355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Станислав Кондрашов » Яростная Калифорния » Текст книги (страница 6)
Яростная Калифорния
  • Текст добавлен: 9 апреля 2017, 19:30

Текст книги "Яростная Калифорния"


Автор книги: Станислав Кондрашов


Жанр:

   

Публицистика


сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Хаос Калифорнии профессор Уитон раскладывал как знакомый пасьянс. Потом я подумал, что этот стратег организует стихию преимущественно в своем мозгу. В калейдоскопической картине, которую пишет частная инициатива, городские планировщики меняют лишь штрихи. В штате Калифорния нет, например, центрального планового органа, регулирующего развитие городов. Мечты Уитона скромны – усилить общественный контроль над городской планировкой, дать местным властям хоть какие-то рычаги регулирования в масштабах «метрополий», примыкающих к большим городам. Это мечта не о прямом административном регулировании, которое Уитон отвергает в принципе, считая, что динамика прогресса лучше всего обеспечивается частной инициативой. Он имеет в виду регулирование при помощи правительственных субсидий – на жилье, на школы, на целесообразное размещение индустрии, – которые смягчили бы сегодняшнее противостояние бедности и богатства и сократили бы растущие запасы социального динамита в городах.

...Вечером я снова отодвигаю занавеску и с восьмого этажа смотрю на кургузые сверху, сплющенные человеческие фигуры, сведенные к головам, плечам и ногам, к солдатским фуражкам и бутсам, к пышным прическам и лакированным сапогам проституток. Опыт по преодолению отчуждения, по образованию непрочных молекул продолжается у «Клуба 219». И я думаю: по какой долгой цепочке должны путешествовать социальные лекарства, прежде чем от профессоров дойдут до уличной проститутки?

Границы гетто не демаркированы, а концентрические круги, распирающие Сан-Франциско силой внутреннего напряжения, не имеют, конечно, геометрически правильных очертаний. Дом № 1360 по Турк-стрит вполне приличен и стоит у краешка гетто, а не в клокочущем его эпицентре. В небольшом этом доме помещается доктор Карлтон Гудлетт во всех его ипостасях – врачебный кабинет свидетельствует о профессии медика, а тесные редакционные комнатки – о том, что он издатель и редактор газеты «Сан-Рипортер» – «крупнейшей негритянской газеты Северной Калифорнии». Слово «крупнейшая» не надо отрывать от слова «негритянская»: тираж «Сан-Рипортер» – десять тысяч. Кроме того, доктор Гудлетт – член Всемирного Совета Мира и председатель «Калифорнийской конференции христианского руководства» – филиала «Конференции южного христианского руководства», которая была основана покойным Мартином Лютером Кингом.

У доктора много энергии и мало времени, в чем я и убедился, подойдя к его оффису и увидев человека, который уже нервничал возле своей машины и уже опаздывал, так как в нерабочую субботу имел две нагрузки – председателя симпозиума «Черный сегодня» и организатора бойкота телевизионной дискуссии между Юджином Маккарти и Робертом Кеннеди; с утра оба сенатора прилетели в Сан-Франциско со своими свитами, мелькали кометами по его улицам, агитируя избирателей, а в четыре дня должны были встретиться в местной телестудии для получасового ристалища на глазах нации.

Доктор Гудлетт, как, видимо, догадался читатель, – негр, из этой доминанты проистекали его гнев и сарказм в субботнее утро 1 июня 1968 года; оба сенатора охотились за голосами негров, и, однако, среди трех корреспондентов, которые должны были интервьюировать их на телестудии, не было ни одного с темным цветом кожи. Снова белые будут говорить и спрашивать о неграх. Карлтон Гудлетт хотел выставить негритянские пикеты у телестудии и организовать публичный скандал: пусть-ка они попробуют эти пикеты пересечь...

А пока он сунул меня в свою маленькую обжитую машину и, выпуская часть энергии и гнева через педаль акселератора, помчался в Дейли-сити, где на территории Сан-Францисского колледжа происходил симпозиум «Черный сегодня».

В Сан-Францисском колледже негритянская прослойка среди студентов больше, чем в Беркли, и очень активна. Они требуют изучения «черной истории», отвергая как фальсификацию ту историю Соединенных Штатов, из которой «выпадают» негры.

В руках у меня программа симпозиума, на ней черные подтеки и черные кляксы, придуманные художником-оформителем, словно стряхнутые небрежной, но сильной рукой, – бесформенные и хаотичные, как хаотично ныне самосознание американского негра. Читаю в программке: «Черный сегодня не тот – не тот, что десять лет назад, шесть месяцев назад, даже не тот, что вчера. Что же значит в этот миг истории думать, как черный, чувствовать, как черный, и быть черным? Считают, что всякий может говорить от имени черных. А вот теперь здесь находятся некоторые из самых известных в стране черных мыслителей – теоретики, преподаватели, студенты, и они сами говорят о себе».

В зале больше черных, чем белых, но это не черные рабочие, а интеллигенты. Доктор Карлтон Гудлетт за председательским столом. На трибуне доктор Натан Хар – красивый молодой негр с сильным лицом, американский негр в голубом африканском одеянии, спадающем с широких плеч, – уже в одежде вызов и разрыв с другой, белой Америкой.

Вызов и в речи.

– Я вижу здесь ряд знакомых лиц, – начинает он, оглядывая зал и выдерживая паузу, – из ФБР, ЦРУ и ККК (Ку-клукс-клана)...

Сокращенные обозначения организаций сыска, шпионажа и мщения произносит с ненавистью.

Вызов в мыслях: доктор Хар делит негров на черных, то есть настоящих, праведных, своих, и на «белых» негров – соглашателей и прислужников господствующей белой Америки, изменивших своей расе.

– Думать – значит жить. Думать, как черный, – значит жить, как черный, и главное поступать, как черный... В детстве мать пугала меня: если будешь пить черный кофе, станешь еще чернее. Так разрушается черное «я»...

Слушая и читая такие слова, я всегда испытывал смешанное чувство симпатии и раздражения: они ультрарадикальны, но эффекта от них не более, чем от заклинаний, ибо словесный радикализм – это лишь очередная форма безнадежности и безвыходности, как, впрочем, и черный расизм.

Но вот другой оратор – Бенни Стюарт, лидер созданного в колледже «Черного студенческого союза».

– Если мы хотим уничтожить нынешнюю Америку, то надо думать: что будет на ее месте? Если мы хотим уничтожить капитализм, то надо думать, какую систему мы создадим...

С доктором Гудлеттом я ехал обратно, в его оффис, кругом был город под безоблачным небом, и мне, гостю Сан-Франциско, мой гид рассказывал о симпозиуме как о новой достопримечательности, пусть не столь известной, как знаменитый мост «Золотые ворота», но отнюдь не менее интересной.

По взглядам он всего лишь либерал, но...

– Видели, как выступают молодые? Они воинственнее, чем я. Но я понимаю их. Только представьте, что ждет в будущем этих молодых черных, – отсутствие работы, дискриминация, оскорбления. Они готовы к мятежам. Умереть для них – легчайший путь.

По материальному положению он обеспеченный буржуа, но...

– Свобода относительна. Я смог использовать возможности этого общества. Но какая свобода у человека, не имеющего работы, дома, средств, чтобы прокормить семью?! А ведь в известном смысле именно этот человек определяет степень и моей свободы.

Они «ограничивают» его свободу, потому что добиваются своей, потому что в общем балансе его свобода, как и свобода мистера Лэмба, достигнута за счет свободы других, а теперь зависит от поведения этих других. Месть обездоленных и порабощенных вырывается огненной лавой социальных подземелий, потрясает и рвет все концентрические круги общества.

Доктор Гудлетт – разумный, просвещенный эгоист, черный либерал, понимающий, что надо торопиться, ибо во весь рост встает вопрос, сформулированный Мартином Лютером Кингом после негритянских мятежей 1967 года: «Куда мы пойдем отсюда – к хаосу или сообществу?»

В оффисе на Турк-стрит его ждала белая секретарша Элеонора – смешливая сухопарая старушка. Доктор не терял ни минуты даром. Стремглав влетев в помещение, стал диктовать лозунги для пикетчиков. Дело было привычное, лозунги давались ему легко:

– Маккарти и Кеннеди! Пересечете ли вы линию пикетов?

– Никаких дебатов без представительства негров!

– Вам нужны голоса! Нужны ли вам негры?

Элеонора записывала в блокноте, а потом, посмеиваясь над суматошным шефом, принялась за изготовление плакатов на листах ватмана. Маленькая мастерская американской демократии заработала полным ходом.

Доктор Гудлетт засел между тем за телефон. Он звонил в мэрию, в негритянские организации, в штаб-квартиры двух кандидатов, в редакции газет, везде драматически предупреждая, что он, Карлтон Гудлетт, покажет, черт побери, американскую кузькину мать двум именитым сенаторам и сорвет их теледискуссию, которую ждет вся нация. Когда он вешал трубку, гремели ответные звонки. Из мэрии сообщили, что пикетирование разрешено. Газеты интересовались, сколько будет пикетчиков. Гудлетт и сам не знал сколько, но всегда будьте уверены в себе, и он говорил, что около сотни.

Ему явно нравилось быть в некоем центре внимания, а заодно и показать красному репортеру, как это делается в Америке. Сквозь серьезную мину пробивался веселый, почти мальчишеский азарт.

Между тем из-под быстрой руки смешливой Элеоноры один за другим выскакивали самодельные плакаты. Шеф ее все чаще поглядывал на часы: пора было ехать.

Сложив плакаты в кучу, он понес их к машине. Я шел рядом с пустыми руками, подавляя желание помочь этому спешному делу. Я всего лишь наблюдатель и выше вежливости святой принцип невмешательства во внутренние дела другой страны. Внутренние дела в данном случае состояли в пикетировании здания на Маккалистер-стрит, где помещается телестудия Кей-Джи-Оу, сан-францисский филиал телекорпорации Эй-Би-Си. А вдруг какой-нибудь местный «охотник за ведьмами» узрит меня выносящим плакаты из редакции «Сан-Рипортер»? И моему знакомому навесят такой ярлык, что он проклянет июньский день, когда судьба свела его с красным репортером.

На что уж раскован доктор Гудлетт, но и его посетила эта мысль – вот она, телепатия в международных отношениях! Он, правда, подбросил меня почти к отелю «Губернатор», который совсем недалеко от телестудии Кей-Джи-Оу, но, припарковав машину в переулке и взяв плакаты с заднего сиденья, сказал:

– А теперь нам, пожалуй, лучше расстаться. Могут не так понять...

В студию я пришел позднее. Толпа уже заполнила все пространство между полицейскими деревянными барьерами и стеной противоположного дома. Люди плотно стояли и у здания студии, и полицейские берегли лишь проход к дверям, над которым нависали плакаты: «Очистимся с Джином!» и «Бобби – в президенты!»

Я не увидел пикетчиков Гудлетта, – наверно, их было много меньше обещанной сотни.

Мы пробились в вестибюль с помощью своих нью-йоркских пресс-карточек, и там тоже была толчея разных дам и господ и, конечно, журналистов.

– Приехали ли они? – только и слышалось в этой толпе профильтрованных, допущенных людей. Я был у лифта, когда шелест пронесся по толпе, и все головы повернулись в одну сторону и продолжали поворачиваться, пока в двух шагах от меня не возникла из-за этих голов знакомая голова Роберта Кеннеди – с резкими не по годам морщинами на лбу, с опущенными краешками верхних век, под которыми холодно поблескивали светлые глаза. Готовый к быстрой реакции взгляд и, однако, застенчивость улыбки. Рассчитанные жесты человека, который привык «выдавать» себя толпе и быть кумиром многих, хотя про себя, может быть, и не избавился от удивления, что так легко стать кумиром. На нем был темно-синий костюм в белую мелкую полоску – фамильный цвет, цвет Джона Кеннеди. А знаменитый его чуб был тщательно зачесан, как приклеен ко лбу, и оттого на лице сильнее выделялся асимметричный крючковатый нос. Чуб гипнотизировал молодых избирателей, но для старших мог быть доказательством непростительной моложавости сенатора, и потому, взвесив плюсы и минусы этого чуба, его, видимо, решили убрать на период теледебатов. Рядом с сенатором была бледная от беременности и косметики жена Этель, которую в суматохе уже успели задеть плакатом восторженные поклонники.

Толпа ужималась, освобождая сенатору дорогу к лифту. Он повернулся ко мне затылком, и меня поразило, как тщательно – волосок к волоску – был причесан этот узкий затылок.

Но тут вдруг вынырнула из толпы фигурка доктора Гудлетта и заставила Бобби повернуться в профиль ко мне настойчивым обращением: «Сенатор!» Толпа теперь смотрела на обоих, прикидывая, что же может случиться, и самые разные взгляды обежали негра в коричневом костюмчике, среди них и взгляды людей, у которых оттопырены карманы и подмышки и которые в таких вот ситуациях как бы невзначай оглаживают тебя с плеч почти до колен: не надо обижаться, этими оглаживаниями ты платишь за право быть рядом с теми, о ком говорят они.

– Сенатор! – снова сказал доктор Гудлетт, и репортеры бесцеремонно оттеснили других людей. – Почему вы не согласились допустить негра за стол дебатов?

Доктор Гудлетт волновался, хотя выглядел небрежным и невозмутимым. Он должен был идти до конца, хотя и знал, что дело не удалось. Теперь нужно было произнести еще какие-то слова, которые могли бы попасть в телевизионные новости и газетные отчеты. И срываясь с голоса, пуская петуха, он нервно крикнул:

– Вам нужны негритянские голоса, а не забота о неграх!

Все заняло секунды. В этой сценке сенатор должен был доказать быстроту реакции, что он и делал десятки раз на дню. Конечно, помощники уже известили его о возможности пикетов и, наверное, даже заготовили нужные на этот случай слова. И не выдав досады, он что-то ответил Гудлетту, спокойно, не повышая голоса, и еще что-то сказал, чтобы не подумали, что он излишне спешит и хочет уклониться, и только после этого двинулся к лифту, не забыв пропустить вперед свою жену.

– Что он сказал? Что он сказал? – переспрашивали друг друга корреспонденты.

«А как быть с американцами из мексиканцев?» – вот что сказал сенатор. И в его ответе была логика: если допустить негров к столу дебатов, то почему бы не допустить и американцев мексиканского происхождения, которых в Калифорнии не меньше, чем негров? А что, если участия потребуют и другие нацменьшинства?

На третьем этаже в коридоре и в комнатах тоже было людно и шумно. И больше всего нашего брата-корреспондента – не только американских, но и английских, французских, японских, западногерманских, итальянских и прочих и прочих, потому что, хоть и далеко Сан-Франциско, всюду следят за тем, что делается в Америке, особенно в выборный год, особенно с двумя людьми, один из которых – чем не шутит черт и избиратель? – может стать президентом США на следующие четыре года. Нас прикрепили к пресс-свите Юджина Маккарти, так как в комнате, отведенной прессе Роберта Кеннеди, яблоку негде было упасть, – все-таки из этих двух нью-йоркский сенатор считался более вероятным.

Вознесенный над людьми, столами и стульями, тускло отсвечивал с передней стены пустой пока экран цветного телевизора.

Маккарти приехал раньше Кеннеди, оба сенатора скрылись в телестудии, куда допустили всего лишь с пяток корреспондентов.

Экран ожил, все изготовились. На экране возник стол, а за ним, в цвете, два сенатора и три корреспондента Эй-Би-Си – ни одного негра и ни одного из Сан-Франциско – три аса из нью-йоркской штаб-квартиры телекорпорации.

– Добрый вечер, – начал Фрэнк Рейнольдс, главный из трех.

В Сан-Франциско был еще день, но Фрэнк говорил «вечер», и не ошибался. Он обращался к телезрителям на Атлантическом побережье, где был уже вечер. Им программу показывали «живьем», а для Сан-Франциско и всего Тихоокеанского побережья ее записывали на видеоленту, с тем чтобы прокрутить позднее, когда здесь наступит вечер и людей потянет к рычажкам телевизоров.

– Добрый вечер. Сегодня два претендента на пост президента от демократической партии находятся в одной и той же комнате, перед одними и теми же телевизорами и радиомикрофонами, чтобы включиться в обсуждение или, если хотите, споры по проблемам, с которыми американский народ сталкивается в этом году. В следующий вторник на первичных выборах демократы-избиратели Калифорнии отдадут свое предпочтение одному из двух. Оба сенатора баллотируются в этом штате, оба ведут свою кампанию широко и энергично. Мы будем задавать вопросы каждому из кандидатов. Мы разыграли очередность монеткой, и сенатору Маккарти выпало ответить первым. Итак, сенаторы, вы выступаете сегодня перед американским народом и избирателями Калифорнии как кандидаты на пост президента. Если бы вы были президентом, что бы вы сделали для мира во Вьетнаме из того, что не делает президент Джонсон? Сенатор Маккарти?

Сенатор Маккарти потянулся к столу.

– Если бы я был президентом в настоящее время, я бы сделал или по меньшей мере рекомендовал две-три вещи. Я бы деэскалировал войну во Вьетнаме, сократив некоторые наши передовые позиции, хотя и сохраняя силу во Вьетнаме... Я думаю, что следовало бы подчеркнуть следующие важные пункты: во-первых, деэскалация войны, во-вторых, признание того, что мы должны иметь новое правительство в Южном Вьетнаме. Меня не очень беспокоит, будет ли оно называться «коалицией», или «слиянием», или новым правительством иного рода. Но мы должны согласиться, что это правительство будет включать Национальный фронт освобождения. Я считаю это предпосылкой любых переговоров...

– Сенатор Кеннеди?

– Ну что ж, я продолжил бы переговоры в Париже. В то же время от правительства в Сайгоне я ожидал бы переговоров с Национальным фронтом освобождения. Я возражал бы против позиции сенатора Маккарти, если я ее правильно понял, – против навязывания коалиционного правительства властям в Сайгоне, против коалиции с коммунистами еще до начала переговоров... И я бы положил конец операциям «найди и уничтожь», которыми заняты американские войска, и возложил бы бремя конфликта на южновьетнамских солдат и войска. И со временем я бы добивался, чтобы южные вьетнамцы все больше брали на себя бремя конфликта. Я никак не могу согласиться с тем, что здесь, в Соединенных Штатах, мы призываем молодого человека и посылаем его в Южный Вьетнам сражаться и, может быть, умирать, в то время как в Южном Вьетнаме молодой человек, если он достаточно богат, может откупиться от призыва...

– Ловкий парень, – громко пробормотал кто-то в нашей комнате, выставляя оценку первому раунду. Сенатор от штата Нью-Йорк, пожалуй, выиграл очко. Оба высказались за деэскалацию войны, но Кеннеди подошел к делу практичнее: войну сразу не кончишь, никакой американский политик не пойдет на «капитуляцию», и пусть помирают вьетнамцы – ведь это их война в конце концов, но важны экстренные меры, чтобы спасти американские жизни, чтобы немедля сократить американские потери. Нужна «деамериканизация» войны. Гробы в звездно-полосатой драпировке, транспортируемые самолетами и судами через Тихий океан для погребения на национальных кладбищах, – вот что больнее всего задевает американцев. Свежих могил все больше, и здесь, в Сан-Франциско, каждый день вскрывают землю на военном кладбище возле моста «Золотые ворота»...

Пятеро за столом продолжали свой разговор спокойно и даже небрежно, но для двух это было ристалищем, проверкой выдержки, зрелости, опытности – они бились за президентство в ядерно-ракетно-электронный век.

В нашей комнате разношерстная судейская коллегия корреспондентов выставляла очки, в общем-то деля их поровну. Оба сенатора физически привлекательны. Оба католики, с ирландскими предками. Свою заявку на Белый дом Кеннеди подкрепляет тремя годами деятельности в Национальном совете безопасности и на посту министра юстиции, Маккарти – двадцатью годами в конгрессе. Оба критикуют Линдона Джонсона и его вьетнамскую авантюру. Состязаются в этой критике, и Кеннеди доказывает, что он начал критиковать Джонсона раньше своего оппонента, а Маккарти, напротив, утверждает, что у Бобби рыльце в пушку, так как первые шаги во вьетнамское болото были сделаны при Джоне Кеннеди и не без участия Бобби, который, помнится, был тогда министром юстиции и ближайшим советником брата-президента. Однако оба парламентски вежливы. Оба, конечно, за гражданские права негров, но против мятежей, – за закон и порядок. Оба за продажу Израилю пятидесяти истребителей «фантом»: ведь избирателей-евреев несравненно больше, чем избирателей-арабов. Оба против того, чтобы Соединенные Штаты были «мировым полицейским» – хватит одного Вьетнама! – но, однако, за некую разумную верность Америки ее «глобальным обязательствам».

Кеннеди более цепок и расчетлив, но, в общем, оба – политические эквилибристы и сейчас на канате перед 25-миллионной аудиторией. Симпатизируют черным, но так, чтобы не отпугнуть белых, агитируют Смита, но так, чтобы Браун не разобиделся и чтобы Джонс не подумал, что его взглядами пренебрегли.

Великая загадка блещет в бесстрастных зрачках телевизионных камер: ни один из сенаторов не знает, сколько голосов он выиграл в этой дискуссии и сколько, не дай бог, проиграл. А джонсы, брауны и смиты на диванах своих гостиных, с субботними пивными банками в руках? А их жены и непослушные взрослые дети? Могут ли они, просидев час у телевизора, решить, кто лучше, сделать свой выбор, определить для себя победителя и побежденного?

Минул час, телеэкран без секунды передышки перешел к другой программе. Из прокуренной комнаты корреспонденты кинулись в коридор к телефонам, к столам, к которым подносили одну за другой страницы стенограммы, В соседней еще более прокуренной комнате, где размещалась «пресса Кеннеди», стоял в окружении коллег обозреватель «Нью-Йорк таймс» Том Уикер, один из счастливчиков, допущенных в саму студию, где проходили дебаты. Заглядывая в блокнот, он делился кое-какими деталями. Том Уикер – серьезный и умный журналист, но и мелочи идут в дело. У Маккарти, сообщил он, был легкий грим, Кеннеди обошелся без грима. Маккарти держал себя непринужденнее, но зато пил воду, когда телекамеры переключались на его соперника. Кеннеди чувствовал себя стесненнее, но до воды не дотрагивался.

– Том, как оба парня оценили результаты дебатов?

И это было в блокнотике у Тома. Кеннеди сказал, что, на его взгляд, дискуссия была прекрасной, но что трудно сказать, как она отразится на итогах выборов, – «это предстоит решить избирателю». «Я не собираюсь анализировать, как я сыграл свою роль», – ответил Маккарти,

Я тоже слушал Уикера, но знал, что мою газету не интересует ни легкий грим на лице Маккарти, ни нетронутый стакан воды перед Кеннеди, ни вообще наделавшие шуму телевизионные дебаты. Значение событий меняется с расстоянием, при пересечении государственных границ: что велико в Сан-Франциско, бывает незаметно в Москве.

...На следующий день мои спутники расстались с Сан-Франциско, а я задержался еще на четыре дня, чтобы передать отчет об итогах калифорнийских выборов.

Читателю не догадаться о переживаниях корреспондента, который уже две недели ничего не посылал в свою газету. В киоске на углу я накупал с утра и вечером газет и журналов, загодя готовясь к двум-трем своим страничкам о первичных выборах. В Сан-Франциско происходила масса событий, но два сенатора – пришельцы из других штатов, – почти круглосуточно бодрствуя в лихорадочные последние дни, теснили всех и вся на страницах калифорнийских газет, на телеэкранах, в эфире, даже на заборах и стенах домов. Они не жалели энергии и денег, чтобы встряхнуть калифорнийцев в возрасте от 21 года и выше, зарегистрированных демократами (их было 4 347 406), ибо от этих калифорнийцев зависела политическая судьба двух сенаторов. Победитель получал в свое распоряжение 174 делегата, которых штат Калифорния посылает на съезд демократической партии.

Правда, знатоки были почти единодушны в том, что эта калифорнийская суета в принципе ничего не даст ни Кеннеди, ни Маккарти и что на съезде в Чикаго демократическим кандидатом в президенты все равно изберут Губерта Хэмфри, у которого, как у преемника Джонсона, была под контролем партийная машина в большинстве штатов. Но тактика двух сенаторов, и особенно Роберта Кеннеди, заключалась в том, чтобы утвердить репутацию «собирателя голосов» и любимца избирателей и тем самым навязать свою кандидатуру партийным боссам. Кеннеди одержал верх над Маккарти на первичных выборах в штате Индиана, но последние первичные выборы – в штате Орегон – принесли победу Маккарти. Теперь, по данным опросов, Кеннеди лидировал в Калифорнии, однако, чтобы снять шок орегонского поражения, ему нужен был по-настоящему большой перевес над противником.

Он даже прибегнул к шагу отчаянному, намекнув, что вообще выйдет из игры, если Калифорния окажется неотзывчивой. Саркастичный Маккарти назвал это «угрозой ребенка не дышать, если вы его не ублажите».

Кандидаты предлагали себя, как любая корпорация предлагает свой продукт, а выражаясь точно по-американски, – продавали себя избирателю – свой облик, взгляды, биографию, обещания, жену и детей, религию, родословную. Но кто купит продукт без рекламы, кто вообще узнает о его существовании в стране, где так много самых разных продуктов? Разумеется, обоих знали – больше Кеннеди и меньше Маккарти, но нужна была неустанная реклама, чтобы удерживать себя в сознании занятого американца. Нужны были деньги на эту рекламу.

И деньги лились рекой, и у Кеннеди река эта была куда как полноводнее. В газетах писали, что кампания в Орегоне стоила Маккарти триста тысяч долларов, Кеннеди – четыреста тысяч. В большой Калифорнии Маккарти, вернее, его доброхоты и политические меценаты истратили не меньше миллиона долларов, а Кеннеди, как писали, – больше двух миллионов, причем многое из собственного кармана. Лучшие, вечерние, куски телевизионного времени в Сан-Франциско и Лос-Анджелесе шли по цене более двух тысяч долларов в минуту, и Роберт Кеннеди вовсю закупал их. Телевизор в номере «Губернатора» на разных своих каналах не расставался с нью-йоркским сенатором – с десяток раз в день передавали его получасовой агитфильм.

К большим деньгам всегда обостренное внимание. Многие протестовали против «парового катка», которым средний брат хотел раздавить сенатора от Миннесоты, подобно тому как старший брат Джон раздавил в 1960 году другого миннесотского сенатора – Губерта Хэмфри на первичных выборах в Западной Виргинии. Критики услышали ответ от матери Роберта – Розы Кеннеди, неожиданно агрессивный в устах семидесятивосьмилетней матроны: «Эти деньги наши собственные, и мы вольны тратить их как хотим. На то он и есть, избирательный бизнес. Когда имеют деньги, их тратят, чтобы победить. И чем больше их у вас, тем больше вы тратите».

И, однако, по всем данным, сыну бостонского мультимиллионера должны были помочь голоса бедняков – негров, мексикано-американцев и других. Он был популярен среди этих пасынков Америки, энергично апеллировал к ним и сумел убедить их, что он искренне им сочувствует. Его тепло встречали в гетто, на митингах мексиканцев-издольщиков, в индейских резервациях. И он клялся искоренить бедность в Америке и покончить с несправедливостью.

Маккарти акцентировал свою независимость и принципиальность: «Человек против машины». Студенты, выдвинувшие его на предвыборную авансцену, пришедшие к нему добровольными агитаторами, скандировали: «Очистимся с Джином!» Его поддерживали многие из «среднего класса» и среди интеллигенции, люди науки и искусства. Философ Эрих Фромм поместил в газете «Сан-Франциско кроникл» платный призыв голосовать за Маккарти: «Иногда избиратель голосует, чувствуя, что у кандидата есть убеждения, то есть, что его слова идут не просто от головы, что они для него органичны, что у него есть тот стержень, который способен противостоять соблазнам оппортунизма. Я вижу этот стержень в сенаторе Маккарти». В сан-францисской штаб-квартире Маккарти, разрываясь между телефонами и студентами-добровольцами, некий мистер Холстингер горячо убеждал меня, что Маккарти – «глоток свежего воздуха», «обещание реальной перемены» и «символ того, что молодежь ищет в обществе». Мистер Холстингер торговал школьной мебелью, но война во Вьетнаме так возмутила его, что, передав заведение партнеру, он посвятил все свое время и энергию сенатору от Миннесоты.

В общем-то, разговаривая с калифорнийцами, в том числе и с политиками-профессионалами, я не видел чрезмерного ажиотажа вокруг выборов. Но в газетах гремела канонада. Известный обозреватель Джеймс Рестон, путешествуя в то время по Калифорнии, писал: «Голоса по радио, дискуссии в университетах и предвыборные речи – все хотят исправить что-то или что-то улучшить. Ежеминутно нас побуждают перейти к машине марки «крайслер» или на сторону Кеннеди, покончить с дистрофией мускулов или «Очиститься с Джином». У каждого «новая идея», и все – от Генри Форда до Ричарда Никсона – призывают нас «увидеть свет»... Что бы ни говорили об Америке сегодня, она берется за великие вопросы человеческой жизни. Она спрашивает: в чем смысл всего этого богатства? Является ли бедность неизбежной или ее нельзя долее терпеть? Какую Америку хотим мы видеть в конце концов? И в каких отношениях с остальным миром?»

Для многих это было время самокритичных вопросов и больших надежд, но кончилось оно так, как предвидели хладнокровные, не поддающиеся экзальтации прогнозисты, а именно – выбором между Ричардом Никсоном и Губертом Хэмфри, и в ноябре он был сделан в пользу первого.

Этот день запомнился, и я хочу рассказать о нем подробнее.

На календаре обычном был вторник 4 июня 1968 года.

На политическом – долгожданный день выборов в штате Калифорния.

А на дворе был просто ненастный день. С утра Великий океан нагнал нелетних туч над Сан-Франциско, и нудный дождичек, подхлестываемый ветром, кропил посеревшие улицы, сочился как некие водяные часы, словно природа с тайным своим умыслом раздробила и замедлила течение времени, намекая, что дню быть долгим.

Но как долгим?

После пяти вечера показалось мне, что день пошел на убыль. В пять вечера увидел я черный тусклый блеск парабеллума, который вдруг извлек из-под бушлата дюжий паренек, чтобы прихвастнуть игрушкой перед своей милой девушкой. Этакий безусый сосунок... Снисходительное словцо, правда, пришло мне на ум с запозданием, а не тогда, когда в приглушенном свете серого дня игрушка испускала вокруг свои матово-вороненые отсветы. Ведь может заворожить тусклый блеск парабеллума в руках незнакомца, да еще и в незнакомой квартире, да к тому же в городе, который тоже не очень знаком.

Но отсветы были без вспышек.

И впечатления вроде бы пошли на убыль, а с ними и странный день. Когда же – по календарю – положено было ему кончиться, он невиданно продлился. Бурно состыковался с ночью, «упал двенадцатый час, как с плахи голова казненного». Ибо в полночь другой человек не в безвестной сан-францисской квартирке, а как бы на глазах всего мира тоже повстречал молодого незнакомца с пистолетом. И случились не отсветы, а вспышки, и человек упал – как бы на глазах всего мира...


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю