
– О, всё нормально, – тараторю я, отпуская фигурку. – У меня можешь касаться всего, что хочешь.
Сент-Клер замирает. Его лицо принимает забавный вид прежде, чем я осознаю, что только что ляпнула. Я имела в виду совсем другое.
Не то чтобы я против…
Но мне нравится Тоф, а у Сент-Клера есть девушка. И даже если бы всё было по-иному, ещё есть Мер. Я никогда не отобью у неё парня, после того как она была так добра со мной в первый день. И во второй. И во все дни на этой неделе.
Кроме того, Сент-Клер просто привлекательный парень. Зачем гнать волну? Улицы Европы ведь кишат красавчиками, правильно? Ухоженными парнями с аккуратными стрижками и в элегантных пальто. Не то чтобы я нашла даже отдалённо такого же красивого как месье Этьен Сент-Клер, но всё же.
Он отворачивает от меня лицо. Это моё воображение или он смутился? Но почему он смутился? Это у меня идиотская улыбка.
– Это твой парень?
Он указывает на обои моего ноутбука – дружескую фотографию с коллегами. Мы её сделали перед полуночной премьерой экранизации одного фэнтезийного романа. Большинство из нас были одеты как эльфы или волшебники.
– Который с закрытыми глазами?
– ЧЕГО?
Он думает, что я встречаюсь с парнем а-ля Геркулес?
Геркулес – помощник управляющего. Он на десять лет меня старше, и, да, это его настоящее имя. Но он весьма мил, настоящий гуру японских ужастиков, и забирает волосы в конский хвост.
Конский хвост.
– Анна, я шучу. Этот. С бакенбардами. – Он указывает на Тофа, причину, по которой я так люблю эту фотографию. Наши головы повёрнуты друг другу, и мы заговорщески улыбаемся, как будто разделили личную шутку.
– О. М-м-м... нет. Не совсем. То есть, Тоф почти мой парень. Я уехала прежде... – затихаю от смущения, – прежде чем начались серьёзные отношения.
Сент-Клер не отвечает. После неловкого молчания он прячет руки в карманы и раскачивается на пятках.
– Предусмотрели всё.
– Что?
Я поражена.
– Ту пурвар.
Он указывает подбородком на подушку на моей кровати. Слова вышиты над изображением единорога. Это подарок моих бабушки и дедушки, девиз и герб клана Олифант. Давным-давно мой дедушка переехал в Америку, чтобы жениться на бабушке, но он все ещё предан Шотландии. Он всегда покупает нам с Шонни вещи в цвете фамильного пледа (сине-зелёный фон с чёрными и белыми линиями). Например, моё покрывало.
– Да, я знаю, что это значит. Но откуда ты узнал?
– Ту пурвар. Это на французском.
Превосходно. Девиз клана Олифант, который сверлил мою голову с самого младенчества, оказывается, написан на ФРАНЦУЗСКОМ, а я даже не знала. Спасибо, дедушка. Как будто я уже не похожа на идиотку. Но откуда мне знать, что шотландский девиз будет на французском? Я думала, шотландцы ненавидели Францию. Или это были англичане?
Блин, не знаю. Я всегда считала, что он на латыни или другом мёртвом языке.
– Твой брат?
Сент-Клер указывает на единственную фотографию, которую я повесила над кроватью. Шонни улыбается на камеру и указывает на одну из черепах, которые тянут шею и угрожают оттяпать палец. Мама проводит исследование на тему репродуктивных привычек каймановых черепах и посещает их выводок на реке Чаттахучи несколько раз в месяц. Мой брат любит ходить с нею, в то время как я предпочитаю безопасность нашего дома. Каймановые черепахи – противные.
– Да. Это Шон.
– Маленький ирландец в семье с шотландскими одеялами.
Я улыбаюсь.
– Это больная тема. Мама влюбилась в имя, но дедушка – отец моего отца – фактически хватил Кондратия, когда он услышал эту новость. Он-то болел за Малкольма, Эвана или Дугала.
Сент-Клер смеётся.
– Сколько ему?
– Семь. Уже во втором.
– У вас большая разница в возрасте.
– Либо он был ребёнком по залёту, либо последней попыткой спасти брак. Мне никогда не хватало дерзости спросить, что именно.
Ничего себе. Не могу поверить, что вот так это выболтала.
Сент-Клер садится на край кровати.
– Твои родители разведены?
Я зависаю над стулом, потому что не могу сесть рядом с Сент-Клером на кровати. Возможно, когда я привыкну к его присутствию, то смогу совершить «подвиг». Но не сейчас.
– Да. Папа ушёл через шесть месяцев после рождения Шона.
– Мне жаль. – И я могу судить, что это действительно так. – Мои живут раздельно.
Дрожу и прячу ладони под мышками.
– Тогда мне тоже жаль. Такое врагу не пожелаешь.
– Всё нормально. Мой отец – ублюдок.
– Мой тоже. То есть, очевидно, что это так, если он бросил нас, когда Шонни был ещё младенцем. А он бросил. Также по его вине я застряла здесь. В Париже.
– Я знаю.
Откуда?
– Мер сказала. Но гарантирую, мой отец куда хуже. К сожалению, он в Париже, в то время как мама одна, за тысячу миль отсюда.
– Твой папа живёт здесь?
Я удивлена. Знаю, что его папа француз, но не могу представить, чтобы родитель отправил своё чадо в школу-интернат, когда они живут в одном городе. Это бессмысленно.
– Он владеет картинной галереей в городе и ещё одной в Лондоне. Всё своё время он тратит на них.
– Как часто ты его видишь?
– Никогда, да и я сам стараюсь с ним не встречаться.
Сент-Клер становится угрюмым, и тут до меня доходит, что я понятия не имею, зачем он пришёл, так что я прямо спрашиваю его об этом.
– Я разве не сказал? – выпрямляется он. – О! Ясно. Я прекрасно понимаю, что если кто-нибудь не придёт и фактически не вытащит тебя отсюда, ты сама на улицу никогда не выйдешь. Так что мы идём гулять.
В животе взбалтывается странная смесь бабочек и пузырьков.
– Сегодня?
– Сегодня.
– Ясно. – Я делаю паузу. – А Элли?
Сент-Клер падает на кровать.
– Планы сорвались, – отвечает он, так неопределённо жестикулируя рукой, что я не решаюсь расспрашивать дальше.
Указываю на пижаму.
– Я не одета.
– Да ладно, Анна. Неужели ты снова хочешь проходить через старое?
Одариваю его подозрительным взглядом, и мне в голову прилетает подушка с единорогом. Кидаю её обратно, и Сент-Клер усмехается, спрыгивает с кровати и бьёт с полной силой. Я пытаюсь схватить её, но безуспешно. Достав меня ещё два раза, Сент-Клер позволяет отобрать «оружие». Он сгибается пополам от смеха, и я бью его по спине. Он пытается отобрать подушку, но я не сдаюсь, и мы тянем её на себя, пока он не отпускает. Я падаю на кровать. Голова кружится, на лице выступил пот.
Сент-Клер плюхается около меня, едва переводя дух. Он лежит настолько близко, что его волосы щекочут мою щёку. Наши ладони почти соприкасаются. Почти. Я пытаюсь выдохнуть, но больше не знаю, как дышать. И затем я вспоминаю, что не надела лифчик…и во мне просыпается параноик.
– Хорошо, – задыхается Сент-Клер. – Вот – вздох, вздох – план.
Я не хочу испытывать к нему чувств. Не желаю всё усложнять. Я хочу быть ему лишь другом, а не ещё одной глупой девчонкой и питать несбыточные надежды. Заставляю себя встать. Мои волосы торчат во все стороны после боя, так что я беру резинку с комода, чтобы убрать их в хвост.
– Надень нормальные штаны. И я покажу тебе Париж.
– Вот так? Таков план?
– Типа того.
– Ничего себе. «Типа того». До чего мы докатились.
Сент-Клер бурчит и бросает в меня подушку. Раздаётся телефонный звонок. Наверное, мама; на этой неделе она звонила каждый вечер. Я хватаю сотовый со стола и собираюсь сбросить звонок, как высвечивается имя. Сердце останавливается.
Тоф.
Глава 8
– Надеюсь, ты не забываешь носить берет, – приветствует меня Тоф.
Я уже смеюсь. Он позвонил! Тоф позвонил!
– Ещё нет. – Я меряю шагами свою комнатушку. – Если хочешь, я и тебе привезу. Вышьешь инициалы и будешь носить вместо бейджа.
– Введу берет в моду, – с усмешкой в голосе произносит он.
– Берет никто не может ввести в моду. Даже ты.
Сент-Клер всё ещё лежит на моей кровати. Он подпёр голову рукой, чтобы наблюдать за мной. Я улыбаюсь и указываю на картинку в ноутбуке. «Тоф» беззвучно произношу я.
Сент-Клер качает головой.
«Бакенбарды».
Ах, он беззвучно шепчет мне в ответ.
– Вчера приходила твоя сестра.
Тоф всегда говорит о Бридж как о моей сестре. Мы одного роста и стройного телосложения, и волосы у нас длинные, прямые как палки, только Бридж блондинка, а я русая. И так как мы всегда вместе, то говорим одинаково. Хотя Бридж использует слова подлиннее. И её ладони огрубели от игры на барабанах. И у меня щёлочка между зубами, а у неё скобы. Другими словами, она похожа на меня, но симпатичнее, умнее и талантливее.
– Я не знал, что она барабанщица, – удивляется Тоф. – А она хороша?
– Лучшая в своём деле.
– Ты так говоришь, потому что она твоя подруга, или она действительно ничего?
– Она лучшая, – повторяю я и краем глаза отмечаю, что Сент-Клер разглядывает часы на комоде.
– Мой барабанщик оставил судно. Думаешь, она заинтересуется?
Прошлым летом Тоф создал панк-группу «Ужасы по дешёвке». С тех пор коллектив пережил большую текучку и ссоры из-за песен, вот только настоящих выступлений не было. А плохо. Уверена, Тоф хорош с гитарой в руках.
– Честно, думаю, она согласится. Придурочный учитель по музыке не назначил её лидером секции, и ей нужно выпустить пар.
Диктую номер. Тоф его повторяет, а Сент-Клер указывает на воображаемые наручные часы. Сейчас только девять, так что я не понимаю, чего он так спешит. Даже я знаю, что в такое время вечер в Париже только начинается.
Он громко откашливается.
– Эй, прости. Мне нужно идти, – говорю я.
– Ты не одна?
– М-м-м, да. С другом. Мы сегодня вместе гуляем.
Ту-дум.
– С другом?
– Он просто друг. – Поворачиваюсь спиной к Сент-Клеру. – У него есть девушка.
Зажмуриваюсь. Надо ли было это говорить?
– Значит, ты не забыла о нас? Я имею в виду... – он осекается, – Нас, здесь, в Атланте? Ты не променяла нас на какого-то француза и вернёшься?
Моё сердце поет от радости.
– Конечно, нет. Я вернусь на Рождество.
– Хорошо. Хорошо, Аннабель Ли[20]20
Героиня поэмы Эдгара Аллана По. Рассказчик, который влюбляется в Аннабель Ли ещё в юности, любит её с такой силой, что даже ангелы начинают завидовать. Любовь к ней не умирает даже после её смерти.
[Закрыть]. Так или иначе, меня ждёт работа. Кажется, Геркулес злится, что я не закрыл дверь. Чао.
– Вообще то, – говорю я, – Оревуар.
– Неважно.
Он смеётся, и мы вешаем трубку.
Сент-Клер встаёт с кровати.
– Ревнивый бойфренд?
– Я же говорила. Он мне не бойфренд.
– Но он тебе нравится.
Краснею.
– Признаю... да.
Лицо Сент-Клера непроницаемо. Возможно, он раздражён.
Он кивает на дверь.
– Ты всё ещё хочешь выйти?
– Что? – Я смущена. – Да, конечно. Только я сначала переоденусь.
И я выпроваживаю Сент-Клера из комнаты.
***
Пять минут спустя мы идём на север. Я надела любимую рубашку, милую поношенку, подчёркивающую тело в нужных местах, джинсы и чёрные парусиновые кроссовки. Я знаю, что кроссовки это не очень-то по-французски – надо было выбрать остроносые ботинки или высоченные каблуки – но, по крайней мере, они не белые. А о белых кроссовках говорят правду. Их носят только американские туристы; эти большие уродливые бутсы созданы для того, чтобы косить траву или красить дом.
Ночь чудесна. Париж переливается жёлто-зелено-оранжевыми огнями. Тёплый воздух разносит весёлую болтовню прохожих и звон бокалов в ресторанах. Сент-Клер оживляет прогулку и описывает самые ужасные подробности биографии Распутина, которую он закончил сегодня днём.
– И вот на обеде другие русские дают ему дозу цианида, которая способна уложить пять взрослых мужчин, и что? Ничего не происходит, поэтому запасной план – ему стреляют в спину с револьвера. Но он все равно жив. Фактически, у Распутина хватает сил, чтобы попытаться задушить убийцу, и в него стреляют ещё три раза. И ему все ещё хватает сил встать! Поэтому его бьют до кровавого месива, заворачивают в простыню и бросают в ледяную реку. Но ты только послушай…
Его глаза сияют. Такой же взгляд я вижу, когда мама рассказывает о черепахах, а Бридж – о тарелках.
– Во время вскрытия обнаружили, что фактической причиной смерти стала гипотермия. Его убила река! Не яд, пули или кулаки, а мать-природа. Так ещё и руки его были заморожены в вертикальном положении, а значит он пытался выбраться из-подо льда.
– Что? Нет...
Перед табличкой магазина с выгравированными золотыми буквами фотографируются немецкие туристы. Мы быстро пробегаем мимо, чтобы не испортить кадр.
– Но это ещё не всё, – продолжает Сент-Клер. – Когда его тело кремировали, он сел. Нет, правда! Видимо, товарищ, который готовил тело, забыл разрезать сухожилия, и они сжались, когда труп загорелся…
Я одобрительно киваю.
– Гадость, но круто. Продолжай.
– …тело и ноги согнулись, но всё же… – Сент-Клер торжествующе улыбается, – Все сошли с ума, когда это увидели[21]21
Несмотря на то, что Сент-Клер приводит много спорных фактов связанных со смертью Распутина, труп Распутина действительно был сожжен после Февральской революции.
[Закрыть].
– И кто утверждает, что история скучная?
Я улыбаюсь в ответ, и всё прекрасно. Почти. Поскольку в этот момент мы пересекаем порог США, и теперь я дальше от школы, чем когда-либо. Моя улыбка дрожит, и я возвращаюсь к своему естественному состоянию, нервозному и странному.
– Знаешь что, спасибо. Остальные всегда перебивают меня прежде… – Он замечает изменение в моем поведении и останавливается. – С тобой всё хорошо?
– Нормально.
– Да? Тебя когда-нибудь говорили, что ты ужасная лгунья? Ужасная. Худшая из всех.
– Просто… – я колеблюсь из-за смущения.
– Да-а-а?
– Париж такой... чужой. – Я борюсь за правильное слово. – Пугающий.
– Неа, – тут же отмахивается Сент-Клер.
– Тебе легко говорить.
Мы обходим величественного джентльмена, который наклонился взять на руки свою собачку, бассет-хаунда с отвисшим животом. Дедушка предупредил меня, что на тротуарах Парижа полно собачьих «мин», но до сих пор они мне не попадались.
– Ты знаком с Парижем всю свою жизнь, – продолжаю я. – Свободно говоришь на французском, одеваешься как европеец...
– Что, прости?
– Ну, ты знаешь. Хорошая одежда, хорошая обувь.
Он поднимает левую ногу, обутую во что-то потёртое и громоздкое.
– Типо этого?
– Ну, нет. Но ты не ходишь в кроссовках. А я белая ворона. Не говорю на французском языке, боюсь метро и должна, вероятно, ходить на каблуках, но я ненавижу каблуки…
– Я рад, что ты не ходишь на каблуках, – прерывает меня Сент-Клер. – Тогда ты была бы выше меня.
– А я и так выше.
– Едва.
– Пожалуйста. У нас три дюйма разницы. И ты в ботинках.
Он толкает меня плечом, и я выдавливаю из себя улыбку.
– Расслабься, – говорит он. – Ты со мной. Я фактически француз.
– Ты англичанин.
Он усмехается.
– Я американец.
– Американец с английским акцентом. Двойной повод для французской ненависти?
Сент-Клер закатывает глаза.
– Прекрати слушать стереотипы и начни формировать свои собственные мнения.
– Я не стереотипирую.
– Правда? Тогда, пожалуйста, просвети меня. – Он указывает на ноги девочки, идущей перед нами. Она треплется на французском по сотовому. – Что это на ней?
– Кроссовки, – бормочу я.
– Как интересно. А те джентльмены на той стороне тротуара. Может, объяснишь, что это у левого? Что за специфические изобретения привязаны к его ногам?
Естественно, кроссовки.
– Но, эй! Видишь того парня? – Я киваю на мужчину в джинсовых шортах и футболке с надписью «Будвайзер». – Только мне очевидно?
Сент-Клер искоса смотрит на незнакомца.
– Очевидно, что? Облысение? Избыточный вес? Отсутствие вкуса?
– Он американец.
Сент-Клер мелодраматически вздыхает.
– Честно, Анна. Ты должна это перебороть.
– Я просто не хочу никого оскорблять. Я слышала, французы очень обидчивые.
– Сейчас ты никого не оскорбляешь, кроме меня.
– Что насчёт неё?
Я указываю на женщину средних лет в шортах хаки, с фотоаппаратом на поясе и в трикотажном топе со звёздами и полосами. Она отчаянно спорит с мужчиной в панаме. Вероятно, с мужем.
– Абсолютно оскорбительно.
– Разве я не настолько же бросаюсь в глаза?
– Учитывая, что на ней американский флаг, я рискну ответить нет. – Он кусает большой ноготь. – Послушай. Кажется, я знаю, как решить твою проблему, но ты должна подождать. Просто обещай, что больше не будешь просить меня сравнить тебя с пятидесятилетними женщинами, и я обо всем позабочусь.
– Как? С чем? С французским паспортом?
Он фыркает.
– Я не говорил, что сделаю тебя француженкой. – Я открываю рот, чтобы заспорить, но он не даёт мне вставит и слова. – По рукам?
– По рукам, – отвечаю я, чувствуя неловкость. Не люблю сюрпризы. – Но сюрпризу лучше быть хорошим.
– О, он хороший.
И Сент-Клер делает такой самодовольный вид, что так и тянет сказать колкость, но тут я понимаю, что больше не вижу нашу школу.
Не могу поверить. Он полностью отвлёк меня.
Целую минуту я жду проявления болезных симптомов, но вместо них ноги готовы пуститься в пляс, а в животе трепещут бабочки. Я наконец-то рада, что вышла!
– Так куда мы идём? – Я не могу сдержать энтузиазма. – К Сене? Я знаю, она где-то рядом. Будем сидеть на берегу реки?
– Не скажу. Продолжай идти.
Я молчу. Да что со мной? Второй раз за минуту я позволяю ему держать себя в неизвестности.
– Только сначала взгляни на это.
Он хватает мою руку и тянет через улицу. Сердитый скутер клаксует нам вслед, и я смеюсь.
– Постой, что…
И тут у меня перехватывает дыхание.
Мы стоим перед собором. Нет, соборищем! Четыре толстые колонны удерживают готический фасад с внушительными статуями, окнами-розетками и причудливой резьбой. Тоненькая колокольня простирается вверх, в чернильную черноту ночного неба.
– Что это? – шепчу я. – Это известное здание? Я должна его знать?
– Это моя церковь.
– Ты ходишь сюда?
Я удивлена. Сент-Клер не кажется религиозным.
– Нет.
Он кивает на каменную табличку.
– Сент-Этьен-дю-Мон. Эй! Святой Этьенн.
Он улыбается.
– Я всегда считал его немножко своим. Мама приводила меня сюда, когда я был маленьким. Мы брали корзинку для пикника и ели прямо на ступенях. Иногда она брала альбом и рисовала голубей и такси.
– Твоя мать – художница?
– Нет, живописец. Её работа висит в нью-йоркском Музее современного искусства.
Он, кажется, горд, и я вспоминаю слова Мередит про то, что Сент-Клер восхищается Джошем, так как тот очень хорошо рисует. И отец Сент-Клера владеет двумя картинными галереями. И Сент-Клер взял рисование в этом семестре. Я интересуюсь, художник ли он.
Он пожимает плечами.
– Не совсем. Я мечтал бы им быть. Мама не передала мне талант, только художественное чутье. Джош намного лучше. Даже Рашми.
– Ты с нею в хороших отношениях? Со своей матерью?
– Я люблю мамулю, – произносит он с лёгкостью, без следа подросткового смущения.
Мы стоим перед двойными дверями собора и задираем головы всё выше, выше и выше. Я представляю собственную маму, как по вечерам она заносит данные о каймановых черепахах в наш домашний компьютер. Только сейчас в Атланте не ночь. Возможно, она в бакалее. Направляется на реку Чаттахучи. Смотрит «Империя наносит ответный удар» вместе с Шоном. Я понятия не имею, что она делает, и это меня беспокоит.
Наконец Сент-Клер нарушает тишину.
– Идём. Ты ещё столького не видела.
Чем дальше мы идём, тем многолюднее становится Париж. Сент-Клер рассказывает о своей маме, как она готовит блины с шоколадом на обед и кастрюлю пасты с тунцом на завтрак. Как она выкрасила все комнаты квартиры в разные цвета радуги. Как собирает весь почтовый мусор, где неправильно написано её имя. Он ничего не говорит об отце.
Мы проходим мимо ещё одного огромного здания, напоминающего руины средневекового замка.
– Боже, здесь всюду история, – восхищаюсь я. – Что это за место? Мы можем войти?
– Это музей, и конечно. Но не сегодня. Думаю, он закрыт.
– О. Да, конечно.
Я пытаюсь не показать разочарования.
Сент-Клер удивлен.
– Ты прожила здесь только неделю. У нас всё время в мире, чтобы посетить твой музей.
У нас. По какой-то причине у меня всё сжимается внутри. Сент-Клер и я. Я и Сент-Клер.
Скоро мы входим в район, где туристов больше, чем в нашем. Везде шумные рестораны, магазины и отели. Уличные продавцы кричат на английском: «Кускус! Вам нравится кускус?», а дороги столь узки, что автомобили не могут по ним проехать. Мы выходим на середину улицы и протискиваемся через толпу. Словно на карнавале.
– Где мы?
Как бы мне хотелось не задавать столько вопросов.
– Между рю Сен-Мишель[22]22
Маленькая поправочка: Сен-Мишель – не улица, а бульвар.
[Закрыть] и рю Сен-Жак.
Я бросаю на него вопросительный взгляд.
– Рю означает «улицу». И мы всё ещё в Латинском квартале.
– Всё ещё? Но мы шли…
– Десять? Пятнадцать минут? – дразнит Сент-Клер.
Хм-м-м. Очевидно, лондонцы или парижане, или к кому бы он себя не причислял, не привыкли чувствовать триумф владельца автомобиля. Я скучаю по своей малютке, хоть у неё и барахлит двигатель. И кондиционера нет. И радио сломано. Я делюсь впечатлениями с Сент-Клером, и он улыбается.
– Ты всё равно не смогла бы на ней ездить. Во Франции права выдают только с восемнадцати лет.
– Ты смог бы меня покатать, – парирую я.
– Нет, не смог бы.
– Ты же говорил мне про день рождения! Так и знала, что ты соврал, никто…
– Я другое имел в виду, – смеётся Сент-Клер. – Я не умею водить.
– Серьёзно? – Рот так и расплывается в злодейской усмешке. – Хочешь сказать, что я умею то, чего не умеешь ты?
Сент-Клер усмехается в ответ.
– Шокирующая информация, не правда ли? Но у меня никогда не было повода. Общественный транспорт в Париже, в Сан-Франциско и в Лондоне идеально достаточен.
– Как ты сказал, идеально достаточен?
– Проехали. – Он снова смеётся. – Эй, ты знаешь, почему квартал называют Латинским?
Я поднимаю бровь.
– Несколько столетий назад студенты Сарбонны – он вот там. – Он указывает в нужном направлении. – Это один из самых старинных университетов в мире. В общем, студентов учились и говорили друг с другом на латыни. Так название и прилипло.
Момент ожидания.
– И всё? Конец истории?
– Да. Боже, ты права. Вот галиматья.
Я обхожу ещё одного агрессивного продавца кускуса.
– Галиматья?
– Мусор. Дерьмо. Фигня.
Галиматья. Милое словечко.
Мы поворачиваем за угол и – вот она! – Сена. Огни города колышутся в ряби воды. Я делаю глубокий вдох. Великолепно. Парочки прогуливаются вдоль набережной, продавцы книг раскладывают грязные картонные коробки с книгами в мягкой обложке и старыми журналами. Мужчина с рыжей бородой играет на гитаре и поёт печальную балладу. Мы слушаем его с минуту, и Сент-Клер бросает несколько евро в чехол для гитары.
И затем, мы снова обращаем наше внимание к реке, и я вижу его.
Нотр-Дам.
Конечно, я знаю его по фотографии. Но если Сен-Этьенн – собор, то он ничто, НИЧТО по сравнению с Нотр-Дамом. Здание похоже на большое судно, плывущее вниз по реке. Массивное. Чудовищное. Впечатляющее. Подсветка собора почему-то напоминает мне о «Дисней Уорлд», но этот собор намного волшебнее, чем что-либо выдуманное Уолтом. Зелёные островки виноградных лоз уходят вниз по стенам прямо в воду, завершая сказку.
Медленно выдыхаю:
– Красота.
Сент-Клер наблюдает за мной.
– В жизни не видела ничего подобного.
Я не знаю, что больше сказать.
Мы должны пересечь мост, чтобы добраться до него. Никогда не обращала внимания, что Нотр-Дам стоит на острове. Сент-Клер говорит мне, что мы идём к Лиль де ля Сите, Острову Сите́, и это самый старинный район во всем Париже. Внизу мерцает глубокая зелёная Сена, под мостом скользит длинный, переливающийся разноцветными огнями корабль. Я выглядываю за край.
– Посмотри! Тот парень пьян в хлам. Он сейчас упадёт за бо...
Оглядываюсь и вижу, что Сент-Клер ковыляет по дороге на расстоянии несколько футов от края моста.
Прихожу в секундное замешательство. Затем до меня доходит.
– Что? Ты же не боишься высоты?
Сент-Клер смотрит вперёд, не сводя глаз с освещённого силуэта Нотр-Дам.
– Я просто не могу понять, зачем становится на выступ, когда рядом полным-полно пространства.
– О, так дело в пространстве?
– Забудь об этом, или я устрою опрос о Распутине. Или о спряжении французского глагола.
Перевешиваюсь через перила и делаю вид, что падаю. Сент-Клер бледнеет.
– Нет! Не надо! – Он вытягивает руки, как будто хочет спасти меня, а затем сжимает живот, словно его сейчас вырвет.
– Прости! – Спрыгиваю с выступа. – Прости, я не понимала, что тебе так плохо.
Он машет рукой, чтобы я замолчала. Другая рука все ещё цепляется за взбунтовавшийся живот.
– Прости, – повторяю я через минуту.
– Проехали. – Сент-Клер кажется раздражённым, как будто это я нас торможу. Он указывает на Нотр-Дам. – Я привёл тебя сюда не из-за него.
Что может быть лучше Нотр-Дам?
– Мы не идём внутрь?
– Закрыто. Целая куча времени, чтобы увидеть всё позже, забыла?
Он приводит меня во внутренний двор, и я пользуюсь моментом, чтобы восхититься задним фасадом. Каллипига. Есть что-то лучше, чем Нотр-Дам.
– Здесь, – говорит он.
У нас прекрасный вид на вход – сотни и сотни крошечных фигур, вырезанных на трех колоссальных сводчатых проходах. Статуи похожи на каменные куклы, у каждой отдельное место и уникальный образ.
– Они невероятны, – шепчу я.
– Не там. Здесь.
Он указывает на мои ноги.
Я смотрю вниз и с удивлением обнаруживаю, что стою в середине маленького каменного круга. В центре, непосредственно между моими ногами, красуется медно-красно-бронзовый восьмиугольник со звездой. На камне выгравирована надпись: POINT ZÉRO DES ROUTES DE FRANCE.
– Мадмуазель Олифант. Эта надпись переводится как «Нулевая точка французских дорог». Иными словами, от этой точки отсчитывается протяжённость всех дорог Франции. – Сент-Клер прочищает горло. – Это начало всего.
Я оборачиваюсь. Он улыбается.
– Добро пожаловать в Париж, Анна. Я рад, что ты приехала.
