Текст книги "Яростная Калифорния"

Автор книги: Станислав Кондрашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Итак, далекий человек за Тихим океаном в конвульсиях с кожей сдирает пылающее напалмовое желе, изготовленное так, что его невозможно отлепить. Цыпленок аппетитно томится в духовке американской домохозяйки. Напалм и саран рэп выпускаются в соседних цехах, а может быть, и в одном. Извлекши из жаркого плена, хрустящего, истекающего соком цыпленка едят, может быть, перед телеэкраном, на который усилиями телекорреспондентов доставлены живые человеческие факелы, люди, подвергнутые обработке другим продуктом «Доу кемикл». Любой продукт законен, коль скоро на него есть спрос, ибо бизнес Америки есть бизнес, и разве вина «Доу кемикл», что те далекие черноволосые, маленькие и без американской улыбки люди на телеэкране родились не в той стране, которая сбрасывает напалм, а в той, на которую сбрасывают напалм?

На кухне в своей нью-йоркской квартире я увидел изящный картонный брус и на одной из его граней маленькие буковки: «Доу кемикл». Я выбросил его в мусоропровод и наказал жене быть повнимательнее, не покупать ничего с постыдным клеймом. Но, несмотря на шумные протесты, прибыли «Доу кемикл» растут, и не за счет напалма – на ее мирный товар прежний большой спрос.

В 1965 году, когда бесчинствовали алабамские расисты, покойный Мартин Лютер Кинг призвал к общенациональному бойкоту алабамских товаров. Из этого ничего не вышло. Теперь не удается бойкот «Доу кемикл». Американец дорожит удобствами, даже мелкими, и что за блажь подвергать остракизму корпорацию, делающую свое дело, и дело патриотическое. Если летчик без угрызений совести сбрасывает канистры с напалмом, почему угрызения должен испытывать производитель напалма, а тем более потребитель саран рэп? Каждый делает свое дело, каждый хочет жить и иметь кусок хлеба, намазанный американским маслом второй половины XX века, то есть и машину, и дом, и цветной телевизор, пикники по уик-эндам, праздничные петарды 4 июля, в День независимости, детей в колледжах и деньги на летние отпуска, чтобы слетать в старушку Европу и ботинком человека из новой империи потыкать в древние камни Колизея. И зачем отказываться от мелких удобств «Доу кемикл», вносящей свой посильный вклад в американское процветание?

И все это заложено в коротенькой реплике о bunch of educators.

Генри Синглтон – не единственный чудотворец, он мелкая сошка рядом с новыми миллиардерами типа нефтяных магнатов Гетти и Ханта, но его чудо характерно для 60-х годов, как и место этого чудотворства – Лос-Анджелес, Южная Калифорния. Имя этому чуду – гонка вооружений, а еще конкретнее – aerospace industry, то есть современная, преимущественно военная, индустрия самолетостроения, ракетостроения и электроники.

Почему за послевоенные годы население графства Лос-Анджелес почти удвоилось и росло вдвое быстрее, чем в среднем по стране, быстрее, чем в любом другом крупном городе, – три процента среднего прироста в год? Почему там средние годовые доходы выше, чем в других районах США? Послушаем, как отвечает на эти вопросы специальный полуконфиденциальный доклад об экономике Большого Лос-Анджелеса, подготовленный знающими специалистами «Бэнк оф Америка» – крупнейшего банка Соединенных Штатов и всего капиталистического мира:

«Графство Лос-Анджелес является экономическим центром юго-запада США. Лишь семь из пятидесяти штатов нашей страны превосходят это графство по населению... – говорится в докладе. – Лишь четверть века назад графство было известно главным образом благодаря своей киноиндустрии, сельскохозяйственному производству и туристским развлечениям. Сегодня оно приобрело всемирную репутацию одного из ведущих индустриальных, финансовых и торговых комплексов нашей страны. Лишь немногие районы США претерпели такие колоссальные изменения за этот период. Благоприятные естественные ресурсы, наличие рабочей силы и капитала, расширяющийся региональный и национальный рынок – все это способствовало экономическому росту теперешней гигантской метрополии. После второй мировой войны все основные отрасли экономики, за исключением сельского хозяйства, внесли свой вклад в экономический подъем района, но темп задавало быстрое расширение оборонной индустрии».

«Наивысший уровень занятости» доклад зарегистрировал в 1965 году, когда «увеличилось производство гражданских самолетов, а также число правительственных заказов на продукцию для обороны и космоса». Вьетнамские эскалации успели состарить эти выкладки, ибо на очереди были полумиллионный экспедиционный корпус в Южном Вьетнаме, потребность в тысячах боевых самолетов и вертолетов, до тридцати миллиардов долларов расходов на вьетнамскую войну в год, общий военный бюджет, который в 1965 году президент Джонсон обещал «заморозить» на уровне 49 миллиардов и который президент Никсон унаследовал в размере 80 миллиардов.

Я не просился в закрытые для советских людей районы, которым несть числа в этой главной военной кузнице Америки, не видел военных заводов, ко знаю, что по их сборочным линиям Южная Калифорния прогоняет и «холодную войну», и «малые войны», и подготовку на случай ядерной войны, и космическую эру, тесно увязанную с нуждами «обороны», и лунные экспедиции, потому что из 24 миллиардов, затраченных на то, чтобы оставить в безводном Море Спокойствия следы термических башмаков Нейла Армстронга, немало перепало тем же людям, продукция которых перепахивает бомбами рисовые поля и джунгли Вьетнама. А если так, то не нанизаны ли герои-астронавты на ту же длинную цепочку американской жизни, что и их соотечественники, которые не отвергают благо саран рэп из-за того, что «Доу кемикл» производит зло напалма?

Кипучий, ультрадинамичный, сверхамериканский город, куда люди приезжают за заработком и счастьем, где будущее проступает в виде самодовлеющих скоростей, где даже герл с порочно-обжигающими глазами из стриптизни на бульваре Ла Сьенега вращает ягодицами в общем механически отрешенном темпе, – этот Лос-Анджелес заставляет напряженно задуматься над сложными взаимосвязями века. Оттуда мир виден как производственный комбинат с конвейерной линией, перекинутой через Тихий океан: на одном конце ее выбивают у человека жалкую ллошку с рисом, а на другом выходит красивенький домик в рассрочку, бассейн для плавания, машина последней марки, своя яхта.

■

«Тихий американец» Грэхема Грина был опубликован в 1955 году, тогда, когда французы уже расшибли себе лоб о Вьетнам, а американцы лишь пробовали ногой трясину, засылая в Сайгон советников и агентов ЦРУ, замаскированных под сотрудников миссий экономической помощи. Я прочел этот роман с запозданием на десять лет, в пору эскалации Джонсона, и подивился художнической и политической зоркости писателя. В «тихом американце» Пайле, сыне профессора – знатока подводной эрозии, воспитаннике Гарварда, разведчике, который делает ставку на «третью силу» – генерала Тхе и не знает, чему больше огорчаться, когда не вовремя произошел устроенный им взрыв на сайгонской площади: безногому обрубку, дергавшемуся, как зарезанная курица, мертвому ребенку на руках безутешной матери или своим ботинкам, забрызганным кровью («Придется отдать их почистить, прежде чем идти к посланнику»), – в этом Пайле точно схвачен тип нового миссионера. «Он был покрыт непроницаемой броней благих намерений и невежества», – говорит о нем английский журналист Фаулер. Именно непроницаемой броней. Именно благих намерений – ведь он наивно, но искренне хотел осчастливить вьетнамцев американской демократией. И именно невежества, но невежества особого рода – ученого, наукообразного и потому еще более самоуверенного и опасного. Помните преклонение Пайла перед неким Йорком Гардингом, «серьезным» политическим писателем? После того как Пайла отправили к праотцам, Фаулер осматривает его книжную полку, на которой полное собрание сочинений Гардинга – «Угроза демократии», «Миссия Запада», «Наступление красного Китая». Пайлу незачем было приглядываться к чужой жизни – ее досконально изучили и классифицировали ученые-соотечественники. «Он видеп только то, о чем ему прожужжали уши на лекциях, а наставники его одурачили. Даже видя мертвеца, он не замечал его ран и бубнил: «Красная опасность» или «Воин демократии»...

Грин в зародыше разглядел одну из самых уродливых черт американской интервенции во Вьетнаме – ее наукообразность. Потом полмиллиона американцев, уже не тихих, сошли на вьетнамскую землю и приступили к массированному перевоспитанию вьетнамцев по рекомендациям тихих своих соотечественников – ученых профессоров, к экспериментам над целой нацией.

В подтверждение приведу один факт. Он хорошо известен в Америке, но я сошлюсь на «гранд-даму» американской литературы Мэри Маккарти, которая, судя по ее язвительным эссе, поехала во Вьетнам и для того, чтобы своими глазами увидеть соотечественников в роли интервентов, и заодно для того, чтобы опровергнуть Джона Стёйнбека с его дифирамбами американским летчикам: он сравнивал их со знаменитым виртуозом-виолончелистом Пабло Казальсом, любуясь, как они делают свое дело, и не желая видеть, что это за дело.

Касаясь предыстории грязной войны – первой войны, которую Америка вела «по науке», госпожа Маккарти пишет: «Поведение противника изучалось под университетскими микроскопами, образцами были перебежчики в свободный мир. Однако практического опыта недоставало до тех пор, пока война во Вьетнаме не создала лабораторию для испытания нового оружия – академического варианта «Б-52» или шариковой бомбы «Лэйзи дог»... Сразу после Женевских соглашений полувоенные профессора зачастили во Вьетнам, и первым из них был Уэсли Фишел, профессор Мичиганского университета, которого считают изобретателем Нго Динь Дьема... В 1961 году, в год создания специальных частей (более известных под именем «зеленых беретов» – С.К.), экономист из Стенфордского университета Юджин Стейли, чье имя связано теперь с идеей стратегических поселений, разработал свой план...»

Дальше следует описание этого плана, достойного Йорка Гардинга, вдохновителя «тихого американца» Пайла:

«План Стейли не мог, конечно, прийти в голову рядовому вашингтонскому чиновнику... С профессорской любовью к диаграммам, он разделил страну на желтые зоны, голубые зоны и красные зоны; желтые зоны, контролируемые правительством (и доступные для американской помощи), голубые – сомнительные и красные – вьетконговские. Его план заключался в том, чтобы переместить население – если оно поддавалось перемещению – в Зоны Процветания, в которых для начала предполагалось создать пятнадцать тысяч образцовых поселений, сильно укрепленных и окруженных колючей проволокой. При пылком сотрудничестве генерала Максуэлла Тейлора было построено около двух с половиной тысяч поселений а-ля Стейли. Жизнь в них до последней детали была расчерчена по диаграммам. Каждый житель обязан был купить и носить специальную форму – четыре разные цветовые комбинации в зависимости от возраста и пола – и иметь два опознавательных документа, один для перемещения внутри поселения, другой – чтобы выйти за его пределы. Стража закрывала ворота в семь вечера и открывала в шесть утра. У людей, согласившихся переселиться в стратегические поселения, дома сжигались, а поля опрыскивались ядовитыми химикалиями с тем, чтобы оставить Вьетконгу выжженную зону, – это было первое широкое приложение науки химии к политической борьбе. Американское правительство, разумеется, платило компенсацию.

Те, кто не соглашался покинуть место жительства, перемещались силой, а их деревни и урожаи все равно сжигались и опрыскивались; часть воспротивившихся крестьян и деревенских старейшин были в назидание другим казнены вьетнамской армией... Профессор Стейли, вне сомнения, не несет ответственность за эксцессы в реализации его программы; он лишь разработал тоталитарные чертежи для вьетнамских и американских советников, основываясь на своем собственном опыте в этой стране».

Какова судьба плана Стейли? По замечанию Мэри Маккарти, он оказался «величайшим подарком, преподнесенным Соединенными Штатами Вьетконгу». Жители поджигали стратегические поселения, восставая против концлагерей американского типа, а когда Нго Динь Дьем был убит сайгонскими генералами, чудовищный плод кабинетного ума был совсем похерен и профессор Стейли, равно как и «изобретатель» Нго Динь Дьема профессор Фишел, были преданы забвению, уступив место... другим профессорам и другим планам.

С тех пор как Гарвард, если вернуться к роману Грина, послал своего питомца Пайла в Сайгон, многое изменилось в Америке, многосложно усвоившей уроки вьетнамской войны, И Гарвард, и Стенфорд, Беркли, Колумбийский университет в Нью-Йорке, десятки, если не сотни колледжей и университетов по всей стране видели восстания студентов против «пентагонизации» науки. Но проблема не снята. У Вашингтона не переводятся дипломированные, добровольные, но больше платные помощники, готовые экспериментировать на целых народах. Эпизод из жития профессора Стейли – лишь присказка к истории «РЭНД корпорейшн», с которой мне хочется познакомить читателя хотя бы вкратце.

Это заведение в городе Санта-Моника, в получасе езды от центра Лос-Анджелеса, окружено ореолом всемирной известности. Одни находят там оракулов, прозревающих XXI век, другие – империалистических алхимиков.

Мы подъехали к двум ничем не примечательным, стандартно модерным зданиям, соединенным друг с другом. Кисточки пальм на автостоянке шевелились от ветра с Тихого океана – океан в квартале от «РЭНД» словно приобщал ее к своей глобальности. Внутри скромно, чисто, голо. У сотрудников лбы и взгляды интеллектуалов, вместо сигарет – трубки, пиджаки повешены на спинки кресел. Жаргон научный, технико-политический, причем многие новейшие термины, вроде multideafh – мультисмерть – или overkill – сверхубийство, родились в стенах «РЭНД» и ей подобных учреждений. Разговор академически спокоен и рассудителен.

Ничего особенного, нет даже заборов и решеток на окнах, хотя это одна из секретнейших организаций Америки. Но у входа – не у самой двери, а в вестибюле пятиэтажного зигзагообразного здания – нас встретил и из-за стола поманил к себе взглядом дюжий охранник, по виду из тех, что стерегут помещения американских банков. По телефону вызвал человека в штатском, отвечающего за безопасность. Рэндовцы дорожат вольным воздухом университетов, из которых они вышли, а обученные люди берегут их секретные идеи, как доллары и золото в банках.

В двух зданиях (в подвале, кстати, размещен крупный вычислительный центр с богатой электронной памятью и прямыми выходами к клиентам) работает около 1200 человек, из них половина – специалисты высокой квалификации: инженеры, экономисты, математики, физики, знатоки политических наук, эксперты в области метеорологии, истории, психологии, лингвистики, физической химии, социологии и т. д. Это think fank, что означает – резервуар мысли, мозговой трест, мыслехранилище. Метод работы в «РЭНД» включает в себя как исследования отдельных специалистов, так и групповые, совокупные, так сказать, межведомственные усилия людей разного профиля, собранных под одной крышей, – в этом-то, собственно, главная идея мыслехранилища. Усложняющийся век и взрыв информации диктуют невиданные скорости и объемы электронной памяти, а также попытки преодолеть необходимую, но и сковывающую специализацию, которая дробит человеческое знание на множество изолированных отсеков. На стыке специальностей, при вольной игре ума, преодолевающего преграды специализации, искрами пробегают смелые идеи. К прожектору, бьющему в одну точку, добавлен локатор, озирающий весь горизонт.

Знакомясь с материалами о «РЭНД корпорейшн», – а заочное знакомство началось задолго до визита, – я испытывал двойственное чувство, известное советским людям, побывавшим в Америке, стране чрезвычайно изобретательной и отнюдь не застывшей: с одной стороны, достойны одобрения и дух изобретательства, и разного рода новшества, на которые горазды американцы – враги всякой косности, с другой – нередко удивляешься, а порой и ужасаешься целям, ради которых эти новшества применяются.

«РЭНД корпорейшн» считают первым в Соединенных Штатах think fank, но позвольте временно покинуть Калифорнию и перенестись под Нью-Йорк, в живописный городишко Кротон-он-Хадсон (Кротон-на-Гудзоне), где в идиллической тишине расположен на зеленых холмах другой think tank – Гудзоновский институт. Директором там Герман Кан, самый известный питомец «РЭНД». Этот мысленный перелет я совершаю, чтобы подробнее разъяснить идею мыслехранилищ: визит в Гудзоновский институт был обстоятельнее.

– Мы, – говорил президент института Макс Сингер, – независимые посредники между правительством и разного рода экспертами.

Независимость – коронное слово в его разъяснениях, но независимость особого рода, направленная не на подрыв устоев капиталистического государства и идеологии, а на их укрепление. Это просвещенные слуги истэблишмента, который кормит их заказами, оплачивает их идеи из федерального бюджета, но сохраняет за ними самостоятельное мнение и независимость от административной, иерархической лестницы. По словам Сингера, сила и эффективность Гудзоновского института и ему подобных заведений в том, что они «вне правительства» – частные корпорации экспертов и мыслителей и, не будучи в отношениях служебного подчинения, не боясь недовольства властей предержащих, не опасаясь за место – то есть освободившись от качеств чиновников, зависящих от расположения начальства, – могут высказывать правительству и разным его ведомствам самые разные, в том числе и неприятные, точки зрения. Кроме того, как уже говорилось, сотрудники института, являясь специалистами в своих областях, сознательно развивают в себе этакий дилетантизм, как бы отходят от своих профессий, стремясь к широте и нескованности взгляда.

Защищая принцип непредубежденного и свежего взгляда, Макс Сингер приводил примеры не только из вашингтонской сферы: среди клиентов института есть промышленные корпорации, городские муниципалитеты. Взять, к примеру, крупнейшую сталелитейную корпорацию «Юнайтед Стейтс стил» или другую большую корпорацию, говорил он. Высшие ее администраторы слишком заняты текучкой, у них физически нет времени взглянуть на дело шире, с точки зрения завтрашнего дня. Кому же поручается эта важнейшая задача? Экспертам-консультантам той же корпорации, не занимающим высокого положения. Предположим, что они пришли к важным, верным и смелым решениям. Но прислушаются ли к ним всерьез? У них нет достаточного авторитета, тогда как у учреждений типа Гудзоновского института авторитет велик – прежде всего авторитет его главы и директора Германа Кана.

Вернемся к «РЭНД» – не только к методу, но и целям. И к вопросу о том, кто черпает из этого резервуара. Проект «РЭНД» (сокращение от слов «Research and Development» – исследование и развитие) возник в марте 1946 года по инициативе начальника штаба ВВС США генерала Арнольда, желавшего и после войны оставить группу ученых при бомбардировщиках и первых атомных бомбах для «продолжения программы научного изучения и исследования с целью рекомендации военно-воздушным силам предпочтительных методов, техники и средств».

На государственной службе оклады в то время были слишком малы, чтобы прельстить ученых, и потому на первых порах генерал Арнольд пристроил свой проект филиалом к авиационной корпорации «Дуглас эркрафт компани». Первый доклад, вышедший из «РЭНД», сразу как быка за рога взял будущее: «Предварительная конструкция экспериментального космического корабля, вращающегося вокруг Земли»,

В 1948 году «РЭНД» стала «независимой неприбыльной корпорацией», субсидируемой фондом Форда и более живучей, чем материнская «Дуглас эркрафт компани», недавно слившаяся с авиационной корпорацией «Макдоннел». В ее стенах выросла плеяда «стратегических мыслителей». В списке своих заслуг «РЭНД» числит, например, изучение вопроса о дислокации баз американских стратегических бомбардировщиков, предпринятое экономистом-статистиком Албертом Уолстеттером. Ученый, не имеющий прямого отношения к Пентагону и ВВС, в начале пятидесятых годов подверг сомнению концепцию, согласно которой упор делался на заморские базы. Изучив вопрос на разных уровнях, «РЭНД» рекомендовала Пентагону пересмотреть эту концепцию и сконцентрировать действующие базы стратегической авиации на территории США, отведя заморским базам роль перевалочных и заправочных. Уолстеттер и его коллеги провели около ста совещаний с военными и правительственными чинами прежде, чем их совет был принят.

В официальном отчете «РЭНД» за 1966 год сообщается, что с ВВС – главным клиентом корпорации, которому было посвящено 70% ее «усилий», – заключено новое пятилетнее соглашение, по которому «РЭНД» получает заказы на 75 миллионов долларов. 23% «усилий» отдано другим ведомствам Пентагона и НАСА – правительственному агентству по космосу. По оплаченным заданиям своих клиентов «РЭНД» подготовила в 1966 году 335 меморандумов и 8 докладов по вопросам стратегическим, тактическим и «контрповстанческим», политическим (от «культурной революции» в Китае до аграрного развития в Перу), научно-техническим, по системам связи и т. д.

«Стратегические исследования», сообщает отчет, касались широкого круга проблем– от новых концепций стратегии и дислокации вооруженных сил до практических рекомендаций по увеличению эффективности существующего ядерного и авиационного потенциала. Изучали, например, «последствия ядерной войны с точки зрения биологической и окружающей среды... степень первоначальных жертв среди населения, исходя из гипотетических нападений разных масштабов, и последствия неравномерностей в выживании различных групп населения для их деятельности в период после нападения...»

«Контрповстанческие исследования» были в основном посвящены Вьетнаму: «...Наше внимание по необходимости было сосредоточено на Юго-Восточной Азии, но наши исследования по контрвосстаниям предназначены также для использования в других районах, где могут произойти восстания, для извлечения из вьетнамского опыта таких уроков, которые могут быть применены в других районах.

Изучение политики и практики Вьетконга намного увеличилось за 1966 год. Ряд аналитических исследований был почти готов к концу года, включая изучение операций Вьетконга на уровне деревни, вьетконговскую практику рекрутирования, роль коммунистической партии в Национальном фронте освобождения, воздействие бомбежек Северного Вьетнама на мораль северовьетнамских сил, действующих на Юге. Исследования, ведущиеся в настоящее время, включают изучение действий нескольких батальонов Вьетконга в дельте реки Меконг, поведения беженцев, эффекта применения гербицидов и операций по обезлесению, экономической стратегии и деятельности Вьетконга...»

Сколько людей – дополнительно и дешевле – убито по их рекомендации? У «РЭНД» еще нет метода, который определял бы коэффициент ее полезности путем учета загубленных вьетнамских жизней и сэкономленных американских. Но атмосфера общественного остракизма густеет над милитаризованной наукой, и «РЭНД» остро нуждается в гражданской маскировке, чтобы сгладить скандальную репутацию, даже чтобы уцелеть. Речь опять же о молодых, одаренных людях – при нынешних восстаниях против милитаризации университетов их все труднее заполучить, потому что все-таки работает ветхозаветный принцип: мне отмщение, и аз воздам...

Через год после короткого визита в «РЭНД» я узнал из американской печати, что шесть ее сотрудников публично, хотя и в качестве частных лиц, выступили против продолжения вьетнамской войны, настаивая даже на одностороннем выводе американских войск, – не по моральным соображениям, а убедившись, что военная победа недостижима, а сама война политически невыгодна и нецелесообразна. Теперь «РЭНД», не отказываясь от ВВС – своего главного заказчика, рекламирует начинания в области мирной. Одним из них был заказ на шестьсот тысяч долларов от мэра Нью-Йорка с поручением применить комплексные методы к нью-йоркским проблемам, внести рекомендации по вопросам пожаров, полиции, здравоохранения, жилищного строительства. И «РЭНД» снарядила экспедицию не за Тихий океан, а на Атлантическое побережье США, открыла выездную штаб-квартиру на Медисон-авеню, и глава группы с характерной, уверенной небрежностью заявил: «Если вы утверждаете, что Нью-Йорк делает на нас ставку, я вынужден буду согласиться».

Нью-Йорк делает ставку на их «методологическое искусство». Пока они изучали операции партизан на уровне вьетнамской деревни, масса проблем накопилась в американских городах: горят кварталы в дни негритянских мятежей, полиция бессильна сладить с преступностью, отравленным воздухом все труднее дышать, через автомобильные пробки – пробиваться. В отчете «РЭНД» за 1968 год после военных проблем следуют «домашние», а в списке клиентов за авиационными генералами стоит мэр Нью-Йорка.

■

С Германом Каном мне довелось встретиться незадолго до поездки в Лос-Анджелес. В день визита в Гудзоновский институт директор был в отъезде, но Макс Сингер, президент и главный администратор, обещал свидание с патроном и сдержал обещание. Герман Кан в общем охотно идет на беседы с советскими журналистами, хотя по опыту знает, что наш брат его не щадит – «стратегический мыслитель», автор книг «Мысля о немыслимом», «О термоядерной войне», «Об эскалации», «Год 2000-й; рамки для предположений» выше этих мелочей. А кроме того, американцы частенько безразличны к характеру славы: скандальная, но пусть будет! Исходя от противника, она не помешает, а скорее поможет при получении заказов, а наш футуролог и термоядерный сценарист работает по заданиям клиентов. Например, его книга «Об эскалации», ужаснувшая многих скрупулезным подсчетом всех возможных сорока четырех ступенек в ад – от «мнимого кризиса» до финального «спазма», представляет конечный результат заказа корпорации «Мартин Мариэтта».

Нас, вдвоем с Георгием Николаевичем Остроумовым, ответственным секретарем редакции «Известий» и научным популяризатором по влечению, Герман Кан принял в манхеттенском особняке «Центра межамериканских отношений». Центр возглавляет банкир Дэвид Рокфеллер, один из пяти братьев, которые как бы курируют Латинскую Америку от имени американского капитала и правительства. Кан консультирует этот центр, как и ряд других организаций, приплюсовывая гонорары к годовому директорскому окладу в 35 тысяч долларов в Гудзоновском институте (сам он считает, что мог бы делать вдвое больше денег, и действительно, по американским масштабам сумма невелика для человека его известности).

Кирпичный особняк на Парк-авеню, 680, до 1962 года занимало советское представительство при ООН. В последний раз я заходил туда, когда представительство уже переехало в большой дом неподалеку; особняк был в запустении, в темных коридорах витал дух коммунальных квартир. Как водится в Нью-Йорке, переживающем строительный бум, этот крепкий еще дом хотели пустить на слом, чтобы очистить место для многоэтажного доходного модерна, но нашлась сердобольная и богатая дама – любительница недревней американской старины, не пожалела полутора-двух миллионов долларов. И вот все сияло великолепной барской чистотой, внутри и снаружи блистало пуще прежнего. Латиноамериканского обличья швейцар демонстрировал добрые намерения Дэвида Рокфеллера. Откинув бархатную веревочку, преграждавшую путь на спиральную, под красным ковром, лестницу, он провел нас на второй этаж в знакомую залу. В комнатке слева – начищенная медь каминной решетки, нежно-желтые антикварные стулья, мягкие, обитые бархатом кресла и два сияющих зеркала – из-за столика в углу поднялся навстречу приветливый господин.

Пиджак через спинку стула, живот, как гора, перепоясанная ремешком по гребню, руки раскиданы по сторонам, как это бывает у толстяков, глаза острые и очень живые, голова неожиданно маленькая – неубранная, лысоватая, стушеванная объемным животом. Герман Кан.

Ему нет и пятидесяти, трехсотфунтовый живчик – без бороды и величавости, совсем не отшельник, не созерцатель. Где вы, древние мудрецы?

Сели в углу, мы вдвоем на диване, он напротив на стуле, съежившемся под тяжелой тушей. Толстяк излучал готовность ответить на все вопросы, и вид его, веселый, даже озорной, говорил: а ну давай, давай, ребята, ваши семечки...

И первое «семечко» поступило от Остроумова – о реальности прогнозов, о том, есть ли примеры, подтверждающие их надежность. Кан отвечал трезво, убедительно, обнаруживая эрудицию и ум:

– Есть разного рода предсказания, наиболее надежные – в области техники. Например, на пять лет вперед правильно предсказывали силу лазера, размеры памяти электронно-вычислительных машин. Главная трудность – в определении скорости технического прогресса, в том, как на текущем, на нынешнем скажется появление нового. Затруднительны и экономические предсказания. Деловой цикл с его взлетами и падениями мы не беремся предсказывать. Производственные мощности в условиях полной занятости предсказать можно. Число работающих – легко. Производительность– труднее, и я уже упоминал причину: из-за того, что трудно предвидеть темпы технического прогресса в целом. В какой-то мере можно предсказывать количество рабочего времени. В США ежегодно число рабочих часов уменьшается в среднем на один процент, в настоящее время – на одну треть процента. Сейчас средняя рабочая неделя – сорок часов, две тысячи часов в год на работника, что вполне достаточно. По моим прогнозам, к концу века американец будет работать 1000—1500 часов в год. Консервативные оценки дают 1800 часов, радикальные – 800. Я – умеренный оптимист.

Затем он вступил в зыбкую область политики, общественного климата и настроений, сдвигов в психологии, людских привычках и образе жизни, и тут мазки пошли поразмашистее, расплывчатее, «абстракционнее», в картине выпадали такие «детали», как организация американского общества, корпорации, профсоюзы, социальные группы, а оставался лишь некий род человеческий в лице того его племени, что живет в Северной Америке между Канадой и Мексикой. За окном была пора студенческих волнений, вторгшихся в математическое мышление Германа Кана, и он включил «человеческую разболтанность» в свои рассуждения, объясняя ее высоким уровнем жизни, тем, что элементарный кусок хлеба не требует прежних усилий, что нагрузка «социального дарвинизма» облегчена, а авторитет правительства в этой атмосфере заметно падает. Картина была не лишена интереса.

– Больше всего нас интересуют политические предсказания, – говорил он. – В текущем плане наш прогноз в отношении США довольно оптимистичен, хотя мы не исключаем внутренних потрясений, в которых главный фактор – отсутствие угрозы извне. Угроза извне сплачивает людей, приучает их к реальности.