Текст книги "Тайна папок Йонсона"

Автор книги: Станислав Меньшиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

14

До встречи с Диком Джилсоном оставалось минут сорок. На углу Куин-Виктория и Нью-Бридж-стрит на первом этаже остроугольного кирпичного дома, отделанного внизу белым камнем, разместился кабачок «Черный монах». Над входом красовалась статуя толстого лысого мужчины со сложенными руками, в длинной черной рясе. Сколько времени взирал он с безразличием на снующих под ним прохожих? Века полтора? Обеденное время еще только начиналось. Нефедов зашел внутрь и, подойдя к стойке, заказал пинту «гиннеса». Присев за столик у входа, он наблюдал, как кабачок постепенно наполнялся служащими соседних учреждений, международного концерна «Юнилевер», чье здание возвышалось на набережной, редакций газет с Флит-стрит, приказчиков магазинов с Ладгейт-серкус, и не спеша отпивал из кружки холодное темное пиво.

Он был доволен: проведенный им и его сотрудниками опрос привлек внимание лондонских ученых и журналистов. Представители фирм и банков были крайне сдержанны, даже более обычного, подчеркивая, что не могут и не хотят выходить за пределы сугубо формальных взаимоотношений. Однако профессора из Технологического института Сити, отнюдь не принадлежащие к местной элите, охотно вступали в беседы с чиновником ООН, делясь соображениями и известными им фактами.

Особенно любезным оказался один из них, Мортимер Пауэлл. После первой же их встречи он пригласил Сергея в итальянский ресторан на Фэнчерч-стрит, в самой гуще финансового района.

– Вы не представляете себе, как изменился Сити в последние годы, – говорил профессор, потягивая аперитив. – Город стал поистине интернациональным. Вы заметили, сколько здесь появилось иностранных названий – американских, немецких, японских? Конечно, Сити служит международным финансовым центром уже не первое десятилетие. Своим первоначальным возрождением после войны он обязан евродолларам, которые вы, русские, изобрели первыми, а затем и нефтедолларам, на которые вы покупаете зерно. Сколько их здесь осело! Если бы не они, быть бы Лондону теперь глухой провинцией за околицей «Общего рынка».

Сергей подумал, но не сказал, что Лондон вовсе не производит впечатления захолустья, что здесь он чувствует себя спокойно, что нравятся ему и опрятные улицы, и двухэтажные автобусы, и сравнительная вежливость прохожих, которые ходят очень быстро, но не толкаются, как в Нью-Йорке. Даже ночной Сохо, с его бесконечными барами и секс-шопами, кинотеатрами и бродягами, кажется ему куда более привлекательным, чем манхэттенский Гринич-виллидж или район Сорок второй стрит возле Таймс-сквер…

Принесли «лазанью». Они отпили по глотку вина и принялись есть.

– Все это вы, конечно, знаете не хуже меня, – говорил Пауэлл. – Но то, что происходит после реформы Сити, еще нигде толком не описано.

– Наверно, вся эта лихорадка с долларами, йенами, марками дала здешним банкам немалые доходы? – осторожно заметил Сергей. Он не подталкивал разговор в интересующем его направлении. Глядя на добродушное лицо Пауэлла с узкими, должно быть, восточными глазами и аккуратно постриженными черными усиками, Нефедов думал, что его новый знакомый, с виду такой приветливый и словоохотливый, может оказаться кем угодно. За годы работы в ООН он привык к различным неожиданным поворотам судьбы.

– Об этом я уж не говорю, – отвечал Пауэлл. – Валютные колебания сейчас действительно громадны. И торговля валютой ведется теперь круглосуточно. Когда вечером лондонские банки опустевают, возникшие у них за день излишки иностранной валюты телетайпами переводятся в собственные отделения за Атлантику. А когда наступает вечер в Нью-Йорке, эти же средства перекочевывают в Сан-Франциско, Токио, потом в Сингапур, на Ближний Восток, в Швейцарию, Франкфурт, прежде чем к утру вновь вернутся в Лондон. Обернувшись вокруг планеты и сменив много раз свой национальный денежный мундир, они приращиваются на миллиарды фунтов.

Они заказали мороженое и кофе.

– Но главное, пожалуй, не в этом, – продолжал Пауэлл. – Реформа снесла перегородки двоякого рода, и это произошло совсем недавно. Одна перегородка – между банками и биржевыми конторами. Банкам разрешено играть на бирже, торговать ценными бумагами. Такого не было с начала века. Сейчас уже трудно разобрать, где солидный банкир, которому фирма может доверить свои деньги, а где спекулянт, который завтра улетучится вместе с чужими капиталами. Разумеется, я несколько преувеличиваю. Сбежать в прямом смысле теперь не так-то легко. Но то, что банки занялись весьма сомнительными делами, – факт, и до добра это не доведет.

Было видно, что Пауэлл действительно тяжело переживает происходящее. Лицо его стало мрачным.

– А вторая перегородка? – спросил Нефедов, заранее предвидя ответ.

– Второе – это открылись двери для вторжения иностранцев в исконно британские банкирские дома. Возьмите двадцать крупнейших частных банков – не тех, что имеют отделения на каждом углу и зазывают мелкого вкладчика, а здешних гномов, вроде цюрихских, которые обслуживают только крупнейших клиентов. Еще два года назад они были целиком английскими, теперь же из двадцати таких осталось только восемь. В остальные внедрились американцы, немцы, японцы, французы, арабы – в этом трудно разобраться, если не иметь своих людей внутри этих святилищ.

– Я читал о скандале в «Морган Гренфелл», – сказал Нефедов.

Суть скандала была в том, что Роджер Силиг, директор департамента корпоративных финансов этого банка, вместе со знакомыми ему представителями страховых компаний и других финансовых учреждений организовал усиленную скупку акций пивоваренной фирмы «Гиннес», с тем чтобы сделать для нее более выгодными условия слияния с «Дистиллере», ведущим производителем шотландского виски. Соперник «Гиннеса» в этой борьбе – группа «Аргайл» обнаружила подвох и предала дело гласности. Операция была незаконной. Силиг вынужден был уйти в отставку, как и руководители «Гиннеса». Началось официальное расследование, в палате общин звучали коварные вопросы, кое-кого даже арестовали.

– Да, – продолжал Пауэлл, – таких чисто британских скандалов у нас более чем достаточно. Но вот что менее известно: в этой операции замешаны американский юрист Томас Уорд, доверенное лицо ряда заокеанских фирм, и доктор Артур Фюрер, руководитель цюрихского «Банк Леу», представляющий континентальную Европу. А «Гиннес» сменил своего главного финансового советника. Им теперь вместо «Морган Гренфелл» стал банк «Лазар».

Нефедов понимающе кивнул. «Лазар» был одним из ведущих транснациональных банков инвестиционного направления, одинаково хорошо представленным в Нью-Йорке, Лондоне и Париже.

Пауэлл расплатился и встал из-за стола, приглашая Нефедова последовать за собой.

– К сожалению, я тороплюсь на лекцию. Но у нас есть еще время. Предлагаю совершить небольшую послеобеденную прогулку по Сити, заодно проводите меня, – сказал он.

Когда они оказались на Грейт-Уинчестер-стрит, Пауэлл остановился напротив пятиэтажного дома с массивными чугунными решетками на окнах первого этажа. Небольшая, до блеска начищенная медная табличка гласила: «Клейтон Бэринг энд К⁰».

– Вы когда-нибудь слышали об этой фирме? – спросил Пауэлл.

– Встречал в толстых справочниках, – отвечал Нефедов. – В старой марксистской книге она числится головным учреждением одной из британских финансовых групп.

– Не знаю, существуют ли такие, – скептически заметил Пауэлл, – и если да, то сохранили ли они свою британскую девственность. В «Клейтон Бэринг» из десяти исполнительных директоров теперь семь американцев. Как вам это нравится?

Нефедов рассмеялся.

– Я думал, что речь пойдет о японцах, – сказал он. – В Токио мне рассказали, что они внедряются на Уолл-стрит. А теперь оказывается, что Уолл-стрит переселяется в Сити.

– Согласен, – улыбнулся Пауэлл. – Теперь уже не всегда поймешь, американец это или хорошо закамуфлированный японец.

– Хотел бы я походить по этим кабинетам за чугунными решетками, да времени нет, – задумчиво сказал Сергей.

– Мистера Нефедова туда не пустят, не обманывайте себя. «Клейтон Бэринг» в друзья вас не возьмет. Я бы на вашем месте держался от него подальше.

Пройдя кривой переулок, они вышли на Лондон-уолл. Когда-то здесь проходила стена, огораживавшая Сити. Молча дошли до Мургейт-стрит, где находилось здание Технологического института.

– В «Клейтон Бэринг» нас с вами не пустят, – повторил Пауэлл. – Но у меня есть знакомый, который многое знает об этом банке. Хотите с ним поговорить?

– Если он работает в самом банке, то это не очень удобно. Боюсь его подвести.

– Нет, он не служит в банке, – отвечал Пауэлл. – Он – журналист, причем неплохой. Работает в «Уорлд ревью» у Кэрдинга. Не пугайтесь. Теперь всем тут приходится работать на какого-нибудь иностранца. Так вот этот парень не любит Кэрдинга, его вообще мало кто любит. Вам будет с ним интересно. Где вы остановились, в «Президенте»? Я попрошу его вам позвонить. Когда-то я учил его азбуке банковского дела, он мне немалым обязан.

Пауэлл распростился и вошел в свое здание. А Нефедов не спеша пошел по Мургейт-стрит в направлении серого бастиона «Английского банка». Весь фасад его был в колоннах. Над высоким первым этажом, как над огромным основанием, возвышалось еще четыре, отодвинутых вглубь. С боков и сзади первый этаж представлял собой сплошную стену, без единого окна и двери. Где-то в казематах этой крепости вырабатывалась финансовая стратегия центрального банка Великобритании.

Перейдя Трэднидл-стрит, Нефедов остановился у монумента лорду Веллингтону. Затем он обошел новенький небоскреб Фондовой биржи и забрел на ее галерею для посетителей, откуда был виден пустой зал, где когда-то сновали брокеры, вытесненные ныне компьютером. Сити явно обогнал Уолл-стрит, где компьютеры все еще терпели живых людей. Пройдя по Леденхолл-стрит, Сергей поболтал с одетыми в красные пальто и черные цилиндры привратниками страховой компании «Ллойдс».

Он вошел в это здание, внешне напоминавшее не то нефтеперерабатывающий завод, не то космический монумент будущего века. С высоты галереи пятого этажа, куда его доставил лифт, видны были все внутренности: ни один зал со служащими, ни один кабинет начальства не имел не проницаемой для глаза стены. Посетитель ощущал себя здесь оператором неведомого рентгеновского аппарата, проникавшего в тайны финансового мира. Но ведь это – только мираж…

Выйдя на улицу, Сергей побрел прочь из Сити. Проходя мимо одной из торговых витрин, он увидел рядом с девушкой-манекеном гревшегося на солнце живого бульдога. Нефедов вспомнил свою Альфу, отдавшую богу душу несколько лет назад, приветливо помахал лондонскому псу и двинулся дальше, вглядываясь в здания и лица прохожих…

Пинта «гиннеса» подходила к концу. Еще десять минут – и он тронется на встречу с Диком Джилсоном. «Черный монах» гудел, стало темно от табачного дыма. У никелированной стойки бара толпились преимущественно мужчины. Над стойкой металлом инкрустировано: «Сегодня пятница». Была среда, но хозяин хотел, чтобы посетители чувствовали себя свободно и расслабленно, как накануне уик-энда. На стенах рисунки: черные монахи выполняют сельскохозяйственные работы.

Дик Джилсон оказался худощавым тридцатилетним человеком, среднего роста, с серыми глазами, глядевшими на собеседника через толстые роговые очки. У него были длинные и тонкие пальцы. Давно, в детстве, Нефедов считал это признаком не то родовитости, не то таланта. Дик позвонил Нефедову вечером того дня, когда они виделись с Пауэллом, и назначил встречу в небольшом баре за «Английским банком».

– Мортимер передал мне, что вас интересует «Клейтон Бэринг энд К⁰»? – вопросительно проговорил Джилсон высоким, почти девичьим голосом.

«Он и впрямь похож на девушку», – подумал Сергей, глядя на длинные, соломенного цвета волосы, закрывавшие шею и спускавшиеся на воротник кремовой замшевой куртки.

– Пауэлл меня заинтриговал, сказав, что это – типичный международный банк британского происхождения, но захваченный американцами.

Нефедов старался говорить нарочито безразлично, не выдавая своего особого интереса именно к данному банку.

– Дело в том, что я готовлю о нем материал, – сказал Дик. – Часть его, наверно, скоро появится в газете.

– Кэрдинг, выступающий против транснационалов, – это что-то новое, – удивился Нефедов. – Или, может быть, вы создаете им рекламу?

– Нет, это разоблачительный материал. Кэрдинг любит сенсацию. Месяца два назад ко мне обратился один англичанин из числа тех, кто остался в «Клейтоне» после его перехода под американское управление. Его мотивы можно понять. Американские директора получают вдвое больше английских, не говоря' уже о служащих более низкого ранга.

Мистер Игрек, служащий «Клейтона», пришел к Джилсону не с пустыми руками. Он принес копии банковской переписки, из которой следовало, что фирма стала центром невиданных международных манипуляций с ценными бумагами. По сравнению с ними скандал с «Гиннесом» и «Морган Гренфелл» выглядел поистине убого. Директора «Клейтона» помогали избранному кругу спекулянтов Нью-Йорка и Лондона наживать сотни миллионов буквально за недели и месяцы, причем пользовались внутренней информацией от своих клиентов, что строго запрещалось законом. Обычно состояния такой величины составлялись десятилетиями. Темпы обогащения транснациональных нуворишей казались из ряда вон выходящими.

Редактор, которому Дик положил этот материал на стол, доложил хозяину. Тот лично вызвал Джилсона. Начал с комплимента:

– Такие, как вы, Джилсон, нужны газете, как воздух.

Кэрдинг говорил с отчетливым австралийским акцентом, хотя давно уже жил в Англии и вращался среди здешней аристократии.

– Но, прежде чем выплеснуть все найденное вами на страницы «Уорлд ревью», я хотел бы, чтобы вы еще немного поработали. Если понадобится, возьмите необходимую сумму денег. Не в кассе. Назовите цифру, я вам выпишу чек. Деньги открывают рты. Постарайтесь узнать как можно подробнее обо всех сторонах нынешней деятельности «Клейтона». Меня интересуют не только спекуляции, хотя тут тоже нужна достоверность. Нельзя допустить, чтобы мы невзначай сами сели в лужу. Обещайте вашему информатору, что мы гарантируем ему хорошее место, если его выгонят. Главное – узнайте, чем еще занимается «Клейтон», кто его основные клиенты, какими конкретно фирмами и почему он интересуется. И не только в Англии, но и по всему миру. Это чрезвычайно важно для меня.

Имея столь мощную поддержку, Джилсон постепенно выжал из мистера Игрека массу документов и с его помощью разобрался во многих хитросплетениях. Спекуляции действительно были существенной, но не самой главной стороной деятельности «Клейтона». Самой важной и тщательно скрываемой от посторонних глаз была работа по захвату фирм, занятых в сфере высокой технологии. Клиенты банка подсказывали, кто именно их интересует, а он находил пути заманивания и поглощения жертв. Надо было соблюдать тайну, чтобы не встревожить ни конкурентов, ни правительства, ни прессу. Все выглядело почти так, как говорил Нефедову Майк Хинден в Нью-Йорке. Информационная служба «Клейтона» была на высшем уровне, и Нефедов, слушая рассказ Джилсона, испытывал зависть и досаду. Ему, одинокому специалисту, никогда бы не удалось вместе со своими компьютером и банком данных раскрыть хоть сотую часть тех связей, о которых знал «Клейтон», даже пользуясь поддержкой всего Центра. «Клейтон» же не только знал, но и оперативно использовал всю информацию в своей охоте за фирмами.

– И весь этот материал у вас в руках, Дик? – осторожно спросил Нефедов.

– У меня остались только черновики статей, которые, как я надеялся, будут опубликованы, да еще кое-что, что удалось припрятать. Впрочем, ничего сенсационного там, на мой взгляд, нет. Самое главное – это мой анализ, отраженный в серии статей. Там же приведены почти все существенные факты и цифры.

Нефедов задумался. Материал Джилсона мог оказаться решающим в раскрытии тайны папок Йонсона. Но как его получить?

– Вы удивляетесь, что я с вами столь откровенен? – вдруг спросил журналист. В его голосе чувствовалось волнение. – На то есть веские причины. Во-первых, Мортимер многому меня научил в колледже, учеба у него не прошла даром. Он научил меня видеть мир таким, какой он есть. И быть честным в его оценке. Во-вторых, у меня есть старший брат, который потерял работу из-за Кэрдинга. Оказался на улице после локаута печатников. Мы с братом мыслим приблизительно одинаково, хотя он – рабочий, а я – интеллигент. И, наконец, еще одно. Кэрдинг не хочет публиковать именно то, что сам назвал главным. Просто использовал меня, как ищейку. Иначе бы он не прятал собранные мной документы в свои тайники.

Лицо Дика заострилось. Губы его едва заметно задрожали. Казалось, он вот-вот разрыдается.

– Сегодня утром я узнал, что мой материал будет печататься постепенно. Начнут с тех самых спекуляций, о которых стало нам известно с самого начала. А о пожирании жертв и о высокой технологии пока ни-ни. Редактор сказал: «Это подождет. Мистер Кэрдинг полагает, что это читателю не особенно интересно. Для нас, Джилсон, прежде всего важны тиражи и рекламодатели. А это – вопрос высшей политики. Не нашего с тобой ума дело». Если вас это интересует, я могу вам дать все, что у меня есть. Я не люблю работать в корзину. Вашему Центру эти документы могут оказаться полезными. Конечно, другой человек мог бы их продать самому банку или передать другой газете. Я не хочу делать этого. В конце концов, оставаясь на своем месте, я смогу узнать и раскрыть много больше, чем интриги одного-единственного лондонского банка…

Вот и пришло время расставаться. Сергей встал и двинулся к выходу. Черный монах угрюмо смотрел ему вслед с высоты второго этажа.

У себя в номере он разделся, помыл руки, уселся в кресло у окна и раскрыл серую папку. В черновиках отвергнутых Кэрдингом статей было подробно описано, как скупались акции ВВФ. Перечислялись некоторые фирмы и организации, у которых были втихомолку приобретены крупные пакеты. Среди них – несколько страховых фирм, пенсионных фондов, инвестиционных компаний, благотворительных организаций. Была приложена ксерокопия полного списка на бланке «Клейтона» с пометкой «Конфиденциально».

Нефедов не верил своим глазам. Это большой шаг вперед. Дик Джилсон хорошо поработал, но не было главного – кому проданы акции.

Зачем Кэрдингу нужно было знать все эти детали, если он и не собирался их публиковать? Очевидно, газетный магнат был тоже увлечен сферой высшей технологии, увлечен далеко не бескорыстно. Поэтому он хотел знать, где что плохо лежит.

Для расшифровки названий всех этих фондов надо было воспользоваться компьютером. Но Нефедов должен был до возвращения в Нью-Йорк заехать в Женеву. А сведения были нужны ему сейчас. Он поднял телефонную трубку и набрал номер Йонсона в ООН.

…Нефедов получил его ответ после ужина. Большинство фирм, указанных в списке, базировалось в США. Было и несколько европейских организаций. Например, «Мишель Соти» находилась в Женеве. Это было как нельзя кстати. Сергей позвонил в Женеву и условился на следующий день встретиться за ужином с мистером Максуэллом Картни, президентом «Мишель Соти» и своим старым знакомым.

15

Олаф, взглянув в небольшое окно, сказал: «Едут».

Патриция открыла глаза и сладко потянулась в своем глубоком кресле у камина. В воскресенье за городом на их маленькой ферме она позволяла себе расслабиться и даже поспать после завтрака. Ферма находилась в Ньюфанене, километрах в шестидесяти от столицы. Лет пятнадцать назад Олаф купил ее вместе с землей у местного жителя, который по причине преклонного возраста и отсутствия наследников избавился от своей недвижимости за сравнительно скромную сумму. Сейчас ферма стоила в двадцать раз дороже, и Олаф не раз испытывал сладкое чувство удовлетворения от столь редкой удачи. Дом был старый, конца XVIII века. Последующие хозяева укрепляли его и расширяли, и сейчас дом был удобным и просторным. Правда, Олафу с его высоким ростом приходилось нагибаться, проходя через двери, и он до сих пор по забывчивости нет-нет, да и задевал за притолоки. Землю они не обрабатывали, вокруг дома разбили газон на английский манер. Метрах в двухстах начинался лес, тянувшийся на несколько километров. Рагнер жаловался на трудности охраны, но постепенно освоился, протянул по периметру их владений несколько рядов колючей проволоки и сигнализацию, главное же внимание небольшой группы охранников сосредоточил на хорошо просматривавшемся луге возле дома. Работу свою они выполняли тихо и ненавязчиво. Заметных признаков усиленного контроля и наблюдения не было.

Почти все лето чета Гунардсон приезжала сюда по субботам после обеда, а уезжала рано утром в понедельник. Патриция и здесь вставала в шесть, шла на лесной пруд, уровень которого старательно поддерживали бобры, и плавала в холодной воде, пополнявшейся горными ручьями. К половине седьмого она возвращалась, свежая и бодрая, к завтраку, накрытому Олафом на кухне. Потом шла работать в небольшой отдельный домик, построенный совсем недавно, с окнами во всю стену и редко когда топившимся камином. У окна стоял большой письменный стол, а перед камином – несколько деревянных кресел. В случае необходимости здесь можно было провести совещание.

В это утро гости были не совсем обычные. Она их встретила у входной двери и каждому пожала руку. Первым вошел пожилой Бэрди Тимусен, министр обороны.

– Какая у вас тут прелесть! – громко произнес он, похлопывая по плечу Олафа. – Мы с Нэнси давно мечтаем о чем-нибудь подобном.

Олаф улыбнулся. Он не стал оспаривать слов своего высшего начальника, хотя твердо знал, что поместье, в котором сейчас, должно быть, оставалась Нэнси, было куда роскошнее их скромного загородного жилища.

– Очень рады, очень рады, – говорил хозяин, широким жестом приглашая присесть, согреться и освежиться после дороги.

Вторым вошел министр координации Оле Бернардсен. Патриция при виде его заметно оживилась, следы недавнего сна мигом сошли с ее лица, она стояла, широко улыбаясь.

– Ну что ж, – сказала Патриция, когда тема погоды и цен на землю была исчерпана. – До обеда мы успеем поработать.

Она поднялась и, сопровождаемая министрами, направилась через лужайку в свой «кабинет».

– Одно из преимуществ этого скромного местечка, – заметила она, когда они уселись в деревянных креслах, – состоит в том, что Рагнер гарантирует его полную защищенность от посторонних ушей. В городе, даже при всех средствах защиты, говорит он, разговоры прослушиваются на расстоянии ста с лишним метров.

Бэрди насупился. Он знал, что она права и, более того, что девяносто процентов всех помещений в его министерстве, а также в военных штабах прослушивалось несколькими иностранными разведками, не говоря уже о собственной контрразведке, которая ему не подчинялась. В результате он настолько привык говорить общими фразами, что, когда оказывался в совершенно надежных помещениях, продолжал разыгрывать из себя полуидиота, в том числе с собственными доверенными сотрудниками.

– Темы у нас сегодня военные или как минимум полувоенные, – продолжала Гунардсон, – и мне не хотелось бы их обсуждать в более широком кругу. За последнее время почти все, что делается на заседаниях кабинета, становится известно нашим политическим противникам. Источники утечки во многих случаях известны, но отнюдь не всегда. Над этим еще предстоит поработать.

Она многозначительно посмотрела на каждого из собеседников. Было неясно, кому именно из них и какое именно поручение она хочет дать в связи со сказанным.

– Дела, которые я хочу обсудить сегодня, весьма деликатны, – продолжала она, как бы удостоверившись в том, что они готовы ринуться в бой по ее первому зову. – Начнем по порядку. Мне сообщили совершенно доверительно, что созданная нами комиссия независимых экспертов по вопросу о реприватизации вчера большинством голосов высказалась в пользу продажи государственной доли акций в пяти концернах, в том числе в ВВФ. Поскольку правительство само предложило состав комиссии и заранее заявило, что будет уважать ее рекомендации, должна признать: мы попали в крайне сложное положение.

– Кто из наших людей проголосовал за? – спросил Бэрди.

– Эдмунд Хаген.

Хаген был одним из ведущих профессоров экономики в столичном университете, старый социал-демократ, известный своими работами, обосновывавшими частичную национализацию промышленности, а позже – государственное среднесрочное планирование инвестиций в целях обеспечения технического прогресса и повышения конкурентоспособности отечественной индустрии.

– Но он же изменил своим убеждениям! – возмутился Бэрди.

– Одно из двух, – подал голос Оле. – Либо его купили, либо он переменил точку зрения.

– Нынешние взгляды Хагена, – спокойно продолжала Патриция, – заключаются в том, что государство обязано сохранить строгий контроль над всем, имеющим прямое отношение к национальной безопасности страны. Но само владение и управление концернами следует передать в частные руки, так как это – единственное средство освободиться от бюрократии, тормозящей прогресс. Хаген считает, что он сам в прошлом недооценил опасность бюрократизации, присущей государственным предприятиям.

– Впрочем… – сказала она, как бы предваряя вопрос Бернардсена, – я вовсе не исключаю, что уважаемый профессор руководствовался также и ненаучными мотивами. Так или иначе, он занял определенную позицию, и нам надо предусмотреть ее последствия. Завтра утром газеты сообщат о решении комиссии, и мы будем поставлены перед свершившимся фактом. Не исключено, что телевидение разнесет эту весть даже сегодня вечером.

Тимусен недовольно рассматривал носки своих дорогих ботинок, Бернардсен что-то быстро писал в большом желтом блокноте.

– Главный вопрос, который я вам задаю, – спросила Гунардсон, – и я жду солидных аргументов: можем ли мы, правительство, эффективно контролировать наши военные секреты, если расстанемся с ВВФ и другими производителями вооружений? Что скажете?

Бернардсен как младший явно не торопился высказывать свое мнение. Тимусен понял, что слово за ним.

– Довод Хагена и других о том, что государственная бюрократия задерживает прогресс в вооружениях, нелеп, – уверенно начал он. – Все знают, что по доле расходов на исследования и технические разработки в национальном продукте Иксляндия уступает только США, причем половина идет на оборону. И хотя наши расходы абсолютно невелики, мы находимся впереди других по ряду позиций. Я назову лишь два факта, их можно привести публично. При создании истребителя «Хернес» – он поднимется в воздух осенью этого года – были использованы новейшие композиционные материалы, более легкие, чем сталь. Все западноевропейские эксперты признают, что в настоящий момент это – самый современный истребитель на нашем континенте. Его конкурент – общее детище Англии, ФРГ, Италии и Испании – будет готов лишь через два-три года. Другой наш многоцелевой боевой самолет «Орел-72» – великолепный образец. Как вы знаете, мы уже переоборудуем наши авиабазы в расчете на эту технику, которая способна отразить самые совершенные средства нападения.

– Все это нам хорошо известно, дорогой Бэрди, – возразила Патриция, – но почему бы не передать все эти ценности в частные руки?

– Как почему? – вспылил Тимусен. – Когда фирма станет частной, она будет сама распоряжаться своими патентами. Мы очень быстро потеряем преимущества, которые у нас есть.

– Но можно принять строгие законы, запрещающие использовать военные патенты без санкции правительства.

– В теории – да, на практике – нет, – твердо сказал Тимусен.

Он от волнения снял пиджак и остался в плотном светло-сером джемпере с розовой полосой. Министр обороны всегда носил джемпер – даже в самую теплую погоду.

– Мы очень строго охраняем свои чертежи, прочую документацию, прототипы, даже оборудование. При нынешних средствах шпионажа патент перестал быть эффективной защитой технических секретов. Для крупной страны, такой как США, скопировать чужое, воспроизвести в слегка измененном виде и запатентовать у себя – дело нехитрое. Единственное, как можно этому препятствовать, – создать специальный режим для наших военных исследований в государственных концернах. Ты когда-нибудь была в гостях у Якубсена?

Патриция подумала, что, пожалуй, не следует рассказывать о недавнем посещении Олафом Симерикса. В конце концов муж не обязан докладывать жене, чем занимается на службе, особенно если служит в министерстве обороны.

А может быть, поставить во главе концернов верных людей, как, например, этого Якубсена? А нынешний режим секретности закрепить законодательно?

– Не будь наивной, Патриция, – сказал Тимусен. Он никогда бы так не позволил себе разговаривать с премьером на заседаниях кабинета. Но здесь все выглядело иначе. Он снял с себя маску старого трепача и склеротика, сразу помолодев на десяток лет. Это был прежний Тимусен, каким Гунардсон знала его еще в молодости, сотрясавший своими громовыми речами аплодирующие трибуны. – Когда ВВФ станет частным, он создаст себе параллельные симериксы, и через год ты не будешь знать толком, что происходит. А Якубсена прогонят новые акционеры, если он посмеет им сопротивляться. Особенно если акционерами станут американцы или японцы.

– Можно принять закон, ограничивающий иностранное владение акциями, например, максимум пятнадцатью процентами, – не сдавалась Патриция.

– И это – фикция, – громыхал Тимусен. – Контрольным пакетом завладеет какой-нибудь Ленартсен, который ничем не лучше американца или японца. Во всяком случае, у них тесная связь, и я не удивлюсь, если они уже сейчас заодно.

Патриция не была недовольна вспышкой Бэрди. Все, что он говорил, подтверждало ее уверенность в том, что действенный государственный контроль над частным военно-промышленным концерном невозможен. Если она и упорствовала, то лишь для того, чтобы собрать все доводы, которые можно было использовать против Хагена и других комиссионеров.

– Но почему мы должны быть пассивными? – продолжала она заводить министра обороны. – Смотри, как действуют шведы или швейцарцы. Франция отказалась продать американцам свой концерн телекоммуникаций и вместо этого предпочла передать контроль шведскому консорциуму во главе с «Эриксоном». Шведская АСЕА покупает швейцарскую «Броун Бовери» и становится крупнейшим в Европе производителем тяжелого электрооборудования. Химический гигант Швейцарии «Сиба-Гейги» только что купил крупного американского производителя лазеров. Почему мы должны отставать?

– Хотя бы потому, – вмешался Бернардсен, – что наши собственные концерны меньше, у них не столь богатый опыт. Они еще нуждаются в защите и помощи государства. Через несколько лет мы, быть может, твердо встанем на ноги, а пока надо проявлять осмотрительность. Тут я с Бэрди согласен.