Текст книги "Преступник"

Автор книги: Станислав Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

17

Жизненный опыт, даже самый благотворный, может обернуться штампом. Петельников ждал неустроенности, прокуренности, может быть, даже пропитости… Потому что большинство испорченных подростков из этих семей, из прокуренно-пропитых.

Но в передней висели полочки, эстампики, тростниковые циновочки… Пахло только что сваренным супом. Похоже, куриным; из-за пропущенных обедов-ужинов носы оперативников с годами становятся чувствительными к запаху пищи.

– Капитан Петельников, из милиции, – представился он.

– Нашли? – спросила мать неуверенно, потому что никого не привели.

– Пока нет.

– Проходите, – тяжело засуетился отец, принимая куртку гостя. Его провели в большую комнату. Он сел на широкую тахту и огляделся.

В голову невесть отчего пришли шахматы, хотя ни доски, ни фигур он не видел. Петельников давно приучил себя не уходить от мимолетных мыслей, вернее, от неокрепших мыслишек и впечатлений, которые в сознании шмыгают свободно и бездельно, как элементарные частицы в материи. Он еще раз оглядел комнату.

На овальном полированном столе ничего не было, кроме хрустального блюда, стоявшего ровно посередине. У противоположной стены бурела еще одна такая же тахта, вытянувшись параллельно первой. Четыре приземистых кресла насупились по четырем углам. Темная стенка, деленная на равные мелкие ниши, казалась пустыми сотами, которые бросили гигантские пчелы. Кактусов на подоконнике было ровно три: большой посередине и два маленьких по бокам. Шахматный порядок.

– Никаких сигналов о его местопребывании не поступало? – начал Петельников.

– Пока нет, – ответила мать.

– Родственников у вас много?

– Только на Украине, но мы уже звонили…

– Почему Саша пустился в бега? – прямо спросил оперативник.

– Сами в недоумении. – Растерянное лицо матери это недоумение подтверждало.

– Может, дома что случилось?

– У нас всегда спокойно и тихо.

– С жиру бесятся, – добавил отец.

– С какого жиру? – заинтересовался Петельников.

– Все есть, а силушку девать некуда.

Родители стояли, поэтому говорить с ними было неудобно. Не гостю же предлагать места хозяевам? Петельников догадался: сесть на тахту с ним рядом они стеснялись, а разойтись по углам в кресла и выкрикивать оттуда было бы затруднительно и смешно.

– Раньше что-нибудь подобное случалось?

– Никогда, – убежденно заявила мать.

– В прошлом году Сашка надел печатку, – вспомнил Вязьметинов.

– Какую печатку?

– Из алюминия, с черепом и костями.

– Вы разузнали, зачем носит?

– Что тут узнавать… Взял я молоток да расплющил.

– В том году еще было озорство, – добавила мать. – Обрился наголо.

– До синевы, – подтвердил отец.

– Зачем?

– Приятеля его восемнадцатилетнего взяли в армию, остригли. Так он в знак солидарности.

– За эту солидарность я выдал ему нотацию…

– Маленькие детки – маленькие бедки, большие детки – большие бедки, – вздохнула мать.

Петельников знал эту пословицу. Она, как все давно известное, пронизывала сознание, ничего не задевая. Но сейчас пословица легла на живое дело, поэтому не отскочила бездумным горохом. А ведь она, пословица, о плохом воспитании… Сперва мучились с малолетними детками, да так ничего и не вышло, не воспитали, и поэтому продолжаются мучения уже с выросшими. Иначе откуда же большие беды со взрослыми ребятами?

– А где Саша живет? – спросил Петельников, потому что в этой гостиной он наверняка не жил.

– У него своя комната.

– Все путем, – добавил отец.

– Разрешите взглянуть…

В десятиметровой комнате стояли письменный столик, легкий диван, узкий шкафчик и проигрыватель на низенькой тумбе. Стол блестел пусто, на диване и газетки не валялось, проигрыватель накрыт салфеткой… Ни книг, ни спортивных принадлежностей, ни отвертки, ни оброненного журнала… Жилье подростка? Келья.

– Ежедневно прибираю. – Вязьметинова перехватила его догадку.

Они вернулись в гостиную.

– Чем ваш сын интересуется?

– А ничем, – сразу ответил Вязьметинов.

– Так-таки ничем?

– Спокоен ко всему, как стальная болванка. Не пилит, не строгает, не мастерит…

– Даже телевизор с нами не смотрит, – вставила жена.

– Странно, – заметил оперативник, хотя глубоко в душе ничего странного уже не находил.

Человек жив любопытством. Петельников знавал образованных, крепких и неглупых ребят, у которых валилось все из рук: у них не было любопытства. Не зря психологи рекомендуют менять работу каждые семь лет, дабы не затухала любознательность. В конце концов, молодость определяется не годами, а степенью любопытства. Не любопытствующий подросток – это кто же? Омоложенный старичок из сказки?

Но Петельников вспомнил глаза Саши Вязьметинова – темные, быстрые, познающие.

– У нас под городом садоводство… Верите ли, не заманить, – сокрушалась женщина.

– И к природе равнодушен? – не поверил оперативник.

– Критикует все, – обидчиво бросил отец.

– Мы сажаем картошку, овощи, яблоки есть… И ему грядку отвели: трудись на здоровье. А он, видите ли, хотел бы камин, теплицу с туманом, тропические розы, бассейн…

– С утками, – подсказал Петельников.

– Верно, с утками, – удивилась она.

Теперь родители смотрели на оперуполномоченного боязливо, словно он их подслушал.

– А почему бы вам не сложить камин? – спросил Петельников, чувствуя, как он сползает с серьезного тона.

Родители переглянулись.

– Это баловство, – объяснил Вязьметинов.

– В нем супу не сваришь, грибов не высушишь.

– Зато хорошо сидеть в креслах, смотреть на огонь и рассказывать занимательные истории, – поделился Петельников каминными прелестями и чуть было не добавил, что оперуполномоченному Леденцову весьма понравилось.

Вязьметиновы недоуменно молчали. Петельников ощутил не то сильную скуку, не то многодневную утомленность. У него вдруг пропало то самое любопытство, которым жив человек и жива его работа. Но тут же он догадался, что не скука одолела и не усталость, а пришла подспудная злость. Этого пустячного состояния он не признавал, давил его в зародыше самым верным путем, определив, откуда оно взялось.

Петельников оглядел топтавшихся родителей. Он в лыжном костюме, она в халате; он высокий и плотный, она худенькая и нервно трепещущая, что ли… Разные, но походившие друг на друга, как родственники. От совместной жизни? От общей заботы, поровну легшей на их лица? Не эта же забота, столь естественная у родителей, злила его? Может быть, дело в их глазах, слишком быстрых и прозорливых для истинной неприятности?

И Петельников мрачно вздохнул, догадавшись… Уголовная история и визиты милиции тревожили Вязьметиновых сильней, чем исчезновение сына.

– Как вас звать? – внезапно спросил Петельников у отца.

– Дмитрий Сергеевич.

– Дмитрий Сергеевич, что вы делаете в понедельник?

– В какой?

– В любой, в обычный…

Петельников смотрел в настороженные глаза отца и думал о словесном портрете, которого они добивались от свидетелей. Вот попроси его описать Вязьметинова – и он не смог бы: до того все непередаваемо заурядно. Круглые щеки, нормальный подбородок, общечеловеческий нос… Видимо, сын походил на мать: то же узкое лицо, те же скорые темные глаза.

– В понедельник прихожу с работы, ем, гляжу передачу и – спать.

– Во вторник?

– Прихожу с работы, перекушу, врублю телевизор…

– А в среду?

– И в среду так.

– А в четверг и пятницу?

– Дорогой товарищ, у меня работа с металлом.

– Ну а в субботу?

– В субботу, как правило, тоже работаю.

– А воскресенье? – упорствовал оперативник.

– Это мое. Еду в садоводство.

– В то самое, куда Саша не ездит?

– Не ездит, стервец.

– Когда же вы с ним общаетесь?

– Да хоть когда… Едим вместе.

Петельников вообразил, как они едят вместе. Молча, значительно, с разговорами типа «передай соль». Не обедают, а насыщаются. И эта представленная трапеза вопросила: есть ли польза от такого общения? Не лучше ли без него?

– Дмитрий Сергеевич, а вы шутите?

– В каком смысле?

– Острите, смешите, озорничаете, хохмите.

– Случается, – осторожно подтвердил Вязьметинов, сам сильно засомневавшись.

– Он не выпивает, – объяснила жена.

– Тогда не до шуток, – согласился Петельников.

– Да, не до шуток, – рассердился Дмитрий Сергеевич. – Работа, план, семья. Рассиживаться в креслах у каминов недосуг.

Петельников не знал, какое место занимает юмор в педагогических системах. Но из школьных учителей он ярче всех помнил веселого химика; удачливым сыщиком был, как правило, остроумный человек; умнее всех руководил тот начальник, который имел чувство юмора… И дружил Петельников с людьми веселыми.

– Шутить надо умеючи, – философски вставила Вязьметинова, будто говорила про обращение со взрывчатым веществом.

– Это уж точно, – подтвердил Петельников.

Шутить надо умеючи; нужно много знать и еще больше понимать, раскрепоститься духом, не грязнуть в пустяках и постоянно быть в отменном расположении духа.

Петельников встал.

– Вы Сашу отыщете? – негромко спросила Вязьметинова.

– Погуляет и сам придет, – ответил за него муж. – Вы лучше посоветуйте, как с ним быть дальше…

– Дмитрий Сергеевич, вы белье стираете? – вспомнил оперативник о своем белье, которое так и лежало, так и белело.

– Жена стирает.

– А на руках ходить умеете?

– К чему подобные вопросы? – догадался Вязьметинов, что задаются они неспроста.

– Вернитесь с работы, позвоните в дверь и войдите в квартиру на руках.

– И что дальше?

– А дальше встаньте на ноги и перестирайте все белье.

– Зачем?

– Чтобы увидеть, с каким любопытством смотрит на вас сын.

18

Мужа Смагиной привезли пораньше утром. Младенчески помаргивая от дневного света, будто его только что подняли со дна океана, Анатолий Семенович переводил взгляд с одного оперативника на другого. Леденцов хотел быть узнанным, чтобы избежать нудных вступлений и намеков. Но Смагин глядел на лейтенанта, как на свежую газету.

– Ну? – спросил Петельников, припечатывая его своим напирающим взглядом, которому Леденцов тщетно учился.

– «Ну» в смысле чего?

– В смысле пьянства.

– Это баловство признаю. Да ведь все выпивают.

– Знакомо! Хулиганы говорят, что все дерутся; воры – что все воруют; пьяницы – что все пьют… Одному-то неохота быть уродом, а?

Смагин поправил осыпавшиеся на уши волосы и спросил с философской хитрецой:

– Имею я право на вопрос?

– Имеете, имеете.

– Что вручают спортсменам за победу?

– Награды.

– А какие?

– Вымпелы, кубки… И что?

– Во, кубки! Спрошу: зачем?

– Полагаете, для пьянства?

– В точку! Чтобы спортсмены после соревнований попили из него сухонького. Заметьте, не вручают чашу для супа или, скажем, чайник для чаю.

В другой бы раз Петельников развеселился. Но сейчас даже усмешка не тронула его губ – сидел истуканисто, не опуская взглядом тусклых глаз Смагина. И Леденцов, пожалуй, впервые за время их совместной работы увидел, как сухая ненависть темнит лицо капитана, та самая ненависть, которая противопоказана оперуполномоченному уголовного розыска.

– Ну? – опять повторил Петельников.

– «Ну» в смысле пьянства?

– «Ну» в смысле совести.

Анатолий Семенович глянул на оперативника пристальнее. Капитан не шелохнулся и ничего не добавил. И смагинское сознание, еще запеленутое вчерашним хмельным туманом, успокоилось.

– Если касается совести, то на предприятии, дорогие товарищи, я не пью. У меня такая работенка, что, извините за выражение, выйти покурить некогда.

– Почему «извините за выражение»?

– Я хотел сказать «выйти в одно место».

– Значит, совесть ваша спокойна?

– Коли вы ищете людей без совести, то адрес подскажу. Вчера купил с лотка книжку. Под названием «Они появляются ночью». Думал, про шпионов, да и народ хватал. И кто это появляется ночью? Серебристые облака.

Оперативники знали, что людей без совести не бывает и дело лишь в том, как глубоко она сокрыта; оперативники умели до нее докапываться, как бы очищая слой за слоем социальные и психологические наносы. Но Смагин был фигурой процессуально непонятной: потерпевший, коли в его квартиру забрались; не потерпевший, коли ничего не украли; вор, коли забрал деньги и золотые вещи; не вор, коли брал совместно нажитое, свое.

Леденцов, сидевший на отшибе, встал и подошел к нему.

– А на какие деньги вы пьете?

– На свои, на трудовые.

– Разве жена зарплату не забирает?

– Зажилить червончик всегда можно.

– Червончик? Шестнадцатого числа вы пропили в баре пятьдесят четыре рубля, гражданин Шакало.

Анатолий Семенович воззрился на Леденцова изумленно. Волосы, теперь им не придерживаемые, свободно осыпались на уши. Кожа лица, почти не увидевшая прошедшего солнца и неопрятная, как у всех пьющих, желтела промасленной бумагой. Глаза выражали такую работу мысли, что, казалось, за ними идет прямо-таки физическое коловращение мозга. Что его так задело: пропитая сумма или подлинная фамилия?

– Вы не из восьмого автопарка? – наконец спросил он, так и не узнав лейтенанта.

Петельников тоже встал, подошел к растревоженному Смагину и навис – его длинный галстук, покачиваясь, касался подбородка сидевшего; Леденцов мог поручиться, что Анатолий Семенович сейчас вдыхает запах одеколона «Консул».

– Обокрасть кого? – жестко спросил капитан. – Собственную жену!

– Мною заработано! – не стерпел Анатолий Семенович слова «обокрасть». – Эти деньги я на халтурке сшибал!

– Свалить на кого? На подростка!

– Его бы по малолетству простили…

Петельников распрямился и скривил губы, словно раздавил во рту случайную клюквинку. И от этой чужой кислинки Анатолий Семенович вдруг потупился и стал ладонью тереть лацкан пиджака, стряхивая с него то, чего там не было.

– Подождите в коридоре, сейчас поедем к следователю.

Смагин дошел до двери и остановился, будто чего-то вспомнил. Но сперва он сдул со второго лацкана только одну ему видимую пушинку.

– Жене не скажете?

– А как ей сказать? – удивился Петельников. – Что кражу совершил подросток?

– Якобы неизвестный…

– Анатолий Семенович, мне попадались преступники, но не подлецы. Попадались подлецы, но не преступники. А вы и подлец, и преступник.

– Преступность мне не вешайте. – Смагин с «подлецом» согласился.

– Вы сделали ложное заявление о краже.

– Это жена заявила.

– Значит, дали ложные показания о краже.

Поразмыслив, Смагин вышел. Капитан торопливо убрал со стола бумаги, запер сейф, надел куртку и оказался возле Леденцова – они молча стояли друг против друга, лицом к лицу, глаза в глаза.

– У Смагиных кражи не было, – наконец сказал Петельников.

– И у геолога не было.

– У старика вахтера кражи тоже не было.

– И у старушки с вареньем не было.

– Осталась лишь одна кража – кофта, туфли и серебряная ложка, – закончил капитан.

Они помолчали. Принято считать, что только влюбленные способны на взаимное угадывание настроения и мыслей. Оперативников же единили узы покрепче любви – ироничная дружба, которая надежнее серьезной; многолетие непростой и опасной работы; далекие командировки, темные засады, непредсказуемые погони…

– Одна из пяти, товарищ капитан.

– И что подсказывает логика?

– Если четыре раза было так, то вряд ли пятый будет этак.

– Хозяйка, Клавдия Сергеевна, суп варит в кофейнике, – вспомнил Петельников. – Меня там что-то раздражало… Ага, вот как…

– Что, товарищ капитан?

– Я ей не поверил.

– Почему?

– Не знаю, интуиция. – И Петельников приказал: – Беги к ней.

Уже у двери, вздохнувши, он поделился горестно:

– Что за работа, а? Белье достирать некогда…

– Купите стиральную машину, товарищ капитан.

– У меня уже есть пылесос «Вепрь»… то есть «Вихрь».

– Или женитесь.

– А кто сыском будет заниматься?

19

По велению капитана Леденцов бежал – не дождавшись машины, презрев общественный транспорт со всеми его пересадками, выбирая меж домами короткие пути, ныряя в какие-то щели, огибая мусорные бачки и автомобильные стоянки…

Впрочем, бежал он не только по приказу – подогревало и любопытство. Если в этой квартире тоже ничего не пропало, то преступлений вообще нет? И Леденцов на бегу, на марафонской дистанции, потея и задыхаясь, ощутил тревогу, может быть, самую тревожную, когда не знаешь, отчего она.

Он перепрыгнул ящики из-под апельсинов, почему-то сразу догадавшись: тревога от непонимания поступков Вязьметинова. В оперативной работе случалось, что одна решенная загадка как бы вместо себя подставляла другую, еще более заковыристую. Сперва у них не было преступников – нашли. Потом не стало мотивов преступлений. Затем оказалось, что вроде бы и краж нет. А теперь загадка вроде юридического казуса, хоть студентам ее загадывай: краж нет, а мотивы есть. Короче, на кой ляд ходил он по квартирам? Хотя в последней квартире возможно…

Единомыслие не исключает разной тактики. Он, Леденцов, искал бы сейчас подростка. Но капитан медлил, почему-то занявшись проверкой этой кражи. Видимо, тоже хотел понять, что заставило парня шляться по чужим квартирам. В конце концов, это не их дело: закон обязывал установить мотивы преступления, а не вообще мотивы поведения. Они должны искать и ловить, а копаться в мотивах – работа следователя.

Чем дольше служил Леденцов в уголовном розыске и чем больше узнавал о людях, тем они становились для него сложнее. Вот капитан. Казалось бы, Леденцов знает его мысли, вкусы, привычки. Дружат, не забывая про некоторую субординацию… Но лейтенант еще ни разу не угадал план розыска, намеченный Петельниковым. Или спроси кто лейтенанта, почему его шеф занимается стиркой, – он бы не ответил. Какое-то изысканное суперменство…

На лестничной площадке Леденцов отдышался. Его звонок возмутил квартиру: там забегали, запрыгали, захлопали. В женщине, открывшей дверь; он узнал хозяйку. И потерпевшая узнала его.

– Здравствуйте, Клавдия Сергеевна!

– Ой, я хотела идти к следователю.

– Зачем?

– Серебряная ложка нашлась. Да вы входите.

Леденцов переступил порог. Из дверей выглядывали ребячьи головы, в коридорчике мелькнул мужчина на протезе, в комнате пело радио, в кухне не то булькало, не то чавкало…

– А другие вещи, Клавдия Сергеевна?

– Какие? – легко спросила она.

– Кофта и туфли.

– Ах, эти… Нет, не нашлись.

Забывчивость женщины удивила. Редчайший случай: потерпевшая не помнила о похищенном. Это подтверждало догадку капитана, что скорее всего кражи и тут не было.

– Клавдия Сергеевна, а вы уверены, что кофта и туфли пропали?

– Куда ж им деваться? Проходите на кухню, там никого нет и потише…

В тихой кухне фырчало, будто работал какой-то пневматический механизм. Хозяйка убавила огонь под ведерной кастрюлей, пододвинула гостю табуретку и, заметив его внимание к плите, объяснила:

– Белье кипячу.

Капитана бы это заинтересовало. Интересно, знает ли он, что белье варят в кастрюлях наподобие мясного супа?

– Клавдия Сергеевна, все-таки вещи пропали?

– Как же не пропасть, если вор побывал…

– Вы идете не от той посылки, Клавдия Сергеевна.

– Какая посылка?

– Короче, туфли и кофта пропали?

– Коли их нет, то, значит, пропали.

– А они были?

– Коли украдены, так, видать, были?

Теперь Леденцов сел. Худое темное лицо женщины, обрамленное растрепанными волосами, отражало острое, какое-то болезненное недоумение. Не понимала она лейтенанта или затуркалась работой, детьми, мужем инвалидом?.. В таких случаях у сотрудника уголовного розыска только один помощник – терпение. И Леденцов начал опять:

– Клавдия Сергеевна, вы пока про вора забудьте…

– Как это «забудьте», – перебила она, – когда и замок до сих пор испорчен?..

– Кофта и туфли были? – построже спросил он.

– Были, как же.

– Теперь их нет?

– Само собой, что нет.

– Почему вы думаете, что их взял вор?

Настал черед изумляться потерпевшей. Она поправила волосы, отбрасывая их со щек и как бы высвобождая лицо. Прошла добрая минута.

– Тогда где же они, вещи-то?

– Могли затеряться…

– А вор сломал замок, пошарил в шкафах и ничего не взял?

– Разные бывают случаи, – туманно предположил Леденцов.

– Ей-богу, комедия!

– А не побывай человек в квартире – вы бы о краже и не догадались, не правда ли? – начал распаляться Леденцов, как фырчащая на плите кастрюля.

В коридорчике скрипнуло. На кухонный порог неспешно стал мужчина с суровым лицом. Его грузное тело, казалось, вдавливает протез в слишком мягкие паркетины.

– Клавдия, а ты в деревню какие туфли отослала?

– Да разве эти?

– А какие?

– Ну, пусть эти. Однако ж, кофты нет, украдена.

– «Украдена», – передразнил муж. – Транзистор за двести пятьдесят не взяли, а на кофту старую польстились? Чего людям мозги порошишь? Поди, оставила кофту в деревне да и забыла. Чаем бы лучше товарища попотчевала…

И он выключил газ. Емкость чавкнула умирающе. Белье сварилось. Вряд ли у капитана найдется такая жуткая кастрюля.

20

Школьное здание, уставшее от дневной шумихи, к вечеру вроде бы само удивлялось гулкости и тишине своих коридоров.

Они миновали множество классных дверей, пока не уперлись в большую, массивную. Спортивный зал тоже был пуст и, как все огромные сооружения, рассчитанные на людские массы, казался заброшенным и печальным. Но свет горел, а в далеком углу возились. Они подошли.

Два парня, упершись друг в друга лбами, демонстрировали непонятную борьбу – что-то среднее между вольной и самбо. Куртки трещали, жидкий мат ходил под ногами ходуном, лица краснели азартом…

– Роман! – окликнул Леденцов.

– Это из милиции, – буркнул Тюпин напарнику, нехотя расцепляясь.

Петельников узнал его: длинный костистый драчун, которого он в профилактических целях вздымал за шиворот. Внук Ром-бабы тоже оглядел капитана настороженно.

– Все учишься драться? – спросил капитан.

– Давно научился.

– Зачем?

– Чтобы уважали.

– За кулаки?

– За силу.

– А за ум?

Распаленный Тюпин сбился со своего брехучего настроя и, как показалось оперативникам, философски подвигал ушами.

– Наш лозунг какой? – нашелся он. – Пусть победит сильнейший!

– А если так: «Пусть победит умнейший!»

– Умнейший никогда не победит.

– Это почему же?

– Хиляк.

Оперативники переглянулись. Сколько они повидали секций, кортов, рингов и бассейнов; сколько они видели тугомышечных бойцов и борцов с лицами, которые хоть сейчас отливай в бронзу? Много крепких лиц и людей с бесстрашными взглядами… Но в каждом уголовном деле им попадались один-два-три человека, бежавших от преступника, бросивших потерпевшего или утаивших правду. Поэтому оперативники не верили этим рингам и спортивным площадкам, где проверялись мускулы, а не души. Шестнадцатилетний балбес убежден в слабости разума…

– А мы сейчас проверим, кто побеждает: глупейший или умнейший, – мрачно решил Петельников. – Леденцов, проведи-ка схватку.

– Товарищ капитан, я в чинах, старше его…

– Бьют не по годам, а по ребрам, – усмехнулся Тюпин.

У Петельникова были нелюбимые пословицы. Эту, про ребра, за ее жестокость он ненавидел сильно.

– Зато он тяжелее тебя килограммов на десять.

Они сошлись. Тюпин, нахрапистый, костисто-угловатый, будто свинченный из рычажков и рычагов, в самбистской куртке, на полголовы выше своего противника. Леденцов, веселый, щуплый, рыжий, в желтых ботинках, в красном галстуке. И Петельников пожалел, что придумал это легкомысленное зрелище, в общем-то несправедливое для подростка. Но когда учить, как не в шестнадцать? А почему шестнадцать? Сидел три года в. одном классе?

Тюпин схватил противника за руку и попробовал бросить через бедро, но лейтенант увернулся легко, как упорхнул. И подросток сделал ту паузу, которую допускают все борцы, готовя новый прием. Леденцов к этим паузам не привык: не было их в схватках на улицах, во дворах и чердаках, – поэтому он на секунду прыгнул к подростку и вроде бы сплясал рядом с его ногами. От неожиданной подсечки Тюпин полетел на край мата, но лейтенант диким прыжком – кенгуриным – настиг его и подхватил, не дав припечататься к мату.

Тюпин выпрямился, скорбно сопя и разглядывая шведскую стенку. Его бывший напарник, видя такой поворот, вроде бы заинтересовался брусьями, потом «конем», а там и дверь оказалась рядом.

– Понял? – нравоучительно сказал Петельников. – Всегда побеждает умнейший!

– В конечном счете, – добавил Леденцов ради истины.

– Он больше меня тренировался…

– Он больше тебя читал, – изрек Петельников. – Ладно, теперь к делу.

Они сели на низкие скамейки – Тюпин меж оперативниками.

– Где Саша? – повел разговор капитан.

– Не знаю.

– Знаешь, он твой друг.

– Знаю, но не скажу.

– Почему?

– Потому что он мой друг.

– Закон обязывает говорить правду.

– Какой закон?

– Уголовный, который вы изучаете на правоведении.

– А закон дружбы? Сам погибай, а товарища выручай!

Петельников замолчал. Тюпин прав: здесь юридические нормы не очень-то стыковались с моралью. Выходило, что работники милиции требовали предать друга. В оперативной практике эта психологическая трудность преодолевалась, поскольку человек, о котором надлежало сказать правду – друг, приятель, родственник, супруг, – совершил преступление. И не было такой морали, которая побуждала скрывать истину. Но Вязьметинов не был преступником. И Петельников решил, что это обстоятельство убедит подростка скорее.

– Роман, твой друг не преступник.

– Почему же вы его ловите?

– Мы его не ловим, а ищем.

– Зачем?

– Сказать, что он не преступник.

– А сам этого Сашка не знает?

– Он убежден, что его все еще подозревают.

Тюпин задумался, поочередно косясь на оперативников. Серьезный тон капитана убеждал какой-то особой чистой нотой. И они уже ждали признательных слов, но парень вздохнул:

– Я обещал не выдавать.

– А он просил?

– Само собой. Велел на все вопросы отвечать «нет» и «не знаю». По-вашему, слово нарушить?

– Слово нарушать нельзя, – согласился капитан.

Молчавший Леденцов ожил бурно – хлопнул подростка по спине и наподдал плечом так, что толчок передался Петельникову. Тюпин повернулся к лейтенанту с радостной готовностью: видимо, ловкая подсечка уважения добавила.

– Рома, не будь болтливым! Отвечай только одним словом «нет».

– Да? – заулыбался Рома.

– Конечно! А я обязуюсь так спрашивать, чтобы тебе «да» не говорить. Идет?

– Заметано! – согласился Тюпин на веселый эксперимент.

Леденцов жутко, как завзятый гипнотизер, уставился ему в глаза. Рома сжал губы и насупил брови с таким напряжением, что тихонько икнул.

– Вязьметинов на Марсе?

– Нет, – хохотнул подросток, теряя волевое лицо.

– У тебя?

– Нет.

– У приятеля?

– Нет.

– В школе?

– Нет.

– На вокзалах?

– Нет.

– Ходит по улицам?

– Нет.

– Но он в городе?

– Нет.

– В другом городе?

– Нет.

Леденцовские вопросы иссякли, поскольку он вроде бы все перебрал, включая Марс. Одного «нет» явно не хватало. Тюпин смотрел на лейтенанта без интереса, как на неудавшегося фокусника: он-то ждал чего-то блестящего, вроде виртуозной подсечки.

– В деревне? – спросил теперь капитан.

– Нет.

– Что ж он, в лесу сидит?

– Нет, – сиял Тюпин.

– Может быть, он в Париже? – предположил Леденцов.

– Нет.

– Не в лесу, – значит, в поле? – не отступался Петельников.

– Нет.

– Вокруг него ни деревца?

– Нет.

– Так, деревья есть, но не лес… А захоти Саша искупаться – ему надо ехать далеко?

– Нет.

– Ага, у него рядом река, море, озеро?

– Нет.

– Спасибо, Роман.

Оперативники встали.

– И все? – удивился Тюпин.