Текст книги "Умереть без свидетелей. Третий апостол"

Автор книги: Станислав Гагарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

– Сегодня принесу, – сказал Франичек. – После обеда.

– Значит, поищем и там, в этом запрещенном церковью писании. Хотя мне по-прежнему кажется, что профессор Маркерт вряд ли мог намекать так далеко и сложно. Впрочем…

Сделав паузу, Юрий Алексеевич предложил подумать о мелькнувшем у него в дороге соображении: не связано ли все случившееся с папой римским, с Ватиканом…

Арвид выразительно посмотрел на Вацлава Матисовича. Тот едва заметно кивнул ему. Вот, мол, приезжий товарищ с другой стороны подошел к тому, о чем мы говорили с вами вчера.

– Мы учитываем такую вероятность, – сказал Конобеев и протянул Юрию Алексеевичу синюю папку. – Вот что делается в этом отношении.

Леденев полистал папку, вздохнул и отложил ее.

– Все это будет проверено, но без нашего участия. Нас известят только о результатах. Наша же задача выявить вероятное здесь, в Западноморске. Мне вот что пришло сейчас в голову. Там ли мы ищем? Я имею в виду имя апостола. Ведь это Христос назвал рыбака Петром, то есть «камнем». Настоящее имя апостола – Симон… И, конечно, именно в качестве Симона ассоциировался он в сознании профессора-атеиста. Ведь я наверняка не ошибусь, если скажу, что покойный Маркерт знал евангельскую подноготную апостолов и самого Христа гораздо лучше, нежели собственную родословную. И Симон, сын Ионы, был для него в первую очередь Симоном. Не поискать ли убийцу и в такой ипостаси?

– Весьма мудрая мысль, – улыбаясь, но теперь улыбка была почти вызывающей, заметил Кравченко.

– А что вы называете «мудростью», Федор Гаврилович? – спокойными и приветливым тоном осведомился Леденев.

– Ну, мудрое – значит умное рассуждение, и вообще, – смешался Кравченко, теперь улыбка его была скорее жалкой.

– Мудрость есть не что иное, как просвещенное рассуждение. Но мудрость – это не наука. Мудрость есть возвышение души, – сказал Юрий Алексеевич. – Но это не мои слова. Так писал Гегель… В данном конкретном случае нам необходимо не только возвышение души. Нам нужна наука, именно наука. И логический метод, который позволит отбросить второстепенное и выйти на поражение цели. Между прочим есть смысл позаимствовать умение связывать науку с творческим вдохновением у вашего подопечного аспиранта Петерса, Федор Гаврилович. Убийца он или нет, а сам ход, которым он шел к открытию, заслуживает уважения.

Кравченко молчал.

– Извините, Юрий Алексеевич, – сказал Арвид, – но я хотел бы задать вам один вопрос. Может быть, правда, не совсем по теме…

– Пожалуйста, задавайте.

– Откуда у вас такое знание предмета? Мы-то уже давно штудируем Священное писание, и то плаваем в нем… А вы едва успели познакомиться с делом… Ведь не за сутки же, проведенные в поезде, успели так разобраться в Евангелии? Поделитесь опытом.

Леденев улыбнулся, покачал головой.

– Разумеется, суток для этого мало, хотя вы угадали: я и в поезде кое-что читал по этому вопросу, освежил в памяти некоторые библейские истории. Но и много раньше мне приходилось заниматься религиозными делами. И из любознательности, и по долгу службы. Однажды я вел большое дело Свидетелей Иеговы, нелояльной, мягко говоря, секты, которая, как вам известно, объявлена нашим государством вне закона. Расследование такого дела потребовало кропотливого изучения богодуховных книг. С завершением следствия интерес к атеистическим проблемам у меня не исчез, и я продолжаю читать литературу, регулярно выписываю журнал «Наука и религия». Знаете, Арвид Карлович, много поучительного можно найти при изучении методов, которыми пользуются для привлечения новообращенных различные религиозные школы. У них огромный психологический опыт, который не должен нами отрицаться безоговорочно и бесповоротно. И наконец, давно известная и не потерявшая актуальности истина: чтобы победить врага, надо знать его, убедительно?

– Вполне.

– Вот и хорошо. Прохор Кузьмич, мне хотелось бы побывать на месте происшествия, – сказал Леденев. – Кто бы мог сопровождать меня?

– Сейчас мы это решим, – ответил Конобеев. – Собственно говоря, чего тут решать… Видимо, нам придется отправиться туда вместе. Тут, товарищи, возникло два новых обстоятельства. Сначала о первом. Позавчера в управление пришло письмо, анонимный автор которого пытается вызвать подозрение против доцента Старцева.

– Старцева? – воскликнул Казакис.

Кравченко хмыкнул, но промолчал. Молчали и остальные.

– Да, Старцева. «Доброжелатель», таким уж хрестоматийным именем было подписано письмо, предупреждает нас… Впрочем, вот оно, это письмо. Я прочитаю его. «Хочу сообщить вам про Старцева. Неизвестно, что делал он при немцах в оккупации. Это липа, что он партизан. Он человек темный. Старцев хотел жениться на Татьяне. Старик узнал про это. Очень был злой. Хотел выгнать типа. Но тип обещал не трогать Таню. А сам хотел ее в жены. Он старый развратник. Ненавидел Маркерта, который мешал Старцеву. Не верьте ему! Доброжелатель». Даты нет… На конверте западноморский штемпель. Письмо опущено на территории того почтового отделения, которое обслуживает район, где произошло убийство. Вот, ознакомьтесь, товарищи…

Конобеев передал картон, в который было оправлено письмо, в руки Леденева. Тот передал его, внимательно осмотрев, дальше.

– Письмо уже подвергнуто экспертизе, – продолжал Прохор Кузьмич. – Ничего существенного не обнаружено, нет даже отпечатков пальцев… Это наводит на некие размышления. Писал человек, который осведомлен о том, что такие следы остаются даже на бумаге, и потому принял меры. Это уже что-то. Далее. Автор не указывает прямо на Старцева как на убийцу. Он дает нам понять, что у того были причины для убийства. Правда, мотив не слишком убедительный, но достаточный для того, чтобы мы переключили внимание на доцента. Это наводит на дополнительные размышления. Автор неплохо знает и биографию Старцева. Видимо, знаком с ним давно или получил от кого-либо такую информацию. Насколько мне известно, сам Старцев никогда не афишировал партизанскую часть своей жизни.

Письмо осмотрели все сотрудники поочередно и вернули его Юрию Алексеевичу. Он снова внимательно рассмотрел его.

Конобеев перестал говорить. Тогда Леденев спросил:

– Больше ничего экспертиза не дала?

– Ничего… Если не считать данных о бумаге и карандаше, которым начерчены буквы.

– Да, начерчены… Послушайте, да ведь это же открытие в деле составления анонимных писем! – воскликнул Юрий Алексеевич. – Обратите внимание: все буквы этого письма начерчены карандашом с помощью линейки. Идеальная возможность не дать нам идентифицировать это письмо с почерком Доброжелателя. Ведь пиши он левой рукой – установить принадлежность автора к этому посланию можно. Пиши печатными буквами – тоже найдется некая индивидуальная, только ему присущая черточка. Даже типографские буквы, вырезанные из газеты и склеенные в нужный анонимщику текст, могут навести нас на след… И это, по-видимому, хорошо известно ему.

– Мне кажется, что это женщина, – заметил Прохор Кузьмич.

Леденев живо повернулся к нему.

– Почему вы так думаете?

– Обратите внимание на слова «старый развратник». Мужчина не стал бы писать так о другом мужчине. Это типично женское выражение. Ведь то, что для мужчины вполне приемлемо с моральной точки зрения, для женщины может казаться Бог знает чем.

– Логично и психологически обоснованно, – согласился Юрий Алексеевич.

– А не может быть так? – сказал Арвид. – Тот, кто писал это, не хуже нас знает психологию и хотел, чтобы мы подумали именно о женском варианте?

– И это не исключено, – проговорил Конобеев. – Тем более этот новый метод… С карандашом и линейкой… Я вот что предлагаю… Хотя, нет, подождите! Расскажу вам сначала про второе обстоятельство. Это произошло сегодня ночью. В два часа позвонила дежурному по управлению Магда Брук и сообщила, что слышит шаги в опечатанном кабинете профессора Маркерта.

– Ого, – сказал Кравченко. – Весьма и оченно интересно…

– К сожалению, дежурный не проявил должной инициативы.

Вместо того чтобы самому принять необходимые меры, он позвонил мне домой. Я сказал, чтобы к дому Маркерта срочно выслали оперативную группу, и поехал на место происшествия сам. Может быть, мы бы успели захватить таинственного ночного незнакомца, навестившего кабинет покойного через окно, но дежурный, посылая группу, и тут допустил промашку. Он снова позвонил Магде Брук… Она дала ему домашний телефон, чтобы уточнить, как к ним проехать. Дежурный не знал того, что параллельный аппарат стоит в кабинете профессора. Его ведь так и не отключили… Ночной звонок, видимо, спугнул непрошенного гостя… Едва рассвело, я осмотрел кабинет вместе с товарищами из отдела криминалистики. Неизвестный проник в дом из сада, и проник с профессиональной сноровкой, аккуратно вскрыв окно. Следов не обнаружено никаких, если не считать грязи с обуви, неизвестный был в кедах, да выдвинутых ящиков с бумагами, разбросанных книг. Работал в перчатках… Применение служебно-розыскной собаки результатов не принесло. Уходя, неизвестный обработал следы одеколоном «Шипр».

– Дела, – сказал Арвид, – столько событий за сутки. Успевай, парни, поворачиваться…

– Придется нам всюду успевать, – сказал Леденев. – Вы что-то хотели предложить, Прохор Кузьмич…

– Вы собирались осмотреть место убийства, Юрий Алексеевич… Вот сразу глянете и на место ночного происшествия. Мы еще не касались бумаг Маркерта, так как не видели в них повода для преступления. Теперь приходится пересмотреть эту точку зрения. Сейчас увидите сами, Юрий Алексеевич.

– Если не возражаете, я возьму с собою Арвида Карловича.

Казакис покраснел от того, что его тайное желание совпало с предложением Леденева.

– Конечно, – откликнулся Конобеев. – Сам я затею с Магдой Брук разговор о взаимоотношениях Старцева, Татьяны и самого Маркерта. Надо же проверить это письмо. Вместе и отправимся. Вацлав Матисович тем временем раздобудет нам Евангелие от Петра, а Федор Гаврилович пусть продолжает искать Валдемара Петерса.

III

В доме Маркерта Конобеев представил Магде Леденева как сотрудника прокуратуры, а Казакиса она знала уже по прежним визитам.

– Я готовлю обед, – сказала Магда. – Татьяна будет скоро приходить обедать.

– Ничего, – успокоил ее Прохор Кузьмич. – Мы поговорим о ночном визите на кухне, чтобы не отвлекать вас от дела. А товарищи наши осмотрят комнату наверху. Может быть, теперь найдут еще какие-нибудь следы.

Юрий Алексеевич с Арвидом поднялись в кабинет профессора Маркерта и принялись внимательно осматривать его. Но здесь уже поработали эксперты-криминалисты. Потому Казакису и Леденеву не пришлось тратить много времени на внешнее знакомство. Им предстояло разобраться, хотя бы в самом первом приближении, с бумагами и книгами профессора, попытаться понять, что мог искать здесь ночью неизвестный пришелец.

– Нам бы Старцева пригласить, – сказал Арвид. – Он ведь специалист, ближайший помощник Маркерта. С его помощью мы б легко разобрались в этом бумажно-книжном Вавилоне. А нам, несведущим, понять здесь что-либо так же трудно, как разобраться в Талмуде[16].

– Увы, Арвид Карлович, ничего с вашей идеей не получится. Ведь мы в оперативной работе руководствуемся не Талмудом, а советским уголовно-процессуальным кодексом. Сей же закон запрещает привлечение к следствию лиц, не облеченных соответствующими полномочиями. Я б и сам с удовольствием привлек Старцева к делу… Наслышан о нем. Надо будет познакомиться поближе.

– Говорят, умный дядька, – сказал Казакис. – Только вот телега на него неприятная… Как там Прохор Кузьмич? Что узнает он от хозяйки дома?

– Закончим здесь работу и спросим у него, – отозвался Леденев. – Что ж, приступим.

– Начнем, – сказал Арвид.

Минут тридцать-сорок они работали молча.

– Конечно, наши усилия именуются в народе «поиски иголки в стоге сена», – заговорил Леденев. Он разбирал бумаги в ящиках письменного стола, а Казакису поручил осмотреть книги. – Но пренебрегать такой возможностью, возможностью найти вдруг иголку, не стоит. Пусть даже и вероятность этого выражается дробью – единица с миллионным знаменателем.

– У вас больше шансов, Юрий Алексеевич, – сказал Арвид.

– Почему же?

– Ночной визитер в первую очередь занялся письменным столом. Видимо, он знал или предполагал, где искать. Даже к сейфу не прикоснулся.

– Пожалуй. Кстати, вы помните, что при первоначальном осмотре, в день убийства, ключи от сейфа обнаружили на столе, а сам сейф был закрыт?

– Вы хотите сказать, что убийца мог открыть сейф после того, как выстрелил в Маркерта… Потом, не найдя там того, чего искал, он положил ключи на стол?

– Примерно так.

– Значит, можно истолковать ночное происшествие как попытку найти то, ради чего убили профессора?

– Прежде чем истолковывать какое-либо явление, надо иметь само это явление, знать природу факта, который подвергаешь истолкованию, – сказал Юрий Алексеевич. – Другими словами, нужны хотя бы одни голые факты. И в первую очередь сами факты…

– Это так, – согласился Арвид. – Но между прочим, полемизируя однажды с позитивистами, утверждавшими, что «существуют только факты», Фридрих Ницше заявил: «Я скажу – нет… Как раз фактов и не существует. Есть только интерпретация».

– Что ж, знакомство с существом этого спора делает честь вашей эрудиции, Арвид Карлович, – заметил Леденев. – Только говорилось все это по другому поводу. Это раз. А потом, вряд ли для нас с вами Фридрих Ницше годится в авторитеты. Это два. Хотя знать и его учение никому не лишне.

Юрий Алексеевич лукаво улыбнулся и добавил:

– На предмет критики… Но соглашусь с тем, что мыслитель он незаурядный. И сам толково критикует христианство.

Арвид неопределенно хмыкнул, развел руками и молча отошел к дальнему книжному шкафу. Там он отодвинул в сторону стеклянную дверцу и вытащил сразу стопку книг с надписями готическим шрифтом на переплетах.

– Юрий Алексеевич, – позвал он. – Какой язык вы знаете?

– Немецкий, – ответил Леденев. – И похуже английский.

– Тогда вам и карты в руки. Здесь по-немецки, да еще готическим шрифтом. Мне не сладить.

Леденев подошел к Казакису и взял в руки верхнюю в стопке книгу.

– Это сочинение Отто Вейнингера «Пол и характер», – сказал он. – Знаменитая была во время оно книга. Но мне думается, что вы уже опоздали для знакомства с нею, Арвид Карлович. Так… Ого! А это ваш Ницше. Легок на помине.

– Почему «мой»?

– Ну, это я к слову. Один из его главных трудов – «Так говорил Заратустра». Есть издания и на русском языке. Держите.

Леденев передал книгу Арвиду.

– Я читал это на русском, – проговорил Казакис, перелистывая страницы.

– Сверхчеловека в себе не ощутили? – спросил Юрий Алексеевич, отойдя к столу и вновь принимаясь рассматривать бумаги Маркерта.

Арвид смутился, и по тому, что молодой сотрудник не ответил сразу, Леденев понял эту заминку.

– Молодым людям, а таковые всегда склонны несколько преувеличивать собственные потенциальные возможности, противопоказано чрезмерно увлекаться книгами Ницше, – тактично объяснил Юрий Алексеевич. – Дело тут и в личности автора. Своими сочинениями он пытался восполнить то, чего ему самому не хватало. Переполненный различными комплексами, главным из которых был комплекс неполноценности, Ницше грезил сильным человеком, ему самому хотелось быть им. Стремление утвердиться в этом мире – вот что двигало его рукой. Сильному человеку, обладающему здоровой психикой, не нужна тоска по белокурой бестии. Это в первооснове. Специалисты по истории философии объясняют его учение с экономических и социальных позиций того времени, конечно… Что вы там нашли?

Разговаривая, Леденев повернулся к Арвиду и увидел, как тот внимательно рассматривает сложенный вчетверо листок.

– Это я нашел в книге Ницше, – сказал Арвид. – Он лежит здесь давно. Совсем потемнел от времени. Смотрите, написано: Малх…

– Погоди, погоди, Арвид Карлович… Малх… Что-то мне напомнило это имя. Да! Вспомнил…

– Так звали оберштурмфюрера Ауриня, о котором мне рассказывал в Луцисе старый Андерсон, – заметил Казакис.

– Оберштурмфюрер? Да-да, я помню, вы написали это в докладной. Погодите… Сейчас… Да! Ведь Малхом звали и раба, которому апостол Петр отрубил ухо, когда бросился выручать Христа во время его ареста в Гефсиманском саду. Ну-ка, разверните листок!

На листке они увидели странный чертеж и подписи на неизвестном языке.

– Постойте, что это за язык? – проговорил Юрий Алексеевич. – Кажется, латынь. Да, это латынь. К сожалению, перевести слово в слово не смогу…

– Подписи сделаны другой рукой, нежели слово Малх, – заметил Казакис.

– Верно. Вот рукопись Маркерта. Судя по всему, слово Малх написано им. В каком смысле? Имя ли это мифического раба или оберштурмфюрера? И что это за чертеж?

– Кажется, это план, – сказал Арвид. – По-моему, план какого-то здания.

На лестнице послышались шаги, дверь отворилась, и в кабинет вошел Прохор Кузьмич.

– Как дела, следопыты? – спросил он.

– Следопыты из нас не ахти какие. Да и следов здесь, по вашим же словам, не осталось, – ответил Юрий Алексеевич. – Но кое-что мы нашли. А что поведала наша хозяйка?

– Как будто я ее разговорил и даже вызвал некую симпатию у этой суровой дамы. Во всяком случае сейчас я откомандирован ею, чтоб сообщить вам приятное известие: мы приглашены на обед. С минуты на минуту придет дочь профессора и Магда примется накрывать стол.

– Удобно ли? – спросил Леденев.

– Думаю, что приглашение продиктовано самыми добрыми чувствами, – ответил Конобеев. – А нам не вредно посмотреть на эту семью в непринужденной, домашней обстановке.

– А что со Старцевым?

– Тут, Юрий Алексеевич, все чисто, как и предполагал… Я осторожно повел разговор с Магдой и узнал, что покойный профессор, что называется, только и мечтал о браке Татьяны и Старцева. Магда мне прямо сказала, будто Маркерт не раз говорил ей, что он умрет спокойно, если будет знать: Танечка осталась в надежных руках Валентина Петровича. Профессор даже огорчался, видя, что, кроме братской дружбы, между дочерью и Старцевым ничего не зарождается.

– Но ведь он вдвое старше ее! – воскликнул Казакис. – Старцев не в братья, он в отцы годится Татьяне!

– Ну и что? – невозмутимо ответил Прохор Кузьмич. – Ему только сорок пять… Прекрасный возраст для молодожена. Не забывай, что самому Маркерту было столько же, когда он предложил руку и сердце матери Татьяны. И она тогда тоже была вдвое его моложе. Учитывая собственный опыт, профессор не видел и в этом будущем союзе ничего предосудительного.

– А каковы отношения Старцева и Татьяны? – спросил Юрий Алексеевич.

– По наблюдениям Магды, любовью там и не пахнет. Магда склонна скорее подозревать серьезную увлеченность Татьяны Петерсом.

– Значит, анонимка, информация ее, высосана из пальца? – сказал Арвид.

– Наверное, из чего-нибудь посложнее, нежели обыкновенный палец, – проворчал Конобеев. – Старцев-то, что называется, старый холостяк, но, судя по нашим данным, физически нормальный человек. Понятное дело, у него могли быть определенные связи с женщинами, которые не завершились браком. А когда расчеты женщины терпят крах, когда ее оставляют ради другой или ей кажется, что ради другой, женщина начинает мстить. Не все таковы, но и подобных достаточно в этом мире.

– Но такая профессиональная сметливость, – с сомнением покачал головой Арвид. – Отсутствие отпечатков пальцев, новый метод с карандашом и линейкой…

Леденев и Конобеев переглянулись, рассмеялись.

– Милый Арвид, – сказал он, – моя версия, разумеется, не окончательна… Но дай тебе Бог никогда не узнать, как бывают изобретательны женщины, пожелавшие отомстить. Ну, а что у вас, друзья? Чем похвастаете?

– Вот, – сказал Арвид и протянул Конобееву листок, обнаруженный им в книге «Так говорил Заратустра».

– Что это?

– Сами удивляемся, – ответил Казакис. – Чертеж – не чертеж, план – не план… Главное – вот это.

Он взял листок из рук Прохора Кузьмича, сложил его и показал слово Малх, написанное на одной из сторон.

– Как будто написано рукой Маркерта, – сказал Юрий Алексеевич. – Мы и ломаем с Арвидом Карловичем голову над тем, кому принадлежит это имя.

– Если речь здесь идет о Малхе Аурине, оберштурмфюрере, – заметил Арвид Казакис, – то это обстоятельство можно считать подтверждением того, что именно его вместе с Маркертом видел Андерсон в сорок седьмом году.

– Вовсе необязательно, – возразил Прохор Кузьмич, внимательно рассматривая чертеж. – Да, эти надписи сделаны на латинском языке… Я не особенно силен в латыни, но вот здесь, как мне кажется, написано «Главный вход». А это слово означает «Опасность!». Вот здесь, в кавычках, написано «Испытания Господни». При чем здесь Господь?

– Вы сумели узнать из этого документа гораздо больше, нежели мы, – сказал Юрий Алексеевич. – Передадим его экспертам… А в кабинете придется еще повозиться. Может быть, и найдем отгадку…

– Ничего похожего на дневник вам не попадалось? – спросил Конобеев.

– Пока нет.

– А вел ли профессор дневник? – спросил Арвид.

– Если и вел, то вряд ли об этом знают домашние, – усомнился Прохор Кузьмич. – Маркерт был не из тех, кто делится такими вещами даже с близкими.

– По-видимому, пришла его дочь… Я слышу внизу молодой девичий голос, – проговорил Леденев. – Не пора ли нам спуститься?

– Пойдемте, – согласился Конобеев, – как я понял, вы приняли приглашение Магды Брук.

После обеда, когда некоторая натянутость, вызванная необычностью обстановки – не так часто следователи обедают в доме, убийство хозяина которого они расследуют, – натянутость и скованность исчезли, Татьяна Маркерт сказала:

– Хотите, поиграю вам немного?

И добавила:

– Папино любимое.

Она играла грустные пьесы, но выбирала вещи не скорбные, скорее печальные, как бы сожалеющие о невосполнимой утрате и не отказывающие в то же время в необходимости жить дальше и радоваться любым проявлениям жизни. В конце концов и смерть была бы немыслима, если б когда-нибудь не зародилась жизнь…

Закончив играть, Таня некоторое время сидела перед роялем, опустив голову и положив руки на клавиши.

Все молчали.

Таня поднялась и пересела в кресло.

Тогда Юрий Алексеевич решился заговорить с дочерью покойного профессора.

– Вы остались при консерватории? – спросил он.

– Да, уговорили меня поступить в аспирантуру. Хотя, признаться, наша аспирантура весьма относительное учреждение… Что нового можно открыть в исполнительском творчестве? Ведь это сугубо индивидуально. Каждый исполнитель, совершенствуясь в мастерстве, открывает новое только для себя. Другим он передать этого не может… По сути дела, наша аспирантура дает возможность конкретному исполнителю повысить квалификацию – только и всего.

– Но и это уже немало, – заметил Леденев. – Тем более если учесть, каким сложнейшим инструментом вы овладели.

– Вы любите орган? – спросила Татьяна.

– Видите ли, я плохо знаком с органной музыкой. Кое-что слышал в Большом зале Московской консерватории. Иногда, по случаю, приобретаю пластинки. С месяц назад, например, был на органном вечере Гарри Гродберга.

– Исполняли Баха?

– Его… «Двенадцать хоралов», «Прелюдия и фуга ре минор» и еще что-то, не помню названия.

– Если хотите, я могу поиграть для вас в кафедральном соборе. Мне выделили дневные часы для практики.

– О, воспользуюсь этим с величайшим удовольствием! – воскликнул Юрий Алексеевич. – Я слышал о вашем знаменитом соборе и не менее знаменитом органе. Как мне узнать, когда вы играете там? У меня ведь тоже… расписание. И если часы моего досуга совпадут с вашей работой, то непременно приду послушать.

Ничего не ответив, Татьяна достала из сумочки записную книжку, написала на листке, вырвала его и подала Леденеву.

– Вот в эти дни и часы, – сказала она. – Буду рада вас видеть. Не так часто встречаешь любителей органной музыки, тем более…

Она хотела сказать «среди людей вашей профессии», но в последний момент спохватилась. Татьяна поняла, что ей совсем не хочется обидеть этого человека, уже внушившего ей необъяснимую симпатию. Она шла от некоей внутренней теплоты, способности наделять людей, общающихся с Леденевым, уверенностью и покоем.

– Мне будет приятно показать вам наш концертный зал, – сказала Татьяна и улыбнулась Юрию Алексеевичу.

– А мне вы позволите послушать вашу игру? – спросил Арвид. – Органная музыка любезна и моей душе тоже.

– Разумеется, приходите, – ответила Татьяна. – Сейчас я хочу, чтобы вы послушали мои любимые хоральные прелюдии Баха из его «Органной книжки».

Она нашла пластинку, поставила ее, и гостиную наполнили звуки органа.

– Играет Хельмут Вальха, – сказала Татьяна и передала Юрию Алексеевичу обложку пластинки, где разъяснялось на обороте, что именно хотел сказать каждой из прелюдий великий мастер.

«Как будто возможно передать содержание музыки словами», – подумал Леденев, следя за мелодией и читая неуклюжие разъяснения некоего музыковеда.

Органист перешел к седьмой прелюдии «Der Tag, der ist so freuedenreich – Столь радостный день», – о котором разъяснитель написал, что «этот, восходящий к средневековью хорал Бах скромными средствами превратил в поэму радости и ликования», когда в благородную гамму звуков ворвался резкий звонок телефона.

Трубку сняла Магда.

– Кого-нибудь из ваших, – сказала она, обращаясь к мужчинам.

Татьяна убрала адаптер с пластинки. Прохор Кузьмич подошел к телефону.

– Слушаю, – сказал он. – Конобеев.

– Это я… Кравченко вас беспокоит, Прохор Кузьмич. Хочу сообщить новость. Нашли Петерса…