Текст книги "Океан. Выпуск восьмой"
Автор книги: Станислав Гагарин
Соавторы: Владимир Мезенцев,Александр Суворов,Виктор Дыгало,Юрий Иванов,Юрий Дудников,Евгений Сузюмов,Б. Волохов,Святослав Чумаков,Дмитрий Лихарев,Юрий Миронов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)
Ни Логинов, ни Березин не поняли точно: против Радько или за? Логинов про себя ухмыльнулся и переспросил Радько:
– Я так и не понял, как вы относитесь к предложению моего старпома.
Тот пожал плечами:
– Николай Филиппович, я думаю, что пора восстановить, так сказать, статус кво. Будем считать, что действие вводной закончилось и вы «ожили», стали вновь командиром лодки.
Ну и хитрован же все-таки этот Радько! Одним махом он полностью снял с себя даже тень ответственности на тот случай, если что-нибудь произойдет, и всю полноту ее переложил на Логинова, заставив его крепко призадуматься. Логинов несколько мгновений поразмышлял и решился:
– Меня всегда учили, что умный командир обязан уметь бережно пользоваться своей властью. Я, конечно, могу приказать, но спешить, я думаю, не следует. У нас еще есть время посоветоваться с офицерами.
Эту беседу случайно подслушал (чего стоят фанерные переборки?) Вадик Белиловский, прилегший после обеда на свой куцый диван второго яруса «завязать жирок». Он, будучи еще курсантом, почти наизусть выучил «Капитальный ремонт» Леонида Соболева, и на любой случай жизни у него всегда была запасена какая-нибудь соболевская сентенция. Например, заваливаясь после обеда на боковую, он оправдывал себя:
«…горизонтальное положение никому не может причинить вреда, кроме, конечно, откупоренной бутылки».
От услышанного у Вадюни сладко захолонуло сердце. Вот это дела! Когда Березин ушел из каюты командира и там воцарилась раздумчивая тишина, Вадюня не выдержал могучего напора клокочущей в нем сногсшибательной информации и полетел в корму делиться ею с Казанцевым. Он даже забыл казаться степенным. Его так и разрывало от новости.
Влетев в шестой отсек, Вадюня наклонился к уху осоловевшего от тепла и сытости приятеля и жарко зашептал:
– Ну, старпом дает! Во удумал наш циркулечек! Предложил через Буйный в подводном положении идти! Прямо в тыл «плотникам».
Казанцев, не сбросивший еще сонливости, не понял Вадюню.
– Ну и что?
– Как это «ну и что»? Так в Буйном же нам нельзя под водой ходить! Не рекомендуется!
Смысл сказанного Вадюней только сейчас дошел до Казанцева, и он почувствовал, как сладко заныло сердце в предчувствии чего-то необычного, остро-волнующего, рискового. Но внешне он остался невозмутимым, как и подобает человеку разочаровавшемуся и ничего от жизни хорошего не ожидающему.
– Да, – ровным голосом протянул он, – «циркулечек» – это голова…
– И Чемберлен тоже голова, – подыграл ему Вадюня. И добавил: – А вот ты болван.
– Это прежде всего относится к тебе. Что мне или тебе от того: прорвемся мы или нет? Все равно нам ничего, кроме фитилей, не светит. Помнишь, как в том анекдоте, на какие этапы делится любое учение? Нет? Салага. Слушай: на шумиху, неразбериху, выявление виновных, наказание невиновных и вручение наград начальству. Но мы-то с тобой не начальство, и нам наград не перепадет.
Спустя полчаса командир лодки пригласил всех офицеров в кают-компанию. Плотно спрессовавшись, все они умостились вокруг стола. Логинов рассказал о предложении Березина, предупредил, что маневр рискованный, и сказал, что, прежде чем принять окончательное решение, он хотел бы выслушать мнение офицеров. По старой флотской традиции первому он предоставил слово самому младшему из них – Белиловскому (Казанцев пришел на лодку двумя месяцами раньше). Вадюня хотел было встать, но, стиснутый с обоих боков сидящими, засуетился, покраснел и позабыл заранее приготовленный солидный ответ.
– Я… Я… Я за…
Офицеры заулыбались. Кто-то съязвил:
– Вадим Леонидович спутал совещание офицеров с профсоюзным собранием. – Съязвил, но пилюлю подсластил, назвав Вадюню по имени-отчеству.
– Товарищи, товарищи, – вступился за Вадюню командир. – Лейтенант Белиловский хотел сказать, что он поддерживает идею капитана третьего ранга Березина. Не смущайте человека. У вас есть какие-либо предложения, Вадим Леонидович?
Окончательно смешавшийся Вадюня потряс головой, давая понять, что у него никаких предложений нет. Да и откуда они могли появиться у него или у Казанцева, прослуживших на лодке без году неделя? Но Логинов понимал, что значит для молодых офицеров доверие, и поэтому, совершенно уверенный, что и от Казанцева тоже ждать совета не приходится, он все-таки дал слово и ему. Тот тоже ничего путного не предложил.
Зато командиры боевых частей высказывали соображения, как лучше и безопасней форсировать пролив. Говорили офицеры сдержанно, но в их голосах чувствовалась торжественность, подъем, как будто собирались они не в полный риска путь, а на первомайскую демонстрацию.
Радько от слова отказался. От только напомнил, что свое мнение он уже высказал. Не по душе была ему эта затея.
Золотухин же чему-то радовался и не скрывал этого.
Чему? Да хотя бы тому, что не перевелись еще люди, живущие неистребимым желанием быть всегда первыми, но первыми в делах только трудных, опасных, почти неосуществимых. В жизни их обычно называют чудаками и относятся к ним с подозрением. И несправедливо: переведись они – и человечество загинет. И еще потому, что у них в бригаде есть чудаки, способные даже во вред себе принимать такие неожиданные решения. И кроме того, ему в голову пришла совершенно парадоксальная мысль, что интересным может быть любое дело, но для этого его сначала надо запретить. И действительно, запретный плод всегда слаще.
Он, как и Логинов, не сомневался в расчетах Березина, доверял им. И тем не менее ответственность за жизнь людей, особая ответственность, определяющаяся его служебным положением, обязывала его быть предельно осмотрительным.
– Геннадий Васильевич, как велик риск, которому будет подвергаться лодка при прохождении узкости?
Березин пожал плечами:
– Трудно сказать… Риск, конечно, есть, но если все выдержать в расчетных пределах – курс, глубину, скорость, – то он будет сведен к минимуму. Но даже в самом худшем случае гибель никому не угрожает.
– И все-таки риск есть?
– В определенной мере да. Так ведь не рискуют только мертвые. Им уже нечего терять.
Замкомбрига какое-то время помолчал, будто ожидая, пока чаша весов в его душе займет твердо-устойчивое положение, поднял глаза, встретился с твердым взглядом Логинова и решился:
– Я поддерживаю предложение капитана третьего ранга Березина.
Казанцев и Белиловский быстрехонько переглянулись, в их глазах сиял восторг.
– Итак, возражений я ни от кого не слышал… – Логинов взглянул на Радько, тот промолчал. – Значит, товарищи, быть по сему. Кораблем по-прежнему остается командовать Березин. Командиров боевых частей прошу проинструктировать личный состав о мерах безопасности. Сергей Михайлович, – попросил он Золотухина, – выступите, пожалуйста, перед людьми, расскажите им, что нас ожидает. Добро? Спасибо. Все свободны.
Решение было принято, и теперь надо сделать все так, чтобы ничто не смогло помешать довести это решение до победного финала.
* * *
«Слушать в отсеках!» И все в лодке замирают, затаивают дыхание, можно было бы остановить стук сердца – и его остановили бы.
«Слушать в отсеках!» И тогда напряжен каждый нерв, тогда все пять чувств превращаются в одно – в слух.
«Слушать в отсеках!» И тогда важен любой забортный стук, шум, скрип, шорох. Вовремя услышишь его – отведешь угрозу от корабля, от товарищей, от себя.
«Слушать в отсеках!» И бездыханная тишина, чуткая, тяжелая, притаивается в отсеках подводной лодки.
Лодка вошла в Буйный. Из штатных гнезд вынут и разложен на палубе аварийный инструмент: клинья, пробки, кувалды, струбцины, маты, – все, что может потребоваться при заделке пробоины в корпусе.
Безмолвие воцарилось в отсеках. В центральном посту стоят на-товсь у поста аварийного продувания балласта трюмные машинисты. Внизу, под настилом, тоже в готовности к работе главный осушительный насос. Егоров не спускает глаз с репитеров тахометров: молодцы электрики, держат обороты тютелька в тютельку – ни на один больше, ни на один меньше! Это сейчас сверхважно – лодка идет по счислению. Вслепую. Хохлов застыл над картой, он посекундно отмечает расчетное место корабля. И докладывает Березину.
– До поворота осталось пятьдесят секунд… Сорок… Тридцать… Двадцать… Десять… Ложиться на курс восемьдесят три градуса.
Каждая секунда, каждый метр на счету, ибо именно этой мерой исчисляется сейчас расстояние, отделяющее корабль от беды.
– Лево руля, ложиться на курс… – это уже командует Березин.
Рулевой, управляющий вертикальным рулем, легко и плавно переводит рукоятку гидроманипулятора и подворачивает лодку на новый курс. Рядом с ним сидит боцман Силыч и тоже колдует с гидроманипулятором, но горизонтальных рулей. Он словно по нитке ведет лодку на заданной глубине: стрелка глубиномера не шевельнется. Оба сидят спокойно, тихонько шевелят рукоятками манипуляторов, а у обоих мокрые спины, соленый пот ручьями заливает глаза. У Силыча на кончике фиолетового носа покачивается капля. Он сдувает ее, но тут же начинает покачиваться новая.
Ларин ровно и монотонно докладывает точную дистанцию до гранитной толщи острова. Дистанция эта устрашающе мала.
Тупой нос огромной стальной рыбищи, рассекая упругую мглу воды, неумолимо надвигается на черную гранитную твердь острова. Метр! Еще метр! Вот-вот громоподобно встретятся сталь и камень! Но нос рыбищи еле заметно пошел влево, влево, и неохватное круглое рыбье тело втискивается в узкую щель между Угрюмым и подножием скалы-лиходейки. Рыбища мелко подрагивает от распирающей ее могучести, и катится впереди нее по подводному царству мощный гул, рушит он напрочь многолетиями устоявшуюся тишину, лишает покоя безмолвных подводных обитателей. Впервой творится здесь такое.
Штурман не спускает глаз с секундомера.
– Форштевень прошел скалу. До поворота тридцать секунд… Двадцать… Десять… Курс девяносто два градуса. Прошли скалу.
В отсеке прошелестел вздох облегчения.
– Дистанция двести метров… Двести пятьдесят… Двести восемьдесят метров…
– Слушать в отсеках!
Тут же послышались приглушенные доклады:
– В первом замечаний нет…
– В седьмом замечаний нет…
– В шестом замечаний нет…
И вновь глухая тишина.
– До поворота сорок секунд… Тридцать секунд… Двадцать секунд…
И словно оглушительный гром, тихий, вполголоса, доклад:
– Пожар в четвертом отсеке.
Тишина вдребезги разлетелась от яростного колокольного звона: «Пожарная тревога!»
– Этого еще не хватало, хол-лера тебе в бок! Егоров, в четвертый!
Но Егоров упредил приказ старпома и уже был в четвертом отсеке.
– На румбе девяносто градусов… – как ни в чем не бывало доложил рулевой и смахнул пот со лба. Теперь ему будет полегче – легли на выход из Буйного, скала позади и пойдем по линеечке. А пожар в четвертом – не его дело, разберутся кому надо. У каждого свои заботы, свои обязанности.
И все же что там, в четвертом? Ни докладов оттуда, ни просьб о помощи, ни шума… Открылась круглая переборочная дверь, и в ней показался Егоров.
– Ну?! Что там?! – Все впились в него взглядами.
– Отбой тревоге. Пожара не было. – И разъяснил, что в уголке старшинской кают-компании подтекала потихоньку магистраль гидравлики, масло покапывало и попадало на электрическую грелку. Коку стало холодно, он решил включить ее, и из грелки повалил дым. Вот и все.
– Путаник чертов! – зло буркнул штурман. – Мало того, что голодом морит, так еще чуть и заикой не сделал.
– Это ты брось, – не согласился с ним Егоров, – Козлов поступил правильно. В этом деле всегда лучше перестраховаться.
– Ну, конечно, вечная поправка «на дурака».
– Штурман, – осек Хохлова Березин, – не отвлекайтесь от дела.
– Есть, товарищ капитан третьего ранга. – Хохлов обиделся. – Этим курсом нам идти еще тридцать четыре минуты и… одиннадцать секунд.
Одиннадцать секунд – это, конечно, мелочь, но Хохлов хотел подчеркнуть, что он, штурман, знает свое дело и незачем его тыкать носом.
– Добро.
Березин, облокотившись тощей спиной на острые ребра клапанов, вольготно развалился в разножке. Он положил ногу на ногу и умудрился так замысловато завить их одну вокруг другой, будто это у него и не ноги вовсе, а шланги.
Скалу благополучно миновали, пожар не состоялся, и нервное напряжение в центральном посту улеглось. В разных углах отсека послышались голоса.
– А насчет поправки «на дурака» я с вами, Хохлов, не согласен. – Березин чуть помолчал, обдумывая свою мысль. Разговор он продолжил лишь дли того, чтобы загладить перед штурманом свою невольную резкость. – Мы еще с курсантских времен привыкли иронизировать над этой самой поправкой. Вы же, наверное, участвовали, и не раз, в парадах и помните, как нас поднимали в пять утра и выводили на площадь ни свет ни заря. Хотя парад начинался в десять. Так, на всякий случай – а вдруг… Вот это была настоящая поправка «на дурака». В нашем же моряцком деле эта поправка ох какая полезная штука! Возьмите судовождение. Опыт показывает, что поправка на ветер или на течение редко бывает чрезмерной. Чаще же всего – недостаточной. Или, скажем, при расхождении со встречным судном мы всегда предполагаем, что там на мостике стоят грамотные судоводители. А всегда ли это так? Но возьми эту поправку «на дурака» – и ты почти никогда не ошибешься. Правильно Виктор Васильевич сказал, что для нас всегда лучше перестраховаться. Я с ним согласен.
Еще предстояло под водой найти вход в бухту Багренцовую, до Порт-Счастливого было еще несколько часов хода, в лодке еще стояли по готовности номер один подводной, но тягостное оцепенение уже покинуло людей, оно осталось где-то там, позади, у скалы.
Логинов, Золотухин и Радько за эти тревожные часы не сказали ни слова, промолчали, даже когда поступил аварийный сигнал из четвертого отсека. И сейчас они все также молчком слушали, о чем говорят скинувшие ярмо напряжения люди. Они сидели у носовой переборки рядом с рулевым и внимательно следили за работой боевого расчета центрального поста. Следили и оценивали. И, видимо, остались довольны. По крайней мере, после того, как лодка точно на фарватере вошла в губу и легла на курс, в Порт-Счастливый, они удалились во второй отсек, и там Радько протянул руку Логинову:
– Ну, Николай Филиппович, поздравляю. Сделано все вашим старпомом было по-мастерски. Прямо цирк шапито, да и только!
Логинов хотел было съязвить в его адрес, но передумал. Все-таки Радько хвалил их, а не ругал, и стоит ли вспоминать его ловкие уклоны и нырки… Тем более Радько был неподдельно восхищен.
– Березин ваш очень перспективный офицер. Очень. Так и доложу начальству.
– Недаром его наш комбриг иначе как академиком не обзывает, – рассмеялся Золотухин.
– Знаете, Сергей Михайлович, когда-то Вероккьо, учитель Леонардо да Винчи, увидев мастерство своего ученика, был настолько поражен, что навсегда расстался с кистью и в дальнейшем работал только как скульптор. И мне сейчас впору, как и Вероккьо, уходить с мостика лодки. – Логинов шутил, но в голосе его прорвалась грусть о скором и неминуемом расставании с кораблем.
* * *
Поставив «мины» на рейде Порт-Счастливого и сфотографировав стоявшие на нем корабли и суда, С-274 все так же в подводном положении вышла из Багренцовой, благополучно миновала на выходе из нее строй противолодочных кораблей, которые безнадежно ожидали ее, в пяти милях от берега всплыла и взяла курс на базу.
Ночь была на исходе.
Диво дивное эти края – солнечные ясные летом. Льется себе и льется легкое тепло от повисшего над окоемом неяркого светила, обласкивает помаленьку все вокруг. Ровный желтой ясности свет растекается по розоватым каменистым сопкам, по прозрачным до самой потаенной глуби озерам, по серебристому ковру одуванчиков, обрызганному рдяными капельками росы. И кажется он чем-то сродни колыбельной: такой же напевный, ласковый, дремотный.
Любуйтесь вдосталь янтарной прозрачности ночью, тихо и безмолвно радуйтесь ей. В награду она наполнит вас легкой щемящей грустью, омоет уветливо вашу душу и высветлит все ваши тревоги, огорчения.
И как-то незаметно для себя, исподволь обновитесь вы, очиститесь от всего, что тяготило, печалило вас. Такое же, как ночь, ясное и тихое умиротворение захлестнет вас и не отпустит до той поры, пока незаметно подкравшееся утро не обрушит на вас новые заботы.
Любуйтесь еще и еще! Во все глаза, во все сердце! Любуйтесь, а то задует знобкий северо-восточный ветер, притащит с собой беспогодицу и одним махом выстудит, вывьюжит все – и небо, и землю, и море. Вмиг порушит прозрачную ночную сказку хмарной, снежной круговертью. Такое в этих краях случается часто.
Сейчас на море было тихо.
Лодка под ласковые всплески волн не торопясь подошла к поворотному бую, развернулась и, пофыркивая синим дымком, направилась к уже видным невооруженным глазом бонам. Вылезла из-за сопки тощая железная труба кочегарки.
Скоро дома.
Радько, увидев трубу, сладко потянулся и помечтал вслух:
– Вернусь домой – целую неделю одну манную кашу есть буду. За эти три дня еще одну язву нажил.
Как ни коротка разлука, а сердце все равно сладко щемит от предвкушения скорой встречи с землей, родными, с запахами трав, с пеньем птиц, со всем тем привычным, что окружает тебя в нормальной земной жизни. Все-таки жизнь моряка противоестественна для человека. Романтична, интересна и вместе с тем вынуждает его к таким самоограничениям, к которым может приноровиться психика не каждого. Поэтому и не из каждого получаются преданные моряки.
Всем на С-274 не терпелось вступить на берег. Но особенно Березину. До чего же хорошо возвращаться домой победителем! Душа его радостно трепетала – он сегодня чувствовал себя триумфатором. Довольный собой Геннадий Васильевич, сам того не замечая, чуток заважничал, заатаманился. Он вроде бы даже вырос сам над собой на полвершка.
Несколько иной строй мыслей был у Логинова. Возвращение с такой победой сулило ему мало хорошего. Он много лет знал Щукарева, чтобы питать иллюзии насчет ожидавшей их встречи. То, что он будет недоволен выкрутасами Березина и Логиновым, допустившим эти выкрутасы, было совершенно очевидным. Доказывать Щукареву их правоту было зряшным делом. Неясно одно: до какого градуса накала взовьется его недовольство и в какой форме оно проявится. То ли в ярости, то ли в разносе, то ли просто в личной обиде.
Когда лодка совсем уже подошла к бонам и открылась глазам бухта и обступившие ее дома, Логинов попросил Березина:
– Давайте-ка я швартоваться буду, Геннадий Васильевич. Хорошо? Незачем гусей дразнить. Знаете, поляки шутят, что невозможно что-либо предвидеть, особенно на ближайшее будущее.
Поход, из которого возвращалась С-274, был, в общем-то, заурядным, коротким, и поэтому ее никто не встречал. Ни комбриг, ни флагманские специалисты. Матросы со стоявших у пирсов лодок совсем обыденно приняли швартовые концы, да прибежал на пирс дежурный по живучести. И то лишь затем, чтобы предупредить Егорова о том, что тот сегодня вечером сменяет его на дежурстве.
Адмирал еще не вернулся из Москвы, и Щукарев продолжал командовать в его кабинете. Настроение у него сегодня было созвучное погоде – солнечное. Утром он, воспользовавшись адмиральским прямым телефоном, позвонил в Москву, и друзья сообщили, что представление на него уже в Совете Министров и что к празднику Военно-Морского Флота, а возможно и раньше, он станет контр-адмиралом. Как говорится, дело в шляпе!
Итак, «все хорошо, прекрасная маркиза, все хор-рошо, все хор-рошо-о». Юрий Захарович, пружинисто подрагивая мышцами ног, неспешно прошелся по просторному кабинету, довольно потер руки, улыбнулся, отдернул занавеску, за которой стояла «тревожная» койка адмирала, и посмотрелся в висящее над ней зеркало. Он представил себе, как на его крутых плечах будут смотреться адмиральские, с тонкой, зигзагом, золотой строчкой погоны, и подумал, что ничего, будут смотреться, товарищ контр-адмирал Щукарев.
Час назад ему позвонил вернувшийся с моря комбриг Голубев и сказал, что вместе со своим начальником штаба прибудет к Щукареву сразу же после обеда. И дал понять, между прочим, что лодкой командовал какой-то вахлак, который в последние сутки даже и не пробовал пройти через их противолодочный рубеж.
– Знаешь, рыпался, рыпался, а потом понял, что с нами бороться безнадежно, и угомонился.
Тон Голубева вообще-то задел Щукарева, но поскольку этим «вахлаком» был Березин, то Щукареву настроения Голубев не изгадил. «Все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо… все хор-рошо…»
В кабинет, постучавшись, вошли Логинов, Радько и Золотухин. По дороге сюда они договорились держаться купно, вместе. Так, на всякий случай…
– Ну-ну, герои подводнички, заходите, заходите. Докладывай, Николай Филиппович.
Смущенный вид Логинова красноречиво говорил о том, что прорваться через голубевские рогатки они так и не смогли.
Логинов приложил руку к козырьку фуражки и почему-то подчеркнуто официально доложил, что задание выполнено, Порт-Счастливый «заминирован», подводная лодка вернулась в базу без замечаний. И еще что экипаж С-274 готов к выполнению… И так далее, и тому подобное.
Щукарев, ничего не понимая, переводил взгляд с одного на другого. Он видел, что Логинов напрягся в ожидании, что лицо Золотухина чуть тронула улыбка и он тут же опустил взгляд в пол и что Радько откровенно неуважительно ухмыляется и с интересом разглядывает Щукарева.
– То есть как это выполнили? Мне же Голубев час назад звонил. – И вспылил: – Чего вы ваньку-то валяете? Я вам что, мальчик? Ишь развеселились, пародисты-юмористы! – Его задел усмешливый взгляд Радько, его ухмылка. Он нутром почувствовал, что они что-то таят, недоговаривают. – Докладывай, Логинов, чего вы там навоевали!
Николай Филиппович молча разложил на столе кальку маневрирования лодки, фотоснимки Порт-Счастливого, сделанные через перископ, и, обменявшись быстрыми взглядами с Золотухиным, спросил Щукарева:
– Разрешите докладывать?
– Сам разберусь, – буркнул Щукарев и склонился над столом.
Одного его опытного взгляда было достаточно, чтобы все понять и оценить величину риска, которому подвергалась лодка. И не только она. Но и он сам, Щукарев. Ему даже стало жарко от внезапно охватившего страха, было такое ощущение, как будто он только что чуть было не угодил в бездонную пропасть. Ему даже показалось, что он все еще слышит мягкий шорох осыпающихся камней.
– Та-ак… – Это «та-ак» ничего хорошего не предвещало. – Вы, дорогие первопроходцы, что же думаете, что вокруг вас дураки живут? Одни вы умные? Вы никогда не задумывались над тем, что всякий запрет на крови нашей морской густо замешан? Так кто же дал вам право нарушать этот запрет? Рисковать жизнью людей?
– Но мы же доказали, что там можно пройти в подводном положении, – попытался возразить Логинов.
– Ничего вы не доказали! Вы прошли? Да. Случайно. А завтра, глядя на вас, туда еще кто-нибудь попрется и останется там. Что вы их женам и матерям скажете?
– Юрий Захарович, – попробовал вставить словечко Золотухин, – Березин все очень внимательно…
– Опять этот Березин! – взорвался Щукарев. – Я запрещаю даже называть его фамилию! Я его… – Он зашевелил губами, придумывая кару для Березина.
Его попробовал урезонить Радько:
– Давайте поговорим спокойно, Юрий Захарович.
– Спокойно?! Посмотрел бы я на вас, что заговорили бы вы, попадись к вам в подчинение такой вот Березин. Я от него ни днем ни ночью покоя не знаю! Теперь, видите ли, его через Буйный под водой понесло… А если он нас завтра взорвать надумает? А? Нет, с меня хватит, сыт им по горло. Вот так! – И черканул себя ладонищей по кадыку.
Но Золотухин все-таки хотел вступиться за Березина.
– Я считаю…
Но Щукарев перебил его:
– Считать будете, когда вместо меня командовать бригадой начнете. А пока хозяин здесь я. Я! – Он потыкал себя пальцем в грудь. – Я отвечаю за бригаду. Они вот, Логинов, Березин и иже с ними херувимы, наколбасят, а влетит мне. Не вам, уважаемый товарищ Золотухин. Ваша воспитательная и прочая работа всегда будет в ажуре, всегда найдете соответствующие бумажки, чтобы прикрыться. Так что позвольте считать мне. Вот так-то! – Щукарев понимал, что зарвался, что шумит он и обижает Золотухина зря, но остановиться у него уже не было сил. Слишком уж напугал и разъярил его Логинов.
Радько слушал и не верил самому себе. В отделе кадров они знали, конечно, что Щукарев грубоват, нетерпим, но не на столько же дремуче! Кроме того, он был оскорблен. Не считаясь ни с его присутствием, ни с тем, что и он, Радько, тоже в какой-то мере причастен к тому, что произошло в море, Щукарев отчитывал Логинова, а заодно и его, как неразумных мальчишек. И Радько твердо решил, что он сегодня же доложит командованию про эту сцену надлежащим образом.
Однако вступать в пререкания со Щукаревым он не стал, так как в запале Щукарев мог и его послать куда-нибудь подальше, а этого Радько никак допустить не мог. Авторитетом надобно дорожить.
– Так вот я, – Щукарев сделал ударение на «я», – считаю, что поторопился представить товарищей Логинова и Березина к повышению в должности. Сейчас я это упущение исправлю. – Дрожащими от возбуждения руками он отпер сейф, порылся там среди бумаг, отыскал представления и жирно перечеркнул их синим карандашом. – Соответствующий приказ о лихачестве я напишу завтра. Можете идти. – Щукарев отвернулся от них, раздернул занавеску, закрывающую карту театра, и принялся на ней что-то внимательно изучать.
Логинов собрал со стола документы, виновато улыбнулся продолжавшим стоять Золотухину и Радько и вышел.
– Может, вы нам все-таки предложите присесть? – начал заводиться Радько. Худое лицо его посерело и заострилось. Глаза за толстыми стеклами очков сузились, превратились в амбразуры.
Щукарев продолжал молчать.
– Вы не забывайтесь, товарищ капитан первого ранга, мы все-таки старшие офицеры, а не кухарки.
– А я вас не задерживаю, – через плечо бросил Щукарев. – Можете и уйти.
– Хорошо, уйдем. Но о вашем оскорбительном поведении я доложу в штабе флота.
– Докладывайте… – Щукарев понимал, что теперь ему терять уже нечего, с Радько отношения изгажены всерьез и надолго, и он больше не щадил ни себя, ни его. – И доложите заодно, что вы, представляя на С-274 штаб флота, не только не пресекли легкомысленные действия командира и старпома, но даже попустительствовали их преступному лихачеству, поощряя их авантюры.
– Хорошо, доложу и это. – Радько переглянулся с Золотухиным, и они оба направились к двери. Уже выходя, Золотухин задержался и спросил:
– Разрешите мне завтра съездить в политуправление флота?
– Хоть сейчас.
– Благодарю вас.
Закрылась за ними дверь, Щукарев отошел от карты, тяжело плюхнулся в кресло и бездумно уставился взглядом в зеленое сукно, покрывавшее адмиральский стол. В голове было пусто и угнетающе тревожно.
– Идиот! – вполголоса обругал он себя и зло хрястнул кулаком по столу.
Конечно же, идиот! Этих-то, Логинова и Березина, правильно раздолбал. Правильно. Будут знать. Но зачем вот нахамил Радько? Щелкопер этого не простит, какую-нибудь козью рожу подстроит. Это уж точно. А вдруг он сегодня же позвонит своим приятелям в кадры в Москву?! И тогда тю-тю звание… И-ди-от! Мешкать больше было нельзя. Надо что-то срочно предпринимать. Но что?
Щукарев снял трубку прямого с командующим флотом телефона и услышал его глуховатый ровный голос:
– Да…
– Здравия желаю, товарищ командующий. Извините, пожалуйста, за беспокойство. Это беспокоит вас капитан первого ранга Щукарев…
– Здравствуйте, Юрий Захарович. Слушаю вас.
Щукарев от удивления даже поперхнулся: надо же, помнит, как его звать-величать!
– Товарищ командующий, у меня на бригаде произошел не совсем обычный случай. Правда, все обошлось благополучно, но я считаю необходимым доложить вам о нем лично. Скажите, пожалуйста, не могли бы вы принять меня?
Командующий помолчал, слышно было, как он шелестит листками календаря.
– Завтра пятница. До понедельника это может потерпеть?
– Конечно, конечно, товарищ командующий.
– Вот и хорошо. Жду вас в понедельник в пятнадцать часов.
– Есть, товарищ командующий. – Щукарев подождал, пока в телефоне начали звучать частые сигналы, и бережно водворил трубку на рычаги. Разговор с командующим снял с его души гнет тревоги, сковывавший ее дурными предчувствиями. Появилась надежда, что он сумеет если уж и не упредить Радько, то хоть в какой-то мере ослабить впечатление от его доклада в штабе флота.
И все же покой в душу не пришел: там начал поднимать голову тот, второй Щукарев. Он спросил первого: «А не сукин ли ты сын? Не совершил ли ты предательство по отношению к своему другу, Николаю Логинову? Правильно ли ты сделал, что уничтожил представление на него?» – «Правильно, – отвечал первый. – Тем более что Логинов сам меня предал. Обещал же он не рисковать, а начал вытворять черт те что. Понимал же он, что грозит мне, его другу, если что-нибудь случится с ними? Ясно, понимал. Так кто же ему дороже: я или Березин?» – «Но он выполнял свой воинский долг, и с ними ничего не произошло…» – «Долг, долг»… Но есть еще долг товарищества. А кроме того, нельзя, выполняя свой воинский долг, нарушать установленные правила. Сказано, нельзя – значит, нельзя. Не дураки это придумали». – «Это все, конечно, так, и все-таки ты неправ. Можно было все решить спокойно, не ссорясь с Радько и не обижая Логинова. И я знаю, почему ты так не сделал. От меня не скроешь. Сначала ты просто-напросто испугался и взъярился на Логинова, зачеркнул представления. Теперь же ты успокоился и можно было бы исправить ошибку, отдать представления перепечатать, поговорить с Логиновым спокойно, может быть, даже извиниться перед ним. Это было бы и честно и справедливо. Но ты этого не сделаешь. Нет. Для тебя сейчас важен повод для того, чтобы избавиться от Березина. И во имя этого ты готов на все…» – «Знаешь, пошел бы ты… – Вновь разозлился первый Щукарев. – Хватит! Надоело!»
И второй Щукарев временно приутих. Зато у первого окончательно испортилось настроение. Чтобы рассеяться, он решил пройтись..
Попасть с территории подплава в город можно было либо через нижнюю проходную, либо через верхнюю. Если идти через нижнюю, то никак не минешь причала и лодок, а там наверняка к нему начнут приставать с какими-нибудь пустыми делами и он может вновь сорваться. Щукареву же этого не хотелось – итак наругался на сегодня уже предостаточно. К тому же путь через нижнюю проходную много длиннее. Щукарев пошел через верхнюю.
Латаная-перелатаная асфальтовая дорога справа упиралась в забор подплава, а слева круто вскидывалась вверх, переваливала через раздол между сопками и дальше катилась под гору до самого моря в бухту Сладкую, куда приходили рейсовые «Кометы», связывающие городок с внешним миром.
