Текст книги "Тревожные будни"

Автор книги: Стефан Захаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

XXIV

Первое дело Кичиги и Прошки-Черного Туза – налет на ирбитский поезд, закончилось успешно. Правда, задумано оно было сначала примитивно. Кичига просто-напросто предложил поехать на ярмарку, пообжиться там, осмотреться и начать действовать.

– Товаров в ярмарочный Пассаж навезено непересчитанное количество, – похвалялся он. – Но нашего брата, ясно, боятся: цельный отряд милиции отсюда дополнительно откомандировали.

Прохор покровительственно оборвал «атамана»:

– Кому жизнь не мила, пусть тот и торопится на ярмарку... Для меня эта идея незанимательна. Ведь ты сам, отец Кичига, вещал, что туда еще отряд милиции направлен. И попадем мы, как мыши в мышеловку...

И Прохор не торопясь выложил свой контрплан, который тут же у него созрел.

– Ну и орел ты, Прохор Александрович! – воскликнул восхищенный Кичига и покрутил кудлатой головой. – Значит, будем, словно Соловьи-разбойники во времена князя Владимира Святого?.. Боже милостивый! Каких дел мы сподабливаемся...

Однако во время нападения на ирбитский поезд Женька-Кержак чуть не испортил всю игру, стал требовать в коридоре вагона, чтобы Прохор возвратил серьги Ирине Глебовой. Любая заминка могла привести к катастрофе!.. Не задумываясь, Прохор отшвырнул Женьку и кинулся к стоп-крану. Поезд пора уже было останавливать...

Когда возбужденные налетчики мчались через лес в кошевке, которая подобрала их в условленном месте, Прохор рассказал Кичиге (Кичига был кучером – по старости от участия в налете его освободили) о поведении Женьки. Над Женькой по приезде в город состоялся «суд», и он был строго предупрежден, что если еще раз случится похожее, пусть пеняет на себя...

После дележа награбленного бандиты в закрытом кабинете «Пале-Рояля» затеяли грандиозный кутеж. Один только Женька-Кержак сидел хмурый и к спиртному почти не притрагивался. Если бы не Черный Туз, Кичига лишил бы Женьку его доли. Но Прохор, разомлевший от общих похвал, сказал атаману:

– На первый раз, отец Кичига, давай будем великодушными...

Однако Женька сам от всего отказался и попросил лишь серьги Ирины Глебовой. Прохор и Кичига подозрительно переглянулись, но все же серьги взять разрешили.

Во время кутежа кто-то из бандитов, подняв тост за здравие «есаула», предложил совершить новый налет на ирбитский поезд.

– Дурак! – отрезал Прохор. – Ты думаешь, уголовный розыск глупее тебя? Да теперь все ярмарочные поезда с охраной будут.

– Значит, – печально произнес незадачливый бандит, – крышка нашему фарту... Опять, значит, как попало начнем промышлять.

– Эх, сопляки, сопляки! – засмеялся Прохор и повел своими бесцветными, с холодным блеском глазами, – все в наших руках!.. Поняли?

– Поняли! – радостно ответил Гришка-Артист и, схватив гитару, пустился в пляс.

Через несколько дней в общем зале ресторана Прохор обратил внимание на круглолицего подвыпившего человека в модном клетчатом пиджаке и в желтых крагах. Чувствовалось: человек этот чем-то ужасно доволен. Прохор подсел к нему и вскоре уже знал, что фамилия подвыпившего Башкайкин, что в одном горнозаводском поселке у него есть лавка, и в «приподнятом настроении» он сегодня потому, что ожидается в субботу большой барыш. А когда Прохор, между прочим, поинтересовался, откуда барыш, Башкайкин доверительно сообщил, что наконец-то на местном заводе будет нормальная получка. Завод этот, разоренный колчаковцами, стоял на консервации, и жители горнозаводского поселка, чтобы не умереть с голоду, мастерили зажигалки, чинили старые барахляные вещи, занимались огородничеством.

С год назад завод все-таки пустили, но освоить выпуск готовой продукции долго не могли. Поэтому жалованье рабочим выплачивалось с перебоями и не полностью. И вот на прошлой неделе все цеха вдруг загудели и зашумели по-настоящему. Вечером на заводском дворе состоялся торжественный митинг, и администрация пообещала в ближайшую субботу выдать полностью причитавшиеся деньги. А пройдошный лавочник, разведав об этом событии, умчался в город и оптом накупил всяких товаров, чтобы продать их с приличной наценкой...

На следующий день кошевка с бандитами неслась в сторону горнозаводского поселка. Женьки-Кержака в кошевке не было. Сославшись на болезнь, он отказался участвовать в очередном грабеже.

XXV

Визит милиционеров в дом Раздупова не на шутку встревожил и хозяина, и постояльца.

– Ну? – насмешливо-ласково произнес Прохор, опускаясь в качалку, когда Фаддей Владимирович запер двери и вернулся в комнату. Библиотекарь вздрогнул. Он прекрасно понимал, что скрывается за этим тоном.

– Исповедайтесь, милейший! – продолжал Прохор. – Язык-то, надеюсь, вы не проглотили...

И всхлипывающий Фаддей Владимирович, перескакивая с пятого на десятое, рассказал о Юрии, с которым был знаком раньше, и о причине сегодняшнего милицейского посещения.

– Вы, милейший Фаддей Владимирович, глупы, как осел, – горестно усмехнулся Прохор, выслушав исповедь библиотекаря. – И зачем только я связался с вами?..

Но отчитывая Фаддея Владимировича, словно провинившегося мальчишку, Прохор одновременно соображал: врет он или нет. А может, милиционеры нарочно навязались к нему в приятели, чтобы, не вызывая подозрений, проверить дом. Тогда, выходит, дом застукан, и оставаться в нем больше нельзя.

– Вот что, милейший! – строго сказал ротмистр и поднялся с качалки. – Можете своих любимых милиционеров ублажать сколько угодно дурацкими коллекциями, вам это зачтется, не будь я Побирским! Понимаете, о чем идет речь? Не понимаете? Если заикнетесь про меня, все ваши грешки наружу вылезут... А теперь адью! Счастливо оставаться!

Вначале у Прохора даже мелькнула мысль, не прикончить ли старого дурака. Но потом он опомнился. А вдруг милиционеры в самом деле просто интересовались коллекциями?

И Прохор решил действовать по-иному.

– С понедельника, – приказал он Фаддею Владимировичу, – вы после своей службы в библиотеке будете каждодневно приходить в ресторан «Пале-Рояль».

– Я?.. В ресторан? – съежился, как от удара, Фаддей Владимирович. – Зачем?

– Надо! – отрезал Прохор. – Вы, что, не понимаете, – шутки с милицией могут кончиться плохо?.. Вот и посещайте «Пале-Рояль», и садитесь справа, если все в полном порядке, если же не в полном, садитесь слева... Ну, а не будет вас, значит...

– Что значит? – перепугался Фаддей Владимирович.

– Значит, вас арестовали, – спокойно пояснил Прохор.

– Меня?.. Позвольте... За что? – тяжело пробормотал Фаддей Владимирович.

– Не прикидывайтесь комиком! Если сядете слева, я найду способ связаться с вами и все выяснить. Ну, а если окажетесь справа, выпейте, закусите, чтобы быть похожим на нормального клиента, и домой...

– Выпить, закусить... Смею поинтересоваться, где у меня деньги?

– Деньги? – перебил с усмешкой Прохор. – О деньгах, милейший, не беспокойтесь! – и он сунул в руки библиотекаря пачку ассигнаций...

Ресторан «Пале-Рояль» был у Кичиги чем-то вроде штаб-квартиры. Еще до встречи с Прохором его шайка собиралась там в отдельных кабинетах и обсуждала свои дела. Хозяину ресторана было выгодно поддерживать с ними знакомство: расплачивались щедро.

– Прохор Александрович! – тоном обреченного прошептал Фаддей Владимирович. – Может, не надо «Пале-Рояль». Я, должен честно признаться, боюсь...

– Молчать!! – взревел Прохор и брякнул кулаком по столу. – Молчать! Делать, как я сказал.

Через пять минут, не простившись с обалделым библиотекарем, он ушел из его дома.

XXVI

За Лузинским рынком, среди путаных глухих переулков, затаился постоялый двор Аграфены Лукиных. Муж ее, «выбившийся в люди» из конокрадов, умер полгода назад, и его место в сердце пятидесятилетней вдовы занял на правах старинного приятеля Кичига.

В тот воскресный день после вчерашних «трудов праведных» он почивал в чисто прибранной и жарко натопленной спальне под иконой Николая-чудотворца. Этого святого вдова выбрала себе в покровители и всегда зажигала перед его мрачным ликом лампадку...

Проснулся Кичига около семи часов вечера и, повернув над кроватью выключатель, увидел в углу на лавке Прохора.

– Тебя ли, Прохор Александрович, бог принес? – зевая, перекрестил он рот и отхлебнул из стоящего рядом с кроватью ковшика брагу. – Аль хоромы собственные надоели?

– Тю-тю мои хоромы! – свистнул Прохор. – Глупейшая история приключилась...

– Чего там еще? – поперхнулся встревоженный Кичига. – Не томи христа ради!

И когда Прохор по порядку выложил все, что случилось в доме Фаддея Владимировича, Кичига, пожевывая липкую от браги бороду, как-то неуверенно произнес:

– А не рано ли ты, Прохор Александрович, тревожишься?

– Может, и рано, – неопределенно ответил Прохор. – Все возможно...

– И, считаешь, толк сотворится, коли твой нечестивец Раздупов станет в ресторане маячить? И сколь долго?

– Помаячит с полмесяца и достаточно...

– Хвост за собой из милиции не притащит?

– Притащит – нам лучше!

– Нам лучше?! Господь с тобой!..

– Да, да!.. Неужели мы не узнаем, один он или с хвостом? Если с хвостом, тут и гадать нечего... Получится, я умно сделал, что вовремя смотался...

– Кажись, Прохор Александрович, ты прав... Конечно, с божьей помощью надо постараться все выведать.

– То-то, отец Кичига!.. Свободой и жизнью своей я из-за глупости Раздупова рисковать не желаю... Да и твоей тоже...

– А я при чем?

– «Мы спаяны, как два стальных кольца»...

– «Как два стальных кольца»?.. Ты, Прохор Александрович, узоров-то не разводи, мою особь не тронь... Я у Колчака чинов не хватал, в Сибири не разбойничал и ночью нонешней в горнозаводских милиционеров не стрелял... Господь наш милостивый тому свидетель... Чего губки-то кусаешь?.. Отвыкай от этой дурной привычки.

– Пугаешь, что ли, отец Кичига?

– Не пужаю, Прохор Александрович... Сам все понимать обязан.

Прохор и без намеков понимал: главарь здесь Кичига. Но случись провал, отвечать в первую очередь будет он, ротмистр Побирский. Остальные окажутся в тени: никто ведь из членов шайки не ходил в белогвардейских карателях. И Прохору, чтобы новые друзья не выдали его, многое из сегодняшних дел придется взять на себя... «Ну, бес с тобой! – пренебрежительно подумал «есаул». – Если что, я ведь первый смоюсь... А пугать меня не стоит, я не из пугливых...»

И как ни в чем не бывало он обратился к Кичиге:

– Кошевка где, отец Кичига?

– Под сараем стоит, – ответил Кичига, – соломкой я велел ее закидать.

– Прикажи завтра снять кошевку с саней и уничтожить... Службу свою она сослужила.

– Как сослужила, Прохор Александрович?

– Седина у тебя в волосах, а самого простого понять не можешь... Кошевка наша, отец Кичига, уже примечена...

– Выходит, опять, Прохор Александрович, ты прав... Благослови тебя владыко небесный!.. Утром кликну Гришку-Артиста и заставлю кошевку сжечь... А на чем выезжать будем?

– Давай, отец Кичига, в городе поищем работы... В городе, глядишь, ни саней, ни кошевки не потребуется...

В дверь спальни раздался условный стук.

– Кто еще там? – сердито крикнул Кичига. – У нас сурьезный разговор...

– К вам, отец, пожаловали, – приоткрыв одну створку, сладеньким голоском пропела вдова Аграфена. За ее пышной прической с огромным костяным гребнем виднелась подстриженная в скобку шевелюра Женьки-Кержака.

– Глянь-кось! – воскликнул Кичига. – Кого еще нам господь шлет!.. Заходи, Женька, заходи... Будь гостем... А ты, ягода, отсюдова рысью!.. Не для твоих нежных ушей тут беседа...

Женька, не ожидая, очевидно, встретить на постоялом дворе Прохора, растерялся.

– Тебя приглашают али нет? – начиная сердиться, зазывал его Кичига. – Иди, не бойся... Мы, благодаря создателю нашему, не волки, не кусаемся.

Осторожно потянув створку, Женька втиснулся в спальню.

– Садись рядом с Прохором Александровичем, – по-хозяйски дозволил Кичига. – Отдышись... Бражки попробуй...

Но Женька неожиданно брякнулся на колени посреди спальни и мрачно прохрипел:

– Отпустите меня!

– Ну, ну! – удивленно нахмурился Кичига. – Хватит... Ну!..

Однако, Прохор, внимательно глянув на Женьку, остановил Кичигу.

– Погоди, погоди, отец!.. Разреши ему исповедаться... Встань, Женька!..

Поднявшись с пола, Женька почистил коленки и, собравшись с духом, опять прохрипел:

– Отпустите меня!

– Куда? – ничего не понимал Кичига.

– Из ватаги вашей отпустите!.. Не могу я более свою душу губить... Раньше, когда храмы грабили, забавно было... А на людей с умыслом нападать, да еще маски напяливать!.. И зрить, как женщину слабосильную пистолетом бьют...

– Стоп! – вскочил с лавки Прохор. – Болтаешь лишку!..

– Отпустите меня... В Сибирь уеду, в промысловую артелку впишусь... Я же охотник...

– Ты мне, Женька, свой кержацкий крест на верность целовал, – гневно приблизился к нему в накинутом на плечах одеяле Кичига. – Бесстыдный богоотступник!.. Тот, кто крест целовал...

– По-честному прошу, отпустите! – перебил Женька и добавил с едва заметной угрозой: – Не отпустите добром, самолично сбегу.

– Не пужай! – показал ему кулак Кичига.

А когда Женька ушел, он, стуча зубами, допил из ковшика брагу и лишь после этого жалобно спросил у Прохора: – Ну, как?

– Чего «как»? Хороший подарочек преподнес нам твой кержак! Вот он серьги певичке, небось, вернуть изволил. Наверняка те серьги уже в твоем разлюбезном уголовном розыске... А завтра Женька...

– Не поминай змею подколодную! И сам же я его на сердце пригрел!

– Как не поминать? А кто тут, в комнате, сейчас сбежать грозился? Я, что ли? Ну-ка, отвечай, что ты с этой змеей делать намерен?

– Что и ты, Прохор Александрович. Ну, а квартировать покамест здесь будешь. Постоялый двор, что царство Вавилонское, народу всякого много... Никто тебя не признает, никто тебя не окликнет... Аминь!..

XXVII

В горнозаводском поселке бандиты, как выяснилось, не оставили никаких следов; в лавке Башкайкина был проведен самый тщательный осмотр и опрошены все свидетели. Ничего толкового не могли рассказать и жители маленькой лесной деревеньки. Одно было ясно работникам уголовного розыска: из поселка так же, как и после нападения на ирбитский поезд, бандиты умчались в сторону города...

Пока черным маскам везло, но на днях Никифоров наконец-то получил пакет из Сибири. Сибиряки лаконично писали, что по обским городам совсем недавно гастролировала шайка некого Прошки-Офицера. Многие свои преступления эта шайка совершала в черных масках. Самого Прошку-Офицера захватить не удалось, но арестованные сообщники показали, что родом Прошка с Урала, а в годы гражданской войны подвизался там в колчаковских карательных отрядах. Однако никто из них не слышал никогда фамилии главаря. В конце послания прилагались внешние приметы и привычки Прошки, записанные со слов членов разгромленной шайки. В частности, указывалось на то, что он любит покусывать губы...

Феликс знал, что от каждого «малюсенького» дела могут протянуться нити к другому, более значительному. Поэтому он внимательно изучал любые данные и выслушивал все версии, могущие, по его мнению, пролить свет на личность Прошки-Офицера.

В сибирском пакете не указывалось, уроженцем какой местности Урала был главарь шайки. Он мог быть и из Ирбита, и из Камышлова, и из Красноуфимска, и из Тагила, и из самого что ни на есть захолустного уральского села. Прозвище «Офицер» тоже ни о чем не говорило. Но Феликса настораживал один момент: в городе хорошо помнили Прохора Побирского, наследника извозного заведения «Побирский и сын». Этот наследник имел офицерский чин, служил у Колчака и оставил о себе недобрую память. Да и имя Прохор, очевидно, было не так уж распространено в офицерской среде. Поэтому фигура Побирского наиболее реально выступала в этом деле. Согласился с Феликсом и Никифоров. К сожалению, фотография Прохора, которую удалось раздобыть, относилась к годам, когда он еще учился в старших классах местной гимназии. Тем не менее Феликс сделал с нее копию и отправил фельдпочтой в Сибирь. А вдруг арестованные грабители узнают в гимназисте своего бывшего атамана. Под наблюдение в городе срочно были взяты все подозрительные места. Кроме того, по районным отделениям милиции и милицейским постам Феликс разослал депеши: обратить особое внимание на сани с кошевками. Однако никаких дополнительных сведений в уголовный розыск пока не поступало.

«Неужели наши поиски снова зашли в тупик? – думал Феликс, шагая по кабинету. – Но ведь банда наверняка опять к чему-то готовится...»

Сегодня с раннего утра Никифорова вызвали в губернское управление милиции на совещание, помощник его заболел, и Феликс остался за старшего начальника. Перед ним на столе лежал список всех государственных, кооперативных и частных магазинов, лавок и киосков как в самом городе, так и в окрестностях. Частных торговых точек в списке числилось больше, но все это были мелкие предприятия, и обслуживались они самими владельцами.

Черные маски вряд ли осмелились бы напасть на такие солидные магазины, как Уралторг, Пайторг, Текстильторг, где имелась вооруженная охрана и выручка каждый вечер обязательно сдавалась в банк.

Оставались нэпачи, вроде торговца мехами Федора Растегаева, который чуть ли не ежедневно публиковал в газете рекламные объявления. В день закрытия Ирбитской ярмарки Растегаеву удалось по дешевке приобрести целую партию чернобурок и норок, и теперь он усиленно зазывал в свой магазин покупателей. С ним в рекламе соревновались владелец часового киоска Занов, хозяйка бельевого ателье Силина, булочник Иванов.

Правда, многие частные заведения, угодившие в список, на самом деле уже не существовали. Приказали долго жить конфетные лавчонки Моисея Касавина и Багаутдинова, не сумевшие выдержать конкуренции с недавно пущенной кондитерской фабрикой «Красный Октябрь», свернула свое производство и колбасная бывшего чиновника Эполетова, ибо на улице Пушкинской стал действовать государственный колбасный завод; после того как в городе открылся магазин Петроградского объединения «Скороход», вылетел в трубу обувщик Валентин Матвейкин...

«Как же предусмотреть налет черных масок? – продолжал думать Феликс. – Успешно идет торговля мехами у Растегаева... Не крутятся ли они около его магазина?.. Придется взять этот магазин под наблюдение... и немедленно... А что делается за городом?.. Кто из нэпачей процветает там?..»

Размышления Феликса прервал дежуривший сегодня агент первого разряда Елисеев. Из отделения милиции, находившегося неподалеку от вокзала, по телефону сообщили: на рассвете в канаве за Лузинским рынком найден труп неизвестного мужчины...

Через несколько минут Владимиров и Тюленев направились в район вокзала.

XXVIII

– Феликс Янович! – просунулся в дверь кабинета Юрий. – Разрешите войти?.. Тут спрашивают товарища Никифорова, а его нет.

Лицо у Юрия было необычно радостным. Феликс невольно ответил улыбкой. С первого дня работы здесь ему нравился Юрий.

– Кто там спрашивает Никифорова?

– Тут комсомольцы... с Макаровской фабрики пришли! – в каком-то восторженном порыве выпалил Юрий и тихо добавил: – На Макаровской фабрике мы вечер-спайку устраивали. До вас еще...

– Слышал, слышал! Так где же комсомольцы?

– Сейчас позову! Это Вадим и Тамара...

Юрий открыл настежь дверь, и в кабинет неторопливо вошла Тамара, а следом за ней Вадим Почуткин. Он с нескрываемым любопытством оглядел стены кабинета и уставился на Феликса. Молодость инспектора, очевидно, его поразила.

Феликс поднялся и протянул руку:

– Здравствуйте, Тамара и Вадим! Прошу, садитесь!.. Меня зовут Феликс Янович...

– Здравствуйте! – ответил Вадим Почуткин, крепко пожав ему руку.

– Тамара! А вы почему на пороге застыли? – Феликс приветливо посмотрел на девушку, а когда Тамара осторожно села рядом с Почуткиным, спросил: – Как, товарищи комсомольцы, дела на фабрике? – и с лукавой улыбкой добавил: – Макаровской?

– Макаровской! – готовно подтвердили и Почуткин, и Тамара.

– Я ведь здесь, в этом городе, родился, – продолжал Феликс, – с тех пор, как себя помню, фабрика все время была Макаровской. Ну в прошлом это ясно: купцы Макаровы ею владели... А сколько лет минуло с того дня, как произошла Октябрьская революция?

– Шестой год идет! – быстро ответил Почуткин.

– Правильно! Более пяти лет минуло. Так почему же вы свою фабрику зовете Макаровской?

– Бывшей Макаровской, – поправил Почуткин, но видно было, что он озадачен.

– Это дела не меняет, – заметил Феликс.

– А что! – подхватила Тамара. – Феликс Янович прав! – Она сразу поняла суть вопроса, и от ее застенчивости не осталось и следа. – Бывшая или не бывшая! Все одно Макаровская.

– Верно, Тамара, так не годится! – раздумчиво произнес Юрий.

– Какие же вы хозяева фабрики? – продолжал подначивать Феликс. – Странно слышать, как в городе вас называют макаровцами.

– Не будет этого! – твердо заявила Тамара.

– Но нас хоть и кличут старорежимным прозвищем макаровцы, – сказал Почуткин, – всякая шантрапа нас боится. Мы, Феликс Янович, пришли доложить товарищу Никифорову, как наши комсомольцы наводят порядок.

– Ну, давайте, я товарищу Никифорову все передам, – пообещал Феликс.

– Прежде в наших кварталах, – бойко начала Тамара, – один старичок-сторож, дедушка Додя, ночью с чугунной колотушкой бродил...

– А теперь вместе с дедушкой, – досказал Почуткин, – мы, активные штыки, члены специальной комиссии общественного порядка, дежурим, и не только на своей окраине... Это на вечере-спайке так решили. Знаете, как шпана сразу хвосты свои поприжимала!.. Правда, я и Тамара эту неделю в ночную смену работаем, но в следующую и наша очередь подойдет. Вот так! А в стенгазете у нас завелась рубрика «Штыком сатиры!». Под этой рубрикой редакция дает заметки, бичующие пьяниц и хулиганов. Здорово, надо сказать, эти заметки действуют... Общество «Друг детей» создано... Только до чего трудно раскочегаривать беспризорных! Приучать к постоянной крыше, к делу... Ой, трудно! Ведь они как-никак все же уличный народ... А выкорчевывать беспризорщину надо всеми средствами. Правильно тогда на вечере-спайке товарищ Никифоров говорил... Кое о чем спросить вас можно?

– Конечно.

– По городу слух о каких-то черных масках распространяется.

– Которые нападают лишь на богатых, – добавила Тамара.

– Да, бандиты в черных масках действительно появились... Но это обывательские выдумки, что они нападают только на богатых. Они никого не щадят. В железнодорожной больнице лежит пострадавшая от их рук певица Глебова, вовсе не богатая. Около горнозаводского поселка тяжело ранены два милиционера. Один из них вчера умер. Уголовный розыск... ведет...

– Возьмите нас в помощники! – вскочил Почуткин.

– Черные маски – бандиты опасные, – остановил порыв Почуткина Феликс, – тут большой риск. Опытные люди нужны.

– Нас зато множище! Мы же комсомольцы, сознаем необходимость борьбы и риска.

– Не торопитесь, будет нужна помощь, попросим... Хочу привести один пример...

Докончить Феликс не успел: на столе задребезжал старенький телефон.

– Да, это я! – отозвался Феликс в трубку. – Слышу, слышу, товарищ Владимиров! Сию минуту буду.

И, повернув ручку отбоя, он с сожалением произнес:

– Такая уж тут работа, так что придется мне с вами на сегодня проститься. Но я рад, что мы познакомились. Все, что у вас еще не высказано, доскажите товарищу Юрию. Он, кажется, ваш хороший приятель... – с улыбкой закончил Феликс уже в дверях.

– Юрий, приходи к восьми часам вечера в наш клуб в день Восьмого марта, – смущенно проговорила Тамара.

– Приду, обязательно приду! – обрадовался Юрий.

– Конечно, придет! – согласился и Почуткин. – Ведь фабрика – родной дом для Юрия... Да и спайка у нас не на один вечер. Верно?

– Верно! – кивнул Юрий.

Владимиров и Егор Иванович с поручением справились успешно. Когда Феликс пришел в отделение милиции, вся документация, в том числе и акт судебно-медицинской экспертизы, была уже готова. Экспертиза показала, что смерть неизвестного бородатого мужчины последовала от удара в висок каким-то тупым предметом. Ни удостоверения личности, ни других бумаг в карманах убитого не обнаружили. Но в окровавленной шапке, которую позднее отыскал в сугробе, неподалеку от места происшествия, Егор Иванович, за подкладкой оказалось письмо.

– Карманы осмотрели тщательно? – поинтересовался Феликс.

– Газетку рядом стелили, чтобы ни одна мусоринка не исчезла, – заверил Владимиров и добавил с гордостью: – Делали так, как вы, Феликс Янович, нас учили.

– А что предприняли для опознания трупа?

– Думал поначалу спросить владельцев домов вокруг Лузинского рынка. Но вот нашли письмо.

Письмо, написанное четким крупным почерком, было адресовано женщине. В нем сообщалось о каких-то «негодных людях» и их «недостойных поступках». Автор письма каялся, что и сам тоже долгое время находился в «ватаге» этих «негодников», но решил порвать с ними и уехать с Урала. Затем он признавался в любви той женщине, которой писал и которую называл Аринушкой. Упоминал о серьгах, отобранных у нее грабителями.

«Слава Исусу Христу, – говорилось в конце письма, – что сережечки снова у тебя, любимая моя касаточка Аринушка. Знай, что любовь сотворяет чудеса: из охлестыша родит хорошего человека, из лодыря – трудолюбца. Разве только из дураков и закоренелых бандюг с лесной дороги ничего доброго не вылепит...»

И покаявшись еще раз в былых грехах, неизвестный – подписи в письме не было – навсегда прощался с Аринушкой.

– Где труп? – спросил Феликс, быстро прочитав письмо.

– В покойницкой железнодорожной больницы, – ответил Владимиров, набивая табаком трубку. – Главный врач той больницы и проводил экспертизу.

Вечером Феликс докладывал начальнику угрозыска о всех событиях прошедшего дня. Никифоров внимательно слушал, иногда кивал головой. Перед ним на столе лежало письмо к Аринушке.

...Валя-санитарка сразу же узнала недавнего посетителя, принесшего серьги. Записав ее показания, Феликс попросил Егора Ивановича привести Ускова, который продолжал дежурить около палаты своей жены.

Долго и внимательно смотрел он на труп, наконец, развел руками и виновато произнес:

– Не знаю, дорогой товарищ, что и сказать... Разрешите, с вашего позволения, собраться с мыслями.

– Да, конечно, я вас не тороплю, – согласился Феликс.

После некоторого молчания Усков неторопливо заговорил, как бы на ходу припоминая:

– Покойника мы с Ириной могли встречать... вернее, видели лишь в ресторане у нас, то есть... в ресторане «Пале-Рояль»... Я его немножечко запомнил. Думаю, не ошибаюсь.

– Жена ваша по-прежнему в тяжелом состоянии?

– В тяжелом, в тяжелом, – жалобно простонал маленький человечек. – Но Ирина тоже бы узнала покойника. А что с ним произошло?

– Его убили.

– Кто?!

– Пока ищем... Серьги вашей жене возвратил он.

Тут Никифоров прервал доклад Феликса:

– Итак, Феликс Янович, дело о черных масках следует объединить с делом об убийстве этого человека... Так и затвердим. А в ресторане «Пале-Рояль» ты успел побывать?

– Я не только там был, – отрапортовал Феликс, – но по очереди вызывал швейцара, и официанток, и хозяина ресторана в железнодорожную больницу.

Однако все служащие «Пале-Рояля», хотя разговор с каждым велся с глазу на глаз, испуганно шептали:

– Вижу первый раз.

– Не ведаю.

– Клиентов много.

– Не припомню.

А владелец ресторана, услышав про показания Ускова, хмыкнул и величественно сказал:

– После кошмарного нападения на ирбитский поезд у товарища Ускова мозги больные... Лично я ему не верю, обознался, бедняга.

– Ну и как? – опять прервал Феликса Никифоров и забарабанил пальцами по столу.

– Зазубрено, по-моему, все и у швейцара, и у официанток.

– Почему так думаешь?

– Они ничего даже и вспомнить не пытаются. Как попугаи, одни и те же слова выговаривают.

– Возьмем, Феликс Янович, такое предположение: не мог ли сам хозяин их этому научить. Ослушаться хозяина нельзя, выгонит в три шеи из ресторана, ищи тогда работу.

– Он и приказал всем своим молчать?

– Да.

– И пытается вызвать недоверие к Ускову, так? Значит, он как-то связан с этим убийством?

– Ты меня, Феликс Янович, понимаешь с полуслова. Правда, версия моя пока ничем не подкреплена.

– Возможно, швейцар – он побывал в покойницкой первым – все сразу разболтал?

– Предупредить мог и он, и хозяин, и любое третье лицо. А цель? Не связывать личность убитого с «Пале-Роялем». – Никифоров помолчал. – Между прочим, вчитываюсь вот я в письмо... Кажется, сочинял человек грамотный. А ошибку одну грубую допустил. Меня в церковно-приходской школе учили, что «Иисус» пишется через два «и». Тут с одним.

– Ошибки тут как раз и нет, – беря в руки письмо, сказал Феликс. – Человек, написавший его, подстрижен в скобку, на шее имеет малюсенький восьмиконечный крестик...

– Ну и что? – удивился Никифоров.

– А то, – спокойно пояснил Феликс, – что в отличие от православной церкви так называемые старообрядцы, или кержаки, пишут имя бога через одно «и»... Кресты у старообрядцев восьмиконечные...

– Выходит, убитый из кержаков? Так. Но откуда у тебя познания о кержацком правописании?

– Еще с далекого детства! – улыбнулся Феликс, – у нас в соседях жила семья старообрядцев Анисимовых. Старшие, конечно, нас избегали, а младшие – мальчишки, несмотря на строгий запрет, дружили с нами и с большой охотой выкладывали нам тайны старообрядческих премудростей. Не думал, что и это может пригодиться.

– Если убитый – кержак, – задумался Никифоров, – то странно, что он, блюститель старины, связан и с черными масками, и с «Пале-Роялем». А не могли, Феликс Янович, служащие ресторана видеть, как этого кержака убили, и истинные показания давать боятся?

– Не надо исключать и последнюю, самую фантастическую версию, – добавил Феликс. – Вдруг они действительно ничего не знают, и Усков ошибся.

– Прикинем, Феликс Янович, и это... Что еще?

– Следует сфотографировать крупным планом лицо убитого и побывать со снимком и в здешней старообрядческой часовне, и в ближайших старообрядческих селениях.