Текст книги "Иду по тайге"

Автор книги: Станислав Олефир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Устроился я на поваленную лиственницу и принялся наблюдать. Некоторое время кукша качалась на тонкой ветке и с интересом рассматривала лиственничные шишечки, висевшие у ее носа. Наверное, она заметила что-то вкусное, но полный клюв мешал достать лакомство, вот она сидела и переживала. Неожиданно птица сорвалась с ветки и, прижимаясь к земле, полетела к низкорослым лиственничкам, что, сбившись в кучку, темнели в стороне от других деревьев. До лиственничек было далековато, и я не рассмотрел, что кукша делала среди них. Вскоре ее рыжие перышки промелькнули над самой тропой, и как ни в чем не бывало она плюхнулась недалеко от меня на ветку. Теперь клюв кукши был пуст. Я решил, что птица наконец-то сможет приняться за лиственничные шишечки, но она явилась только за тем, чтобы посмотреть на меня. Склонив голову, кукша произнесла удовлетворенное «тиву-вить!» и, подпрыгивая в воздухе, улетела.

Я направляюсь к лиственничкам и уже на подходе к ним вижу гнездо, устроенное в развилке низкорослого дерева. Кажется, в гнезде кто-то сидит. Точно. Из лоточка выглядывает знакомый рыжий хвост. Интересно, что она там делает? Может, запуталась в подстилке? Случается, вместе с другим строительным материалом птицы приносят в гнездо различные волокна, волоски, потом запутываются в них и погибают.

Заслышав мое приближение, птица не взлетела, а только втянула голову и замерла. Гнездо в каком-то метре от земли. Наклоняюсь, беру в руки кукшу и осторожно приподнимаю. В глубоком, вымощенном разноцветными перышками лоточке два бледно-зеленых, усыпанных буроватыми пятнами яичка. На вершинках пятна разбросаны пореже, в остальных местах – густо. Яйца довольно крупные, прямо как голубиные. Мне очень хочется рассмотреть их получше, но сегодня холодно, и я опускаю птицу в лоточек. Она умостилась, несколько раз качнула головой и притихла.

Сейчас апрель. Всего неделю назад утренние морозы достигали тридцати градусов, а эти кукши взялись высиживать птенцов! Сколько брожу по Колыме, ни о чем подобном не слышал. Хотя почему? Ведь налим мечет икру в середине января, а медведица в пятидесятиградусные морозы рожает медвежат. Отчего бы и птицам не приспособиться? Стены гнезда толстые, лоточек глубокий, еды хватает. Ведь кроме мошек да комаров кукши едят бруснику, голубику, смородину и даже грибы. При случае они могут подобрать снулую рыбку или заклевать неосторожную полевку.

Пока я возился с кукшей, снег под лыжами потемнел и взялся водой. Наледь! Она уже залила тальники и подбирается сюда. Бедные кукши. Ведь вода может затопить их гнездо.

Возвращаюсь к тропе и начинаю ломать голову, как бы помочь птицам. А что, если поднять повыше гнездо? На соседнем деревце есть неплохая развилка. От нее до земли больше двух метров, и никакой наледи туда не добраться. Перенесу гнездо, и пусть живут себе на здоровье, выводят птенцов.

Интересно, как все это у них организовано? По очереди сидят или одна самочка? Скорее всего второе: чтобы яйца хорошо грелись, птицы выщипывают на брюшке почти все перья, а полураздетым по нашей тайге в апреле не полетаешь.

На дерево, что стоит у самой тропы, опустилась вторая кукша. Она то ли успела побывать в переделке, то ли начала линять: на правом крыле выбилась белая пушинка. В клюве опять какие-то мошки. Где она их добывает? Повертелась с минуту, затем взлетела и направилась к гнезду. Я подождал, пока она покормит сидевшую на яйцах кукшу, и, рискуя провалиться в наледь, перенес гнездо на новое место…

Около месяца назад у меня случилось забавное приключение. Вместе с дровами я занес в избушку комариный рой. Комары на зиму забрались в середину сухой лиственницы и, сбившись в клубок, уснули. Ничего не подозревая, я разрезал лиственницу на чурбаки и свалил их возле печки. Обычно, перед тем как лечь спать, я пристраиваю на угли пару таких чурбаков. Они горят медленно, и их тепла хватает надолго.

Сплю себе, и вдруг в щеку как жиганет. Проснулся, слышу такое знакомое «у-у-у-у-у-у…» Комары! Включил фонарик, а их полна избушка. Злые, ужас! Я пригасил печку, открыл дверь и забрался в спальный мешок с головой.

Утром в избушке холодно, но комаров нет, ни одного. Гляжу, а они лежат на печке сплошным ковром. До последней минуты, значит, льнули к теплу. Я собрал их в коробку и поставил на полку – пригодятся на угощение кукшам. Сейчас свежие комары для них все равно что арбуз или гроздь винограда к новогоднему столу. Добавил немного брусники, настрогал пару горстей мяса. Под кормушку решил приспособить вырезанную из огромного трутового гриба чашку. Такие трутовики кукши встречают в тайге каждый день и, заметив мою чашку, не испугаются.

Утром я прихватил резиновые сапоги и отправился к гнезду. За ночь наледь не поднялась. Как выглядывали у берега верхушки тальников, так и выглядывают. Даже мой след не залило. Может, я поторопился с этим переселением? Птицам наверняка лучше известно, где вода остановится. С какой стати я полез к ним со своей услугой?

Вот и гнездо. Все нормально. Рыжий хвост, как яркий флажок, по-прежнему выглядывает из лоточка. Птица не мигая смотрит на меня из своей утайки. Лишний раз пугать ее не к чему. Пристраиваю на соседнем дереве похожий на лошадиное копыто гриб-кормушку, прячусь за пару сросшихся лиственниц и ожидаю вторую кукшу.

Наконец появилась и принялась с тревожным писком гонять по веткам. Сядет на одну, чуть повертится – пурх! – и уже волнуется на новом месте. Несколько раз она подлетала к самому гнезду, но тут же, словно в испуге, шарахалась в сторону и снова кружила между деревьев.

Постой, да она же ищет гнездо со своей подружкой и не может найти. Бестолочи! Неужели они не могут перекликнуться? «Ти-ву-тив», Ты, мол, где? А та ей: «Я здесь. Сижу совсем рядом».

На тревожный писк кукши не замедлили явиться две кедровки. Они сразу же включились в общую суматоху. Кедровки скрипели, как ржавые петли, каркали простуженными голосами, свистели. Наконец одна из них обнаружила мой гриб с лакомством, и обе птицы принялись угощаться. Встревоженная кукша даже не смотрела в их сторону. Она искала свой дом и не могла найти.

Я не выдержал, обломком сучка отогнал кедровок и перенес гнездо на прежнее место. Не успел отойти и на десять шагов, как следивший за мной с вершины лиственницы самец опустился на гнездо и восторженно защебетал.

Минут через пятнадцать самец подлетел к гнезду теперь уже с набитым клювом и принялся кормить изголодавшуюся кукшу. Я подозреваю, что где-то рядом у него был тайный склад, добыть так быстро корм иным путем просто невозможно.

В следующий раз я попал к кукшам только через три дня. У самой избушки разгулялась наледь. О том, чтобы пробиться к Соловьевским озерам, нечего было и думать. Да я туда не очень и торопился: у птиц корма, по-видимому, хватало.

Когда же на четвертый день я подошел к тому месту, где было гнездо кукш, то был поражен. Везде, куда ни бросишь взгляд, гуляла наледь. Ближе к реке она дымилась, урчала, брызгала сердитыми фонтанчиками. Достигнув деревьев, вода успокаивалась и тихо струилась между стволами, захватывая новые и новые участки.

Я бросился к кукшам. Самца я заметил еще издали. Нахохлившись, он сидел на суховерхой лиственнице, тихий и безучастный. Ломая тонкую ледяную корку, добрался я до гнезда и застыл на месте. Вода давно поднялась к самому гнезду и залила его больше чем на половину. В глубоком лоточке, все так же втянув голову, сидела кукша. Из льда выглядывал только ее рыжий хвост.

Ворон

Не знаю, есть ли в мире другая птица, о которой было бы сочинено столько сказок и легенд. Птица, живущая триста лет, птица вещая, птица мудрая. Всю свою долгую жизнь ворон проводит в мрачном одиночестве, питается одной падалью, первым прилетает на поле битвы, чтобы собрать там страшную дань…

В действительности ворон живет всего шестьдесят-семьдесят лет. Правда, и этот срок огромен, ведь большинство наших птиц не живет дольше десяти лет. Ворон – самая крупная певчая птица. Он находится в одном отряде с соловьями, дроздами, иволгами. Известно, что ворон – таежный санитар, и трупы зверей – его законная добыча. Вместе с тем, обладая крепким клювом и сильными крыльями, он успешно охотится за грызунами, молодыми птицами и ловит зайчат.

Всю долгую зиму ворон держится особняком, но в апреле чаще встречается в паре. Большие черные птицы играют в небе словно два легких мотылька. Они то поднимаются в высоту, то резко пикируют к самой земле, то шутя нападают друг на друга. А наигравшись, усаживаются рядышком и принимаются перебирать друг другу перья или нежно касаются один другого клювами, словно целуются.

Ворон – нежный супруг и заботливый отец. Он кормит самку и птенцов, пока малыши не оперятся. Во время насиживания и выкармливания самка не оставляет гнезда, поэтому потомство воронов хорошо сохраняется.

На столовой сопке

Обычно эта осторожная птица держится в стороне. Неторопливо проплывает над тайгой, кинет в небо грустное «крун-крун», и нет ее. Я никогда в воронов не стрелял, даже криком пугать не пробовал, а доверия все равно никакого.

Но вот однажды на перевале Столовой сопки вижу, прямо ко мне летит ворон. «Эта мудрая птица, наверное, поняла, что меня бояться нечего», – подумал я.

Подлетев, ворон начал кружить над самой головой. Я же ни с того ни с сего давай декламировать:

 
Ворон к ворону летит,
Ворон ворону кричит:
– Где нам, ворон, отобедать?
Как бы нам о том проведать?
 

Вот так читаю стихи, а он кружит и не собирается улетать.

– Слушай, может, ты голодный? – Достаю бутерброд, ломаю его пополам. – Здесь масло, сыр, даже ветчины немного. Давай, ворон, замори червячка.

Оглядываюсь, где бы пристроить гостинец, и вдруг замечаю, снег у ног взрыт. На свежей пороше угадываются отпечатки больших крыльев, чуть в стороне чернеет перышко. Что здесь произошло? Может, ворон с кем-то дрался? Ничьих следов, кроме вороньих, не видно.

А не откапывала ли птица какую-нибудь добычу? Снег порушен только в одном месте, к тому же ямки довольно глубокие. Поглядывая вполглаза на все еще кружащего ворона, снимаю лыжу и принимаюсь раскапывать снег. Он плотно сбит ветрами. К тому же лыжа не лопата. И копать неудобно и сломать страшно.

Наконец показались ягель и листочки брусники. Внимательно разглядывая каждую веточку, продолжаю расширять яму. Ага, вот попался комок белого пуха. Такой длинный и нежный пух может быть только у зайца. Наверное, где-то здесь лежит беляк. Рискуя остаться без лыжи, отваливаю новые глыбы, и вот наконец открывается бок матерого беляка. Пробую вытянуть застывшего зайца из ямы, но ничего не получается. Туда-сюда качается, а подаваться не хочет. Что-то там его держит. Нужно копать снова. Вот лыжа цепляется за коричневую от ржавчины проволочку. Ясно. Зверек в петле. С осени здесь была заячья тропа, и кто-то, насторожил петлю.

Оставляю добычу в яме, рядом кладу свой бутерброд и отхожу в сторону. Описав полукруг, ворон прогундосил удовлетворенное «крун-крун» и упал возле копанки.

Интересно, как он узнал, что здесь заяц? Может, еще с осени знал об этом, заметил бившегося в петле беляка, но приблизиться побоялся: вдруг петля схватит и его? А может, просто летел сегодня утром и учуял зайца под метровым снегом.

Найти зайца-то он нашел, да не по зубам, вернее, не по клюву оказался утрамбованный непогодой снег. Или это я ему помешал? Поэтому-то и кружил. Уходи, мол, поскорее, сам откопаю. Птица голодная летала, а я ей стихи декламировал. Чудак.

Глухарь

Костер дышит теплом, поигрывает синеватыми живчиками, пыхкает в небо струйками дыма. Восток уже взялся зарей, но под деревьями еще стоит полумрак. Лежу на подушке из веток кедрового стланика и слушаю тайгу. Она пока не проснулась. Только пощелкиванье костра да журчание речки наполняют предрассветную тишину. Но в ней угадываются и торопливые заячьи прыжки, и осторожные шаги хитрой лисы, и тяжелая поступь лося. Вчера их следы встречались несколько раз. Лиса и заяц пересекли дорогу и исчезли среди кустов, лось же вышел на накатанную колею и не оставлял ее километра два. Величиной чуть ли не с суповую тарелку, отпечатки его копыт хорошо видны на талом снегу. Сейчас эти звери гуляют по тайге и очень даже может быть, один из них прохаживается совсем рядом.

Нужно вставать и идти проверять поставленные на налимов жерлицы. Вечером на одну из удочек клюнул настоящий рыбий дедушка. Толстый и усатый. Еще пару таких налимов, и рыбалку можно считать удавшейся.

Вода сонно журчит, перекатываясь на осклизлых камнях, погулькивая тугими струйками на стремнине. У берега снег растаял, и сухая осока пружинит под ногами.

Неожиданно в перезвон речных струй вплетается новый звук: «чок-чок-чок-чок!» Словно кто-то старательно застучал деревянными ложками. Кажется, дятел. Нет, не он. У дятла это получается звонче и более отрывисто.

Стихло и снова: «чок-чок-чок-чок». Река мешает слушать, и я отхожу подальше от берега. Чоканья уже не слышно, но зато явственно доносится глухой скрежет. Кажется, кто-то принялся соскабливать пригоревшую картошку с огромной чугунной сковороды.

И чоканье и вжиканье принадлежат одной птице. Это понятно сразу. Но какой?

Песня доносится с невысокой террасы. Вчера я рубил там лапник и проторил тропу. Стараясь не звякнуть, опускаю котелок в снег и выбираюсь на нее. Вчерашние следы хорошо заметны, каждый заполнен густой тенью, и я ступаю в них, как в воду.

Впереди узкая лощина. Она обтекает террасу, и по ней можно подобраться к разыгравшейся птице. Теперь ее песня чуть слышна. Вдруг окажется, что там пичуга с воробья ростом, не стоит внимания. Но какая-то чарующая особинка есть в песне, и чувствуешь – не успокоишься, пока не узнаешь, кому она принадлежит.

В конце лощины куст стланика. Он почти весь под снегом, но одна лапа выглядывает наружу, и, придерживаясь за шероховатый ствол, я выползаю наверх.

Совсем рядом, метрах в двадцати, а может и ближе, огромная бородатая птица. Глухарь! Я видел его одно мгновение, потому что сейчас же пригнул голову. Нужно подвинуться чуть вправо, и тогда можно прикрыться веткой.

Стараясь не дышать, по миллиметру перемещаюсь в сторону куста, а перед глазами он. Огромный-огромный, с широким лопатообразным хвостом, приопущенными крыльями и чуть запрокинутой головой. Хоть бы не улетел. Кажется, насторожился. Нет, снова зачокал. Лоб мой упирается в острый сук, по лицу скользят прохладные хвоинки. Можно выглянуть.

Глухарь еще ближе, чем был минуту назад. Сделал несколько шажков туда и обратно, щелкнул, вытянув шею, царапнул крыльями сухой наст. «Чок-чок-чок-чок… К-ж-ж-ш-ш…»

Затем присел, словно начиная танец, снова вытянул шею и вдруг развернул веером хвост. На каждый такт он раскидывал и складывал крылья, будто радовался, до чего здорово это у него получается!

Уже достаточно светло. Можно хорошо разглядеть ярко-красную бровь, массивный крючковатый клюв, покрытые густыми перьями лапы. На хвосте у глухаря белые пестрины, такая же пестрина на крыле. Передо мной не просто глухарь. Это хозяин тока. Через полторы-две недели здесь начнутся настоящие турниры, а сегодня он прилетел посмотреть, все ли готово к предстоящим схваткам, да не удержался и заиграл песню.

Глухариный ток – одно из самых чудесных явлений в нашей тайге.

Каждую весну к облюбованному сто, а может, несколько тысяч лет назад месту слетаются глухари и глухарки со всей окрестной тайги. У этих птиц не бывает постоянных пар, и живут они в течение года отдельно друг от друга. Весной же глухарка выбирает себе самого сильного и смелого бойца, самого талантливого исполнителя токовых песен. И конечно, каждому глухарю хочется стать таким избранником, вот они и сражаются.

Обычно потасовки никакого увечья глухарям не наносят. Ну, потеряют одно-два пера, получат небольшие царапины, и все. Проигравший улетит с тока, а победитель завоюет сердце глухарки.

Но главное в турнирах – песня. Есть настоящие солисты, а есть и заурядные исполнители, обычно молодые петушки.

Возвращаюсь к костру, когда солнце уже всплыло над лиственницами. Сегодня я стал богаче: мне довелось услышать самую древнюю песню тайги. Хорошо, что со мной не было не только ружья, но и фотоаппарата. Не надо пугать глухаря. Пусть эта пришедшая из глубины веков птица живет.

Рябчик

В конце апреля, когда подтает снег у стволов тополей и лиственниц, начинается ток рябчика. Эта маленькая, величиной с домашнего голубя, птица часто встречается в заросших ольховником поймах ручьев и рек. Рябчик и рябочка – верная супружеская пара, и свой ток лесной петушок, так многие натуралисты называют рябчика, совершает на давно занятой им территории. Никакого соперника там нет и быть не может. И соперник, и битва, и победа мнимые, но тем не менее рябчик относится к весеннему турниру очень серьезно и проводит его с большим увлечением.

Ранним солнечным утром он отправляется в обход своего участка и «сражается» со всем встреченным им на пути, будь то гнилой пень, выглядывающая из сугроба стланиковая лапа или отвалившийся от ивы кусок коры. И чем крупнее «соперник», тем азартней «битва». Распустит хвост, разведет крылья и давай наскакивать на какую-нибудь ветку. То кружит возле нее, то вызывает свистом на поединок, а то ухватит за верхушку и давай трепать. Знай, мол, наших!

От веточки подался к темнеющей на краю поляны коряге и снова в «драку»…

А где-то, может в сотне метров отсюда, другой рябчик столь же азартно «сражается» с другим пнем или кустом, но чтобы померяться силой между собой, – ни-ни. Да в этом и нет необходимости. Вот если на занятую парой рябчиков территорию заберется одинокий петушок, тогда другое дело. Здесь без драки не обойтись, и обычно побеждает владелец участка.

В тайге не найти другой птицы, которая может затаиться так, как рябчик. Серое с черными и рыжими пестринами оперение настолько удачно гармонирует с цветом коры и веток, что перелетевшего на тридцать – сорок метров и севшего буквально на виду у человека рябчика отыскать почти невозможно. Прижмется к ветке, вытянет шейку – настоящий сучок.

Правда, если очень хочется увидеть рябчика, искать его не обязательно. Надо сделать из ивовой ветки тоненький свисток, спрятаться возле зарослей ольховника и постараться издать звук «ти-и-ти-и-ить». Вскоре донесется ответный свист петушка. Мол, слышу, «иду на вы!» Теперь нужно быть очень внимательным и осторожным. Рябчик с легким шумом начинает перепархивать с дерева на дерево и приближаться. Метрах в двадцати он опускается на землю и передвигается пешком. Вот он совсем рядом. Выбежал из-за куста и остановился. Сам настороженный, шейка вытянута, глаза внимательно смотрят вокруг: «Где он? Где осмелившийся посягнуть на мою территорию!..»

Иногда охотники пользуются доверчивостью рябчика, подманивают его с помощью свистка и стреляют. И как ни странно, совесть у них спокойна. Мол, ничего особенного не случилось.

А произошла трагедия. Ведь рябчики образуют пары еще осенью и держатся друг возле друга зиму, весну и начало лета. Если рябчик погибнет, то в этот год курочка не устраивает гнезда и не несет яйца. Когда же гнездо построено до гибели рябчика, то самочка несет жировые яйца – такие, из которых не выведутся птенцы…

Однажды мы заготавливали лес недалеко от реки Буюнды. Рядом с нашей избушкой в гривке густой прибрежной тайги жила пара рябчиков. Мы часто встречали их, птицы к нам привыкли и почти не боялись. Утром выйдешь из избушки, а рябчик свистит, словно здоровается. Хорошо…

Недели через две после того, как вскрылась Буюнда, приехал к нам знакомый рыбак. С собой у него удочки, ружье. Ружье на медведя. Их и правда вдоль реки ходило много, прямо тропы набили. Парень он как будто неплохой, свободного, места в избушке сколько угодно, решили – пусть живет, авось и нас рыбкой побалует.

В то утро задождило, и мы задержались с выходом на работу. Сидим в избушке, чай пьем, транзистор слушаем. Рыбак еще с вечера к Буюнде ушел. Вдруг слышим: «Бум!» Что за стрельба? Оказывается, наш гость возвращался с рыбалки, увидел сидящего на ветке рябчика и метров с пятнадцати…

Мы на браконьера чуть ли не с кулаками. Крик, шум. Короче, выставили его с нашего стана, а рябчика кто-то забросил на крышу избушки. Вскоре дождь перестал, и мы отправились на работу.

Вечером возвращаемся, а рядом с рябчиком сидит курочка. Отличить их легко. У петушка на голове хохолок, а на шейке черный галстук. У курочки ни хохолка, ни галстука нет. Подходим ближе, она перелетела на дерево, ждет, когда мы в избушке скроемся. От такого соседства настроение, конечно, хуже некуда. Забрались на крышу, сняли рябчика и бросили подальше, так, чтобы рябочка не увидела. Ничего, думаем, день-два потоскует и забудет. Птица все-таки, не человек.

Но не тут-то было. Как только утром показываемся из избушки, она уже на лиственнице, словно ждет нас. Идем, а она с дерева на дерево перелетает, пока не приведет к самой вырубке. Вечером та же картина, только в обратном порядке.

Мы друг на друга смотреть не можем. И добром ей объяснили, и пугать пробовали – ничего понимать не хочет. Провожает, и все. Туда и обратно, снова туда и снова обратно. Так до самого сентября возле нас и держалась.

Осенью мы вывезли заготовленные бревна и уехали в поселок. Что потом стало с рябочкой, не знаю…

Гуттаперчевый снег

Что, если я тебе скажу: а снег растягивается! Честное слово. Не веришь? И правильно. Он же не резиновый. Я бы и сам не поверил, если бы не видел своими глазами. Дело так и было.

В прошлом году я к Щучьим озерам всю зиму вдоль ручья ходил. Ручей небольшой, но бойкий. Не один десяток лиственниц подмыл и на мох уронил. Некоторые лиственницы поперек ручья легли и превратились в мостики. В январе эти мостики от снега раза в три толще становятся. А по ним белки, горностаи, соболи из долины в заросли кедрового стланика бегают. Несколько раз даже росомаха проходила.

И что интересно, все эти звери из долины на сопку по одним мостикам переходят, обратно уже по другим. Правило у них такое, что ли? Одни белки никаким законам не подчиняются и бегают как попало.

К Щучьим озерам весна рано приходит. У нас возле поселка еще ни одной проталины, а там уже стланик из-под снега высовывается. Особенно интересно после полудня. Тепло-тепло, Только хочешь лыжу переставить, а стланик из-под нее – щелк – и выскочил. Отойдешь на несколько шагов, хочешь не хочешь – оглянешься. Стоит на белом искристом поле одинокая веточка и качается. Пушистая, нежная и немного заспанная. Но все равно радостная.

Кажется, так и кричит каждому: «Вот она я! Уже выспалась и теперь хочу поиграть с солнышком!»

Иду я вдоль ручья, с этими веточками здороваюсь, и вдруг – стоп! Лежало через ручей одно бревно, а теперь два. Я сначала даже головой завертел – туда ли иду? Потом к бревнам присмотрелся и удивился еще больше. Оказывается, это снег сполз с дерева и повис над ручьем. Толстенная снежная колбасина.

Не просто висит, а еще и мостом служит. Горностаи, белки, всякая мышиная мелочь по нему туда-сюда следов натропили.