Текст книги "Преступник"

Автор книги: Станислав Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

8

На стекло прилип лист – зеленый, зазубренный, в карих разводах. Не то чтобы он мешал работать, но отвлекал, как заглядывающая физиономия. И заглядывала – осень.

Леденцов корпел над тунеядцами, намереваясь после обеда ринуться по адресам. Он все больше склонялся к мысли, что вор – из закоренелых бездельников.

Не понимал он этих воров.

Вникая на юридическом факультете в гражданское право, Леденцов вдруг сделал открытие, которое обескуражило бы любого профессора. Поэтому открытие держал при себе…

Он соединил понятие «собственность» с понятием «потребление» и догадался, что собственности нет. Это всего лишь абстрактное представление, всего лишь иллюзия, которой тешат себя люди. Собственным может быть только то, что потребляешь. Зубная щетка, ботинки, посуда, кровать… Все тобою непотребляемое – не твое. Допустим, у человека дом в пятнадцать комнат. Но физически он бывает только в одной. Тогда как понимается владение другими комнатами? Право никого в них не пускать? Или дорогие серьги, перстни, броши, кулоны… Они на женщине, на собственнице, но любуются ими другие. Так какой же глубокий смысл во владении этими драгоценностями и кто все-таки ими владеет – хозяйка, на которой они висят, или люди, которые ими любуются? А что такое «моя картина»? Право смотреть на нее? А если и другие смотрят в равной степени, то чья картина? Выходит, словечко «моя» еще не дает человеку какую-то особую возможность потреблять эту вещь. А коли так, то в чем смысл владения? Не давать другим?

Не понимал он воров. И загребущих-завидущих не понимал.

Леденцов глянул на часы, решив добежать до ближайшей пирожковой. Он надел плащ, но сперва открыл еще не замурованное на зиму окно и отлепил лист. Тот оказался даже с черенком и походил на игрушечный веер. Привет от осени. А где лето? Когда он последний раз был в кино?

Леденцов выскочил в коридор и тут же столкнулся с Петельниковым, который ехидно полюбопытствовал:

– Листочек нюхаем?

– Осень, товарищ капитан.

– Небось, и пирожки идем кушать?

– Так точно.

– А почему не едешь на место происшествия?

– Какое место происшествия?

– Квартирная кража.

– Мы же вчера там все отработали…

– Я говорю про сегодняшнюю кражу.

– И сегодня? – не поверил Леденцов.

– Они стали ежедневными, дорогой, а потом будут две на дню, потом три…

Петельников говорил с веселым сарказмом, и Леденцов никак не мог уловить, против кого он направлен – против него или против обнаглевшего вора.

– Машина ждет, адрес у водителя.

– А вы не поедете, товарищ капитан?

– Я с утра мечусь по скупочным и комиссионным, ищу дубленку дамскую, часы золотые, кофту синюю, туфли бежевые и ложку серебряную. А другие дела стоят!

Почему-то новая кража Леденцова поразила. Видимо, сознание, числившее до сих пор этого домушника в мелких птицах, все переоценило в момент. Леденцов стоял и не мог сообразить, что хотел сделать и куда бежал. Поесть пирожков. Пятая кража…

– И я не имею морального права искать этого вора, – чуть таинственно поделился Петельников.

– Почему?

– Если поймаю, то убью его на месте.

– Бывали преступники и покрупнее, товарищ капитан.

– Но мне понятные!

Леденцов застегнул куртку, намереваясь идти в машину. Но Петельников вдруг отчеканил звонко:

– Лейтенант, вы мой подчиненный?

– Так точно, товарищ капитан.

– Приказываю! Выехать на место происшествия, кражу раскрыть и преступника задержать.

– Есть, товарищ капитан.

Лейтенант улыбнулся. Любил он Петельникова, прежде всего, за веселость, без которой в уголовном розыске что в море без пресной воды. Шутит, когда за серию нераскрытых краж, того и гляди, потащат на ковер…

Леденцов позвонил в квартиру. Кругленькая старушка открыла дверь не спрашивая и улыбнулась молодыми ямочками на щеках. Обворованные редко встречали улыбками. Но удивила тишина.

– Никого нет?

– А кто должен быть?

Он опередил следователя и всю бригаду. Без эксперта ходить по квартире не полагалось, и Леденцов остался в передней.

– Что случилось, бабушка? – не решился он на официальную «гражданку».

– Вышла я в булочную да за кефиром. С часик отсутствовала. Прихожу – господи помилуй, все растворено, как бес какой ходил. Ну, с перепугу-то я и навертела «ноль два».

– Ничего в квартире не трогали?

– Все уже позакрывала и прибрала.

– Бабушка, неужели вы не смотрите телевизор? До прихода милиции ничего нельзя трогать!

Леденцов прошелся по однокомнатной квартирке. Чистота и порядок. Что же тут делать следователю с экспертом?

– Вы не волнуйтесь, все цело, – успокоила она.

– То есть как цело?

– Да ты присядь, – велела она заинтригованному Леденцову.

Он сел на диван. Старушка тоже примостилась на каком-то, вроде бы детском, стульчике. В круглых и больших очках, в клеенчатом фартуке, с седыми волосами, прихваченными тесемкой, она походила на камнереза.

– И деньги целы, и вещи. Зря я органы потревожила. Видать, вор передумал, а то и совесть пробудилась.

– Скорее всего его спугнули.

– Нет, не спугнули.

– Откуда вы знаете?

– По одной махонькой пропаже.

– Вы же сказали, что все цело…

– Да такая пропажа, что бог с ней.

– Бабушка, не бог с ней. Для вас пустяк, а для нас улика.

– Варенье пропало.

– «Варенье» в смысле… То есть как варенье?

– Натуральное, сама варила.

Леденцов умолк. Он знал, что нужно задать следующий вопрос, точный и умный, но это варенье сбило своей неуместностью. Для чего домушнику варенье? После дубленок, золотых часов… Опять для женщины?

– Из каких плодов? – попробовал он вернуться на путь криминалистики.

– Из клубники.

– Сколько банок украдено?

– Полбанки.

– Взял уже начатую банку?

– Нет, взял-то он целую, но отполовинил.

– Ничего не понимаю… Взял банку клубничного варенья, отложил полбанки и унес?

– Нет же, молодой человек… Полбанки варенья унес, да только не в банке, а в желудке.

Леденцов оторопел. Не разыгрывает ли его эта старушка-каменотес?

– Хотите сказать, что варенье он съел?

– Ага, на кухне, ложечкой.

Разыгрывает. Или скормила внуку да позабыла. Что же, вор подобрал отмычки, открыл замок, проник в квартиру, съел полбанки варенья и ушел? И его ущипнула злость против этой пожилой гражданки, городящей несуразицу. Он тут же поймал себя на том, что злобится против вора, но без той веселости, которая была у капитана. А злоба в их деле не помощник. Да и круглые глазки с очками, круглые щеки с ямочками обескураживали. И вора она не придумала; иначе откуда бы она узнала про его манеру все открывать и распахивать?

– Банку, ложечку не трогали?

– Вымыла, милый, – закручинилась хозяйка и в успокоение предложила: – Чайку не выпьешь? С клубничным вареньем?

– С остатками из-под вора, то есть от вора? – усмехнулся Леденцов. – Где у вас тут телефон?

Старушка виновато засуетилась и провела его в переднюю, к полке. Он набрал номер. Голос у Петельникова был ждущий и тревожный.

– Товарищ капитан, все цело. Но преступник съел полбанки клубничного варенья.

Леденцов не знал, как он почувствовал и чем, но в эту короткую паузу от капитана потекла слаботочная радость.

– Теперь мы его поймаем, – вздохнул Петельников.

– Как?

– Сделаем анализ варенья. Попроси-ка у хозяйки пару баночек.

– Я серьезно, товарищ капитан…

– Леденцов, это подросток.

9

Еще когда говорил по телефону с Леденцовым, еще не положив трубки и не глянув на карту, еще ничего не обдумав и не решив, он уже прилип мыслью к этой восьмилетке, единственной в микрорайоне…

Петельников медленно взошел по лестнице на второй этаж с неожиданным чувством – не то мысль философская, не то печаль.

Все школы похожи. Уроковой тишиной, длинными коридорами, запахом натертых и перетертых полов… Давно ли он кончил школу? Как давно он кончил школу…

Шли уроки. Петельников намеревался начать с директора, а еще лучше – с завуча. Вполне возможно, что кто-нибудь из них свободен. Он побрел, разглядывая двери.

В темном тупичке сопели. Он стал, намереваясь спросить про канцелярию или учительницу.

– Отпусти, – попросил слезный голос.

– А будешь про меня трепать?

Петельников пригляделся. Длинный костистый парень, растопырившись по-паучьи, душил приемом второго, щупленького.

– Отпусти, – уже с хрипотцой попросил щуплый.

– Отпусти, – попросил и Петельников.

Костистый глянул на постороннего без интереса и задышал настырнее, видимо вжимая свои тренированные кисти. Петельников ухватил его за шиворот без всяких приемов и так рванул на себя, что парень с картонной легкостью оказался перед его лицом.

– Я не учитель, могу и оплеуху дать, – разъяснил Петельников.

– Не имеете права, – смекнул костистый, что нарвался на силу, и поэтому вспомнил о законе.

– Кто это тебе сказал?

– На правоведении. Бить нельзя.

– Разве я бить собираюсь? И разве на правоведении не сказали, что каждый гражданин обязан вступаться за жизнь и здоровье другого гражданина?

– Какого гражданина? – не понял костистый, тараща глаза и отдуваясь.

– Которого душил.

– Это Чулюка, отличник.

– Отличники тоже люди.

– У нас поединок, – нашелся парень.

– А он согласен? – Петельников поискал взглядом убежавшего Чулюку. – А силы равные? А весовая категория одна?

– Он без весовой категории заслужил…

– За что же?

– Я с бабкой живу, – насупился парень. – Она часто в школу приходит. А он ее обзывает Ром-бабой.

– Почему же Ром-бабой?

– Меня Ромкой зовут…

Звонок школу разбудил. Вокруг сразу заклубились какие-то группки, стайки, цепочки и повлекли этого Ромку в даль коридора. Петельников стоял, оглушенный непривычным гомоном. Вернее, забытым, а теперь всплывшим из отстойников памяти и задевшим той грустью, которая прикоснулась к нему еще на лестнице.

– Вы кого ищете? – спросила пожилая женщина, – конечно, учительница и, конечно, математичка, что Петельников определил по какой-то геометрической строгости лица.

– Директора или завуча…

– Обе в роно.

– Пожалуй, мне нужны классные руководители восьмых, – отмел он все другие классы. – Я из милиции.

– Пойдемте в кабинет…

Они оказались, видимо, в учительской, в уютном уголке под портретом Макаренко, в низких мягких креслицах вокруг журнального столика – только кофе не хватало. Петельников не то чтобы развалился, но сел вольготно, коли выпало редкое время отдохнуть в мягкой мебели. Да и разговор предстоял сложный. Но трое классных руководительниц – та, которая его привела, еще одна пожилая и третья, лет тридцати, – не сели, а полуприсели, как на жердочки, готовые сорваться и бежать. И он вспомнил, что у них всего лишь десятиминутная перемена.

– Что случилось? – спросила первая, приготовившись к дурной вести и заранее опечалившись.

Петельников не любил рассказывать о преступнике до конца следствия; тем более об этом, о непонятном и еще не пойманном.

– Потом доложу, хорошо? Мне сперва надо отыскать парнишку, в чем надеюсь на вашу помощь.

Вторая учительница, чуть сонная и думающая вроде бы о своем, вздохнула:

– Как что, так к нам.

– Естественно: восьмилетка, – ответила молодая.

– Почему естественно? – заинтересовался Петельников.

– Небольшой процент способных ребят идет в среднюю школу и потом в вузы. А остальные – в ПТУ, девушки – в педагогические и медицинские училища.

– Не понимаю.

– Что вы не понимаете?

Молодая учительница смотрела на него строго, как на опоздавшего. И Петельников подумал, что лицом она перестрожила обеих пожилых, и он тут же отобрал у первой преподавание математики и отдал молодой.

– Способные идут к машинам, а неспособные к людям?

– Теперь я вас не понимаю, – удивилась молодая тому, что не понимает, но строгости не убавила.

– Простите мое педагогическое невежество, – улыбнулся Петельников, скрадывая это невежество. – Серьезные и способные ребята идут в технические вузы, чтобы потом иметь дело с машинами. Неспособные же идут в медицинские, в педучилища, чтобы потом работать с детьми, с людьми. А не надо ли наоборот? Я всегда думал, что работа с людьми требует побольше способностей, чем работа с машинами.

Изредка к ним в уголовный розыск попадали эти неспособные, непоступившие, непрошедшие… В них поражала уверенность, что познание человеческой души не требует никаких талантов. Чуть поработав, эти ребята обидчиво исчезали в море народного хозяйства. Впрочем, и не всякому способному поддавалась их работа. Как-то пришел в розыск скорый парень, безуспешно поступавший на физический факультет. Все знал, в электронике разбирался, эксперта мог поправить… Считал себя неудачником, поскольку губил в милиции свои таланты. И на людей – на преступников и свидетелей, на потерпевших и других разных граждан – душевных сил не тратил, как на объекты второстепенные и примитивные, стоящие после всяких компьютеров и ЭВМ. Петельников выжил его на завод, поближе к машинам.

– Скоро звонок, – пресекла вторая начавшийся было разговор.

– Товарищи, я ищу подростка выше среднего роста.

Учителя переглянулись. Петельников закончил фразу точкой, и они ждали продолжения.

Но примет было так мало, что он их подсознательно экономил, заставляя учителей обдумывать каждую.

– Половина восьмиклассников выше среднего роста, – сказала первая, сочувственно улыбнувшись.

– Он узкоплеч.

Классные руководительницы вновь переглянулись и не ответили. Петельников понял их: вторая половина восьмиклассников узкоплеча. И все-таки он надеялся изобразить хотя бы размытый образ.

– Ходит в светлом длинном плаще.

– Ну, это надо проверять одежду каждого. – Теперь молодая учительница глянула на него, как на ученика, пришедшего на экзамен неподготовленным.

– По-моему, теперь ребята в плащах и не ходят, – зевнула вторая.

– Он, видимо, неуравновешен и склонен к фантазиям.

– Видите ли, все подростки… – начало было молодая и не кончила, посчитав разговор никчемным.

– Он любит клубничное варенье.

– Я люблю клубничное варенье, – призналась первая, уже развеселясь.

Тогда Петельников сказал главное, ради чего и пришел:

– Мне нужен ученик, который пропустил уроки пятнадцатого, семнадцатого, девятнадцатого, двадцать второго и двадцать третьего октября.

– Это Саша Вязьметинов, – удивилась молодая учительница, сразу простив взглядом Петельникова.

10

Вязьметинова сняли с последнего урока.

Они разделись. Парень скинул синюю куртку с десятком ненужных молний. Это был не допрос, который еще предстоял у следователя, поэтому Петельников сел подальше от официального стола, в полумягкое креслице, и кивнул подростку на соседнее, рядом. Вязьметинов опустился в него свободно и, как показалось оперативнику, с едва заметным вежливым кивком. Петельников улыбнулся: галантные пошли воришки.

Черные и густые волосы казались нахлобученными или париком, налезавшим на шею, на уши и на брови. Темные глаза ждали его вопросов. Загорелое узкое лицо было так спокойно, что по задворкам петельниковского сознания пробежала всполошенная мысль: он ли, тот ли?

– Красивая фамилия – Вязьметинов. Как Вяземский.

– Нормальная.

– Тебе уже пятнадцать… Второгодник?

– Год не учился, в пятом ногу сломал.

Петельников решил сбросить официальность уже проверенным способом: как-то рассеянно зевнул, вздохнул, буркнул, вытянул ноги, уселся поудобнее и глянул на подростка добродушно, как на приятеля, невесть откуда взявшегося. Темные глаза парня оживились: что дальше?

– Ну, помолчим?

– А что мне говорить? – вежливо поинтересовался школьник.

– Почему не спрашиваешь?

– О чем?

– Тебя же не в кино пригласили, не в гости и не на концерт рок-музыки – в милицию доставили.

– Вы сами скажите…

– А у тебя вопросов нет?

Вязьметинов не то чтобы задумался, а умолк выжидательно, что-то решая. Его темные глаза спокойно и, пожалуй, смело изучали оперативника. Петельников нетерпеливо шевельнулся, удивляясь этой смелости: вор должен бояться милиции, вор таки обязан бояться наказания.

– Есть вопрос…

– Давай, отвечу.

– Как вы меня нашли?

Петельников улыбнулся, может быть, чуть скованнее, чем хотелось бы, ибо пробовал скрыть облегченную радость: коли человек спрашивал, как его нашли, то знал, что его ищут. Считай, признался. Впрочем, он не помнил, чтобы подростки запирались долго и нагло.

– По варенью.

– Как… по варенью?

– Варенье у бабуси съел?

– Треть банки.

– Не треть, а половину.

– Нет, треть, – уперся Вязьметинов.

– Вот и наследил.

– Я в перчатках ел.

– Видимо, перемазался, – продолжал шутить оперативник.

Взгляд парня потух, и лицо скучнело на глазах. Петельников тихо всполошился. Ему, капитану и старшему оперуполномоченному, десять лет проработавшему в уголовном розыске, все известно, как в шахматах; для него это были заурядные кражи с вором, потерпевшими, материальным ущербом… Потому что он знал законы и накопил опыт, а главное – потому что он был взрослым. Конечно, парень умом понимал, что совершает преступление. Но для него это были не только квартирные кражи – были отмычки, перчатки, серый маскировочный плащ, мешок на лицо; были долгие прикидки и расчеты, подсмотренные в детективных фильмах; была жуткая работа, преодоление страха, тайна… Оказалось, его поймали при помощи клубничного варенья.

И Петельников испугался, что парень замкнется, еще не начав говорить.

– Тебя, Саша, вычислили, – серьезно заверил Петельников, впервые назвав его по имени.

– Вы?

– Разве человеку это под силу… Компьютер.

– На каком языке программа у компьютера?

– БЕЙСИК, – вспомнил Петельников единственную программу, не совсем уверенный, что она тут подходит.

– А какие данные на входе?

– Много. Способ, характер похищенного, время, одежда, манера поведения… В том числе, конечно, и клубничное варенье.

Школьник задумался. Петельников не торопил, разглядывал его. А ведь хороший парень: неглуп, собран, лицом симпатичен… Хороший парень, да вор. Что же произошло в его жизни, коли хороший парень обернулся вором? Семья, худые приятели или указка взрослых? И Петельников подумал о странной и дурной закономерности. Почему подростки сбиваются с пути одинаково – начинают пить, курить, воровать и хулиганить? Почему, совершенствуясь, человек в своих путях разнообразен и безграничен? Почему поднимаются все по-разному, а опускаются одинаково?

Но об этом – о семье, о школе, о жизни, о мотивах краж – они поговорят чуть позже. Сперва Петельникова интересовала уголовная сторона: сколько квартир посетил, что взял, куда дел…

– Давай, Саша, по порядку… Первая квартира.

– В каком смысле «первая квартира»?

– Где, когда, что взял, куда дел?..

– Ничего не взял.

– Так, вторая квартира, – терпеливо продолжил оперативник, решив, что о первой квартире, возможно, не заявили.

– Тоже ничего не взял.

– И в третьей не взял?

– И в третьей.

– Ага, взял в четвертой.

– Ни в какой не брал.

– И варенье не ел?

– Варенье съел.

– Ага, ходил по квартирам в поисках клубничного варенья, да?

– Да, – отрезал Вязьметинов, уловив наконец иронию.

Такого поворота оперативник не ждал. Признался, что проникал в квартиры, и отрицает кражи.

– Шкафы, столы, серванты распахивал?

– Распахивал.

– А деньги и золотые часики не брал?

– Нет.

– Шубу, туфли, кофту не взял?

– Зачем они мне…

– А варенье взял?

– Съел.

Петельников лениво поднялся и, смерив парня презрительным взглядом – не за кражу, а за ложь, – стал неспешно, с какой-то тщательностью снимать пиджак. Затем расслабил галстук и закатал рукава рубашки, обнажив крепкие загорелые кисти. И еще раз глянул на школьника, смазав презрение усмешкой. Тот смотрел настороженно, чуть напрягшись; его плотные, все закрывающие волосы сверху казались темным меховым капюшоном, которым школьник прикрылся.

Петельников подошел к окну и приоткрыл, впуская осенний воздух. Потом достал из шкафа двухпудовую гирю и легко выжал десять раз – пять левой и пять правой. Вязьметинов смотрел, кажется, не дыша.

Оперативник швырнул гирю в шкаф и все проделал в обратном порядке – закрыл окно, раскатал рукава, подтянул галстук, надел пиджак и сел рядом со школьником, сильно дыша.

– Силой хвастались? – опять загорелся любопытством Вязьметинов.

– Нет, Саша, нервы успокаивал.

– А у вас слабые нервы? – усомнился парень.

– Понимаешь ли, – доверительно понизил голос оперативник, – были крепкие, как у двоечника. Но от ежедневного общения с женщинами, а выражаясь грубее, с бабами они подрастрепались.

– Разве вы ежедневно… не с преступниками?

– Конечно, с преступниками.

– А разве они бабы… то есть женщины все?

– Не все, конечно, но многовато. Главное – внешне они вылитые мужчины. Воруют или хулиганят браво. Брюки, куртки, кулаки… – Петельников пристально глянул на верхнюю губу школьника, подчерненную нетронутой растительностью. – Некоторые даже с усами. А как попадут в милицию, повлажнеют от страха и давай изворачиваться. Не бабы ли?

Вязьметинов краснел насупленно. Оперативник не торопился, разглядывая потемневшие щеки, сжатые губы и сощуренные от злости глаза. Но откуда злость? У пойманного преступника ее, как правило, не бывает. Страх, раскаяние, тревога, депрессия… Но злость? Но спокойствие?

Петельников вырос без братишек-сестренок, своих детей не имел и воспитателем никогда не работал. Но он считал, что подростков знает, потому что сам был мальчишкой. Его раздражали призывы педагогов учиться понимать психологию ребенка. Разве не все были детьми? Разве можно забыть то, что незабываемо?

Да вот этого паренька он вроде бы не понимал. Может быть, злость и уверенность – от чувства собственного достоинства? Но если совесть нечиста, то достоинство выступает наглостью.

– Да ты никак обиделся?

– Не имеете права оскорблять…

– А сказать правду – оскорбление?

– По квартирам ходил, но не воровал!

– Ты хочешь меня, взрослого и нормального человека, убедить, что проникал в квартиры и ничего не брал?

– Хочу! – вскинулся он.

– Тогда я должен допустить невероятное: что кто-то еще ходил вслед за тобой и воровал. А?

– Не знаю…

– А зачем тогда ходил?

– Мало ли зачем, – буркнул парень, сразу остывая.

– Вот, не желаешь говорить правду, – вздохнул Петельников. – Саша, мы с тобой всего лишь беседуем. А впереди следствие. Официальные допросы, очные ставки, обыск…

– Где обыск?

– В твоей квартире.

– Зачем?

– Чтобы найти шубу, деньги, золотые часы…

Вязьметинов удивленно посмотрел на оперативника и задержался этим взглядом на долгое безмолвное время. Глаза суровы, скулы жестки, брови нахмурены, лоб наморщен, а темный пух на губе проступил явственными усиками… Мужчина. Только рот приоткрыт по-детски и растерянно, будто родная мать отказала в мороженом. И Петельников вдруг презренно оценил всю мудрость закона, ограждающего несовершеннолетних преступников от равной меры со взрослыми; видимо, они, законодатели, тоже подсмотрели приоткрытый детский рот.

Вязьметинов запустил руку в карман брюк, что-то вытащил и протянул Петельникову. Продолговатый камень чуть больше спичечного коробка со сколотым краем, который зеленел глубоким, чуть матовым светом.

– Ага, хризопраз геолога…

– Вот его взял.

– И все?

– И варенье.

– Как только в чужой квартире не подавился чужим вареньем, – не выдержал Петельников бессмысленного запирательства.

– Чего попрекаете чужим вареньем? – огрызнулся подросток.

Задетый Петельников хотел было ему ответствовать насчет чужого варенья, но дверь открылась, и неуверенно вошедшая женщина стала на пороге. Он узнал ее: потерпевшая Анна Васильевна Смагина. Оглядев кабинет и, верно, посчитав школьника помехой, она замялась:

– Извините, я на секундочку, только сказать…

В кабинете случайно встретились вор с обворованной, и оба не подозревали этого. Петельников решал: ждать ей не с руки, поскольку беседа с подростком, в сущности, только началась; пришла она скорее всего с каким-нибудь пустяком; друг друга они никогда не видели, поэтому не заговорят… И оперативник кивнул женщине, предлагая говорить оттуда, от порога, коли зашла на секунду.

– Знаете, кроме денег и золотых часов еще пропало золотое колечко. Оно было спрятано в корзинке с нитками. Сразу не глянула, а вчера…

– Зайдите завтра к следователю! – чуть не крикнул Петельников, выталкивая ее из кабинета голосом, взглядом и посуровевшим лицом.

Она уже обидчиво взялась за ручку двери, когда по кабинету слышимо пронеслись твердые слова:

– Неправда.

Смагина мельком глянула на Вязьметинова и удивленно воззрилась на оперативника: ведь школьник этого сказать не мог. Но и работник уголовного розыска не мог. Она вернулась взглядом к подростку, и догадливая краска залила ее щеки. Женщина стояла пунцовая, почему-то испуганная, и Петельников видел, как на ее висках дрожат черные кудряшки.

– Такой молодой…

– Молодой, ну и что?

– Такой молодой – и ворует.

– Я у вас ничего не украл.

– А деньги, а часы, а кольцо?

– Вы врете! – рубанул Вязьметинов.

– Я вру? – удивилась женщина, выходя на середину кабинета. – Какой наглец, а?

– Кто наглец? – повысил голос и подросток.

Петельников не шевельнулся, зажатый какой-то неразумной ленью. Он понимал, что этой стихийной стычкой может испортить следователю официальную очную ставку, но неразумная лень заставила слушать. Впрочем, об истоках лени, не столь уж неразумной, он знал: желание получить толику информации.

– Где бы извиниться, да покаяться, да вернуть краденое – он оскорбляет!

– Не брал я у вас ничего!

– Где же тогда деньги и золотые вещи?

– Там и лежат.

– Где там? – Она еще подалась к нему, будто захотела здесь же получить свои ценности.

– В ваших коробках и банках.

– А ты видел?

– В вазе часы лежали…

– В квартире был он! – ужаснулась Смагина, словно до сих пор этому еще не верила.

– Да, был, – зло бросил Вязьметинов.

– Боже, такого подлеца воспитала мать…

– Тетя, не надо!..

Он приподнялся – узкое лицо нацелено, гибкое тело согнуто, волосы топорщатся – и стал походить на зверька из семейства кошачьих, готового к охотничьему прыжку. Грузная Смагина отбежала к двери с легкостью балерины и подняла продуктовую сумку почти до уровня лица, прикрываясь.

– Все! – отрезал Петельников и подошел к женщине. – Успокойтесь, Анна Васильевна. Завтра мы с вами обо всем поговорим.

Он прикрыл за ней дверь. В кабинете осталась тишина, какая-то удивленная, которая выпадает после дикого шума.

– Никак хотел накинуться на женщину? – небрежно спросил Петельников.

– А чего вором обзывает…

– Почему ж на меня не кидаешься? Я ведь тоже вором тебя считаю.

Вязьметинов отвел глаза и бессмысленно уставился в уже темневшее окно. Петельников подошел вплотную, так, что голову подростку пришлось поднять, чтобы видеть лицо оперативника.

– А я скажу, почему на меня не кидаешься… Я ж не женщина, я сильный.

– На вопросы больше не отвечаю, – буркнул Вязьметинов не очень уверенно.

– И опять скажу почему… Тебе нечего отвечать!

Петельников посмотрел время: шесть часов. Нужно было решать судьбу подростка. С одной стороны, пять краж, не признается, ущерб не возмещен, агрессивен… Отпускать нельзя. А с другой стороны, пятнадцать лет, мотивы не ясны, краденое не обнаружено, доказательства не собраны… Задерживать или арестовывать всегда трудно, тем более школьника. И что-то еще – жалость ли, сомнения, интуиция? – мешало Петельникову, но вникать в эти глубины сейчас ему не хотелось да и было некогда.

Он бесцельно прошелся по кабинету, начав злиться на себя за то, что не отвез парня сразу к следователю: там бы решался этот вопрос, пусть бы следователь шел к прокурору…

Телефон подозвал глухим стрекотом. Петельников взял трубку нехотя, потому что вечерние звонки бывали коварны и могли задать работы на всю ночь.

– Да!

– Товарищ Петельников?

– Да, я.

– Вам звонит Аркадий Петрович, геолог. Помните меня?

– Разумеется, Аркадий Петрович. Что-нибудь случилось?

– Вышло маленькое недоразумение: шуба нашлась.

– Где же?

– Мое чадо – дочка унесла, забыв предупредить. Извините нас за причиненные хлопоты.

– Итак, ущерб…

– Никакого ущерба, – перебил геолог. – Камень в деньгах я не оцениваю, шуба цела.

– Спасибо, Аркадий Петрович, за уведомление.

Присутствие Вязьметинова удержало его сказать геологу, что и камень нашелся. Теперь на подростке осталось четыре кражи, а точнее, две кражи и два покушения на кражу. Варенье не в счет. Петельников вздохнул:

– Иди домой, и жду тебя завтра в десять: пойдем к следователю.