Текст книги "Океан. Выпуск восьмой"
Автор книги: Станислав Гагарин
Соавторы: Владимир Мезенцев,Александр Суворов,Виктор Дыгало,Юрий Иванов,Юрий Дудников,Евгений Сузюмов,Б. Волохов,Святослав Чумаков,Дмитрий Лихарев,Юрий Миронов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)
– «Исполнительный» долой!
На плавбазе флаг быстро пополз вниз. По лодкам рассыпалось дробной скороговоркой:
– Флаг и гюйс поднять!
И тут же на «Вычегде» молодым кочетом залился горн: та-та-ра-та та-та! Та-та ра-та та-та-та! Голубой влажный ветер затрепыхался в складках флагов и гюйсов.
– Во-ольно-о-о… – как вздох облегчения пронеслось над гаванью.
Логинов отошел к середине строя, задумавшись, взглянул на заснеженные макушки скал острова, что лежал на противоположной стороне бухты и сейчас торчал над головами его моряков, окинул взглядом подтянутых, одетых в «первый срок» – в парадно-выходную форму – Ларина и Киселева и вздохнул.
– Ну, что ж, друзья, сегодня мы прощаемся с нашими боевыми товарищами и сослуживцами старшинами первой статьи Лариным и Киселевым. Я не сказал бы, что меня лично, да и, смею думать, весь наш экипаж, это прощание очень радовало. Это и естественно – мы провожаем в запас великолепных специалистов, надежных и верных товарищей, коммунистов. А расставание с хорошими людьми всегда невесело. Нам их долго еще будет недоставать. Я, как командир корабля, должен сказать, что в море, когда вахту несли Ларин или Киселев, моя душа была всегда спокойна, я знал, что уж они-то не подведут. Почти четыре года мы прослужили вместе на одном корабле. Старший помощник, штурман, инженер-механик, боцман, мичман Оленин, мы помним их еще совсем молодыми матросами, помним их первые робкие шаги на корабле. Всякое за эти годы бывало – и хорошее, и такое, о чем не хотелось бы вспоминать. – Командир посмотрел на Киселева, и оба улыбнулись: когда-то попервоначалу и за Киселевым водились грешки. – Но сейчас я должен сказать, что все эти годы нелегкую флотскую службу оба вы несли с честью, достоинством, старанием и большой любовью. За что от всех нас вам огромное спасибо. – Логинов подошел к старшинам, крепко, в две руки, пожал их руки и расцеловал. – Конечно, мы очень хотели бы, чтобы вы оба остались продолжать службу с нами, но… У вас свои планы, да и народному хозяйству тоже нужны крепкие и умелые люди. Счастливого вам обоим плавания в новом для вас и большом жизненном море. Уверен, что вы с честью пронесете через всю свою жизнь звание моряка-подводника. Старпом, зачитайте приказ!
Березин развернул кожаную папку и обвел взглядом строй. Он был на голову выше всех, кроме Казанцева, и потому видел сверху всю вторую шеренгу. От его цепкого взгляда не ускользнуло, что матрос Шварев пытается скрыться за спины впереди стоящих моряков. Березин чуть вытянул шею и увидел, что тот надел бушлат без галстука, и не удержался даже в такой торжественный момент. Он шагнул прямо вплотную к строю, поманил длиннющим пальцем Шварева и, когда тот приблизил свою голову к голове согнувшегося старпома, громко, так, что слышали все стоящие рядом, шепнул ему:
– Подойдете к боцману и попросите, чтобы он нашел вам сегодня работу погрязнее. Ясно?
– Ясно, товарищ капитан третьего ранга, – таким же громким шепотом ответил Шварев.
– Знаете, за что?
– Подозреваю.
– Вот и хорошо.
Старпом шагнул назад и скомандовал:
– Смир-рна! Слушай приказ командира войсковой части о поощрении старшин…
В будке на пирсе, возле которой стоял верхний вахтенный, зазвонил телефон. Вахтенный снял трубку, послушал, ответил «есть», подошел к лодке и негромко окликнул командира:
– Вас к телефону…
Логинов тронул старпома за рукав: продолжайте, мол, читать, – и, стараясь не громыхать по палубе, сошел на пирс. Из будки донесся его голос: «Есть, товарищ комбриг… Есть… Сейчас буду…» Он дождался, пока старпом дочитал приказ, и позвал его:
– Геннадий Васильевич, готовьте лодку к походу. Меня вызывает комбриг.
– Есть, товарищ командир. – И гаркнул: – По местам стоять, лодку к бою и походу изготовить! – От полноты чувств он рубанул в воздухе рукой, трахнулся ею о леерную стойку, взвыл, выругался и широко зашагал вслед за всеми к ограждению рубки.
Там по узенькому трапу все они поднимутся на мостик и ловкими ящерками юркнут в провал верхнего рубочного люка, окунутся в тепло и привычные лодочные запахи. А внизу, в прочном корпусе, уже тревожно и отрывисто рвут в клочья тишину колокола громкого боя, по корабельной трансляции гремят команды, по переговорным трубам перекатываются доклады, из отсека в отсек снуют люди. В лодке стоит шум, гам, ералаш. «…Механизмы вскрыть, осмотреть, проверить вручную… Включить батарейные автоматы… Проверка сигнализации и аварийного освещения…» Бьют по ушам звонки, квакают ревуны, шипит воздух высокого давления…
Но проходит какое-то время, и все это светопреставление начинает угомоняться, в лодке все помаленьку успокаивается, затихает. Замолкли вентиляторы, отгрохотали прогретые дизеля, отданы все команды, прекратились доклады. Больше не о чем докладывать, и лодку вновь спеленала тишина. Сейчас лодка была готова выйти в море, погружаться, воевать. Оказывается, весь этот громкий сумбур был подчинен строгому порядку и железной логике целесообразности.
В ожидании команды на выход моряки высыпали на причал перекурить. Командир все еще не возвращался. Моряки отогревались под ярким, но пока еще не прокалившимся солнцем, блаженно жмурились. Березина обступили наиболее любопытные:
– Куда идем, надолго ли, зачем?
– Придет командир – и все станет точно известно, – отвечал Геннадий Васильевич.
– А к субботе вернемся? – это кто-то назначил на субботу свидание с девушкой. В городке их маловато, но все же есть.
– Если ничего не изменится, то должны вернуться. Будем работать с ОВРом.
Начавшие уже прощаться с друзьями Ларин и Киселев услышали последние слова старпома, насторожились. Ларин подозвал друга.
– Отойдем на минутку. Ты слышал, что сказал старпом?
– Ну…
– С ОВРом работать будут. Как же без меня-то? Им ведь акустик хороший нужен, а Золотов пока еще меня заменить не сможет. Не потянет…
Киселев хмыкнул:
– А без меня как? Ведь мичман наш в госпитале. – И вроде как огорчился. – Значит, чемоданы распаковывать?
– Так на три дня всего-то, Володь!
– А ты меня не уговаривай. Я уже давно уговоренный. Куда же я без тебя денусь?
И оба счастливо рассмеялись.
– Только вот разрешит ли командир? Может, он чего-нибудь нарушит, если возьмет нас с собой в море. Ведь приказ-то о нашем увольнении уже был.
– Попросим, – пожал плечами Ларин. – А вот и командир.
По громко повизгивающему деревянному трапу от штаба быстро спускался Логинов. Вслед за ним поспешали Радько и заместитель командира бригады по политической части капитан второго ранга Золотухин. Оба были в канадках, зимних шапках, с чемоданчиками. По их виду можно было понять, что они намереваются идти с лодкой в море. Замполит логиновской лодки сдавал экзамены в академию, и Золотухин решил подменить его в море. Да и надоело ему сидеть на берегу.
– Смотри-ка, Иваныч, начальство с нами в море идет. Значит, будет дело.
– Это худо, при замкомбриге командир нас может и не взять.
Логинов подошел к курящим, завернул рукав плаща и взглянул на часы.
– У нас есть еще несколько минут, и я вкратце введу вас в курс дела. Сейчас мы выходим в море, будем преодолевать противолодочный рубеж. Далее мы произведем минные постановки у Порт-Счастливого и возвращаемся. Срок на все это – трое суток. Задача перед всеми нами стоит чрезвычайно сложная, и каждый из вас должен отнестись к решению ее с чувством максимальной ответственности. С нами в море пойдут представитель штаба флота капитан второго ранга Радько и замкомбрига. Думаю, что его представлять вам нет нужды. – Логинов помолчал, видимо вспоминая, что еще следовало бы сказать, решил, что сказано все, и спросил: – У кого есть вопросы?
Киселев хотел было спросить насчет них, но Ларин дернул его за рукав бушлата:
– Не надо. Спросим, когда останется один.
Логинов окинул взглядом экипаж, поймал несколько спокойных, не замутненных тревогой взглядов, будто и не ставил он им только что серьезнейшей задачи, и потеплел голосом:
– Ну, спасибо вам всем, товарищи… Геннадий Васильевич, у меня к вам несколько вопросов.
Березин в два шага одолел разделяющие их три метра и согнулся над Логиновым:
– Слушаю вас, товарищ командир.
Логинов взял его под руку, отвел чуть в сторонку, обернулся ко все еще стоявшим в ожидании его приказа морякам:
– Вы пока покурите. – И спросил старпома: – У вас все варианты просчитаны?
– Да вроде бы все. Еще с прошлого учения. А почему вас это интересует, если не секрет?
– Сдается мне, что в этот раз будет не совсем так, как всегда. Недаром Радько с нами в море идет. Так что продумайте все еще раз, и самым внимательнейшим образом. Буквально каждую мелочь.
– Есть, товарищ командир. Только вот одно меня беспокоит…
– Что именно?
– Да что без Ларина идем. Сейчас он просто незаменим. Золотов хороший акустик, но ему пока до Ларина далеко. И без Киселева тоже трудно придется. Оленина-то нет…
– Я тоже об этом думал. Но… – Логинов развел руками. – Задерживать их мы не имеем никакого права.
– А что, если они сами захотят?
– Как же захотят, если уже неделю на чемоданах сидят? Они мыслями давно дома.
– Ну, а если их попросить?
– Попробуйте… А впрочем, не надо. Это будет бестактным с нашей стороны: мы пока еще их командиры и любая наша просьба для них приказание. Они, конечно, не откажут нам, но… Лучше не надо.
Они оба повернулись в сторону к курящим морякам и сразу же встретились с устремленными на них напряженными взглядами Ларина и Киселева. Те, на что-то решившись, переглянулись и бросились к офицерам.
– Товарищ командир, разрешите обратиться? – Ларин запыхался, будто пробежал стометровку. – Товарищ командир, разрешите нам пойти с вами в море? В последний раз… Вам акустик нужен и моторист.
Старшины стояли, не опуская рук от бескозырок.
Командир и старпом переглянулись, и Березин радостным голосом гаркнул на весь причал:
– По местам стоять, со швартовых сниматься! – Он облапил обоих старшин, слегка потряс их и, развернув лицом к лодке, скомандовал: – Ну, сыпьте, орелики!
Старшины опрометью бросились к сходне.
– Да-а, выручили. – Логинов был откровенно растроган. – Честное слово, никак не ожидал!
В сторонке одиноко, не спуская глаз с командира и старпома, ожидая чего-то, переминался с ноги на ногу инженер-лейтенант Казанцев.
– А вас, что, команда не касается? – Лицо старпома посуровело.
– Я к командиру.
– Нашли время, – недовольно буркнул Березин и направился на лодку.
– Я вас слушаю, Казанцев.
– Разрешите отдать вам рапорт?
Лейтенант протянул сложенный пополам листок бумаги. В выражении его лица, в голосе, во взгляде его было столько совсем не свойственной Казанцеву жесткой решимости, что Логинов забрал у него бумагу и тут же начал ее читать. Он пробежал ее раз, другой, и с лица его сбежало выражение внутренней радости, до сих пор светившееся на нем. Он поднял недоуменный взгляд на Казанцева, смерил снизу вверх, а потом сверху вниз его нескладную, худющую фигуру и с насмешкой спросил:
– Это плод зрелых раздумий или вас кто-нибудь обидел и вы надули губы?
– Товарищ командир, – в голосе Казанцева металлом прозвучала нотка непреклонности, – это серьезно.
– Серьезные вопросы, Казанцев, вот так, на бегу, не решаются. В море у нас будет время, поговорим. А сейчас идите на лодку. Кстати, – остановил он по-журавлиному задравшего ногу Казанцева, – на будущее имейте в виду, что вас никто не мобилизовывал и никто демобилизовывать не будет. Сейчас не военное время. Если вы и уйдете с флота, то вас уволят в запас, а не демобилизуют. Запомните это, пожалуйста.
Когда командир взошел на борт лодки, Березин скомандовал:
– Убрать трап! Отдать носовой! – И крикнул в провал рубочного люка: – Правый малый вперед, левый малый назад!
– Есть правый малый вперед, левый малый назад, – отрепетовали команду из боевой рубки.
Корпус лодки мелко затрясся, за кормой вспухли пенные буруны, кормовой швартовый конец напрягся до звона, нос лодки начал отходить от пирса.
А на макушке сопки, у здания штаба бригады, стоял комбриг Щукарев и негромко, только для внутреннего потребления, поминал жвако-галс, кливер-шкоты и еще что-то, совсем уж не флотское: опять Логинов передоверил съемку со швартовых своему «академику». Мало того, что передоверил, но и самого-то его не видать на мостике! А сейчас прилив, лодку течением может занести… Во! Во! Во! Сейчас врежется как раз в борт соседней лодки! А-а, чер-рт!!! Мало ему, что ли, было перевернутого гюйса?!
Пока комбриг переживал, двести семьдесят четвертая вполне благополучно снялась со швартовых и погнала тупым форштевнем веселый бурун, направляясь к выходу из гавани. Начались первые из трех суток, отпущенных для выполнения задания.
* * *
Далеко за кормой осталась цепочка бонового заграждения, скрылся за отрогами сопок городок, и лишь торчит из-за скалы верхушка железной трубы городской котельной. Вокруг разлился кристальной синевы воздух. Дышится легко, студено, и это будоражит, волнует.
Залив петляет между сопками. Они стоят насупившись, еще не очнувшиеся после долгой непогодицы. С них медленно сползает жидкое снежное кружево, запутавшееся в корявой зеленой поросли. В обращенных на север распадках снег слежался и утрамбовался до ледяной твердости.
Дремотную неподвижность залива нарушают лишь лодка, медленно лавирующая между островами, да вскарабкавшийся на самую макушку высоченной крутой сопки радиолокатор. Ажурная чаша его антенны неторопливо вращается, обстоятельно обшаривая заоблачные дали.
Лодка прошла поворотный буй. Поворотный – это значит, что за ним лодке необходимо поворачивать на норд и выходить на фарватер, ведущий в океан.
– Лево на борт!
Теперь Березин прочно уселся на крыше ограждения рубки, свесил вниз длинные ноги. С крыши лучше видно, что делается вокруг. Логинов тоже на мостике, он спокойно покуривает под козырьком рубки.
Силыч переложил штурвал вертикального руля и доложил:
– Руль лево на борту. Циркуляция влево. На румбе триста десять градусов… Триста градусов… Двести девяносто…
– Одерживайте, боцман! Старпом, пройдите, пожалуйста, по отсекам и проверьте готовность лодки. И еще разок просмотрите свои расчеты. – Березин ловко соскользнул с крыши рубки прямо на трап, вертикально падающий в распахнутый зев рубочного люка.
Началась походная жизнь. На этот раз короткая, всего лишь на три дня, но от того не менее хлопотная и трудная. Ведь океан – это всегда опасность. Подстерегает она моряков и в шторм, и в туман, и ночью, и днем, вблизи от берегов и вдали от них.
А у подводников на глубинах еще и стискивает прочный корпус жуткое давление воды, стискивает порой так, что становится слышно, как натужно потрескивает, постанывает металл. И не выдержи он, дай течь – преградой бешенству воды сможет послужить только лишь мужество и стойкость людей.
Когда-то в старинном русском морском уставе было записано: «Собери умы свои и направи в путь. Горе, когда для домашних печалей ум мореходу вспять зрит». В нынешних уставах такого нет. За ненадобностью. Когда уж тут «зрить вспять», если не всегда и поспать-то удается? Вахты… Занятия… Учения… Сутки на боевом корабле в море спрессованы до плотности атомного ядра.
Командир продолжал молча покуривать, спокойно и будто расслабленно, отключившись от всего, что происходило на мостике и на лодке вообще. Но это была лишь видимость спокойствия.
Пока ты просто офицер лодки, будь ты командиром группы, боевой части или даже старшим помощником командира, уходишь в море – и тебя все-таки больше беспокоят дела земные: семья, что-то оставленное недоделанным, невыполненным. Но как только ты становишься командиром, человеком, на плечах которого лежит вся полнота ответственности за корабль, за жизнь целого экипажа, человеком, который в море один отвечает за все и за всех и который никогда не имеет права на растерянность или сомнение в правоте своих действий, ибо он единолично принимает окончательное решение, так с первой же минуты похода, с команды «отдать швартовые», ты полностью отключаешься ото всех земных забот. Тебя всего целиком поглощает, затапливает уже начавшаяся походная жизнь и все, что связано только с морем.
Вот и сейчас в голове Логинова, точно кадры в фильме, мелькали мысли: «А это проверено? А это готово? А это? А это?» Он отвечал себе: «Да, готово, проверено. Да. Да. Да». Отвечал и чувствовал, как помаленьку сваливается с души гнет тревоги.
Радько и Золотухин, стоявшие здесь же на мостике, понимали состояние командира и деликатно помалкивали, чтобы не мешать ему. Золотухин пришел на бригаду месяц с небольшим назад, после окончания военно-политической академии. Судьба оказалась к нему милостивой: в неполные тридцать два года Золотухин уже был капитаном второго ранга и замкомбрига. Карьера, в хорошем понимании этого слова, прямо скажем, неплохая. Но именно это обстоятельство и настораживало Щукарева, который твердо считал, что Золотухин неприлично молод для этой должности. Ему бы на лодках еще пяток лет погорбатиться следовало, а он, видишь ты, успел уже академию закончить и в начальстве ходит. Щукарев был уверен, что у Золотухина есть где-то вверху рука. Таких «инвалидов» с третьей рукой комбриг, сам никогда не имевший покровителей, терпеть не мог, но вместе с тем побаивался – от них можно ожидать всякого свинства.
Карьера же Золотухина зависела вовсе не от милостей судьбы, и тем более уж не от «руки». Просто он обладал редким даром работы с людьми, был честным и добросовестным. К тому же он не растерял еще умения удивляться и увлекаться. А эти качества всегда привлекали людей. Привлекли они и на этот раз: несмотря на короткий срок Золотухина уже успели полюбить на бригаде все. Кроме Щукарева. Комбриг пока настороженно и даже неприязненно изучал своего зама.
Логинов поднес к глазам бинокль и начал внимательно приглядываться к чему-то, пока еще неразличимому невооруженным глазом. Он смотрел минуту-другую, затем опустил бинокль и искоса взглянул на вахтенного офицера старшего лейтенанта Лобзева. Маленький, суетливый Лобзев, словно шарик ртути, катался поперек мостика от борта к борту. Он то вспархивал на металлическую подножку, приваренную к борту ограждения рубки, быстренько озирался туда-сюда, то спрыгивал, перекатывался на другой борт, взлетал на подножку там, опять крутил головой, то вскарабкивался на крышу рубки, туда, где в специальном гнезде сидел сигнальщик, и опять глазами шасть-шасть по сторонам. Ни мгновения в спокойствии, все в прыткой суете. Торопыга…
– Справа десять на горизонте торговое судно, – доложил сверху сигнальщик.
– Есть! – в один голос ответили командир и Лобзев.
– Поздно заметили судно, Самохвалов. – Голос Логинова был ровен, спокоен, но сказано это было так жестко, с таким предгрозовым спокойствием, что даже Радько и Золотухин невольно подтянулись и переглянулись, точно проверяя друг друга: а не провинились ли и они в чем-нибудь? – Я наблюдаю за ним уже несколько минут. А вы находитесь выше меня. Вячеслав Станиславович, – подозвал Логинов Лобзева. Тот мгновенно подкатился к командиру и впился в него широко распахнутыми серыми глазами, всем своим видом показывая, что он весь внимание и сплошная исполнительность. Тихо, так, чтобы не услышал сигнальщик, но от этого не менее внушительно Логинов сказал: – Я вами недоволен, Вячеслав Станиславович, вы слишком много суетитесь и поэтому невнимательны.
– Есть, товарищ командир. Понял, товарищ командир… Вы имеете в виду судно? Простите, товарищ командир, но у нас для того и стоит вахтенный сигнальщик, чтобы вовремя замечать изменение обстановки…
– Ничего-то вы не поняли, Лобзев. Вы, вахтенный офицер, первые глаза на корабле и первый ум. Именно на вас лежит вся ответственность за безопасность плавания корабля. Случись что, вы тоже будете оправдываться: сигнальщик, мол, проглядел? А?
– Никак нет, товарищ командир, не буду! Учту!
– К сожалению, это уже не первый случай. Ваша беспечность несовместима со службой вахтенного офицера. Вы меня поняли?
Лобзев сразу потерял подвижность. Голос его потускнел.
– Есть, товарищ командир… Учту…
– Хотелось бы верить.
Когда Лобзев отошел и вновь взгромоздился на подножку, командир пригласил Радько и Золотухина вниз, в кают-компанию.
– Познакомлю вас сейчас с одним разочаровавшимся в службе лейтенантом. Просит, чтобы дал добро на увольнение в запас.
– Это кто же такой? Я его знаю? – спросил Золотухин.
– Вряд ли, Сергей Михайлович. Он у нас недавно. Инженер-лейтенант Казанцев, командир группы движения. Перед самым выходом в море подал мне рапорт: учитывая, мол, что сейчас наше правительство производит сокращение Вооруженных Сил и что Родине нужны специалисты в народном хозяйстве, считаю своим патриотическим долгом отдать все свои знания и пока еще не растраченные силы освоению новых районов нашей страны. И так далее, и тому подобное… Прямо трибун, а не движок.
– Он, к сожалению, не одинок, Николай Филиппович. Прямо какое-то поветрие пошло… У нас через отдел кадров таких вот Казанцевых немало проходит.
– А чему вы удивляетесь? – Золотухин понизил голос, но все равно чувствовалось, что он волнуется. – Вы разве не обратили внимания в последние несколько лет на тон нашей печати по поводу военных пенсионеров? То стишки какие-то гаденькие появляются, то оскорбительные карикатуры в «Крокодиле». Вроде той, где пенсионеры «забавляются» якобы тем, что в узел рельсы завязывают. Вот и создается у наших читателей искаженное, неправильное общественное мнение об офицерах. Я помню, когда поступал в училище, у нас конкурс был чуть ли не пятнадцать человек на место, а теперь в училища через военкомат призывают. Так какой же из него будет офицер, если его насильно в училище тянут? Добавьте к тому неустроенность молодых офицеров, отсутствие возможности жить вместе с молодой женой, потому что нет жилья; в каютах на береговой базе холодно, бесприютно. Вот и появляются такие, с позволения сказать, «патриоты» вроде вашего этого лейтенанта.
Чувствовалось, что Золотухин выплеснул из души давно наболевшее, тысячу раз передуманное и выстраданное.
Когда они все трое спустились вниз, Радько спросил Логинова:
– Вы не боитесь, что Лобзев остался на мостике один?
– Нет, он теперь неделю землю носом рыть будет. А потом снова забудет. Что делать, такой уж он человек. Командира из него, конечно же, никогда не получится. Вот его я с удовольствием отдал бы в народное хозяйство…
– А что-то я не вижу вашего старпома. Может, его следовало бы сейчас оставить на мостике?
Радько, сам когда-то командовавший лодкой, никак не мог взять в толк, как это можно оставить на мостике полноправным хозяином старшего лейтенанта, только что так провинившегося. И он искренне беспокоился, потому что все, что случится с лодкой, случится и с ним.
А зачем ему это?
– Да вы не беспокойтесь, Валентин Иванович, сейчас светло, обстановка спокойная, Лобзев справится. А старпом занят. Вы же знаете, какая сложная задача стоит перед нами. Вот он и обсчитывает варианты, исходя из состояния моря, гидрологии. Одним словом, готовит мне исходные данные. Так что оснований для беспокойства нет.
Логинов понимал тревогу и удивление Радько. Вместе с тем он был уверен, что тот наверняка поделится этими чувствами с комбригом, когда они вернутся в базу. И будет ему, Логинову, от Щукарева очередная вздрючка. Радько пожал плечами, хмыкнул и спросил:
– И часто вы так м-м… экспериментируете?..
От прямого ответа Логинов уклонился.
– Видите ли, Валентин Иванович, ни старпом, ни я не двужильные. Хорошо, мы сейчас на трое суток вышли. А если бы на месяц-другой? Представляете себе, каково торчать месяцами на мостике или в центральном посту, не уходя оттуда? И потом вспомните, в Корабельном уставе обязанности командира еле уместились на двадцати четырех страницах. В море с меня их никто не снимает. Даже наоборот.
А в это же самое время инженер-лейтенант Казанцев в теплом и тихом электромоторном отсеке экзаменовал своего подчиненного матроса Федю Зайцева. Лейтенант вальяжно развалился в складном ковровом стуле, между его длинными, тощими, точно жерди, вытянутыми ногами прямо на палубе была расстелена нарисованная Федей схема корабельной топливной системы. Зайцев же съежился в комочек на крышке металлического ящика с инструментом.
Казанцев с лютой тоской во взоре глядел на Федю и вытягивал из него слова.
Оба мучились.
У лейтенанта снежно-белые, красивые, но редкие зубы (флагмех назвал их как-то фильтрами грубой очистки), и поэтому между ними всегда что-нибудь застревало. Казанцев же только что «нырнул» в рундук вестового офицерской кают-компании и прямо от батона откусил ароматнейшей сырокопченой «Московской» колбасы, которую старые подводники с ненавистью (попробуй-ка в море поешь ее четыре раза в день!) прозвали «пожуй и передай товарищу». Казанцеву она пока еще не опостылела, и вот сейчас он расплачивался за это, с трудом выковыривая остатки колбасы из своих «фильтров». Это весьма раздражало.
Кроме того, Зайцев, правильно по памяти нарисовав схему топливной системы, никак не мог по ней рассказать, какие клапаны надо открыть и какие закрыть для того, чтобы поставить на расход топливную цистерну номер семь. Это уже бесило.
Федя же все отлично вызубрил, разбуди – расскажет и покажет, но своего лейтенанта он боялся до полной потери памяти и сейчас никак не мог собрать разбежавшиеся в панике мысли.
Нудным, скрипучим голосом лейтенант зудел:
– И что же ты, бармалей с балалайкой, такой беспонятный? Что ты мне голову морочишь? А? Ведь все, сен-симон ты этакий, изобразил правильно… Знаешь ведь, матрешкин сын, а голову мне морочишь… Зачем? Почему? Вот ведь вопрос…
Федя, виновато и жалостно глядя Казанцеву в рот, мямлил:
– Давайте я вам, товарищ лейтенант… в отсеке… все открою… и закрою… Товарищ лейтенант… я умею…
Казанцев вспомнил, как сейчас в моторном отсеке шумно и холодно, вздрогнул всем своим тощим телом и поморщился:
– Мне от тебя, флибустьера с кисточкой, нужно, чтобы ты мыслить научился. Понял? Мыслить! Открыть и закрыть и медведя научить можно. А ты, насколько я вижу, гомо сапиенс. Ты понял меня, луи арагон?
Зайцев покивал головой: понял, мол, понял, только отвяжитесь…
По трансляции передали команду: «Второй боевой смене приготовиться на вахту». Казанцев, не скрывая радости, облегченно вздохнул.
– Иди, санкюлот, учись дальше. Повезло тебе: мне на вахту заступать. Хорошо хоть, ты один у меня такой… – Казанцев подумал какой и разъяснил: – Из красного дерева. Твердый, в смысле. Еще бы мне парочку таких жанов вальжанов – и в петлю лезь. Позови-ка мне старшину Киселева.
Федя радостно вскинул руку к непокрытой голове, мигом развернулся и пулей вылетел из отсека. Тут же в отсек вошел Киселев.
– Слушайте, Киселев, мне вас ругать вроде бы и нельзя, вы уже демобилизованный… То бишь уволенный в запас. В общем, вольный казак. Но скажите мне по совести: вы этого птеродактиля чему-нибудь учили?
– Почему птеродактиля? Федор очень толковый и добросовестный паренек. Просто он панически боится вас. Вы же его ни разу ни по фамилии, ни по имени не назвали. Его только при упоминании о вас уже начинает трясти.
– Так я же это не со зла, шутя.
– Это вы так считаете – шутя. А он скромный деревенский мальчишка. Между прочим, он один во всем районе получил золотую медаль. Мог бы без экзаменов в любой институт поступить, а он добровольно на флот пошел. Характер строить, как он сам говорит.
– Да я… – Казанцев в растерянности даже не знал, что сказать. – Да я…
«Лейтенанта Казанцева командир приглашает в офицерскую кают-компанию», – прогремело из динамика.
– Побегу! – с заметным облегчением бросил лейтенант и подхватился из отсека. Слава богу, оправдываться перед Киселевым не придется.
Казанцев пробежал грохочущий, наполненный сквозняками дизельный отсек, отдраил переборку четвертого, и в лицо ему пахнуло теплом и сытными ароматами камбуза. В центральном посту было холодно, строго и буднично. Через верхний рубочный люк доносился гул моря. Лодку начинало раскачивать, близился шторм. Казанцев, сложившись пополам, протиснулся еще через один круглый переборочный люк и окунулся в тепло и покой второго отсека.
Он называется аккумуляторным, потому что под настилом его стоит аккумуляторная батарея. А также офицерским: в отсеке расположена офицерская кают-компания, каюта командира, а вдоль бортов отсека за плюшевыми занавесками подвешены в два яруса друг над другом мягкие диваны, на которых, если удастся урвать от дел часик-другой, спят офицеры. Каюта есть только у командира да еще у замполита. Не каюта, а так, нечто вроде деревянной ширмы без дверей. Изнутри на стенах этой ширмы угнездилось множество полок и полочек с литературой для проведения политических занятий, папок с вырезками из газет и журналов, с соцобязательствами, с планами, методическими разработками и прочей документацией, определяющей и регламентирующей духовную и общественно-политическую жизнь экипажа.
В глаза Казанцева, едва он просунул голову за комингс переборочного люка, бросился не у места поставленный обрез с водой и брошенная возле него на линолеум ветошь. Старшина отсека электрик старший матрос Яшин – его подчиненный, и поэтому Казанцев ну никак не мог не отреагировать на такое безобразие. Казанцев страсть как любил командовать.
– Яшин!
– Есть, товарищ лейтенант. – Откуда-то из-за плюшевых занавесок угрем выскользнул щуплый и юркий Яшин.
– Эт-та что за кабак? – пророкотал Казанцев, даже интонациями голоса стараясь подражать старпому. – Я тебе, па-де-де с тросточкой, сколько раз говорил, чтобы ты все убирал за собой своевременно? А-а?!
– Товарищ лейтенант, это я с содой протирал корпус батарейного автомата. Еще не кончил… Сейчас кончу и уберу… – Вид у Казанцева был действительно грозный, да и появился он не ко времени: Яшин за занавеской на койке штурмана надумал побоковать и сейчас лежа решал кроссворд в «Огоньке». Поэтому он растерялся и неподдельно струхнул.
– Эшь ты… – Опять промелькнуло что-то старпомовское. – Тоже мне, ки-ли-ман-джа-ра…
Казанцев нагнал страху и, довольный собой, отдернул занавеску в кают-компанию. Отдернул и в замешательстве остановился: он готовился к разговору с командиром, пока шел сюда через отсеки, набрался решимости и упрямства, а здесь, оказывается, сидели еще замкомбрига и вовсе незнакомый капитан второго ранга. Да. Три кавторанга на одного лейтенанта… Не очень то поупираешься, рога враз обломают. Казанцев внутренне подобрался, чувствуя, как что-то в нем натянулось и тоненько задрожало.
– Товарищ командир, лейтенант Казанцев прибыл по вашему приказанию.
И вдруг Золотухин, едва лейтенант закончил доклад, громко, на весь отсек, сказал Казанцеву:
