Текст книги "Караван в горах. Рассказы афганских писателей"

Автор книги: Спожмай Зарьяб

Соавторы: Алем Эфтехар,Зарин Андзор,Кадир Хабиб,Разек Фани,Сулейман Лаик,Рахнавард Зарьяб,Дост Шинвари,Акбар Каргар,Амин Афганпур,Катиль Хугиани
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Он не был предателем

– Эй вы! – крикнул Салим-хан, – слышали новость?

– Нет! Откуда же?

– Заткнись, оборванец! Не слышал?! Сам-то небось спишь и видишь, как бы дать деру?

– Нет, что ты?! Ей-богу! Откуда нам знать. Третью ночь мотаемся как неприкаянные. Кто скажет? Ты – дело другое! Ты командир.

Главарь бросил поводья: человек тридцать всадников его окружили.

– Что случилось, Салим? – поправив автомат на плече, нетерпеливо спросил Насрулла. – Где-нибудь наших ухлопали?

Главарь соскочил с седла, к лошади сразу бросились двое, взяв ее под уздцы. Спешились и остальные. На лицах отразилось волнение: по опыту знали, что-то стряслось, иначе зачем было останавливаться в таком неудобном месте?

– Слишком много развелось предателей, – сказал Салим-хан и с недоброй усмешкой повернулся к Насрулле. – И нашим и вашим!

Насрулла ухмыльнулся. Здоровенный детина с длинными, взлохмаченными патлами, яростно взмахнув «стингером», выскочил вперед и завизжал:

– Чего медлить, Салим? Убить его, да и дело с концом! Скажи, кто, и я положу перед тобой его голову!

– Поостерегись, Салим-хан! – подал голос тщедушный парень. – Хорошенько подумай, стоит ли зря проливать кровь?!

Не ожидая такого оборота, Салим-хан прикусил нижнюю губу и, теребя бороду, злобно взглянул на парня:

– С тех пор, как среди нас объявились трусы…

– Хватит тебе! – перебил Насрулла. – Прости мальчишку, глупый он, ничего не смыслит!.. Говорил я, что нечего связываться с этими школярами! Зачем они нам? А ты свое: люди, мол, люди нужны. Вот и получил! Заварил кашу, теперь и расхлебывай!

– Голову с плеч! Где предатель? – не унимался детина.

Стоявшие поближе к Салим-хану приходили все в большее возбуждение и ярость; те, кто был подальше, сомневались, переминаясь с ноги на ногу.

– Правоверные! Братья! – Салим-хан резко подался вперед и оглядел толпу. Все застыли в ожидании, невольно отпрянув назад от неожиданности.

– Братья! – откашлявшись, продолжал Салим-хан. – Я скажу вам такое, что вы ушам своим не поверите. Брат Хаджи Карима, – он перешел на крик, – в ополченцах состоит!

Головы и бороды разом, словно по команде, повернулись к Хаджи Кариму.

– Голову с плеч предателю! – снова заорал патлатый.

– О-п-о-л-ч-е-н-е-ц! Боец р-е-в-о-л-ю-ц-и-и! – Зловеще протянул Салим-хан и загоготал. Вслед за ним расхохотался Насрулла, а потом и остальные. Рассмеялся и Хаджи Карим. Только натянуто, напряженно. Чтобы быть, как все.

– Ну и дела! – трясся от хохота Насрулла. – Один брат – борец за веру, а другой, значит, – за революцию?!

Салим-хан взглянул на короткую, тронутую сединой бороду Хаджи Карима. Смеется, гад, думает, ничего особенного не произошло – главарь так рассвирепел, что разрядил в воздух почти всю обойму своего автомата.

Смех резко оборвался. Все подались назад, а школяр спрятался за спинами, чтобы ненароком не попасться на глаза Салим-хану. Когда же тот снова выстрелил, воцарилась мертвая тишина. Все ждали, что будет дальше.

– Проклятый предатель! – грохотал Салим-хан. Побелевший как полотно Хаджи Карим молчал: он хорошо знал, попробуй возразить и твоя песня спета.

– Подонки!.. В ополченцы пошли!.. С властями якшаются!.. Деревню им отдали, помощь от них получают!..

Толпа зашевелилась, кое-кто зашептал «чур меня, чур меня!», а патлатый снова завопил:

– Предатели! Резать их! Давить! Всех до единого!

– Заткнись! – прикрикнул на него Салим-хан, – Проучить их надо! Пусть узнают, что не зря меня прозвали Черным Салимом… Хаджи пойдет! Будет за старшего! Испытаем его на веру и верность, а? – снова загоготал Салим-хан и живот его заходил ходуном. – Все, что надо, возьмешь у Насруллы.

Салим-хан влез на лошадь и оглядел каждого бандита с ног до головы.

– Прихвати заодно и школяра, да еще тех троих, – он ткнул пальцем в мявшихся в сторонке крестьян и пришпорил коня.

Хаджи Карим остался один на один с разъяренной толпой. Заросшие лица, всклокоченные, нестриженые волосы, немытые зловонные бороды. Посыпались злобные выкрики, издевки.

– Вранье, Шир Голь настоящий борец! – твердо стоял на своем Хаджи Карим. – Он вырос в моем доме и уж кто-кто, а я его знаю!.. Никогда не отступит перед подлецами.

– Хаджи! – перебил его патлатый. Салим-хан считал его своим заместителем «по политике». – Тебя-то мы знаем, ты человек честный! А вот Шир Голь оказался предателем, и таких надо кончать!

Хаджи Карим еще больше побледнел. Услышь он это от кого-нибудь другого, и в другое время, быстро сумел бы заткнуть ему глотку. Но теперь…

Вечерело. Молчаливая степь гнала вперед шестерых вооруженных всадников. Пришпоривая лошадей, они направлялись в сторону едва заметных точек, которые с каждой минутой становились все крупнее. Копыта сухо постукивали по выжженной солнцем земле, и монотонные звуки далеко разносил вечерний ветер. Хаджи держался впереди.

Сгущались сумерки, деревня была уже недалеко. Со стороны казалось, будто Хаджи забыл о приказе и о том, чего хочет от него Салим-хан. Он вообще как будто забыл обо всем на свете и, поторапливая лошадь, бесшабашно, с веселым посвистом постукивал каблуками по ее крутым бокам. Наконец-то в первый раз за целых три месяца он снова увидит свой дом! Жену, детей, братьев, односельчан. Они ведь ждут его! Представил, как навстречу выбегает жена, а из-за ее спины гурьбой высыпают ребятишки. Сердце радостно забилось. Веселый и гордый как настоящий герой Хаджи соскакивает с коня, обнимает Шир Голя, целует сыновей. С женой пока не здоровается; хочется, конечно, и ее расцеловать и прижать к груди, Но это потом: давно взял за правило не разговаривать с женщинами при людях. Не дело это! Возвращаясь после отлучки, прежде всего направлялся в мечеть, потом – к соседям, а уж после – домой. И сейчас все было точно так же, а дома, как всегда, ждал горячий зеленый чай в его любимых салатовых пиалах. «Пей же, пей! – говорит жена. – Возьми еще одну, устал ведь с дороги!» Хаджи протянул руку…

– Обе гранаты не бери, только одну, Салим-хан так сказал. Вторую я оставлю себе, – говорил бородатый, которого Салим-хан приставил следить за Хаджи.

Хаджи Карим вздрогнул, вспомнив, на какое страшное дело идет. Опять перед глазами встали домочадцы, и его прошиб пот. Пальцы с силой сжали гранату.

– Неужели мы и вправду на них нападем? – в голосе школяра слышался укор.

– Нет, не нападем, в гости пожалуем, болван! – оборвал его бородатый. Все замолчали. А впереди во мраке мерцали манящие путника слабые огни аула. Все ближе, ближе.

– Выждем здесь! – приказал Хаджи Карим. У школяра тревожно забилось сердце. «Чего ради нам на них нападать? – думал он. – И зачем мы как неприкаянные скрываемся в степи и горах?» Чем больше он думал, тем меньше понимал, зачем вообще его втянули во всю эту авантюру. Хотел бежать, но не решился. Боялся мести Салим-хана.

Привязали лошадей, подошли к аулу, залегли. В деревне все было по-прежнему, ничто не привлекало внимания Хаджи Карима.

– Аллах акбар! Аллах акбар!..[Бог велик!] – тем же протяжным голосом призывал мулла к вечерней молитве; все так же с керосиновыми лампами в руках потянулись к мечети односельчане. Хаджи мельком взглянул на школяра.

– Смотри-ка, все там, а мы… – быстро зашептал тот, но сильный удар прикладом оборвал его на полуслове.

– Заткнись, подзаборник! – прорычал бородатый.

Хаджи резко повернулся в его сторону. Крестьяне насторожились, и что-то, еще не до конца осознанное, становилось все яснее, все определенней в их головах.

Односельчане стали расходиться по домам. Был среди них и Шир Голь.

– Вон он! – бородатый толкнул локтем Хаджи Карима, потянулся к ружью, и только было Хаджи успел схватить его за руку, как в проулке появился парень лет восемнадцати. Наваб, сын парикмахера Хабибуллы, даже в темноте узнал его Хаджи Карим. Быстрым шагом юноша направился к Шир Голю и что-то ему сказал. Тот остановился, огляделся по сторонам и быстро ответил. Потом каждый пошел в свою сторону.

Хаджи приказал оставаться в укрытии.

– Как так? Их же надо застать врасплох! – возразил бородатый.

– Рано еще!

Из-за глинобитного дувала, напротив которого они залегли, вышел мальчик, что-то пряча под одеждой.

Сердце Хаджи Карима бешено заколотилось. Сын! Хотелось крикнуть: «Голь Ахмад! Иди сюда! Я, твой отец, вернулся! Через целых три месяца!»

– Глянь-ка, Хаджи! – прервал его мысли бородатый. – Он что-то тащит! – и вскинул ружье.

В глазах у Хаджи потемнело, и, стремительно повернувшись, он всем телом навалился на прицеленное в сына ружье.

– Кто из нас старший, болван, я или ты?

– Хаджи у нас за старшего! – поддержал его школяр. От нервного возбуждения его бил озноб и мелко стучали зубы. Трое других разлеглись на земле. Им было все безразлично.

Минут через пятнадцать аул затих, огни погасли и все погрузилось в ночь. Хаджи с ужасом подумал, что ведь этот аул может превратиться в заброшенное кладбище, где некому даже будет оплакивать покойников. Он не сводил глаз с дувала своего дома; сердце сжалось, захотелось отшвырнуть ружье, бросить всех – и школяра, и бородатого и кинуться к жене, к Голь Ахмаду, к соседям. Но как? В его-то положении! В горле запершило, и Хаджи откашлялся.

– Ты что, спятил?! Хочешь, чтобы нас накрыли, да?

– Если еще раз из твоей поганой глотки вылетит хоть слово, язык вырву! – вышел из себя Хаджи Карим, и так нахмурился, что на лбу пролегли глубокие морщины.

Бородатый притих. Трое приподнялись с земли, пытаясь уловить, чем закончится спор.

Вдруг где-то рядом раздались слабые щелчки. Хаджи понял: в автомат вгоняют рожок с обоймой. Он отполз чуть назад.

– Надо быть начеку! – опять вставил бородатый.

– Сказал тебе Хаджи, что рано еще, – вмешался школяр. – Он ведь у нас главный. – Крестьяне захихикали.

– Все в порядке! – произнес Хаджи и растянулся на земле. – Ложитесь и держите ружья наготове… – он не успел договорить, ощутив резкое жжение в животе.

– Предатель! Прав был Салим! – бородатый второй раз с силой всадил нож и резко повернул рукоятку.

– Грязная тварь! – охнул от боли Хаджи, застонал и обеими руками схватился за рану.

– На помощь! Он убил Хаджи Карима! – крикнул школяр и вдруг, резко повернувшись, навел на бородатого ружье. – Только пошевелись, убью!

– Ах, и ты туда же, предатель? – с ненавистью зашипел тот и, отшвырнув нож, покосился на крестьян.

– Что будем делать? – спросил один.

– Теперь я главный! – быстро заговорил бородатый. – Дома спалить, деревню – вырезать! Чтоб неповадно было! Быстро за мной! – И резко вскочил на ноги.

Школяр растерялся. Вслед за бородатым начали лениво подниматься крестьяне, но едва они сделали несколько шагов, как чей-то голос заставил их снова залечь.

– Эй вы! Прихвостни контрреволюции, вы окружены!

Бородатый яростно пнул Хаджи Карима носком ботинка.

– Что делать? – опять замялись крестьяне.

– Сейчас проверим! – и бородатый дважды выстрелил на голос. Расколов темноту, над их головами прогремели ответные выстрелы.

– Кто сдастся, гарантируем жизнь! Сопротивление бесполезно. Аул вооружен.

Хаджи прислушался и узнал по голосу уполномоченного отдела обороны уездного комитета. «Зачем он здесь?!» – подумал Хаджи и сжался в комок от невыносимой боли. К нему подбежал школяр и чалмой перевязал рану.

– Подонок! – шипел бородатый. – Заманил нас в ловушку… Погоди, выберусь отсюда, рассчитаемся!.. – Но свист пуль над головой заставил его снова залечь.

– Чего драться? Мы окружены! – сказал школяр.

– Даю вам три минуты. Не сложите оружия, пеняйте на себя!

Хаджи Карим с трудом поднял голову, хотел что-то крикнуть, но не смог.

– И впрямь окружены, – прошептал бородатый. – Надо смываться… За мной! – и он на ощупь попытался выбраться из укрытия.

– Бросай оружие! – раздалась команда.

– Сдаемся, сдаемся! – громко крикнул школяр и отшвырнул ружье. Крестьяне последовали его примеру.

Пленных отвели в аул. Всем, кроме Хаджи Карима, который был совсем плох, потерял много крови и с трудом говорил, надели наручники. Хаджи перевязали, положили на чарпайи[ Чарпайи– деревянный топчан с плетеной серединой.], унесли в дом, а приклад его ружья на глазах у всех разбили. В своем родном ауле стал Хаджи совсем чужим. Теперь в глазах односельчан он был предателем. Предателем, поднявшим руку на свой аул, на свой дом, на женщин и детей!

Захваченных бандитов было приказано доставить в штаб. Крестьяне побелели от страха, а бородатый в отчаянии схватился за голову. Когда же всех стали уводить, побагровевший от волнения школяр закричал:

– Хаджи не виноват! Нет на нем вины!

– Во… ворот… разо… разорви! – с трудом шевеля дрожащими губами, прошептал Хаджи и снова умолк. Шир Голю показалось, что от потери крови брат бредит.

– Что ты? О чем? – наклонившись к Хаджи, спросил он.

– Ворот… разорви! – простонал Хаджи.

Ширь Голь разорвал воротник и нащупал запрятанный в складках ткани сложенный вчетверо листок. Все бросились, чтобы посмотреть. Шир Голь медленно развернул листок и стал читать:

– «В партийный комитет уезда! Три месяца подряд нас таскают по степи и прячут в горах. Они силой увели нас, и все это время мы хотели лишь одного – вернуться домой. Но банда Черного Салима нам угрожает. Мы решили их уничтожить. Нас несколько человек, оружия нет, но мы все же решились. Помогите нам. Мы не предатели родины и революции…»

Шир Голь свернул листок. В глазах стояли слезы.

– Он ведь стал командиром отряда защиты революции! – прошептал Шир Голь.

Губы Хаджи Карима тронула слабая улыбка.

– Я не предатель!

Шир Голь бросился к брату, но тот был уже мертв.

Перевод с дари М. Конаровского

Амин Афганпур

Муска[ Муска– женское имя, букв.: улыбка.]

Меня словно приворожили большие черные глаза, такие печальные. Сажусь поближе, всматриваюсь. Нет, я не ошибся. Сплошная линия густых черных бровей, тонкий нос, в левой ноздре чаргуль[ Чаргуль– серебряная серьга в виде цветка, продевается в левую ноздрю.], овальное лицо цвета спелой пшеницы, длинная шея, алые выразительные губы и тик[Тик – налобное украшение.] над челкой. Две черные косы – две нежные ветви ивы – касаются локтей. Вырез черного платья слегка разорван, и взгляд мой скользит дальше.

Она улыбается, улыбка тоже печальная. За ее спиной мне чудится черная кибитка кочевников, верблюд, опустившийся на передние ноги. Большая собака с отрубленным хвостом стережет коз, старуха печет на глиняном противне хлеб…

Девушка на картине – кочевница, но сердце ее втиснуто в рамку. Во взгляде ее, устремленном на меня, ожидание, и я говорю:

– Выйди, поболтаем. Мое сердце тоже в неволе. Я твой соотечественник, такой же скиталец.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает девушка.

– Не знаю. Брожу, как и ты. Мир велик.

Девушка по-прежнему печально улыбается, но не выходит. Видно, боится толпы. В зале душно от табачного дыма, запаха виски, приторного аромата духов, какого-то липкого, ядовитого. Кочевницу ослепляет свет люстр, роскошные наряды, которые словно волны колышутся в такт движениям. В глазах женщин – неутоленная страсть. Они пьют вино и вытирают салфетками ярко накрашенные губы. Кочевница с любопытством и недоумением смотрит, как, вытерев губы, женщины бросают белоснежные салфетки в корзинку.

– Как тебя зовут? – спрашиваю я тихо, глядя в растерянные глаза девушки.

– Муска, – отвечает она застенчиво.

Все чувствуют себя непринужденно, даже дети, смеются, болтают. Юноши обнимают и целуют своих подруг, кто блондинку, кто шатенку. Что-то нашептывают им на ухо. Глаза Муски мечтательно устремлены вдаль. О чем она думает? Наверное, о том, как идет к реке с кувшином, где у переправы ее ждет пастух, он играет на свирели печальную песню. Завидев Муску, перестает играть и спешит к девушке. Муска убегает, а пастух тихонько поет:

 
…Ты пошла за водою, травинки задела едва,
И целебною стала травою у речки трава[Стихи в переводе Н. Гребнева.].
 

Губы у Муски дрожат, она часто, часто моргает, будто едва проснулась. Воспоминания ее прерывает звонкий смех одной из девушек, которую до слез насмешил ее партнер.

Муска вопросительно на меня смотрит. Я молчу. Да и что могу я сказать?

– Выйдешь ты или нет? – спрашиваю.

Муска, кажется, осмелела. Медленно приближается ко мне, пряча под чадру свои потрескавшиеся руки. От них пахнет навозом. Муска очень стыдится своих рук. У всех здесь такие чистые ароматные руки! А у нее!

Глядя на бокалы с вином, Муска тихонько говорит:

– Очень хочется пить.

Я приношу ей воды. Придерживая рукой покрывало на голове, Муска пьет, благодарит и вытирает губы.

– Кто они такие?

Оборачиваюсь. За нами никто не следит.

– Иностранцы… – отвечаю я.

Она не понимает. Ничего удивительного. Муска родилась в выжженной степи Мукура во время долгого перехода, и сколько помнит себя, ничего не видела, кроме пустыни, гор, обрывов, рек, ущелий, черных кибиток и караванов.

Пытаюсь объяснить.

– Я понимаю, – говорит Муска. – Но ведь иностранцы такие же люди, как мы. Почему же у них красивые чистые руки? Новая одежда? Белые румяные лица? Нежная кожа? Даже у детей чистые руки, без цыпок.

Муска ослеплена блеском драгоценных украшений, но не в силах оторвать от них взгляд. Ведь она – женщина. Муска стоит неподвижно, раскрыв рот от удивления.

– Пойдем на улицу?

Муска соглашается.

– Пойдем, здесь нечем дышать.

Веду ее к лифту. Муска входит. В глазах настороженность. Успокаиваю ее.

– В этой машине быстро спустимся с восьмого этажа.

– А что это такое?

Я не успеваю ответить, лифт стремительно летит вниз. Муска вскрикивает вне себя от страха.

– Лифт двигается с помощью электричества, – объясняю я. Муска не понимает. Нечаянно наступаю ей на ногу.

– Больно! – кричит девушка.

Опускаю глаза и вижу, что она босая.

Мы выходим из лифта и вливаемся в толпу. По улице движется вереница машин. Дома высокие, красивые, сверкают неоновые рекламы: «Звездный ресторан», «Театр золотого петуха», «Муленруж», «Мир наслаждений», «Лампа Аладдина», «Золотой парус».

Муска вцепилась мне в руку, боится потеряться, а в толпе за зеркальными витринами нам подмигивают манекены. Муска глотает слюну, видно, голодна. Проходим еще немного – увеселительное заведение. И соответствующая реклама. Голые женщины, любовные игры. Стараюсь отвлечь внимание Муски, но она видит и стыдливо отворачивается. Чуть поодаль сидят полураздетые женщины, хихикают, хлопают в ладоши.

– Что они здесь делают? – не выдержав, спрашивает Муска.

Не знаю, что ответить. Лгать не хочется. Бормочу что-то невразумительное:

– Это плохие женщины.

– Как-то ездила я с отцом в один город в Бенгалии, – вспоминает Муска. – Он показывал мне таких женщин и тоже говорил, что это плохие женщины.

Я облегченно вздыхаю. Не надо больше объяснять.

Скоро ночь. Мы медленно бредем к окраине города. Природа Швейцарии великолепна, особенно окрестности Лозанны. Узенькие улочки ведут к зеленеющим полям и густым лесам, холмам, по которым вьются, переплетаясь, змеи-тропинки. На вершинах холмов расположены шале[Шале – небольшие деревянные виллы.]. Они покоряют своей красотой.

Любуясь открывшимся видом, рассказываю об этих виллах Муске, которая не выпускает моей руки. Начинается дождь. Муска завертывается в чадру.

– Холодно.

– Сейчас пойдем в теплое местечко и поедим!

– Здесь тоже выдают девушек замуж против их воли? – вдруг спрашивает девушка.

– Ты о чем? – недоумеваю я.

– У нас, у кочевников, девочку либо в детстве сватают, либо потом отдают замуж даже против ее воли. Ты разве не знаешь обычаев своей страны?

Я поспешно соглашаюсь:

– Да, конечно, клянусь, я просто не подумал об этом.

– Меня тоже в детстве просватали за племянника отца… – говорит Муска. – Скоро свадьба.

Я не могу оторвать взгляда от деревянных домиков, разбежавшихся по холмам, от лесов и полей. И вдруг мне чудится, будто на холмах стоят не домики, а черные кибитки кочевников, а молочный туман, сползающий с вершин Альп, кажется дымом, поднимающимся от кибиток, где пекут хлеб…

– А жених у тебя красивый? – не без ревности спрашиваю я.

Она нахмурившись отвечает:

– Такой красивый, как Адам-хан из легенды об Адам-хане и Дурхо, – и краешком глаза следит за мной, видимо, моя ревность ей приятна.

– Стройный, как чинар, кудри черные, глаза большие, брови густые, изогнутые, как лук, широкая грудь, закрученные усы…

Я стараюсь себе представить, каков он, жених Муски.

– Как его зовут? – спрашиваю с грустью, взволнованно.

– Каджир.

Продолжая рисовать его в своем воображении, я вдруг отчетливо вижу, что рядом с одной из кочевых кибиток стоит Каджир с винтовкой в руке и целится прямо в меня. Ничего не понимаю. В чем дело?

Муска отпускает мою руку и бежит к кибитке. Ее фигурка, укутанная в чадру, удаляется, становясь все меньше. Я поворачиваюсь к молодому кочевнику, и в этот момент он стреляет в меня… Возвращаюсь к действительности: с картины мне улыбается Муска.

В зале по-прежнему шумно и весело. Официант разливает шампанское по бокалам…

Перевод с пушту А. Герасимовой