Текст книги "По следу вервольфа"

Автор книги: Станислав Филатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

*** не торопясь Егор прикурил и, сощурив левый глаз от попавшего дыма, спросил: – Может тебе все это и неинтересно слушать? – Скорее наоборот – я с удовольствием анализирую все что ты мне говоришь, да и рассказчик ты неплохой. – Ладно, тогда слушай дальше. Не знаю как все объяснить, но там в ресторане я приревновал ее к тому мужчине, с которым она сидела за столиком. А может это была черная зависть проснувшаяся во мне под действием спиртного, но я возненавидел его всеми фибрами. Хоть и был я изрядно пьян, но свою животную неприязнь излить наружу не осмелился. Запомнилось мне, что официант перед этой парой расстилался до земли, а мы порой его не могли. Чувствовалось, что денежки у мужика водились немалые. – Почему ты так подумал? – Когда они выходили из ресторана, то официант шел впереди, чтобы взять в раздевалке одежду и подать ее им. Когда они одевались он сопровождал их на улицу и посадил в такси, которое ожидало именно их. – Может тебе все это показалось?– с сомнений в голосе задал вопрос Александр. – Нет, не показалось. К этой машине подбегало много клиентов и всем без исключения водитель отказывал. Но когда с ним поговорил официант двери машины предупредительно открылись. Поведение официанта – верный признак того, что мужик богат как Крез. – Все мы в ресторане ведем себя немного демонстративно и расходы там не всегда отражают величину наших доходов. – Не убеждай меня, Сашка. Ты вот попробуй хоть раз, чтобы официант поухаживал за тобой подобным образом и ты сразу поймешь какие денежки нужны для этого. Осталось бы все это случайным эпизодом, но как ни странно судьба, спустя какое-то время вновь свела меня с этим человеком. – Что, вновь встретил его в ресторане? – Ну нет, произошло это в другом месте. Тут нужно сказать, что вскорости я получил инвалидность и, естественно, оставил работу в "Гипроземе". Встреча произошла на кладбище, куда я пришел устраиваться вахтером, несколько лет спустя после того памятного эпизода в ресторане. – А не ошибся ты, Егор, может это был совсем другой человек? – Когда я его встретил вторично, то вот точно такой же вопрос задал себе сам. Но нет, Саша, я не ошибся – это был тот самый мужчина. Он как-то заметно постарел, но это был он. Я слишком сильно возненавидел его там в ресторане, чтобы спутать его с каким-нибудь другим человеком. – И как развивались события дальше? – Я стал работать сторожем, а сам исподволь наблюдал за ним. Специально я о нем никого не расспрашивал, но если разговор заходил о нем, старался узнать как можно больше. – Ну, что это оказался за человек? – Как ни парадоксально, но много о нем узнать не удалось. Живет он здесь в Северном микрорайоне в частном двухэтажном доме, который принадлежит ему. Поверь – это не дом, а крепость. Территория приусадебного участка обнесена высоким забором и никто из соседей о хозяине не может сказать ничего определенного. Чтобы иметь в городе такой дом, усадьбу, машину нужны деньги и немалые. Его зарплата и пенсия не позволяет жить с таким размахом, а откуда у него большие деньги понять не могу. – Егор, а может ты зря подозреваешь его в чем-то нехорошем? – Не скажи, Саша, не скажи. Я тоже помню слова Карла Маркса: "Все предавай сомнению". Этот человек живет явно не по средствам: одних костюмов у него более десятка, а машины меняет каждые полтора-два года. – Егор, возможно в тебе говорит все та же черная зависть? – Может и она, но ты выслушай меня до конца. – Слушаю тебя внимательно. – Я вот работал ведущим специалистом в "Гипроземе" да и теплица здорово помогала, а не мог я так как он менять машины или костюмы. Не мог построить себе двухэтажный особняк, да и многое другое тоже. купишь себе костюм и как минимум носишь его целый год, если не больше. А этот не знает никаких ограничений, ни в чем не отказывает себе, живет по потребности. – Может у него жена большие деньги заколачивает?– предположил Александр. – Да, а в отношении жены совсем прелюбопытная картина получается. Оказалось, та красавица, с которой он был в ресторане, никакая ему не дочь, а законная жена. Кстати, тоже нигде не работает, все на машине раскатывает. Поверь мне, она в город ездит, чтобы сделать прическу или по магазинам пошататься, ну и сделать там разные покупки. – Неужели ты следил за ней? Егор внимательно посмотрел на Неретина, а потом решительно сказал: – Следил, даже такси нанимал, что в этом плохого? Я ведь знаешь не по злобе, а скорее от обиды за самого себя. – Что-то я тебя не понимаю, объясни если сможешь? – Что тут непонятного. Вот возьми меня: окончил институт и неплохо учился, работал в солидной организации ведущим агрономом, а добиться чего-то существенного в жизни не смог. Или вот возьми тебя точно такая же картина. – А что я?– нахохлился Александр. – А то, что у тебя я вижу машине лет пятнадцать если не больше, а заменить ты ее не смог, значит тоже с деньжатами плоховато. А вот такие как этот делец не живут, а как сыр в масле катаются. И ладно бы все это было заработано честным трудом, а то ведь нет. – Почему ты так уверяешь? – А потому, что при социалистической уравниловке иметь столько честно заработанных денег – нереально. Государство себе этого не может позволить. И, поверь мне, если они у него есть – наверняка он нажил их преступным путем – другого не дано. – Что же тебе удалось еще узнать о нем и его красавице? – Не очень многое, но и эти мелочи только усиливают мои подозрения.

*** На следующий день прямо с утра Архипов и четыре его вахмана сдали каптенармусу постельные принадлежности, а в оружейную – табельное оружие. Задержки с оформлением документов не было, они действительно были приготовлены загодя и их вручили Архипову едва он появился в канцелярии. Сборы были недолгими и буквально к обеду все пятеро добрались до станции Малкинья. В проездных документах конечным пунктом значился литовский город Варена, был указан и номер войсковой части. До места добирались поездом, в пути проезжали такие города как Белосток, Гродно, Поречье. Из города Варена, от комендатуры куда обратился Архипов, чтобы узнать месторасположение части, добирались автомобилем. Грузовики за ними прислали из части, куда позвонил сам комендант города, прежде лично проверив документы у всех пятерых. В голосе коменданта чувствовалось почтение, когда он беседовал с представителем части. Прибывший офицер эсэсовец забрал документы у всех пятерых и не говоря ни чего лишнего предложил вахманам садиться в машину. Забираться пришлось в крытый брезентом грузовик марки БМВ. Офицер разместился в кабине, а Архипова и его попутчиков ожидали в кузове два рослых солдата эсэсовца с автоматами в руках. Прежде чем машина тронулась с места они опустили клапан брезента и все оказались в почти абсолютной темноте. Постепенно глаза привыкли и стали различать силуэты сидящих людей. Брезент был хорошо подогнан так, что куда везли их увидеть было просто невозможно. Всего в дороге находилось около часа, за это время трижды останавливались и невидимые часовые требовали у сидящего в кабине офицера документы для проверки. По всему чувствовалось, что месторасположение части держится в секрете и тщательно охраняется. Видимо, это была часть неординарная, об этом свидетельствовало и присутствие двух вооруженных солдат, которые за всю дорогу не проронили ни слова. Архипов и четверо его сослуживцев сидели молча, каждый погрузился в свои мысли, на душе любого из них было тревожно. Наконец машина остановилась и солдаты ловко откинул вверх брезентовый полог. Дневной свет непривычно ярко ударил в глаза, которые за дорогу уже привыкли к темноте и прошло несколько мгновений прежде чем они осмотрелись. Офицер покинул кабину и стоял на земле ожидая когда вахманы спустятся к нему. Едва только все люди, включая эсэсовцев, спрыгнули на землю, офицер спросил: – А теперь, господа, прошу вас следовать за мной. Он повернулся и зашагал по направлению к видневшимся неподалеку вагончикам. Вахманы во главе с Архиповым цепочкой последовали за ним, а замыкали шествие два солдата с автоматами наизготовку. Сергей не удивился тому, что вагончики стояли прямо в девственном сосновом лесу. Они были изобретательно и красиво покрыты краской камуфляжа. вагончики становились различимы если человек приближался к ним на расстояние не менее ста метров. Сверху эти произведения искусства были хорошо укрыты от постороннего глаза высокими развесистыми соснами. Вагончики тесно чередовались с массивными высокими соснами, которые монотонно раскачивались на верху. Создавалось впечатление, что сюда вначале привезли вагончики, а уж потом посадили и вырастили сосны. Понимая, что первыми здесь, конечно, выросли сосны – получалось что вагончики сюда могли завезти только в разобранном виде, а уж затем на месте и смонтировали их. Окружающая природа мало чем отличалась от той, что была в окрестностях Треблинки – тот же песок и те же сосны. Создавалось впечатление, что не оставлены позади многие километры пути, а чтобы попасть сюда они просто перешли в другой квадрат леса окружающего концлагерь под Варшавой. Офицер остановился у одного из вагончиков и оглянувшись подождал пока подтянутся все вновь прибывшие. У входа в вагончик стоял такой же рослый солдат с автоматом, как те двое, что сопровождали группу Архипова. – Унтер-шарфюрер, идите со мной, а ваши люди пусть ожидают здесь. – Слушаюсь, господин лейтенант,– ответил он и направился следом за офицером. Вагончик был разделен небольшим коридорчиком на два отсека, вот в левый отсек и направился лейтенант. За невысокой дверью находился узкий длинный кабинет, в котором, за новым письменным столом восседал мужчина в темном строгом костюме. Лейтенант щелкнув каблуками доложил: – Господин Кауфман к нам прибыло пополнение в количестве пяти человек. Старший группы унтер-шарфюрер Архипов здесь. Сопровождающие документы и удостоверение личности всех пятерых находятся у меня. – Оставьте бумаги мне, а сами ожидайте на улице. Я побеседую с унтер-шарфюрером, а когда он освободился вы устроите их в класс Китмахера. – Слушаюсь, господин Кауфман. Лейтенант четким шагом подошел к столу и положил бумаги перед шефом вышел из кабинета. Архипов почувствовал на себе цепкий взгляд хозяина кабинета. Это был взгляд человека привыкшего повелевать не только людьми, но и их жизнями.

*** – Что за Афоня?– старясь не выдать волнение спросил Мошкин. Он адресовал этот вопрос бородатому так как видел в нем лидера этого небольшого коллектива. Интуиция и в этот раз не подвела Николая Федоровича – бородатый действительно имел непререкаемый авторитет среди могильщиков. Он, посмотрев на своих товарищей, начал рассказ: – В конце зимы к нам, здесь, на кладбище, прибился один бомж. Наша пятерка его сразу же отвадила, а вот бригада Антонова пригрела и он у них ошивался недели две или чуть больше. – Куда же он делся потом? – А вот куда, думаю, по фотографии понять можно – на тот свет. – Вы, я вижу, плохо относитесь к членам антоновской бригады? Почему? – Да, вы это правильно подметили симпатии у нас к ним нет. Почему? – Да, почему? – Это очень просто объясняется. Все пятеро "антоновцев" в прошлом "урки" и нам не нравится как они себя высоко несут. Кроме того они очень уж "дерут" с клиентов, а нам это не нравится. Ладно если бы они сами так поступали – это в конце концов их дело, но они и от нас требовали подобных действий. А мы не желали и не желаем терпеть над собой насилие и диктат. Мы поступаем по-совести, а не дерем с клиентов по три шкуры.. Товарищ следователь, думаю, что вам это не интересно, да и наши отношения никакого касательства к этому Афоне не имеют. – Нет почему же, я с удовольствием выслушаю вас, а имеет это отношение к погибшему бомжу или нет – судить мне. Вы вот лучше расскажите как Афоня появился здесь? – Я честно говоря, даже не знаю как это произошло, но уверен, что он прибился сюда из-за кормежки – при кладбище это всегда просто. Притом ели подружиться с могильщиками, то и чарка-другая водочки перепадет. Как его звали на самом деле мы не знаем, но он сам себя называл Афоней, да и "антоновцы" его так величали. – Скажите, почему вы его отвадили, а другая бригада наоборот приютила? Николай Федорович задал этот вопрос всем, но отвечал на него опять бородатый. – Этот Афоня, судя по замашкам и блатному жаргону, сам в тюрьме побывал и, по-моему, даже не один раз. Да и помыслы у него были непутевые и подлые: как бы схитрить, словчить, обвести вокруг пальца, а нам такой друг не нужен. Вот из-за этого мы и не стали его привечать. А "антоновцам" он пришелся ко двору, хотя и у них с этим Афоней не все было гладко. – Что случались и скандалы? – Не то слово. Скандалы и разборки у них идут постоянно и тем интенсивнее чем больше выпито. Мы поэтому с ними не стали поддерживать никаких отношений кроме "здравствуй" и "прощай". С "антоновцами" нормальные человеческие отношения просто невозможны, они постоянно преследуют одну единственную цель – "урвать" с тебя хоть что-нибудь. Стычки между ними привычное, чуть ли не ежедневное дело, а споры очень часто решаются при помощи мордобоя. – Что и Афоне перепадало? – Наверняка,– с убежденностью в голосе подтвердил бородатый. – Это ваши предположения или вам приходилось видеть и такое? – Какие там предположения, когда мы все были свидетелями того, как Щеголь выволок Афоню из вагончика и пинал его ногами как хотел. – Кто такой этот Щеголь?– не удержался от вопроса Мошкин. – Да обычный уголовник, но довольно сильный, накаченный мужик. Этот Афоня, хоть он и бомж, ему в отцы годиться, но Щеголь безо всяких угрызений совести поднял на него руку. Поэтому я не удивляюсь если окажется, что Афоню и так богом обиженного человека, убили вот эти самые "антоновцы". – Неужели вы можете допустить, что совершить такое могли они? – А что тут удивительного, у этих людей в душе нет ничего святого, они из-за мелочной обиды могут терзать и глумиться над человеком. Я конечно не могу доказать, что это сделали они, но в душе уверен, что убийство Афони дело их рук. – А что думают по этому поводу ваши товарищи?– поинтересовался Николай Федорович. Недавний противник бородатого по домино, сидевший от него по правую руку сказал: – Мы полностью придерживаемся того же мнения что и наш бригадир. Я например, еще тогда, когда Щеголь избивал Афоню, предугадывал, что все это плохо кончится для этого несчастного бродяги. – Чтобы это понять не нужно иметь семь пядей во лбу, а надо было видеть как безжалостно пинал Афоню этот мордоворот Щеглов.

*** От этого пронзительного взгляда Архипову стало не по себе, его какбудто пронзило электротоком. Он почувствовал как холодок пробежал у него по спине, то ли от страха, то ли от недоброго предчувствия. Но Кауфман перевел свой взгляд на документы лежащие на столе и дал, тем самым, Архипову перевести дыхание. Немец не торопясь стал перелистывать сопроводительные документы, потом по одному раскрывать и просматривать удостоверения личности. Видимо, отыскав нужное спросил: – Ваша фамилия? – Унтер-шарфюрер Архипов, господин Кауфман. Бросив на Сергея быстрый пронизывающий взгляд спросил с придыханием: – Русский? – Так точно, господин Кауфман. – Где так хорошо овладел немецким? – Моя жена из приволжских немцев, она и помогла довольно сносно изучить язык. – Скажи, а почему ты стал служить нам немцам? Это сделать тебя заставил страх? – Я служу Фюреру и Великой Германии только из убеждения,– твердо ответил Сергей и щелкнул каблуками. Задержав на нем свой пронзительный взгляд Кауфман произнес: – А вот это очень похвально, унтер-шарфюрер. Я всегда предпочитаю иметь дело с людьми обладающими твердыми идейными убеждениями. Судя по офицерскому званию и медали на вашей груди вы кое в чем уже преуспели. – Рад стараться, господин Кауфман. – Думаю, что и здесь, в нашем учреждении, вы проявите себя должным образом, хотя предупреждаю заранее – сделать это будет нелегко. – Я обещаю вам, господин Кауфман, что будут стараться из последних сил чтобы оправдать оказанное мне доверие. – Похвально, унтер-шарфюрер, вы начинаете мне нравиться. Если будите старательны не деле, то можете рассчитывать на успех. Только не пасуйте перед трудностями, а их на вашем пути будет достаточно. Не буду говорить загадками, но в общих чертах постараться ввести вас в курс дела. Все заключается в том, что вы попали в специальную школу СС, которая и расположена в этом прекрасном живописном лесу. У нас вы пробудете шесть месяцев – именно на такой срок рассчитан курс наук. Благоприятный исход обучения гарантирован только в том случае, если будете старательны и исполнительны, в противном случае срок пребывания может сократиться. Вы меня понимаете? – Так точно, господин Кауфман. – От того, какие у вас будут успехи, будет зависеть и серьезность доверенного вам дела. Я не стану опережать события и рассказать вам больше чем положено. Вы все узнаете в свое время, я основное я уже сообщил. Теперь о себе: я начальник этой школы, мое имя Герхард Кауфман. Есть ко мне какие-нибудь вопросы? – Никак нет, все понятно, господин Кауфман. – Идите, вас ожидает лейтенант, он устроит всех вас под начало Вальтера Китмахера. Архипов щелкнул каблуками поспешно покинул кабинет начальника спецшколы. Лейтенант, действительно, ожидал его в другой половине вагончика и увидев, вышел на улицу вместе с Сергеем. Офицер первым делом отпустил эсэсовцев, которые сопровождали их из городской комендатуры до порога кабинета Кауфман. После этого лейтенант построил вновь прибывших, включая и самого Архипова и повел их к вагончикам, которые виднелись в двухстах метрах. Всех пятерых разместили в одной половине свободного вагончика. В отсеке стояло шесть двухъярусных кроватей заправленных хорошо выстиранными солдатскими одеялами. В вагончике никого кроме них никого не было. Лейтенант оставил их сразу, едва указав на пустующие кровати. Уходя он ехидно улыбнулся и сказал: – Не теряйте времени даром – быстрее забирайтесь в кровать. Клянусь богом – это ваш последний отдых пред началом настоящей службы. Только позднее они поняли как он был прав. Они все-таки последовали совету лейтенанта и забыв думать о еде поскорее забрались в кровати. Китмахер и люди его взвода явились перед заходом солнца. Люди были уставшие, а по взмокшим камуфляжным комбинезонам можно было без труда догадаться, что позади у них изматывающий и трудный переход. На ужин все пятеро бывших вахманов концлагеря Треблинка шли в общем строю курсантов. Так началась служба Архипова в одной из спецшкол диверсионной организации "ССЯгдфербанд", которой руководил из Берлина сам Отто Скорцени. Спецшкола, куда на подготовку прибыл Сергей, носила кодовое название "Бранденбург-800", но об этом он узнает ближе к выпуску. В спецшколе под началом Кауфмана готовила агентов-террористов, боевиков. Уже много лет спустя Архипов узнает, что гитлеровский преступник эсэсовец Герхард Кауфман казнен по приговору Международного Трибунала в 1947 году. Сергей Петрович достал из пачки новую папиросу и разминая ее подошел к окну, чтобы посмотреть на зелень кленов растущих во дворе. Воспоминания захлестнули его и он никак не мог отогнать от себя мысли о прошлом. Сейчас, когда минуло столько лет, все происшедшее с ним в годы войны было похоже на дурной сон. Ему самому не хотелось верить в то, что все это было и от прошлого не уйти.

*** То, что узнал Николай Федорович от могильщиков ошеломило его своей неожиданностью. Расспросив как отыскать бригаду Антонова, Мошкин покинул вагончик, где бородатый и его товарищи продолжили игру в домино. Как следователю ему было понятно, что он наконец-то ухватил очень важную ниточку, но для большей ясности нужно было получить информацию из первых рук. По словам бородатого "антоновцы" рыли могилы во втором квартале – туда и направился Николай Федорович. Настроение от мелькнувшей удачи было приподнятым, но внутренний голос убеждал его не верить такой скорой развязке. Еще издали, среди крестов и надгробий, он увидел торсы раздетых могильщиков, которые отдыхая с удовольствием подставляли свои плечи ласковым лучам весеннего солнца. Когда Мошкин подошел к ним, ему бросились в глаза две подготовленные могилы вокруг которых была набросана жирная глинистая земля. В третьей, вырытой наполовину, находился крупный мужчина, который ритмичными движениями выбрасывал совковой лопатой на поверхность рыхлую землю. – Здравствуйте, мужики,– спокойно произнес полковник, хотя определенное волнение в душе у него было. Из четырех гревшихся на солнце могильщиков только один поднял глаза на Николая Федоровича. Здоровяк, что выбрасывал землю из могилы, не останавливаясь бросил на подошедшего мимолетный взгляд и сказал сквозь зубы: – Здравствуй, коли не шутишь. – Мне нужен бригадир Антонов,– безапелляционно констатировал Мошкин. Мужчина в майке, который первым посмотрел на следователя вдруг сказал: – Я и есть тот самый бригадир, но что за интерес у вас ко мне? – Хочу поговорить с вами по одному щекотливому вопросу, так что давайте отойдем в сторонку. Антонов радостно улыбнулся и оживившись сказал: – Раз надо, то давай отойдем. Он, видимо, принял Мошкина за очередного клиента, это было понятно потому, как он с готовностью засеменил по проходу между могилами. Отойдя метров на десять Антонов остановился и повернувшись лицом к Николаю Федоровичу с ходу спросил: – Ну, говори побыстрее, что нужно? Мошкин подошел к нему поближе и только тогда сказал: – Я следователь, моя фамилия Мошкин. Меня интересует происшествие на кладбище. Вы наверное слышали о том, что произошло? – Ходят тут разные слухи, но мне лично они не очень интересны. – Почему же, такое происходит не каждый день, а вы видели труп мужчины, которого извлекли из могилы? – Нет, не видел. Мы в это время уже были дома, а утром следующего дня узнали о случившемся со слов мужиков из другой бригады. – Вы что же не поинтересовались кто там был захоронен? – Почему, спрашивали, но все говорили о том, что личность убитого установить не удалось. Дополнительный интерес проявлять из нас никто не стал потому, что из наших друзей или знакомых ни один не исчезал. – Допустим, что все сказанное вами правда. Тогда я попрошу вас посмотреть на фотографию трупа, возможно, вы знаете убитого? С этим словами Николай Федорович протянул Антонову изображение мертвого Афони. Тот с некоторым интересом взял ее, но вглядевшись в лицо трупа и сам заметно побледнел. По выражению его лица Мошкин понял, что тот узнал изображенного на фотографии. Антонов еще мгновение смотрел как завороженный на убитого Афоню, а затем вернул ее следователю со словами: – Возьмите, гражданин следователь, а то мне как-то не по себе от этого мертвеца. – Знаком ли вам был этот человек еще при жизни или нет? Антонов прежде чем ответить посмотрел пронзительным взглядом на Николая Федоровича как б пытаясь определить на глазок, а что известно следователю. Но потом видимо сообразив, что от обращается к нему с подобными вопросами не наобум – опустил глаза и заговорил: – Я видел этого человека, а вернее на территории кладбища – он здесь ошивался какое-то время. – Расскажите мне все, что вы о нем знаете,– попросил Николай Федорович сурово глядя на Антонова. Тот вновь опустил глаза и покорно заговорил: – Приблудился Афоня в конце зимы, видимо, кормится ему было нечем, а у нас продукты и спиртное не переводится. Вот он к нам и прибился. – А где же он спал, если не секрет? – Как где – в нашем вагончике. Все равно он ночью пустует, а там и кровать есть и электрический обогреватель, так что в вагончике было тепло даже в большие морозы. Мы Афоню просто пожалели и решили промеж себя – пусть поживет до тепла, а там видно будет. – Что произошло потом? – Вот так он и жил в нашем вагончике, а однажды исчез. Пришли мы утром на работу, а его нет, нет и его вещей, вагончик закрыт все чинчинарем. Все мы тогда подумали, что он куда-то в другое место перебрался, а нам не сказал.

***

Александр уже хотел спросить его об этих самых мелочах, но Егор, как бы опережая Неретина, сказал: – Все, пойдем в комнату, а то здесь что-то больно прохладно. Слова сказанные хозяином дома отрезвляющее подействовали и на гостя, Александр Михайлович только теперь почувствовал как замерзли его ноги. Ежась и подталкивая друг друга они заторопились в дом. Женщины о чем-то переговаривались вполголоса, мыли посуду на кухне. Наташа, включив телевизор, смотрела молодежную передачу. Мужчины прошли в зал и опустившись в кресла какое-то время молча смотрели телепередачу "До 16 и старше...", она была неинтересной и Александра так и подмывало попросить Егора продолжить рассказ о новом "Монте-Кристо". Наташа, видимо подумав что она мешает беседе под благовидным предлогом ушла к женщинам на кухню. Егор посмотрел на скучающего Александра и спросил: – Тебе что, передача не нравится? Может телевизор выключить? – Да, нет, он мне не мешает, пусть работает, возможно, будет чтонибудь интересное. – А давай я тебе, Сашка, покажу фотографии, их у меня аж целых три альбома собралось. – Да, давай посмотрим, но только я попрошу тебя прежде закончить рассказ об этом "агрохимике" и его красавице жене. – Что и тебя заинтересовал этот мужик? Представляешь и мое любопытство, если я на него смотрю уж несколько лет подряд? – А что тебе, Егор, еще удалось о нем узнать? Митрофанов на секунду задумался, а потом начал говорить: – Он оказался человеком очень замкнутым настолько, что у него практически нет друзей. Людей с которыми бы он был близок я просто не знаю. В общении со всеми вежлив и выдержан. Если кому нужны деньги, ну на что угодно – он займет, но, тут ты пойми меня правильно, делает это с деланной любезностью. С возвратом торопить не будет, а только глянет своими леденящими душу глазами и ты сразу все поймешь – пора должок возвращать. Мне не приходилось у него занимать денег – это я говорю со слов тех, кто обращался к нему с подобной просьбой. Покаюсь, однажды в разговоре мне пришлось ему чтото сказать против и он разозлившись на меня не сказал не слова, а только посмотрел на меня чуть дольше обычного. Поверь я не из трусливого десятка, но выражение его глаз я не забуду никогда. В них было столько ярой злости, что у меня внутри все похолодело. Его взгляд просто парализовал меня, как будто я заглянул в глаза к ядовитой змее, готовой нанести свой смертельный удар. Случилось такое единственный раз, но и этого оказалось достаточно, чтобы я впредь никогда больше этого не делал. А вообще-то я сравнил бы его с волком одиночкой. Как и тот, он всегда подтянут, внутренне сгруппирован. Разговаривая с ним чувствуешь, что он взведен как стальная пружина и только глаза выдают его показывая, что трогать его нельзя – опасно для жизни. А может такой взгляд у него из-за собственного страха? – Ты хочешь сказать, что он сам чего-то боится? – Да, интуитивно я чувствую, что за ним действительно что-то есть. Скорее всего хапнул он где-нибудь кругленькую сумму, а теперь вот старается жить незаметно, но на вору и шапка горит. Он и по сторонам озирается не по-человечьи, а по-волчьи, как будто чувствует приближающихся охотников. – Егор, а может ты все это вбил себе в голову, возможно твоя подозрительность уже переступила пределы допустимого? – Не надо, Сашка, намеков – я совершенно здоровый и нормальный человек. – Извини, Егор, но ты меня не так понял. – Нет, я понимаю тебя правильно, но не обижаюсь. – Если ты считаешь, что твои подозрения обоснованы, то почему тебе не обратиться в органы? Возможно там помогли бы тебе развеять все сомнения и подозрения. – Я думал об этом варианте, но что я могу рассказать в милиции? Мои подозрения там наверняка примут за домыслы, как это только что сделал ты. Для них того, что я знаю будет мало, им подавай факты и только факты. Вероятнее всего меня там не поймут, а становится посмешищем из-за него мне не охота. Вот даже тебя мне убедить не удалось, а профессиональный следователь меня слушать не станет. Тут, в последние дни, наметилась одна зацепочка. Вот если я не ошибаюсь, то тогда, возможно, все сложится по-другому. Но сейчас, пока, об этом говорить рановато. Александру было немного не по себе от того, что он невольно обидел Егора своей излишней несдержанностью. – Дан, не принимай, ты, Егор, все близко к сердцу – может ты и прав,– попытался успокоить его Неретин. – Действительно, хватит об этом, давай-ка мы лучше посмотрим фотографии. – Давай, а где они? – согласился Александр. Митрофанов явно пытался сменить тему разговора и Неретину ничего не оставалось как принять и поддержать его стремление. Егор поднялся из кресла и вышел из зала. Не успел Александр Михайлович перевести дыхание, как хозяин вернулся держа в руках три толстых альбома в разноцветных бархатных переплетах.

***

Он смотрел на зеленую листву кленов, а в глазах стояла зелень литовских сосен далекого 1942 года. Распорядок дня в спецшколе был жестким: подъем в шесть – отбой в одиннадцать, между ними часовой перерыв для приема пищи, а все остальное время – учеба и тренировки. Особенно большое внимание уделялось физической подготовке, как общей так и рукопашному бою. Общеобязательными были пятнадцатикилометровые кроссы утром и вечером. Они проводились ежедневно вне зависимости от погоды, дня недели, уважительная причина принималась одна – смерть курсанта. Дело в том, что и здесь курсанты были поставлены в безвыходное положение. Эту спецшколу можно было только закончить и, тем самым, сохранить свою жизнь, в любом другом случае курсанта просто убирали. Взводный Китмахер был прекрасным спортсменом. Он и сам все выполнял с курсантами: бегал кроссы, тренировался, спал вместе с ними в зимнем лесу. Он имел непререкаемый авторитет и абсолютную власть в своем взводе. Архипов был свидетелем того, как он пристрелил одного курсанта за то, что тот обессилевший свалился на землю и не мог встать. Китмахер только один раз приказал ему: "Встать!" и видя, что курсант не в силах его выполнить, вытащил пистолет и хладнокровно выстрелил лежащему в ухо. Архипов неоднократно благодарил себя и бога за то, что он в училище усиленно занимался спортом, это ему здесь, ох как пригодилось. За шесть месяцев, только во взводе Китмахера не доучились до конца шесть человек. Так что оставшиеся в живых выкладывались как могли. Программа обучения была насыщенной и конкретной. По рукопашному бою нужно было до автоматизма отработать более ста приемов, бросков, ударов. Все это требовалось сдать опытному инструктору. Обучали еще радиоделу, шифрованию, ориентированию на местности, минированию и разминированию. Например, разминирование сдавали обнаруживая и обезвреживая не макеты и имитаторы, а настоящие боевые мины и фугасы. За ошибки или небрежность приходилось расплачиваться жизнью. Большую часть времени занятия проводились в лесу, болотах, снегу. Учили выживать в самых экстремальных условиях, преодолевать голод и холод, хорошо маскироваться, стрелять даже на слух, мастерски владеть ножом... Трудно было невероятно, особенно, когда учили пытать людей. До этого Архипову приходилось убивать военнопленных и даже детей, но он всегда старался сделать это так, чтобы они не мучились. Он никогда не смотрел в глаза своим жертвам, старался убить их первым же ударом молотка. Здесь же "специалисты" учили прямо противоположному: мучить и истязать так, чтобы человек не умирал как можно дольше. Им вдалбливали в голову, что пытки – самое грозное и верное оружие против демократии, что они необходимы, чтобы сломить личность, чтобы таким образом держать в страхе, терроризировать население. Архипов усвоил, что психическое воздействие пыток на здоровье человека зачастую превосходит физическое. Эсэсовские психологи давно поняли, что унижение быстрее и успешнее уничтожает личность, чем физические страдания. Цель палача – внушить допрашиваемому, что он никогда не станет нормальным человеком, что он навсегда потеряет здоровье и своя "я". Курсантов учили для этих целей использовать комплекс физических истязаний в сочетании с моральным воздействием. И Архипов, поборов в себе все святое, пытал людей, которых специально для этих целей привозили в спецшколу из городского гестапо. Пытки, как правило, проводились в присутствии врача. Он должен был помочь курсанту определить болевой порог допрашиваемого, давал практические советы как пытать, указывая самые чувствительные места, следил за пульсом, чтобы истязаемый не умер раньше времени. Звание унтер-шарфюрера обязывало Сергея проявлять инициативу и нечеловеческую жестокость. Именно здесь из сознания Архипова вконец выбили жалость к человеку, здесь он стал хладнокровным палачом. Для него реальную силу имел только приказ и он выполнял его несмотря ни на что. Архипов просто перестал видеть в человеке человека, а видел перед собой совокупность костей, мышц, нервов, воздействуя на которые можно заставить жертву заговорить и он заставлял, отбросив в сторону жалость и сострадание. После того, как Китмахер увидел своими глазами, что выделывает над обреченными людьми унтер-шарфюрер Архипов, он стал относиться к нему гораздо мягче. Видимо он понял, что воспитал зверя обладающего аналогичной жестокостью, подавляющей волю и сознание истязаемых. так и наступил март месяц в котором состоялся выпуск в спецшколе.