Текст книги "Тайна папок Йонсона"

Автор книги: Станислав Меньшиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

5

Йонсон положил трубку и подошел к окну. Оно было во всю стену – от потолка до пола. Когда здесь жила Сузи, она боялась высоты и старалась держаться от него подальше. Но стекло было толстое, а с наружной стороны до пояса поднималась прочная балконная решетка, так что было вполне безопасно даже весной, когда еще до наступления жары окно открывалось на короткое время. С высоты двадцать шестого этажа небоскребы Сороковых стрит выглядели, как близкие приятели, идущие гурьбой и вычерчивающие причудливую линию на ночном небе. Далеко внизу светящиеся полосы от автомобильных фар беспрерывно вырывались из-под земли, а в обратном направлении сужался красный треугольник задних огней, который засасывала горловина туннеля Среднего города. Больше десяти лет с тех пор, как он поселился тогда еще в совсем новом доме, вглядывался он в этот пейзаж, застывший, как вечность. Если бы он был Моне, то обязательно изобразил бы меняющуюся в течение дня гамму красок большого города. Хотя иногда ему казалось, что то далекое время спокойного созерцания мира безвозвратно ушло и что сегодня Моне был бы здесь неуместен.

Йонсон злился на Нефедова. Только что он позвонил ему домой и уже в пятый раз за последние несколько дней пытался узнать, что нового. Но Нефедов все время говорит примерно одно и то же и так, как будто ему неинтересно:

– Пока я не могу сказать ничего утешительного. Папки я внимательно прочитал, проверил кое-что на компьютере, но никаких следов не обнаружил. Если бы ты мог дать мне какую-то дополнительную информацию, это бы очень помогло. Напряги память, подумай хорошенько, восстанови в мыслях тот вечер. Может быть, Норден говорил о чем-то, хотя бы косвенно связанном с содержанием твоих папок? Если вспомнишь, позвони.

Конечно, Йонсон мог вспомнить многое, но относилось ли это к делу? После того как Норден отложил в сторону прочитанные им папки, он некоторое время стоял перед окном, как стоит сейчас Йонсон, и молча смотрел на ночной Нью-Йорк. Что он тогда произнес? Да, кажется, несколько слов о далеком Харпенинге.

– Когда после нашей тихой столицы видишь эту громадину, – сказал он своим негромким голосом, – то ощущаешь себя беспомощным карликом. Знаешь, в молодости я любил уплывать в море в одиночку на катере, который давал мне мой дядя, живший в Эльстроме. Удалившись от порта, рейсовых теплоходов и прогулочных катеров, я выключал двигатель, ложился на носовой палубе и долго глядел в небо. Просто так, ни о чем не думая. Вокруг стояла морская тишина, а наверху куда-то плыли белые облака, на ходу менявшие свои очертания. Только я успевал разглядеть рваную бороду и насупленные брови знакомого профессора, как он уже превращался в круглого и гладкого короля из детской сказки. Так проходил час-два, и казалось, что на свете всегда тихо и спокойно.

Почему Норден увлекся тогда этими воспоминаниями? Скорее всего, папки Йонсона были тут ни при чем. И какой прок Нефедову от такой лирики? Разве можно ввести Эльстром и облака на небе в память компьютера, сплести воедино с директоратами концернов? Нет, маленький морской катерок в этом деле никак не поможет.

– У тебя есть Стринберг? – спросил тогда Норден, отходя от окна. Йонсон показал ему, на какой полке стояло несколько томов этого старого шведского писателя. Он взял как бы наугад один из них, открыл в случайном месте и прочитал вслух:

– «Был ли он искренен? Я верил в это в тот момент, да и теперь не хотел бы в этом сомневаться. Ведь у него было чувствительное сердце, он был привязан к нам и искренне не хотел, чтобы мы оказались в руках врага. Вполне возможно, что позже, попав под дурное влияние, он и хвастался, что тогда обвел нас вокруг пальца. Но это явно не соответствовало его характеру в годы нашей дружбы».

Кончив читать, он положил книжку на столик открытыми страницами вниз. Позже Йонсон обнаружил, что, читая, Норден немного подредактировал текст.

– В молодые годы я любил Стринберга, – сказал он тогда. – У него есть необыкновенное умение проникать в тайны человеческой души.

О чем он думал тогда? Стринберг был только поводом, Берта беспокоили какие-то свои мысли, быть может, об измене близкого человека. Но кого? Это было очень далеко от папок и их содержания.

Йонсона удивило в воскресенье, что Нефедов разговаривал с ним сухо, не проявляя обычной живой заинтересованности. Нефедов сперва будто облил Йонсона ледяной водой, назвав его чуть ли не фантазером. Потом стал читать лекции об осторожности. Обещал подумать, но теперь голос его и вовсе звучит так, как будто эта просьба ему в большую тягость. То ли дело Тони.

Тони был старый знакомый Йонсона, американец, когда-то учившийся вместе с ним в Беркли. Теперь он тоже работал в Центре и возглавлял один из отделов, как и Нефедов. На работе их пути нечасто скрещивались. Но время от времени по старой дружбе они встречались, чтобы поговорить о жизни, обменяться впечатлениями и поделиться переживаниями.

– Ты – мой единственный настоящий друг, – говорил ему не раз Тони, – и я всегда останусь тебе верен.

Он был очень сентиментален, вовсе не похож на обычного американца. В жилах его текла немецкая кровь – от одной из бабушек. Впрочем, в Америке смешанных кровей с избытком. Важно, что Тони был искренним, доброжелательным, никогда ни в чем другу не отказывал. Бывало, не получалось, даже если и обещал, но не по его вине. На работе всегда внешне спокойный и хладнокровный, наедине с Гарри он иногда впадал в хандру.

– Поклянись, что никогда меня не предашь! – потребовал он как-то со слезами на глазах.

В молодости Тони был очень толст и страшно переживал это. Нельзя сказать, что он совсем не нравился девушкам, некоторые даже на время привязывались к нему, но все потом почему-то бросали его. Даже Кейт, его первая жена, кричала при гостях: «Опять ты прислоняешься головой к обоям! Останется пятно!» – и добавляла при этом, не волнуясь, что Тони ее слышит: «У него на редкость сальные волосы».

С годами он стал больше следить за собой: с утра занимался гимнастикой, в отпуска ездил в горы, старался придерживаться диеты. Несколько сбавил вес, возмужал, стал более энергичным. В Центре он славился редкой работоспособностью, мог сидеть за документами до поздней ночи. Охотно выполнял доверительные поручения шефа, требовавшие немалой дипломатии, и умел хранить о них тайну. В Секретариате он знал практически всех, и каждый знал его. Он впитывал информацию, как губка, и никакой, даже совершенно случайный слух не мог пронестись мимо, не застряв в ее порах. В Центре его считали весьма полезным человеком. Это было мнением и высшего начальства. Впрочем, оно держало Тони на известной дистанции и продвигало лишь по мере необходимости. Блестящей карьеры он пока не сделал. Быть может, все еще впереди.

Однажды Тони заболел и месяца полтора пролежал в больнице. Как-то он попросил Йонсона навестить его, хотел поговорить по делу. Заехав в больницу, Гарри застал Траппа в задумчивости.

– Я решил расстаться с Кейт, – сказал он. – Она стала совершенно невыносимой. Хочу с тобой посоветоваться. Через несколько минут придет одна молодая особа, я собираюсь на ней жениться. Пожалуйста, посмотри на нее и скажи свое мнение.

Аделин была намного моложе и Тони, и Кейт, но особой красотой не отличалась. Гарри она показалась очень тщеславной, но он не стал отговаривать друга. Когда-то в молодости на аналогичный вопрос Тони он надменно ответил: «Когда любишь, то не спрашиваешь чужого мнения. Если ты сам в себе не уверен, то тебе с ней не по пути». Тони совета тогда послушался и, пожалуй, напрасно. А когда выбрал Кейт, уже ни с кем не советуясь, то сделал явную ошибку.

Бракоразводное дело Тони и Кейт сильно затянулось. Некоторое время он, не афишируя свою связь, жил с Аделин на квартире Йонсона, который согласился переехать к приятелю-холостяку, к тому же часто уезжавшему по делам. Тони легко мог бы завести и собственное новое жилище, но опасался, что открытое сожительство с незамужней женщиной усложнит развод. Были и финансовые соображения, существенные для чиновника ООН из-за резкого подорожания квартирной платы в Манхэттене. На Тони лежали и расходы по содержанию загородного дома, где до развода продолжала жить Кейт. В ООН при обсуждении его кандидатуры на очередное повышение в должности один из членов кадровой комиссии порекомендовал отложить рассмотрение ввиду «неясности» в семейных делах кандидата. Это требование, довольно необычное в практике работы комиссии, было неожиданно удовлетворено. В конце концов все закончилось благополучно, и Тони много раз благодарил Гарри за его гостеприимство в столь трудное для них время.

Вспомнив о Траппе, Йонсон вдруг почувствовал, что покраснел. Ведь он заверил Нефедова, что никому больше не поведает о своих подозрениях, связанных с убийством Нордена. А ведь он сам пошел в понедельник к Траппу, вытащил его на ужин тет-а-тет, без Аделин, и все ему рассказал подробно, не упомянув лишь о разговоре с Нефедовым. Русский и американец недолюбливали друг друга. Теперь Гарри испытывал легкое угрызение совести, но успокаивал себя тем, что одно другому не помешает. В конце концов его страна вынуждена балансировать между двумя сверхдержавами. Он, Йонсон, тоже может балансировать между Нефедовым и Траппом. Каждый из них будет помогать ему самостоятельно, не подозревая о деятельности другого, а он, Йонсон, станет чем-то вроде центра, куда будет стекаться информация.

В тот вечер они пошли в «Четыре сезона», в фешенебельный ресторан между Лексингтон– и Парк-авеню. Тони время от времени любил нарушить диету и предаться гастрономической страсти. Ел он с неизменным аппетитом, охотно меняя напитки к блюдам. Он явно воспользовался отсутствием Аделин и получал удовольствие: будь она здесь, она сдерживала бы его.

Когда он слушал рассказ Йонсона, глаза его загорелись.

– Ты сам не знаешь, – сказал он, – насколько ты прав. Думаю, что интуиция тебя не обманывает. Хотя я и американец, но должен признать, что наши ребята зашли слишком далеко. До работы в Центре я и не подозревал, как глубоко наши фирмы проникли в чужие страны. Будь я на твоем месте, я бы не спал ночами, думая, как бы избавиться от такого нашествия.

Он вытер салфеткой губы.

– Конечно, – продолжал он, глядя на Йонсона добрыми голубыми глазами, – в Иксляндии нет ничего такого, ради чего стоило бы убивать ее премьера. Я имею в виду – с точки зрения наших корпораций. Будь у вас нефть, газ, алмазы, уран, даже медь, я бы не сомневался ни минуты. Тут надо докопаться до истинной причины. Как-то раз меня заинтересовало, почему группа наших компаний усиленно скупает земли в одной маленькой, совсем небогатой, скажем, прямо-таки худосочной стране. Потом выяснилось, что ее правительство тайком, за крупную взятку разрешило им через два года открыть там казино. Появилась возможность хорошо заработать на строительстве гостиниц, вилл, прочей недвижимости. Но мне кажется, что случай с Иксляндией другой, тут надо копать глубже.

Он высоко поднял бокал, предложив выпить за здоровье вдовы премьера.

– Она молодец, – добавил он, осушив больше половины своего сосуда. – Я видел ее вместе с Норденом на приеме у генсека. Хорошо сохранилась, продолжает писать. Вот что значит настоящая аристократка. И новый ваш премьер – тоже неглупая женщина. Иногда завидую: в маленькой стране легче сделать карьеру, чем в большой.

– Впрочем, – продолжал Трапп, возвращаясь к прежней теме, – я бы не исключил и варианта с казино, причем вот в каком смысле. К таким делам обычно причастна мафия. Игорные дома и подобные заведения всегда связаны с организованной преступностью. Но разбогатевшие мафиози внедряются и в обычный бизнес. В том случае они тоже скупали недвижимость, не отставая от наших компаний, а иногда и через них.

Трапп придвинулся к Йонсону и заговорил совсем тихо:

– Представь себе, что мафия или какой-то конгломерат, занимающийся наркотиками, решили сделать Иксляндию перевалочной базой. Или хотя бы удобным местом для своих легальных предприятий. Они тайком скупают акции ваших концернов, получают влияние в местном деловом мире, подкупают чиновников, внедряют своих людей в политические партии. Все это не так уж невероятно, как может показаться. В Латинской Америке редкое правительство и редкий бизнес не связаны как-либо с наркотиками.

Йонсон с сомнением посмотрел на друга.

– Иксляндия – не Панама или Колумбия. У нас совсем другие нравы, – возразил он.

– Мир наш бренный меняется, и довольно быстро, – изрек Трапп. Он по-прежнему говорил тихо, стараясь, чтобы его не было слышно за соседними столиками. – Если бы я был на твоем месте, то всерьез покопался бы в тех корпорациях, которые упомянуты в твоих папках. Если Норден в них что-то усмотрел, то там и надо искать. И дело тут вовсе не в фантазиях. Ведь я говорю об очень простых вещах: если окажется, что в ваши концерны внедрились преступные организации, то это и есть ответ на вопрос. Норден не мог об этом не слышать. Какая-то мелочь в твоих папках дополнила ему картину. Вернувшись домой, он стал выяснять детали, мафия прослышала и убрала его. Вот моя гипотеза, и я не вижу в ней ничего не реального.

У Йонсона похолодело между лопатками. Если это была мафия, то действовала она через ближайшее окружение премьера. И наверняка ее агенты по-прежнему находятся у рычагов высшей власти.

– Распутать связи мафии с нашим деловым миром крайне сложно, – заметил он. – Они наверняка действуют через подставные фирмы.

Трапп засмеялся своим тихим тенорком.

– Так ведь и солидные корпорации, которыми занимается ваш Нефедов, действуют точно так же, – сказал он. – Сейчас легче, наверное, докопаться до мафии, чем до какой-нибудь ТНК или солидного банка.

Лицо его посерьезнело.

– Я бы не исключал и наши корпорации. Но если они замешаны в этом деле, поймать их будет крайне трудно, практически невозможно. Начнем с того, что они сами никогда не станут нанимать убийц. Через несколько месяцев – даст бог, и много раньше – ваша полиция найдет стрелявшего. Им, скорее всего, окажется какой-нибудь одиночка, и нити, которые тянутся от него, начнут рваться при первой же попытке распутать их. А те нити, что останутся, приведут к мафии, к террористам, левым или правым, это не имеет большого значения. А корпорации, даже если они замешаны, окажутся в стороне.

– Что же делать?

– Искать след надо, но не предаваться иллюзиям. Многого ты не найдешь. Да и с мафией связываться небезопасно.

Йонсон задумался. Через минуту он сказал:

– Допустим, я пойду к Нефедову и попрошу его ткнуть пальцем в свой компьютер, поискать там связи с мафией. Ведь он сочтет меня за сумасшедшего.

Трапп поглядел на друга. На лбу его от плотной еды и вина блестели капельки пота.

– Нефедов – мастер по раскручиванию самых запутанных дел, – сказал он ласково. – Шеф очень его ценит. Можешь к нему обратиться, хотя лично я не думаю, что он займется столь щекотливым делом. Даже если он согласится, то очень скоро наткнется на кучу неизвестных величин. Здесь понадобятся личные связи. А какие у Нефедова связи, это одному господу и еще кое-кому известно. К тому же…

Он запнулся на полуслове, задумчиво глядя на Йонсона. Глаза его как бы говорили: «Откуда ты знаешь, с кем связан этот русский? Лучше держаться от него в стороне».

– Давай сделаем так, – сказал Трапп твердо, принимая решение. – Я постараюсь кое-что выяснить, не называя ни тебя, ни Нордена. И дам тебе знать. Но тебе придется покрутиться. Когда я занимался этими казино, пришлось немало поездить, прежде чем удалось докопаться до истины.

Стоя перед своим окном и глядя вниз на рассосавшиеся уже белые и красные узлы у туннеля, на по-прежнему мерцавшие в небоскребах электрические огни, Йонсон с благодарностью думал о том, что Тони Трапп не только сразу откликнулся на его сомнения, с готовностью поддержал его, высказал гипотезу, но и взялся что-то разузнавать, организовывать, помогать. Он верил в Тони и в его энергию.

А что же Нефедов? В русском была какая-то сила, которая привлекала Йонсона. Нефедов был для него чем-то вроде учителя, от него можно ждать и наказания, и поддержки. Но надежда на помощь была почему-то сильнее страха получить выговор. Йонсон сердился на Нефедова, но понимал, что и Тони тоже ничего реального еще не сделал. «Счет в матче не открыт: ноль-ноль, – сказал он себе, – а кто первый забросит шайбу, покажет будущее. Поживем – увидим».

…В тот вечер Норден еще спросил Йонсона «Ты счастлив?» – и сам смутился своего вопроса. Он прекрасно знал все подробности жизни Йонсона и его личную драму.

– Прости, – поспешил он добавить, – я, должно быть, сам себе должен ответить на такой же вопрос. Когда получаешь власть, привычные представления отступают на задний план. В последние годы у меня почти нет времени поговорить не только со старыми друзьями, но и с собственной женой. Ты ее помнишь, она любила нам читать вслух свои первые сочинения. Я был тогда горд ее творчеством. А теперь? Не знаю… Иногда хладнокровный и прагматичный политик во мне берет верх, и мне претит ее назидательная манера. Если бы она не была моей женой, я бы сказал, что ее главное свойство – дилетантская самоуверенность.

Йонсон тогда молча слушал Берта. Теперь, вспоминая их последнюю встречу, думал, что власть либо создает, либо увеличивает уже существующее одиночество. Шарлотта ложилась спать, а он шел к себе работать. Быть может, он и теперь был бы жив, если бы не работал по ночам, а ложился с ней в одну постель? Этого не может знать никто.

Нефедов просил вспомнить все подробности. Но есть вещи, о которых лучше хранить молчание.

6

Нефедов подписал готовый к отправке документ и нажал на кнопку телефонного аппарата. В трубке послышался голос его секретаря.

– Да, мистер Нефедов?

– Долорес, я положил меморандум в корзину исходящего. Можете переправить его шефу. Сам я скоро уеду в Нижний город и вернусь не раньше трех.

– Хорошо, сэр, – мягко сказала Долорес.

Это была яркая, бальзаковского возраста колумбийка, за которой безуспешно волочились местные ловеласы. Она была замужем за нью-йоркским биржевым брокером, он неплохо зарабатывал и держал квартиру на Пятой авеню, в районе Восьмидесятых стрит. Других, менее обеспеченных женщин удивляло, почему она не бросала работу в ООН. Долорес явно тратила на себя больше, чем получала в Центре, одевалась как минимум в «Блумингдейле», а то и в более дорогих магазинах. К работе не проявляла большого интереса, но умела хорошо стенографировать. Благодаря ей меморандумы и другие документы, которые выходили из офиса Нефедова, отличались благозвучием и законченностью, отличавшими в ООН хорошего чиновника от плохого. Главное же достоинство Долорес состояло в способности держать язык за зубами. Если она кому-то и рассказывала о своем начальнике, то, во всяком случае, не в самой ООН. Подводя баланс ее плюсам и минусам, Нефедов пришел к выводу, что это был далеко не худший вариант.

Около десяти он вышел из Центра и направился на Уолл-стрит. Там он вошел в здание Фондовой биржи и, показав удостоверение сотрудника ООН охраннику, поднялся на пятый этаж, где находилась биржевая библиотека.

Когда он появился здесь впервые четверть века назад, это была самая обычная библиотека. Написав на бланке названия нужных документов, посетитель подходил к конторке, отдавал бланк библиотекарю и через несколько минут уже нес к своему столику отчеты компаний, банков, страховых обществ. Эти отчеты, составленные по особой форме, установленной законом, рассылались только акционерам и представлялись в правительственную комиссию по ценным бумагам и бирже. Кроме фамилий директоров и общей информации, доступной из биржевых справочников, они содержали много не публикуемых обычно деталей, которые имел право знать всякий, кто намеревался купить акции, и с которыми он мог ознакомиться в библиотеке биржи. Ведущие газеты, нуждавшиеся в этой информации, приобретали по одной акции интересующих их фирм и на этом основании получали отчеты по почте. Сотрудникам ООН, не имевшим достаточно средств для покупки акций, приходилось пользоваться услугами библиотеки наравне с потенциальными покупателями.

В последние годы все здесь изменилось. Зал библиотеки был уставлен дисплеями. Найдя свободное место, можно было вызвать нужный документ на экран. Если требовалась копия, то, опустив в щелку монету, посетитель получал нужный оттиск. Стало удобнее, но было утрачено ощущение таинственности, возникавшее от шелеста страниц, где, казалось, вот-вот наткнешься на искомого мистера Икс с его многотысячным жалованием, принадлежащими ему акциями и на прочие подробности. Сбором данных занимались теперь младшие служащие его отдела. Но на сей раз Нефедов решил искать сам.

Как он и предполагал, «Э. Томсон» и «Дж. Хаггер» не оказались в числе фирм, представлявших в библиотеку свою отчетность. Но фирма «Роландз» уже посылала сюда свои документы. Судя по ним, это была типичная инвестиционная компания, весь смысл существования которой состоял во владении акциями других фирм, преимущественно неамериканских. Благодаря регистрации на Багамских островах фирма платила минимальные налоги. В ее портфеле оказалось акций на миллиард с лишним долларов. Скорее всего, подумал он, она была преемницей какой-то другой, более старой компании. Так оно и есть: полтора года назад «Оксидентал секьюритиз», имевшая штаб-квартиру в Сан-Франциско, передала ей часть своих активов. «Оксидентал секьюритиз» же получила половину акций самой «Роландз». Другая половина была пущена в оборот. Первичное их размещение производил солидный инвестиционный банк «Абрахам бразерс». В отчете не было данных о концентрации акций у какого-то другого крупного владельца.

Нефедов внимательно просмотрел список ценных бумаг, принадлежавших «Роландз». «Нордметалл» там числился, но ВВФ не было. Вызвав отчет «Нордметалла», он быстро подсчитал, что принадлежащий «Роландз» пакет акций иксляндского металлургического концерна составлял примерно два с половиной процента общего числа его акций. «Довольно много, – констатировал Нефедов, – но не слишком. Правда, к этому надо добавить владения других фирм». Те, другие, уже были зафиксированы в его банке данных.

Он вернул на экран отчет «Роландз» и стал читать все, относящееся к ее директорам. И тут же понял, почему его компьютер мало что о них знал: судя по всему, это были служащие «Оксидентал секьюритиз». В биографических справочниках они не числились и, должно быть, лишь представляли в багамской фирме контрольный интерес ее калифорнийского родителя. Отчет «Оксидентал секьюритиз» тоже не сообщал о них ничего интересного. В портфеле сан-францисского концерна акции неамериканских компаний вообще отсутствовали. Испытанный много раз метод поиска явно давал сбой.

Нефедов вышел из зала и занял одну из телефонных кабин в коридоре. Клиенты библиотеки, изучив отчеты фирм, могли отсюда позвонить своему брокеру: купи, мол, или продай столько-то того-то по такой-то цене. Сергей набрал нужный ему номер.

– Хэлло, Тэд! – сказал он, услышав знакомый баритон. – Я здесь, у тебя в библиотеке. Хотел бы зайти на минутку, проконсультироваться. Извини, что без предупреждения, но есть срочная необходимость.

– Тебе повезло, Серж, – прогудел баритон. – У меня только что сорвался ленч в Среднем городе. Могу тебя пригласить.

– Разве что на голландских началах, – отвечал Сергей.

Американцы были твердо уверены, что в Голландии каждый платит за себя.

– В моем клубе голландских начал не признают. Заходи через двадцать минут.

Тэд Скотт руководил исследовательской службой биржи. Нордического типа, долговязый рыжий шотландец с длинным лицом, он принадлежал к числу закадычных приятелей Нефедова еще со времен его работы над книгой о миллионерах. В прошлом подразделение Тэда каждые два-три года проводило перепись американских акционеров, публикуя результаты в красивых брошюрах с глянцевой бумагой, с цветными фотографиями и диаграммами. Тэд был человеком хорошо осведомленным и циничным. Высокооплачиваемая должность и особняк на Лонг-Айленде его вполне устраивали, в разговорах он, не стесняясь, посмеивался над собственными изданиями. Но любил аккуратность в цифрах и данных. Из публикаций Тэда внимательный читатель видел, как с годами владение акциями все более концентрировалось в руках банков и других финансовых учреждений, а доля индивидуальных акционеров уменьшалась.

Постепенно его служба разрослась и приобрела сыскные функции. Несколько лет назад была создана МСИС – межбиржевая система информации и слежения. В ее компьютерной памяти откладывались данные о всех сделках с акциями, зарегистрированными на биржах США. В случае необходимости можно было взять любой день или неделю и проанализировать в деталях ход заключенных тогда сделок, узнать фамилии брокеров, их совершавших, движение курсов. Если колебание цен в какой-то день превышало установленный максимум (от пяти до двадцати процентов – в зависимости от фирмы), МСИС автоматически включалась в дело и подсказывала, надо ли вмешиваться, чтобы поддержать стабильность рынка.

Позже появилось еще одно дополнение, ее родная сестра – автоматическая система поиска и анализа (АСПА), в которой были собраны сведения о пятистах тысячах директоров и менеджеров корпораций, включая их адреса, названия клубов, биографии, а также сведения о семидесяти пяти тысячах фирм – крупных и средних. АСПА позволяла быстро выходить за пределы собственно биржи и выявлять лиц, связанных с биржевыми операциями не только прямо, но и косвенно.

Все эти системы были созданы скорее для перестраховки, чем для притеснения биржевиков. Биржа старалась избегать неприятностей со стороны правительственной комиссии по ценным бумагам. Ищейки из комиссии настойчиво выискивали случаи незаконного использования внутренней информации, то есть спекуляции директоров и менеджеров акциями своих же фирм. Тэд Скотт должен был обнаруживать нарушителей до того, как это сделают правительственные ищейки, а его начальство спешило уладить дело, не доводя до публичного скандала. В комиссии работало немало ретивых молодых людей, стремившихся сделать карьеру на сенсационных разоблачениях. Но найти нарушителей было непросто из-за подставных фирм, которые росли как грибы и уследить за которыми было крайне трудно.

Когда Нефедов вошел в кабинет Скотта на девятом этаже, тот сидел, развалясь в кресле и примостив свои Длинные худые ноги на краю письменного стола. Пиджака на нем не было, ворот бежевой в мелкую полоску рубашки расстегнут. Скотт задумчиво глядел в широкое окно на южную оконечность Манхэттена и узенькую полоску морского залива.

– При таком флегматике в роли полицейского преступники могут чувствовать себя вольготно, – весело сказал Нефедов, приветствуя приятеля.

– За меня работают компьютеры, – отвечал Скотт. – И притом новейшие, а не старые калоши, вроде тех, что пылятся в вашей ООН.

Несмотря на взаимно задиристый тон, Скотт и Нефедов относились друг к другу с искренним уважением. Методы Сергея казались Тэду старомодными, но «этот чертов марксист», как иногда называл его Скотт, временами подсказывал неожиданные повороты, которые его суперкомпьютерам и профессиональным аналитикам были не под силу. Так сложилось неформальное разделение труда: Сергей делился с ним своими догадками, казавшимися иногда фантастическими, а Скотт помогал в поиске деталей, недоступных Нефедову. Они не злоупотребляли дружбой и обращались друг к другу только при крайней необходимости.

– Итак, что ты раскрыл на сей раз? – спросил Скотт, не снимая ног со стола и разглядывая подошвы ботинок Нефедова, устроившегося с другой стороны. Обувь Скотта была раз в пять-шесть дороже. Он был франтом и любил одеваться в лучших магазинах на Медисон-авеню.

– У меня небольшое затруднение, Тэд. Некто Карл Питерсон стал директором ВВФ, а кто он – не известно. Карлов Питерсонов много, а я – один. Я нашел нескольких, но боюсь, что ни один из них не подходит.

– Это все? Ты уж выкладывай сразу! До ленча осталось совсем немного времени. Не люблю есть устриц, когда голова занята всякой чепухой.

– Фирмы «Э. Томсон» и «Дж. Хаггер». Появились недавно, – продолжал Нефедов. – Нельзя ли узнать, кого они представляют? Это все.

– Только-то и всего? – иронически промычал Скотт. – Ты меня разочаровал! Я уж думал, что речь пойдет о перечне любовниц самого президента. Или еще о чем-то серьезном. Вечно ты копаешься в каких-то мелочах! Знаешь что, пусть ООН платит нам сто тысяч в год, и мы будем делать всю вашу работу за вас. А вы будете отдыхать и разъезжать на яхтах по белу свету.

– Мы бедные, ваше правительство не платит своего взноса. Приходится жить на милостыню, – отвечал Нефедов.

– Ну ладно, так и быть, сделаю, в порядке благотворительности.

Скотт нажал на кнопку и продиктовал инструкции секретарю.

– А теперь пойдем, остальное расскажешь по пути, – сказал он, решительно сбрасывая ноги со стола.

Когда они вышли, было за полдень. Уолл-стрит запрудили служащие биржи, банков, адвокатских фирм. Приятели прошли до перекрестка с Брод-стрит и замедлили ход, пробираясь через скопившуюся здесь толпу. Над зданием казначейства неизвестно по какому случаю развевался национальный флаг. На широких ступенях казначейства сидела и стояла биржевая молодежь, гревшаяся на солнце. Лохматый оратор громко выкрикивал какие-то религиозные призывы, но его никто не слушал. Они поднялись по Нассау-стрит. Миновав справа небоскребы «Кемикл» и «Чейз Манхэттен», нырнули в какой-то подъезд и через несколько минут уже сидели в прохладном и темноватом, но очень тихом зале клуба. Скотт принялся молча поглощать большое блюдо устриц в голубоватых ракушках, рассыпанных по мелкоколотому льду. Сергей с трудом за ним поспевал.

– Итак, – возвестил Тэд, когда последняя устрица исчезла, а блюдо унесли, – что еще у тебя на уме?

Нефедов не видел ничего предосудительного в том, чтобы посвятить Скотта в суть интересующего его вопроса.

– Я усмотрел повышенный интерес к скупке определенных иксляндских концернов иностранными фирмами, – пояснил он. – Центр интересуют две фирмы – «Норд-металл» и ВВФ. Случаи эти очень разные, и не известно, связаны ли они между собой. Акции «Нордметалл» подвержены сильным колебаниям. Акции же ВВФ ведут себя на редкость спокойно. Но создается впечатление, что вокруг него тоже есть какая-то активность. Меня интересует, кто их скупает и с какой целью.

Принесли жаркое. Скотт не любил разговаривать о деле, пока совершалось гастрономическое таинство.

– Строго говоря, – сказал он, когда настала пауза перед десертом, – наша служба не занимается такими делами, пока нет сигнала о нарушении закона. Все такие случаи известны наперечет. Среди них упомянутых тобой фирм нет. Мы очень осторожны, санкционируя подобный анализ. Это может затронуть чувствительные струны. Другое дело – то, о чем ты спрашивал в конторе. На те вполне конкретные вопросы мы получим ответ после ленча. Но можно сделать и так: я отведу тебя в одну здешнюю брокерскую фирму, там работает мой хороший знакомый. Поговори с ним. Он варится в самом пекле этих дел. А мы вступим в строй, когда запахнет преступлением. Но об этом, судя по твоим данным, пока речи нет.