Текст книги "Тревожные будни"

Автор книги: Стефан Захаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

XIII

...На Урале Фаддей Владимирович Раздупов очутился после того, как с треском вылетел из Казанского университета за постоянные провалы на экзаменах. Первые годы он служил в различных нотариальных конторах, но отовсюду бывшего студента увольняли. Владельцев контор не устраивал человек, который целыми днями пропадал или на репетициях любительских спектаклей, или на заседаниях благотворительных кружков, или на ипподроме. В конце концов, разочаровавшись в юридической карьере, Фаддей Владимирович целиком посвятил себя, как хвалился он сам, общественной деятельности.

В дни Февральской революции и в последующие за ней месяцы общественный деятель чувствовал себя словно рыба в воде: ораторствовал на митингах и собраниях, сочинял резолюции и приветственные телеграммы, восхвалял «дорогую гостью – свободу», Временное правительство, агитировал за войну до победы.

Когда из столицы пришли вести, что министры Временного правительства арестованы, а Керенский сбежал, исполнительный комитет местного Совета, где численный перевес был на стороне большевиков, созвал в здании оперного театра экстренное заседание. И с этого дня в городе установилась власть, которая в общественных деятелях типа Раздупова не нуждалась. Кровно обиженный такой несправедливостью, Фаддей Владимирович устроился кассиром в кино «Лоранж».

В июле восемнадцатого года город заняли легионеры мятежного чехословацкого корпуса, и Раздупов снова ожил. Он стал членом «губернского комитета спасения Родины», созданного в помощь Уральскому коалиционному правительству. Но это правительство бесследно исчезло. В Сибири и на Урале власть захватил Колчак.

И Раздупову ничего не оставалось, как славить верховного правителя России адмирала Колчака.

Однако вскоре с Фаддеем Владимировичем нежданно-негаданно приключилась беда. Выяснилось, что он в силу своей буйной фантазии и угоднического пыла рекомендовал коалиционному правительству установить для Уральского края отличительный двухцветный знак: ярко-красный и бледно-зеленый. Колчаковцы же приписали ему любовь к красному цвету, то есть к большевизму. Почему, дескать, зеленая часть отличительного знака была в его проекте бледной, а красная яркой? Почему не наоборот?

И однажды утром прохожие увидели, как «Голубые уланы» конвоировали Фаддея Владимировича по мостовой Главного проспекта. Фаддей Владимирович ковылял в порванной крылатке и размазывал слезы по лицу.

Но экс-общественному деятелю повезло: его не расстреляли. То ли «Голубые уланы» не забыли, что он помогал им составлять списки подозрительных и даже донес на одного большевика, приехавшего в город для подпольной работы (Раздупов случайно встретил на улице этого человека, знакомого еще по Казани), то ли были другие причины – тут Фаддей Владимирович терялся в догадках. Несколько месяцев промаялся он без следствия и суда в камере пересыльной тюрьмы, а когда красные войска ворвались в город, был торжественно освобожден вместе с другими уцелевшими заключенными. И получилось, что он тоже пострадал от колчаковцев. О тайных раздуповских делах представители Советской власти не знали.

И вдруг на пути Фаддея Владимировича опять встал Прохор Побирский, ротмистр полка «Голубых улан». Кто-кто, а уж он-то хорошо был осведомлен о сотрудничестве нынешнего библиотекаря с белогвардейской контрразведкой. Ведь именно ему поручили в свое время арестовать подпольщика, выданного Фаддеем Владимировичем...

...Устроившись удобно в качалке, Прохор подбрасывал дрова в печку-голландку и с любопытством оглядывал все вокруг себя. В доме Фаддея Владимировича чувствовалось отсутствие заботливых женских рук. С мебели давно не сметалась пыль, скатерть на столе пестрела пятнами, занавески на окнах, видимо, целый сезон не были в стирке.

– Прошу, Прохор Александрович, не осуждать, – извиняющимся тоном бубнил хозяин дома, доставая из буфета тарелки и рюмки (в заплечном мешке гостя оказались бутылка самогона и свиное сало), – но после скоропостижной смерти Валентины Георгиевны я места себе не нахожу... Одна она, покойница, меня поддерживала... Верьте, Прохор Александрович, домой в последнее время не тянет. Частенько в библиотеке из-за этого изволю допоздна засиживаться...

– Со мной вам скучно не будет! – ухмыльнулся Прохор. – И жаловаться на бытье прекратите. Моя жизнь куда хуже вашей! Вы спокойнехонько обитаете в городе, а я...

– Прохор Александрович, извините, не понимаю, – робко перебил его Фаддей Владимирович, – почему вы возвратились? Вас же схватят и расстреляют! Вас тут каждая собака помнит.

– А вас? – оскалился Прохор. – Молчите? Свечку в храме «Голубым уланам» поставьте за то, что в острог угодили... Обо мне же не беспокойтесь! Борода и седина да плохонькая одежонка хоть кого изменят. Вот вы, Фаддей Владимирович, узнали меня сегодня?

– Нет, не узнал, – чистосердечно ответил Раздупов. – Но на вашем месте, Прохор Александрович, все-таки я бы не рискнул...

– Вам на моем месте не бывать, – неожиданно рассердился Прохор. – Приглашайте-ка лучше к столу. И хочу вам, Фаддей Владимирович, заметить: никогда больше не интересуйтесь, зачем я вернулся...

Так встретились два старых врага Советской власти, яростно ненавидящих новую жизнь, людей и... друг друга.

XIV

Раздупов быстро захмелел.

– Вы не сожалеете, Прохор Александрович, – пьяно улыбнувшись, поинтересовался он, – что потеряли свое прежнее значение для народа?

– Что это вы в такую дурацкую философию ударились? – спросил Прохор.

– Я не только в философию ударился, – икнул Фаддей Владимирович, – я с горя и коллекционером сделался. Пуговицы собираю, марки почтовые, книги интересные.

Он с трудом встал со стула и, шатаясь, подошел к этажерке с книгами. Пожалуй, это была единственная вещь в комнате, о которой хозяин мало-мальски заботился. Во всяком случае, пыли на ней не было.

– Я хочу спать! – резко сказал Прохор. – После дороги надо отдохнуть...

– Отдадим должное коллекционированию! – начал было возвышенно Фаддей Владимирович, но Прохор без всякой церемонии подвел хозяина к кушетке.

– Вы пьяны, – цыкнул он. – Спите!

– Я... я...

– Спите!

– Не желаю...

– Я говорю: спите!

И не прошло минуты, как Фаддей Владимирович захрапел.

– Готов! – презрительно поморщился гость и, не став ничего убирать со стола, направился в маленькую комнату, служившую Раздупову спальней.

Спрятав там под подушку миниатюрный браунинг, он стянул с себя штиблеты, швырнул на табуретку куртку, выключил свет и полураздетый плюхнулся на не очень-то мягкую постель. Хотя шло к утру, спать не хотелось, в голову лезли невеселые мысли.

В присутствии Фаддея Владимировича Прохору удавалось играть роль человека, которому море по колено. Но, оставшись один, бывший ротмистр почувствовал, что его наигранная самоуверенность исчезает. Нечаянная встреча с милиционерами в сапожной мастерской спутала все карты.

В ночь с четырнадцатого на пятнадцатое июля девятнадцатого года Прохор Побирский вместе с казаками атамана Дулепы сжигал на станционных путях главного городского вокзала все, что отступающие колчаковцы не могли забрать с собой. Белогвардейских войск в городе уже не было, бесчинствовали лишь одни дулеповцы. И в самый последний момент Прохор по оплошности чуть не попал в плен к красным разведчикам. Однако судьба смилостивилась над ним: спасли предрассветные сумерки, и ротмистру удалось вырваться и ускакать на своем резвом жеребце.

А дальше началась катавасия. Колчаковские армии откатывались в глубь Сибири. Вместе со всеми драпал и отряд полковника Кири, в котором теперь числился Прохор. Еще за Тюменью он узнал, что его отец Александр Гаврилович, успевший убежать из города незадолго до вступления туда красных, умер в Ишиме, и единственным владельцем извозо-промышленного заведения «Побирский и сын» остался лишь «сын». Но вступить в права наследника Прохор не мог, ибо никакого наследства по сути дела уже не было.

– Я нищий! – сквозь слезы кричал на офицерских попойках «наследник». – Я ограблен большевиками!

Поздней осенью Прохора тяжело ранила какая-то шальная пуля. Однополчанин привез его в сторожку лесника. Лесник, маленький, сухонький старичок, сначала не соглашался брать к себе колчаковского офицера. Но потом, глянув на рану Прохора, поскреб затылок и буркнул:

– Ладно, леший с вами... Оставляйте! Я секретные травки знаю, лекарственные, вылечу.

Когда Побирский выздоровел, возник вопрос, как ему быть дальше: не вечно же скрываться в тайге. Однако и тут выручил лесник: посоветовал ехать в приобский город, к верным друзьям-приятелям.

Чем занимались эти верные друзья, Прохор догадался давно. Кое-кто из них бывал в сторожке и приносил объемистые свертки. Старик свертки куда-то прятал, потом приходили другие люди и свертки забирали. И Прохора нисколько не беспокоило, что сторожка – самая обычная «хаза», а гости – воры и грабители.

Правда, пообжившись в городе, ротмистр понял, что друзья лесника работают по-кустарному: дальше мелких краж не идут, нападают лишь на одиноких прохожих, организовать налет на какой-нибудь магазин или ограбить артельщика с деньгами боятся. И он решил использовать свой опыт, приобретенный в полку «Голубых улан».

...Все произошло неожиданно. Около почтового вагона, из которого выносили мешки с ассигнациями, неизвестные в черных масках открыли беспорядочную стрельбу. Охранники на перроне растерялись.

– Ложись, не то всех прикончим! – повелительно приказал резкий баритон.

Кто-то из публики послушался, кто-то заголосил, началась суматоха, и неизвестные, воспользовавшись ею, похитили десять мешков.

Слухи о дерзком ограблении тут же разнеслись по уезду. А Прохор, выросший в глазах новых друзей после проведенной операции, глушил на радостях самогон.

Скоро шайка Прошки-Офицера, окрыленная успехом, стала орудовать по всей округе. Наглости, с которой она совершала свои дела, не было границ. На железнодорожных перегонах бандиты пускали под откос вагоны, грабили ближайшие деревни и села; чтобы раздобыть оружие, нападали на военнослужащих.

Но в одну из ночей милицейский отряд бесшумно окружил хутор, где скрывались бандиты, и предложил им добровольно сдаться. Перепуганные полуодетые члены шайки, побросав обрезы и наганы, появлялись с поднятыми руками. Спасся лишь Прохор: сумел в темноте отползти в канаву. И на этот раз судьба была к нему благосклонна...

Прошло несколько месяцев, и о Прошке-Офицере вновь заговорили. Правда, в соседнем городе. И здесь бывший ротмистр сколотил шайку из тех, кому терять в жизни было нечего. Только кольцо вокруг него все сжималось и сжималось. Два раза, отстреливаясь, уходил Прохор от засады, а на третий, сама того не ведая, выручила хозяйка трактира «Обь», молодая красивая вдова, к которой он заглянул на огонек: в ту ночь милиция разгромила «малину», где шайка ждала главаря. Чувствовалось, сколько веревочке ни виться – конец близок. И Прохор решил пока отсидеться в таежной сторожке у старого знакомца-лесника.

«А там видно будет», – беззаботно решил он.

Лесник, когда Прошка-Офицер, нечесаный и небритый, ввалился к нему, долго думал и наконец, пощупав свою бороденку, с горечью сказал:

– Опасно, ваше благородие, стало у меня, опасно. Третьего дня вот приезжали на конях чины из милиционерии, любопытствовали, не встречаю ли я кого из посторонних, не вступаю ли с ними в дружбу, о прошлом моем допрашивали... Удирать из этих краев думаю. Да, да! И тебе советую.

– Почему? – тревожно спросил Прохор.

– Хоть живу я в глухомани, – ответил лесник, – но о многом ведаю. Пора кончать игру, сынок. Прошу прощения, ваше благородие: по нашим следам, чую, ищейки пущены...

– Трусоват ты нынче, дядя! – разозлился Прохор. – Ну зачем психуешь? И кого боишься? Милиции, что ли? Да нам, ночным духам, никакая милиция не страшна.

– По молодости, ваше благородие, хорохоришься!.. Власть-то законная, осмелюсь доложить, крепчает.

– Здесь закон – тайга!

– Не успокаивай душу, милый, и не гневайся за правду... Бежать надо. Только куда? В Индию, что ли...

– В Индию Васко де Гама давно уже путь открыл, – зевая, усмехнулся Прохор. – Для тебя специально...

– Не ехидничай, ваше благородие! – пристыдил гостя старик и более миролюбиво добавил: – А мотай на ус! Пока же спи... Утро вечера мудренее. Как открывателя-то того кличут? Васька Дегама? Красиво кличут... Красиво. Васька Дегама!..

Не послушав тогда здравых советов, Прохор вернулся к прежней разгульной жизни и, кочуя по Сибири, продолжал шалые дела. Но с каждым днем они шли хуже и хуже. И появилась в душе, и становилась все более осязаемой тревога.

Что было делать? Сложить оружие и сдаться? Эту идею «ночной дух» отбросил сразу: на помилование рассчитывать не приходилось. Скрыться за кордон, наверное, не так-то просто. Переждать, пока все порастет травой и забудется? Но где? Сторожку в тайге лесник самолично спалил еще летом и драпанул на Урал, в некий торговый город, в котором не так давно проживал и Прохор...

«Ну, а если опять заручиться помощью лесного старикашки, – покусывая губы, размышлял ротмистр, – схорониться у него до более спокойных времен? Конечно, показываться в знакомых местах рискованно. Только, как говорят, риск – благородное дело. Да и не буду я целыми сутками околачиваться на улицах. К тому же сибирской милиции, крест можно поцеловать, в голову не придет выслеживать Прошку-Офицера на его родине...»

Вначале все шло как по маслу. Своих обреченных «друзей» Прохор покинул, не сказав никому ни слова; до Урала добрался без происшествий; городской адрес лесника установил в первый же день, и вот!..

«Эх, зря меня сюда все-таки качнуло, зря! Чего доброго, теперь застукают... Эх!» – с этими мрачными мыслями незваный гость Фаддея Владимировича повернулся на бок и заснул.

XV

Ваську Дегаму уже допрашивал субинспектор, бывший матрос спасательной службы Владимиров, которого товарищи из-за вечно торчавшей под усами закопченной трубки прозвали «торбой с дымом». Сам инспектор Яруш лежал в лазарете с огнестрельной раной, полученной во время недавней облавы.

Указав Ваське на некрашеный деревянный табурет, Владимиров, выпустив очередное дымовое кольцо и откашлявшись, пробасил:

– Присаживайтесь, гражданин!

– Премного благодарствую, милый! – еще более низким басом откликнулся старик.

Владимиров засмеялся:

– Да вам надо протодьяконом у патриарха Тихона быть, а не уголовно наказуемыми делами заниматься. И учтите, я вам не «милый», а гражданин субинспектор. Ясно?

– Как не ясно! – кивнул Поминов. – Но в дьяконы я, гражданин субинспектор, отродясь не собирался. А наказуемое, осмелюсь доложить, ты мне напрасно клеишь! Мало ли что в подполе хранилось, я в том домишке недавно обитаю. Все, поди, соседи подтвердят...

Владимиров вызвал дежурного и приказал доставить из камеры предварительного заключения грабителя Кылпыча, взятого по делу Шварцмана. И Кылпыч, не обращая внимания на гневные взоры старика, вновь охотно выложил все, что знал и слышал про него.

– Ай-ай, сынок! – обиженно запричитал Поминов и злобно добавил: – Задушил бы тебя, продажная твоя душа!

– Жрать, дед, захочешь, – последовал ответ, – самого себя продашь!

– Ну, как, Поминов, – пыхтя трубкой, поинтересовался Владимиров, когда Кылпыча увели, – будем признаваться или...

– В чем признаваться, гражданин субинспектор?

– В том, что ты занимался скупкой краденого... Не запрещается рассказывать и о других грехах, даже рекомендуется... Добровольное признание считается у нас смягчающим обстоятельством.

Васька, помолчав для вежливости несколько минут, со вздохом сказал:

– Давал я, гражданин субинспектор, самому себе честное-пречестное слово навсегда завязать!.. Вот так! Но попутала меня Советская власть, – и, увидев удивленное с поднятыми бровями лицо Владимирова, доверительно пояснил, – при вольной торговле, какая нынче процветает, награбленное, по-нашему, темное, легко сбывать.

– Занятно докладываешь, дед, – усмехнулся Владимиров, выбивая о край стола пепел из трубки. – Занятно... Но кто тебе велел темное скупать? Не Советская же власть? Только не суши весла.

– Стар я, гражданин субинспектор, чтобы с Советской властью в спор вступать...

– Но мне кажется...

– Кажется, гражданин субинспектор, так крестись...

– Ну, хватит, Поминов, балаганить! – погрозил Владимиров трубкой. – Будем говорить по-здравому... Не отворачивай от меня форштевень.

– Чо? – подпрыгнул на табурете Васька.

– Физию, говорю, не отворачивай... Так кто это к тебе заглядывал, когда наши с твоей мастерской знакомились?

– Стреляй меня, гражданин субинспектор, пытай меня: не ведаю, не знаю.

– Сомневаюсь.

– Не сомневайся, не вру. Самому, пойми, прелюбопытно.

– Может, ждал кого?

– Кроме той продажной собаки, что здесь раскололся, никого, гражданин субинспектор, не ждал.

– Вспомни, вспомни.

– Родителями покойными клянусь...

Неожиданно распахнулась дверь, и в кабинет вбежал растерянный Борис Котов.

– Звонили из лазарета! – не обращая внимания на Ваську Дегаму, выпалил он. – Яруш скончался...

Побелевший Владимиров прекратил допрос и велел увести старика.

– До скорого свиданьица! – поклонился на пороге Васька. – Искренне соболезную.

Дежурный милиционер, не получив указаний, по собственной инициативе повел старика в общую камеру.

Обитатели этой камеры потом рассказывали, как старик кинулся на Кылпыча и вцепился ему в горло. Кылпыч, почувствовав, что с ним не шутят, отчаянно хватил деда кулаком в висок, тот и «отдал богу душу».

XVI

Редкие сутки в городе не случалось магазинных, квартирных краж или уличных грабежей. Совершались и убийства. Трудной, опасной считалась работа в уголовном розыске. И если бы для нее требовались лишь храбрость и умение владеть оружием, тогда Никифоров мог быть спокойным за подчиненных. Но, кроме храбрости, в тревожных буднях тысяча девятьсот двадцать третьего года нужны были еще выдержка, упорство, опыт, знание преступного мира.

Никифоров на другой день после похорон инспектора Яруша созвал сотрудников.

Егор Иванович осторожно кашлял в кулак и думал: «Почему это во время вчерашнего разговора «сам» ни разу не повысил голос. Неспроста, наверно».

А «сам», высокий плечистый мужчина, хмуро следя, как рассаживаются вошедшие, молча завертывал «козью ножку» и, по-видимому, не торопился открывать совещание. Утром начальник губернской милиции Каменцев сообщил ему, что многие владельцы магазинов вывешивают в витринах объявления, в которых просят «уважаемых граждан воров не беспокоиться, так как на ночь товары прячутся».

– Галантерейщик Шварцман, – насупился в ответ Никифоров, – грозился, что хозяйчики намерены частное розыскное бюро открыть, как в Америке.

– Частное бюро! – Каменцев даже снял очки и раздраженно ударил карандашом по телефонному аппарату. – Размечтались, гляди, нэпачи! Не верят, значит, в наши силы... Так вот! Без всяких американских бюро наведем в городе строжайший революционный порядок...

Наконец начальник уголовного розыска поднялся со стула.

– Курить, товарищи, хватит! – сказал он и пригладил тронутые сединой волосы. – Приступим к делу. Челябинцы, соседи наши, разгромили банду Маркушки. Маркушка у нас в прошлую осень появлялся, магазин Будницкого ограбил, но как Яруш на след вышел, в Челябинск сразу перебежал.

Все угрюмо молчали. Каждый знал, если Никифоров рассказывает об удаче соседей, то лично для себя ничего приятного не жди.

У Юрия на сердце с каждой минутой становилось все тревожней и тревожней. Ему казалось, что начальник смотрит лишь на него одного и вот-вот напомнит о злосчастном выстреле, разбудившем Луговую улицу. А напомнив, объявит, что недисциплинированным соплякам не место в угрозыске.

Выдержав паузу, Никифоров неодобрительно покачал головой:

– Не серьезно, товарищи, к нашему революционному делу подходим...

И подробно рассказал, как челябинцы заранее основательно и скрупулезно продумали план поимки Маркушки.

– Ну, а мы как работаем? – Никифоров повысил голос, – как?.. В Тагиле преступников все-таки задержать удалось, а здесь? И Тюленев, и Терихов не новички и должны были знать, что, когда шли к сапожнику, во дворе надо было одного из оперативной группы оставить. Твоя ошибка, товарищ Тюленев, в том, что ты с самого начала нечетко продумал операцию.

Юрий по-прежнему готов был провалиться сквозь пол, хотя его фамилия почему-то еще не произносилась. Никифоров же, недобро косясь на Владимирова, продолжал:

– Про убийство в камере я и поминать не хочу. Такого на моей памяти не случалось. Да, дела!.. Учиться нам надо, товарищи, учиться и основательно... А то и молодые с первых шагов начинают допускать оплошности. Юрию Закне участие в той операции пусть послужит хорошим уроком на дальнейшее.

Лицо Юрия вспыхнуло. Вот и до него начальник добрался!

Но Никифоров ничего больше не стал говорить о происшествии во дворе у Васьки Дегамы, а каким-то совсем иным тоном, рубя кулаком воздух, сказал:

– У нас в стране сейчас идет сбор налога в помощь сельскому хозяйству. Деньги стране, сами понимаете, как требуются! Надо закупать и скот, и семена, и удобрения... А мы преступников, похитивших товары во дворе у братьев Трушкиных, до сих пор не поймали, не знаем, кто угнал лошадей у Шулепова; кто проник в лабаз Старобрюкина... Список могу продолжить! Кражи, как грибы после дождя... И не думайте, что если обворовали магазин или склад нэпача, то наплевать на это. Не наплевать! Взять с обворованного нечего, налоги платить он уже не в силах, значит, и казна государственная страдает. Понятно, к чему ведет наша нерасторопность?