Текст книги "Иду по тайге"
Автор книги: Станислав Олефир
Жанр:
Природа и животные
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Март
Весенние игры
По календарю март – первый месяц весны, а за окном зима. Правда, она уже переломилась на тепло, и солнце заливает тайгу морем света.
Снежных баранов, лосей и оленей этот месяц не радует. Для них март – время самого глубокого снега, когда труднее всего передвигаться в поисках корма, да и сам корм – лишь веточки тальников, мох да жалкие кустики прошлогодней травы. Не лучше в эти дни и куропаткам, рябчикам, глухарям.
А вот для большинства пушных зверей март – самая их пора: начинаются весенние игры.
В эти дни можно услышать лис. Дорожа своим пышным мехом, всю зиму они жили тайно, но весна заставила их забыть об осторожности. Голос лисицы – три хриплых отрывистых взлая, заканчивающихся протяжным воем. Лай самца напоминает тявканье небольшой дворняжки, но более частый и без воя.
Волки – верная супружеская чета. Они не расстаются многие годы. Да и волчата живут возле родителей удивительно долго. Наступил март, а они все еще держатся одной семьей. Старшие помогают младшим добывать еду, учат спасаться от врагов.
Взрослые волки много и подолгу играют, напоминая в своих забавах глупых щенков.
В глухих, потаенных местах ночную тайгу будит пронзительный вой рысей. У них тоже пора любви, сейчас они до удивления напоминают домашних котов и кошек.
Пьянящий ветер весны притупляет чувство бдительности даже у зайцев. Веселятся косые, разбегаясь лунными ночами по заснеженным просторам. Их весенние игры протекают шумно: с высокими прыжками и пронзительными криками.
У белок определяются пары. Фыркая и цокая, они носятся по деревьям, совершая головокружительные прыжки. Между соперниками нередки ожесточенные драки. В эти дни белки забывают об осторожности и чаще, чем обычно, попадают в когти хищных птиц и зверей.
Белки-летяги тоже затевают свои сумеречные игрища – хороводы и догонялки. С негромким щебетанием они преследуют друг друга, то карабкаясь по стволам, то планируя с дерева на дерево, словно это не зверьки, а диковинные птицы.
Настоящий гон у соболя происходит летом. После гона пары разбиваются, и до марта самцы и самочки живут отдельно. Каждый из них занимает свою территорию.
Но в марте все меняется. Соболек разыскивает соболюшку и принимается за ней ухаживать. Он сопровождает ее во время переходов, приносит ей корм, отгоняет от нее других самцов. Зверьки долго и увлеченно играют, вместе прячутся в дупло на дневку, вдвоем выходят на охоту. Когда у соболюшки появятся дети, а их у нее от трех до семи, она некоторое время не может оставлять малышей одних. В это время самец регулярно носит ей еду, помогает защищать соболят от врагов.
А врагов у соболя немало: хищные птицы, росомаха, рысь, волк. Самый же большой враг этого грациозного зверька – человек…
После пурги
Я тогда только знакомился с Чуританджей и ни распадков, ни перевалов в тех краях не знал. Мне говорили, что выше ключа Эврика есть избушка с провалившимся потолком и недалеко от нее проходит соболиная тропа. По этой тропе зверьки переваливают в Ямскую долину. Там нерестовая река, море, – всегда можно добыть корм. Я принялся искать этот переход. Обследовал все ключики, поднимался на перевалы, но так ничего и не нашел.
Однажды после пурги в том месте, где вечно желтеет бугристая наледь, я наскочил на свежий соболиный след.
Неглубокий, лапка мелкая. Так соболюшка да еще молодые собольки ходят. Но у сеголеток отпечаток неаккуратный. Где две лапки, где четыре. Бегать по снегу – тоже наука нужна. Этот же следок словно по заказу, даже на наледи соболюшка ни разу не сбилась.
Я рюкзак в сторону, кусок хлеба в карман, фонарик, спички проверил и заспешил по следу: вдруг он меня на соболиную тропу выведет? Иду час, другой. Сначала след: тянулся по склону сопки, затем повернул к болоту. Соболюшка под коряги не заглядывала, мышиными и куропачьими следами не интересовалась, и я решил: «Далеко торопится, не до охоты ей».
Проложенная соболем дорожка привела меня к вырубке. Срезы на пнях светлые, на обрубленных ветках хвоя желтеет, даже клок газеты на кустах висит – вырубка недавняя. Вижу, след сбился, запетлял – закружил среди пней. У штабеля дров соболюшка остановилась, вытоптала пятачок, сделала четыре или пять тычков в разные стороны и неожиданно длинными махами подалась к лежащей на земле огромной лиственнице, расколовшейся надвое. В лиственнице такое дупло, что в нем, наверное, и человек бы поместился. Здесь она тоже задержалась и вдруг бросилась прочь, в сторону Чуританджи.
Снова запуржило, и опять соболюшка к наледи вышла. Как и в прошлый раз, след привел прямо к вырубке. Зверек напетлял, натропил там и возвратился к ледяным буграм.
И так после каждой метели. Только утихнет ветер и улягутся последние снежинки, глядишь – потянулась цепочка следов-двоеточий к вырубке. Зачем? Непонятно.
…Как-то выбрались мы на рыбалку, а рыбачить не смогли. Подвела погода. Ветер, леска путается, волны лодку заливают. Какая рыбалка?
Причалили к берегу, похлебку из консервов варим и ругаем погоду.
– Раньше здесь было тихо, даже ветерок не залетал, – говорит мой сосед Володя. – А лес вырубили – и загуляло. Летом всю толь с бараков унесло.
В ту ночь возле штабелей буря огромнейшую лиственницу уронила. С виду цела-целехонька, а на землю хлопнулась, что арбуз, на две половинки развалилась. Середка-то пустая, а там гнездо и двое соболят. Такие маленькие кутята, а уже смотрели. Наш механик их домой забрал и подложил кошке. Они даже сосали ее, но все равно на третий день погибли. И представляете, соболиха каждый вечер являлась на вырубку. Прибежит, сядет возле лиственницы и никуда. Люди, бульдозер, стук, а она ни с места. В нее даже стреляли…
Кто-то начал доказывать, что летом соболиная шкурка никуда не годится, другие обсуждали проблему выращивания соболей в неволе, я сидел молча. Мне вспомнилась засыпанная снегом вырубка и непонятный соболиный нарыск на ней.
Летяга
В детстве я представлял летягу чем-то наподобие вампира. Виновата в том была случайно попавшая мне в руки книжонка без начала и конца, в которой сообщалось, что белки-летяги несут яйца и высиживают из них детей, как птицы, едят птиц, которых ловят на деревьях и в гнездах, нападают на белок и душат их… Никакой картинки в книжке не было, и летяга в моем воображении походила на кошку с острыми зубами и куриными крыльями…
Приехав на Колыму, я подружился с Володей, и он обещал взять меня на подледный лов.
– Кстати, там на летяг посмотришь. Их рядом с избушкой полно. Сидят себе и жуют ветки. Хоть ты их руками бери.
Помню, сначала мы долго ехали на попутной машине, потом шли по пробитой бульдозерами лесовозной дороге и еще километров пять добирались на лыжах. В пути мы дважды вспугивали куропаток, а когда пересекали замерзший ключик, прямо из-под ног вылетел глухарь. Наверное, он только что устроился на ночлег и ему очень не хотелось покидать лунку. Он высунул из-под снега голову и какое-то время раздумывал – улетать или не улетать. Потом выметнулся из снежной перины и, рассыпая серебристые блестки, умчался в распадок.
К концу дня мы вышли к стоящей на берегу озера охотничьей избушке. В ней давно никто не жил и было холоднее, чем на открытом воздухе. На столе и под нарами валялись пустые консервные банки, перемороженный лук и пачка соли «Экстра». Наши предшественники разбили окно и оторвали две доски от нар. Но печка была исправна, и возле нее стояли топор и пила.
С рыбалкой решили обождать, потому что нужно было отремонтировать нары, подвалить к стенам снег для тепла, приготовить дрова. Я взял топор и отправился на поиски сухостоины: все сухие деревья вокруг избушки были давно срублены. Я долго ходил по тайге, пока не попал на какую-то поляну. Вокруг стояли тонкие высокие лиственницы; на ветках белели комки снега, словно это сидели пристроившиеся на отдых куропатки.
Подходящих деревьев здесь тоже не оказалось, и я уже сделал шаг, чтобы идти дальше, как вдруг от одной из лиственниц отделилась небольшая серебристо-серая птица. Она не махала крыльями, а планировала, опускаясь все ниже и ниже. У земли птица взмыла вверх и со звучным шлепком приземлилась, вернее, пристволилась на лиственнице рядом со мной.
Коснувшись дерева, птица тотчас исчезла. Я не мог понять, куда она девалась. Может, ушиблась о жесткую кору и упала в снег? Никого…
Неожиданно над самой головой раздался шорох, и на меня посыпался какой-то мусор. Я посмотрел вверх и увидел пропажу.
Нет, это была не птица. Надо мной сидел зверек со светлой шерсткой, с прижатым к спине плоским хвостом и с необычайно большими глазами. Зверек ужинал. Да-да, устроился как раз над моей головой и, придерживая передними лапками веточку, грыз ее.
Летяга! Неужели и вправду? Такая маленькая? Может, это летягин детеныш?
Я тихонько щелкнул языком. Летяга уронила веточку и бросалась вверх. Добежав почти до самой вершины, она оттолкнулась от дерева и снова заскользила в воздухе. Я кинулся за зверьком…
Это была самая настоящая игра в догонялки. Перелетев на новое дерево и устроившись в каком-нибудь метре от земли, летяга терпеливо ждала, когда я доберусь до нее по топкому снегу, Дождавшись, она играючи взбегала к верхушке дерева и снова отправлялась в полет.
Наконец она привела меня к очень толстому, сломленному у вершины дереву. Метрах в четырех от земли в стволе темнело отверстие. Летяга в последний раз дождалась, когда я приближусь к ней, и проскользнула в отверстие. Наверное, это было ее дупло. Вход в него был таким крошечным, что туда едва пролез бы большой палец. Я до сих пор удивляюсь, как это у нее получилось.
Конечно, никого летяга не душит. Да и куда ей? Слишком уж она маленькая и нежная. Просто она любит пожить в брошенном другой белкой гнезде, что и породило нелепые легенды. Питается же она кроме почек семенами деревьев, ягодами и грибами. В этом летяга похожа на настоящую белку.
Крыльев у летяги тоже нет, но по бокам между передними и задними лапками имеется широкая эластичная перепонка. Прыгнув с дерева, зверек растопыривает лапки и превращается в маленький легкий планер. Необычайно красивый и немного таинственный.
Норка
В марте у таежных рек и озер появляются парные следы норок.
Всю зиму они держались скрытно, прячась под зависшим у берегов льдом и лишь изредка переходя от промоины к промоине. А сейчас, позабыв всякий страх, самцы норок набивают через речные косы и заросшие тальником острова тропинки и тропы.
Раньше на территории Советского Союза обитала только европейская норка. Это небольшой темно-коричневый зверек с белым подбородком и таким же белым колечком вокруг губ. Хвост у норки не пушистый, размером и внешностью она напоминает хорька. Обитает возле рек и озер, где ловит мышей, лягушек, рыб. Норка прекрасно плавает и ныряет. В воде может поймать килограммовую рыбину. Мех у норки красивый и прочный.
В то же время в Америке жила другая норка. Она крупнее европейской, лучше ее переносит морозы, мех у американской норки более пышный и ценится дороже. В остальном они почти не отличаются.
Ученые-охотоведы решили переселить американскую норку к нам. Закупили в Америке несколько сот зверьков, погрузили на пароход, привезли и выпустили в Прибалтике, в Сибири и на Дальнем Востоке. И что же? Она прижилась. Там, где из-за сурового климата европейская норка погибала, американка чувствует себя прекрасно. Она поселилась даже у нас, на Колыме.
Американскую норку принялись разводить в зверосовхозах. Интересно, что ученые смогли вырастить цветных зверьков: белых, голубых, бежевых, платиновых. Нередко эти норки убегают из зверосовхозов и поселяются на воле. Случается, в этих угодьях обитает европейская норка, тогда убежавшая из клетки нападает на нее и прогоняет прочь. Во многих местах американская норка полностью вытеснила европейскую.
Лабон
Один не любит топленое молоко, другой не переносит комаров, Васька не терпит собак.
– Друг человека! – возмущается он. – Какого человека? Того, кто ее кормит? А остальных она за ноги хватает. Или остальные не человеки?
Он поправляет свечу, какое-то время смотрит на разгорающийся огонек, затем продолжает:
– Шмаковы овчарку держали, хвастались: «Она у нас член семьи». А потом этот «член семьи» соседского пацана заикой сделал.
Мы лежим на лапнике, отгороженный от всего мира тонкой стенкой палатки, и негромко спорим. Сегодня утром высадились на берегу Купки, поймали по десятку хариусов, теперь вот наслаждаемся таежной жизнью. По правде, жизнь не очень хорошая, потому что с нами Лабон. Когда-то он обещал вырасти лайкой, его держали в квартире и кормили по специальному режиму. Но вместо лайки получился обыкновенный «дворянин». Толстомордый, лохматый и ленивый. Разочарованные соседи вытолкали Лабона в подъезд, и он шатался около дома, пока я не взял его в тайгу.
Сразу же по прибытии на место он обследовал все кусты и коряги, затем принялся разрывать берег реки как раз там, где мы берем воду. Пришлось дать ему нахлобучку, теперь он скулит и просится в палатку. Я хочу пустить, а Васька против:
– Если тебе его жалко, захватил бы из поселка конуру, А мне твой «член семьи» и на дух не нужен.
Пламя свечи заплясало и стало ежиться. Это Лабон задрал край палатки и устроил сквозняк. Его добродушная, немного обиженная морда выглядит настолько потешно, что сердце у Васьки дрогнуло:
– Пусть лезет. А то ведь не даст спать.
Лабон устраивается у моих ног, какое-то время лежит с закрытыми глазами, потом ни с того ни с сего подхватывается и принимается громко лаять.
Задремавший было Васька запускает в собаку сапогом и орет:
– Он что, больной? Пошел на улицу!
На какое-то время устанавливается тишина, но вскоре она прерывается частыми всплесками. Лабон принялся подрывать обрыв и раз за разом обрушивает в реку целые глыбы.
Молча обуваюсь, беру фонарик и выползаю из палатки. Увидев меня, собака заработала с удвоенной энергией.
– Слушай, – говорю, – ну, чего ты разбушевался? Нам спать нужно. Понимаешь, спа-ать.
Лабон нехотя уходит, залезает в палатку, а я сажусь на поваленное дерево и смотрю на ночную реку. Луны нет. Но на небе такая заря, что наискосок от берега к берегу тянется широкая дорожка. В ней отражаются крутой берег, лиственницы, низкие облака. Иногда река тихонько вздыхает во сне, и тогда дорожка покрывается мелкими морщинами.
Неожиданно дорожку пересекает какой-то предмет. Кажется, коряга. Нет, что-то живое. Направляю луч фонарика и вижу плывущего зверька. Над водой только голова и полоска спины. Зверек мокрый, и слипшаяся шерстка блестит, словно смазанная. Вспугнутый светом, он поворачивает в сторону. Теперь я вижу, что он держит какую-то добычу.
Никак не могу определить, что это за зверь. Выдра? Нет, не похоже. Выдра намного крупнее и плавает иначе. Норка! Точно, она! Вот это новость! Рыбачу на Купке больше десяти лет, но никогда не слышал, чтобы в этих местах водились норки. На Яме – другое дело. Там их сколько угодно. Одна даже в избушку заглядывала. Но чтобы здесь…
Зверек достиг противоположного берега и исчез в кустах. Интересно, кого он поймал? Как будто не хариуса. Наверное, это налим. Так ему и нужно. Хватал-хватал, а теперь сам попался.
– Гав-гав-гав!
– Чтоб ты сдох! Дай я его пристрелю!
Оборачиваюсь и вижу на освещенной изнутри стенке палатки мечущийся Васькин силуэт.
– Иди посмотри, что твой «член семьи» наделал. Мало того, что в середину забрался, он еще и окапывается. Не иначе ему медведь померещился.
В палатке все перевернуто вверх дном. Одежда разбросана, постель пересыпана землей, посередине приличная яма…
Кое-как привели все в порядок, привязали Лабона к лиственнице и легли спать. Я уже, наверное, уснул, когда Васька толкнул меня в плечо:
– Ты слышишь? Кто-то пищит.
– Снова Лабон?
– Да нет. Совсем рядом. Кажется, под нами.
Поднимаю голову, прислушиваюсь, но ничего не слышу.
– Вот посиди немного, оно снова запищит.
Какое-то время сидим молча, и вдруг оба явственно слышим, что совсем рядом запищал котенок. Васька сполз с постели, приложил ухо к земле и заявил:
– Оно в яме. Как раз там, где этот копался. Давай ножом, только осторожнее.
Работаем в четыре руки. Я убираю землю, Васька ковыряет ее ножом. Вскоре натыкаемся на полусгнивший корень, а под ним… Под корнем на подстилке из стеблей прошлогодней травы и шерстинок лежит маленький, до удивления похожий на муравья зверек. Длинный, головастый и с перетяжечкой посередине. Наверное, ему не больше недели. Глаза малыша закрыты, а шерстка чуть-чуть прикрывает нежное тельце. Он попискивает и тычется носом в мягкую подстилку.
– Норчонок! – догадываюсь я. – Я только что видел, как норка плыла. Там, у воды, у нее нора и как раз под нашу палатку уходит. Она их уже переносит. Не трогай руками, а то может отказаться…
Утро. Солнце поднялось над деревьями и уже нагрело брезент. Васька спит в обнимку с Лабоном, тот посапывает, уткнувшись ему в плечо. Вчера, после того как переставили палатку, он сам отвязал собаку и привел сюда. Они вместе съели кусок колбасы и легли спать.
– Ты уж меня, собака, извини, – сказал Васька Лабону перед сном. – Из тебя и в самом деле могла получиться замечательная лайка. Я это сразу заметил.
Апрель
Солнце, сосульки, играющие в воздухе снежинки. Блестит долина, сверкают сопки, искрится само небо. От обилия света больно смотреть. Надвигаешь шапку на самый лоб, прищуриваешься, отворачиваешь, клонишь голову так и этак – все равно глаза полны колючего, как песок, солнца. Чего проще, надень темные очки, и всем мукам конец. Но не надеваешь. Кажется, через мутные стекла не разглядишь чего-то очень важного.
Глухари, рябчики и куропатки уже опасаются ночевать в снежных лунках; после внезапной оттепели снег покрывается ледяной коркой и, случается, птицы гибнут в снежном плену.
В тихие дни на многие километры разносится звук, непохожий на другие лесные звуки. Словно кто-то выбивает быструю барабанную дробь: «тр-р-р-р». Секунд десять – пятнадцать тишина, и снова «тр-р-р-р». Это весенняя песня большого черного дятла – желны. Он облюбовал под свои «музыкальные упражнения» сухое звонкое дерево и, пристроившись недалеко от вершины, принимается стучать клювом, да не как-нибудь – со скоростью пятнадцать ударов в секунду.
Еще две недели назад в тайге можно было встретить полярную сову. Эта большая, иногда белоснежная, но чаще покрытая рыжеватыми пестринами хищница гостила на Колыме всю зиму. Она охотилась на куропаток и зайцев. В апреле полярная сова возвращается на Чукотку.
Весной многие звери испытывают белковый голод и, чтобы утолить его, совершают необычные для нашего понимания поступки. Так, зайцы могут съесть попавшую в силки куропатку, выброшенный за ненадобностью мешок, в котором раньше держали мясо. Олени едят тряпки, грызут старые кости, пьют морскую воду, при случае ловят и едят полевок.
В апреле сбрасывают рога олени-двухлетки и важенки, у которых в этом году не будет оленят. Взрослые олени-быки потеряли рога еще в начале зимы. Одни только готовящиеся стать мамами важенки не расстаются с рогами весь год. Вот как мудро заботится природа о том, чтобы важенка могла защитить своего малыша.
Скоро появятся маленькие и у лосих. В ожидании этого события они гонят прочь телят, родившихся у них в прошлом году. До сих пор они не расставались с ними. У лосей-быков начинают расти новые рога. До полного их формирования пройдет два с половиной месяца. А сейчас это покрытые нежной бархатистой шкуркой бугорки.
Глухари, рябчики и куропатки с удовольствием поедают перезимовавшие ягоды голубики и брусники.
На снегу появились новые отпечатки, чем-то похожие на беличьи и заячьи одновременно. Это набегал бурундук. Он уже проснулся и с восторгом носится от дерева к дереву.
Вот-вот покажется из своей берлоги медведь. Правда, его следы в долине пока не встретишь: слишком уж глубокий и рыхлый снег и неуклюжему мишке передвигаться по нему трудно. До середины мая он будет жить на оттаявших склонах, раскапывая бурундучьи кладовые и подбирая перезимовавшую бруснику.
Ладят гнезда вороны, кукши, кедровки. Еще немного, и начнутся весенние турниры глухарей. Звонко распевают свои незамысловатые песни синички гаички.
Апрель – месяц брачных игр выдры. Таинственный зверь – выдра. Очень уж много непонятного в ее поведении. Новорожденных выдрят можно наблюдать летом, осенью и даже зимой. Неизвестно, каждый ли год самка приносит потомство, участвует ли в выращивании детей самец…
Весной выдры часто встречаются парами. Они вместе охотятся, отдыхают, подолгу и весело играют.
Водится выдра по богатым рыбой таежным рекам с крутыми берегами, глубокими омутами и звонкими перекатами. Выдра может продержаться под водой несколько минут и проплыть при этом более ста метров.
Красивый и прочный мех выдры не смачивается водой. Уши и ноздри при нырянии закрываются специальными валиками, перепончатые лапы выполняют роль весел, плоский хвост действует как руль.
Охотясь на суще, она изредка ловит полевок. Но основная ее пища – рыба, чаще всего это бычки-подкаменщики.
Свою нору выдра устраивает в береговом откосе, делая выход из нее прямо в воду.
Попав к людям, молодой зверек быстро привыкает и бегает за хозяином, словно кошка, очень ласковая, игривая.
В долине Зангезура
Потяжелевшая к концу ночи луна почти касается вершин заснеженных сопок. Кажется, еще мгновение, и она с шипением вдавится в их скалистую твердь.
Тайга ушла в тень, исчезла. Есть только сопки, вызвездившееся небо, вот эта луна да река, залитая ее сиянием.
За очередной излучиной темная и узкая промоина. Здесь река дышит, и пар зависает инеем на тальнике, лиственничных ветках, выпирающих из обрыва камнях. Вода сонно журчит, покачиваясь то у одного края промоины, то у другого. А то вдруг зарокочет, катнет сверкнувшей волной, оближет ножевые кромки, и снова тихо – «тириль-тириль-тириль».
Что-то плеснуло. Звякнули, раскалываясь, льдинки. Лунная дорожка забеспокоилась, замигала и высветила длинного блестящего зверька с острой головой, широкими ноздрями и крупными настороженными глазами. Зверек фыркнул, подплыл к ледяной кромке и начал выбираться из воды. Он несколько раз срывался, но, изловчившись, выбросил на лед заднюю лапу, взвился кольцом и как-то сразу оказался в полуметре от промоины.
Теперь хорошо видно, что это выдра. Довольно молодая, месяцев девяти, не больше. Темно-ореховая на спине и боках, почти белая на животе шерсть. При лунном свете можно рассмотреть чешуеобразную «прическу», грубый клиноподобный хвост.
Какое-то время выдра лежала, подняв голову и принюхиваясь к морозному воздуху. Тайга молчала, скованная сном, покрытая густой тенью. Что могла учуять молодая выдра? Может, это была обычная предосторожность, а может, какие-то таинственные токи донесли до нее известие о промоине, богатой рыбой, километрах в пяти отсюда.
Выдра наклонила голову, обследовала снег и направилась вниз по реке. Способ ее передвижения трудно назвать ходьбой или бегом. Это был какой-то гибрид плавания, бега и прыганья. Короткие перепончатые лапы совсем не показывались из снега. Казалось, узкое тело буравило его, оставляя глубокую ломаную борозду.
Неправда, что выдра знает все и вся и ее путь от промоины к промоине чуть ли не идеальная прямая. На частых перекатах, где шум воды сильнее, она начинала рыскать, резко поворачивая то в одну, то в другую сторону. Но кончался перекат, стихал рокот воды, и след становился спокойнее.
Выдра обогнула взявшуюся тонкой коркой вчерашнюю наледь, обследовала небольшой завал и вышла в притопленный лиственничник. Здесь ей неожиданно повезло.
Поселившаяся в завале пищуха замешкалась вчера и покинула свое жилище, когда наледь уже обтекала завал со всех сторон. Пищуха взбежала на бревно, испуганно цикнула и не раздумывая плюхнулась в поток. Первый ручеек она пересекла легко, а вот второй дался труднее. Стремительная вода подхватила путешественницу, несколько раз окунула с головой и закружила на месте. Она все же справилась с течением, но, сама того не ведая, повернула назад. На третье плавание сил у пищухи не хватило. Мокрая и уставшая, прижухла она у ледяной кромки и сидела так, пока холод не усыпил ее окончательно.
Вездесущие кедровки быстро отыскали поживу, обклевали круглые ушки, выдолбили в боку глубокую ранку, но, привлеченные криками других кедровок, оставили зверька и больше к нему не возвратились.
Здесь, у закраины, выдра и нашла пищуху. Ей еще не приходилось есть пищух. До этого корм выдры составляли рыба и всевозможные личинки, но она сейчас же уселась возле находки и принялась то ли за ранний завтрак, то ли за поздний ужин.
Расправившись с пищухой, выдра какое-то время сидела на льду, а потом длинными прыжками направилась к отжатой наледью снежной целине. Здесь зверьку пришлось пробивать ходы до самого мха.
Постепенно пришла усталость. Все чаще зверек присаживался отдохнуть, а след его все сильнее рыскал.
В сотне шагов от старой вырубки выдра пересекла глухариный наброд. Дней пять назад, разморенный неожиданно щедрым солнцем, бродил здесь матерый токовик, черкая снег тугими, отливающими синевой крыльями. Теперь его след затвердел и выдерживал выдру. К тому же он почти совпадал с направлением ее движения.
Низко наклонив голову, чуть горбясь, она завихляла по борозде, проложенной птицей. След пересек две мелкие лощинки, обогнул штабель дров и вышел в густой кустарник. Наверное, глухарю нелегко было пробиваться через заросли, но он почему-то не торопился подниматься на крыло.
Неожиданно глухарь свернул в сторону. Выдра, как бы в сомнении, остановилась, потом ступила на целину. Зависший между веточками снег был удивительно мягок, и тяжелый зверь ушел в него с головой. Пробейся выдра по этому снегу с полсотни метров, и она вышла бы на новую наледь, которая тянулась до самой промоины. Но она возвратилась на глухариный наброд, завихляла по нему, уходя от наледи все дальше и дальше.
Глухарь достиг цели своего путешествия – вышел на богатую мелкими камушками лесовозную дорогу. Обильные снегопады заставляли дорожников несколько раз прочищать ее, и теперь дорога тянулась между двумя стенками сбитого бульдозером снега. Выдра плюхнулась вниз.
Сейчас же она услышала движение воздуха и почти неуловимый шорох. Небольшая сова плыла над дорогой, высматривая зазевавшихся полевок, и в недоумении зависла над ночной путешественницей. Это добыча сове не по когтям, но она была очень голодна и в какой-то смутной надежде проследовала за выдрой до поворота. Дорога круто забирала влево. Выдре же нужно было совсем в другую сторону. Она приблизилась к снежной стенке, резко выбросила тело вверх и… плюхнулась на дорогу. Подтаявший днем снег взялся ледяной коркой и скользил под когтями. Выдра поднялась, фыркнула, пробежала десяток метров и снова попыталась выбраться из ловушки. Но и здесь был лед.
Близился рассвет. Окружающие долину сопки приобрели фиолетовый оттенок. Сова куда-то убралась. Выдра спешила, уже не пытаясь выбраться из снежного коридора. Сколько бы тянулся этот отчаянный бег – неизвестно. Но там, где дорога пересекала очередное болото, дорожники устроили разворотную площадку, и выдра наконец-то сумела выйти на нетронутый снег. Она немного отдохнула и направилась к реке. Несколько раз ей встречались глухариные наброды, один раз она наскочила на след лося, но только обнюхала их и заторопилась дальше.
А утро разгоралось. Где-то цокала белка, пробовал клюв красноголовый дятел, чем-то возмущался старый куропач. Выдра пересекла заросшую ольховником лощину и выбралась на наледь. До промоины ей оставалось меньше километра, когда со старой лиственницы снялась огромная коричневая птица с крючковатым носом…
В начале лета мы шли на рыбалку и у реки обнаружили следы пиршества хищной птицы. Небольшое вздутие ноздреватого льда было усеяно коричневой и светлой шерстью. Здесь же темнели втаявшие в него часть плоского хвоста, две лапки и небольшой лоскуток шкуры – все, что осталось от выдры.
До промоины оставалось метров двадцать, не больше.
Кукши, кедровки и вороны
Из птиц колымской тайги раньше всех к гнездованию приступают кукши, кедровки и вороны. Они устраивают на деревьях небольшие настилы из лиственничных веток – основание гнезда. На постройку стенок идут мелкие веточки, древесная труха, волокна луба, сухая трава, коконы пауков и насекомых, шерсть животных, береста и кусочки осиных гнезд. Лоточек гнезда выстилается перьями совы, рябчика, глухаря, куропатки.
Гуляют метели, трещат морозы, а здесь зарождается новая жизнь.
Однажды в конце апреля лесорубы заметили гнездо с притаившейся в нем кедровкой. Они окружили гнездо, гладили птице перья, пытались угостить ее колбасой и орешками – кедровка не шелохнулась. Только по широко открытому клюву можно было судить, как птица волнуется. Один из лесорубов снял с руки часы и подсунул их под кедровку. Часы звонко тикали, кедровка опасливо вертела головой, но взлетать не собиралась.
Пришел бригадир, отругал шутников и приказал оставить птицу в покое. Хозяин часов принялся выуживать часы из лотка сучковатой веточкой, но не тут-то было. Стоило часам показаться на краю гнезда, как птица тут же заталкивала их клювом под себя. Пришлось снять кедровку с гнезда. Посаженная на место, она возмущенно скрипнула и снова устроилась на кладке.
Лесорубы оставили возле гнезда горсть кедровых орешков и больше не тревожили птицу. А летом у вырубки летало уже шесть кедровок. Все пестрые, все крикливые. Где птенцы, где родители?..
Рыжий хвост
В конце зимы я подружился с двумя кукшами. Эти красивые и доверчивые птицы жили в нескольких километрах от моей избушки, и я встречал их, когда ходил к Соловьевским озерам. Если рыбалка была успешной, делился с кукшами уловом, а за это они дарили мне свои незатейливые песенки.
Иду себе тайгой, а птицы летят рядом. Если немного обгонят, усядутся на деревья и поджидают. Да не просто поджидают, еще и тивикают. И так хорошо оттого, что кто-то доверяет тебе – даже передать трудно.
Сначала птиц было две. Но как-то утром навстречу мне вылетела только одна кукша, и я решил, что вторая попала в когти ястребиной сове. Я давно на нее зуб имел. Сидит, то ли греется на солнышке, то ли просто дремлет, не понять. А потом глядишь, от зайчонка одна шерсть осталась. Если бы не следы ее когтей и крыльев, ни за что бы на нее не подумал. Маленькая, невзрачная, куда ей? И вот, пожалуйста, теперь нет кукши. Пожалел я бедняжку и даже подумал шугануть хищницу из ружья.
Потом вижу, сидит оставшаяся, как я считал, в одиночестве кукша и держит в клюве мошек. По всему видно, собралась кого-то кормить. Любопытно.