Текст книги "Караван в горах. Рассказы афганских писателей"

Автор книги: Спожмай Зарьяб

Соавторы: Алем Эфтехар,Зарин Андзор,Кадир Хабиб,Разек Фани,Сулейман Лаик,Рахнавард Зарьяб,Дост Шинвари,Акбар Каргар,Амин Афганпур,Катиль Хугиани
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Страшная скала

– Эй, Джимми!.. Джимми!.. Вернись!.. Не ходи туда!.. Эй, Джимми!..

Но он не вернулся, и пролилась кровь безумцев. Он решил во что бы то ни стало добраться до скал, и ни уговоры, ни грозящая опасность не смогли его остановить.

Он ускорил шаги и чуть ли не бежал.

Через несколько минут он уже был наверху, залег в надежном укрытии, помахал нам рукой и крикнул:

– Скорей!.. Скорей давайте сюда!..

Я пригляделся. Там все было спокойно. С занятой позиции просматривался весь район. Короче говоря, мы быстро поднялись, мгновенно заняли новые позиции, и я приступил к обзору местности.

Край светлого, почти белого неба был окрашен багрянцем. Дул ласковый прохладный ветерок, слегка шевеля кусты. Вздымавшиеся горы походили на страшного дива, все зажавшего в своих лапах. Вершины в предутренней дымке, казалось, набросили на себя жемчужносерую кисею. Тишину нарушал лишь щебет нескольких птиц, круживших в воздухе.

Край неба стал постепенно бледнеть, исчезли последние алые облака, и из-за горизонта выглянул смеющийся лик солнца. Когда первые лучи коснулись земли, я обратился к солдатам:

– Ну-ка, Джордж, и ты, Джек, берите с собой человек пятнадцать, займите позиции с правого фланга на высоте, только не выпускайте из поля зрения расщелину… Вы, Грин и Говард, оставайтесь наблюдать. А я с остальными попробую добраться до той скалы.

Мы стали медленно спускаться и вскоре подошли к скале, которая, издали казалось, таила в себе опасность. Мы с облегчением вздохнули, перевели дух и с большой осторожностью начали подъем. До высоты оставалось всего несколько шагов, как вдруг мы заметили красный лоскут – алую чадру, а на нем – меч.

Солдаты стали зубоскалить:

– Вот до чего сдрейфили, бедняги, даже меч потеряли и эту тряпку!

– А по-моему, тряпку потеряла какая-нибудь афганская красотка!

– Точно! А теперь наверняка оплакивает свою пропажу!

– Ну-ка дайте! Это мой трофей! – загоготал один из солдат, схватил меч, чтобы привязать его к поясу, но раздумал. – Хотя… хотя… на черта он мне, – и швырнул меч на землю.

Но мне было не до шуток. Ни один из них не задумался над тем, что могло это значить, а загадка была не такой уж сложной: алый лоскут – кровь, меч – смерть! Мне стало не по себе, и я никак не мог унять дрожь. На лбу выступил пот. Опасность была настолько ощутима, что душу охватил безотчетный страх.

Солдаты устремились было вперед, но я остановил их и тихим, прерывающимся от волнения голосом сказал:

– Не смейте… Ни шагу вперед…

Они и слушать не стали:

– Да бросьте вы! Мы перевернем все до единого камни. Не притаился ли там кто-нибудь? Ведь для этих людей камни все равно что мягкая постель!

Не успели они сделать и несколько шагов, как раздался вопль Ферри, и в тот же миг, даже не вскрикнув, упали еще два солдата. Закипел кровавый бой, и скалу усеяли трупы.

Путь к отступлению был отрезан: афганцы окружили нас плотным кольцом. И помощи ждать было неоткуда – второй отряд, на другой скале, тоже попал в кольцо.

В пороховом дыму ничего не было видно, ни крови, ни огромных камней, катящихся со скалы… Не помню, как это случилось, но когда все улеглось, затих свист пуль и я пришел в себя, руки у меня были связаны за спиной. Меня стерегли двое.

И представьте! Одна фигура была закутана в ту самую алую чадру!

Перевод с дари Л. Яцевич

Катиль Хугиани

Кочевница

Снег шел всю ночь, улицы замело. У моста Артан[ Артан– мост через р. Кабул в центре столицы.] в ожидании родных стояла девушка-кочевница, держа за поводья верблюда. Изо рта у него снежными хлопьями падала на землю пена, превращаясь в ледышки.

Бледные щеки кочевницы от холода стали красными, словно кабульские яблоки, а стройные ноги, не знавшие чулок, обутые в сандалии, – оранжевыми, как морковь. На нежном белом лбу блестели серебряные монетки, прикрепленные к медному ободку. Девушка дрожала как лист в своем тонком покрывале. Но с места не двигалась и все смотрела на дорогу.

К кочевнице подкатила машина с белокурой женщиной за рулем. На заднем сиденье стояла, высунувшись из окна, огромная собака и лаяла. Услышав лай, верблюд стал вырываться, закоченевшие руки выпустили поводья, и верблюд метнулся в сторону. Кочевница бросилась за ним. Ноги у нее скользили, разъезжались, она разбила в кровь локти. Белокурая женщина улыбнулась и нажала на газ…

Перевод с пушту А. Герасимовой

Жертва любви

Любовь всемогуща и играет людьми, как ей вздумается.

Друг, когда я вспоминаю безвременную смерть Гатоля, то говорю себе: «Да, любовь действительно играет людьми, но сердце без любви – мрачная каменистая пустыня».

Не подумайте, что пишущий эти строки просто разглагольствует. Впрочем, может быть, это и так – и виной тому любовь – ведь она, повторяю, делает с человеком все, что хочет. Гатоль любил самозабвенно, и за это был жестоко наказан.

Он, как говорится, был гол как сокол, зато владел бесценным сокровищем – настоящей чистой любовью. На его долю, незавидную долю батрака, выпало такое чувство, какое не достается самым крупным богачам. Впрочем, алчные и корыстные не знают цену любви, а то и считают это чувство грехом.

В селе давно поговаривали о том, что Гатоль влюбился в Торпекый и она тоже неравнодушна к нему.

Закончив работу у хана, Гатоль брал свой рубаб и потихоньку напевал песни.

Торпекый в это время стояла где-нибудь неподалеку и прислушивалась. Звуки музыки завораживали ее. А Гатоль, весь отдавшись любви, выражал ее в звуках рубаба и даже не замечал Торпекый. Рубаб манил девушку, сладкий голос певца рождал в ее душе смятение, и она нерешительно шла к худжре. Гатоль, увидев девушку, смущался, бледнел, ронял медиатор и лишался дара речи. Так случилось и в тот раз.

– Гатоль! Почему ты замолчал? – спросила Торпекый.

Гатоль не знал, что ответить.

– Твой рубаб меня позвал и сегодня я его гостья. А для пуштуна гость – первый человек.

– Ты ведь гостья рубаба, – возразил Гатоль, набравшись смелости, – а разве рубаб пуштун? Да и потом ты сама здесь хозяйка, худжра принадлежит твоему отцу.

– Да, ты прав. Но сейчас это твое жилище. Ты коротаешь здесь вечера со своим рубабом, в этой темной худжре. А ты – пуштун.

– Что ж, ты права, хозяин рубаба – пуштун. Да только он батрак у хана. И рубаб этого стыдится.

– А по-моему, пуштуны не стыдятся работы. Настоящий человек самоотверженно трудится ради своего благополучия, мозолистыми руками в поте лица добывает себе пропитание. Не труд, а безделье – позор для пуштуна.

– Хозяюшка! Речи твои сладки, да только я батрак.

– И батрачишь на моего отца!

Оба весело рассмеялись.

– Хозяюшка! Батраком становятся от нужды. А избавиться от нужды трудно, пожалуй, невозможно, – продолжал Гатоль.

– Ты прав, нужда – вечная спутница батрака. Но разве ты не слышал, что сегодняшний батрак завтра может стать хозяином. И вообще, кто не трудится, не знает цену отдыху. Скажи, что это не так! И никогда больше не называй меня хозяюшкой! Для других батраков я хозяйка, а для тебя – Торпекый.

– Торпекый? Нет, ты и для меня – хозяйка. Если даже мы встретимся после смерти, я буду таскать на спине охапки клевера для быков твоего отца и спрашивать: «Хозяюшка! Куда сгружать клевер?»

– Ты и после смерти будешь таскать клевер отцовским быкам? – смеясь, спросила Торпекый. – До чего же ты преданный слуга!

– Да, я предан тебе, предан!

– Мне? Что это значит?

– Это значит, что ты добра ко мне, внимательна. Наливаешь мне в миску суп пожирнее.

– Выходит, ты не мой слуга, а слуга своего желудка!

– Понимай как знаешь…

– А я ведь в самом деле пришла в гости к твоему рубабу. Сыграй же мне, Гатоль, ведь я тебя… твой рубаб очень люблю.

– Ты меня… да, мой рубаб очень любишь. Тогда возьми его! Он твой!

– Я от тебя не отстану. Я, правда, твой рубаб… очень люблю: он лежит у тебя на коленях, а я…

– А ты стоишь рядом.

И опять оба весело рассмеялись, а Торпекый покраснела.

– Сыграй! Ведь твой рубаб пригласил меня.

– Хозяюшка! – шутя отнекивался Гатоль. – Я не умею играть.

– Гатоль! Прошу тебя, не называй меня так. Я ненавижу это слово. Зови меня Торпекый. Ну!..

– Хозяюшка!

– Торпекый. Скажи – Торпекый.

– Тор… Нет, хозяюшка!

– Гатоль, ради рубаба зови меня Торпекый.

– Хозяюшка! Я – батрак и привык к этому слову. Мой презренный язык не осмелится назвать тебя по имени!

– Мое имя так сладко звучит, когда его произносишь ты!

– Если тебе приятно, хозяюшка, постараюсь звать тебя так!..

– Когда ты забудешь это дрянное слово – хозяюшка?

– Для батрака назвать тебя по имени непростительная дерзость.

– Ладно! Хоть раз назови меня Торпекый. А потом тебе это будет легко.

– Ладно, хозяюшка! Сыграю тебе на рубабе и отправлюсь за клевером, а то уже поздно.

– А после назовешь меня, как я хочу.

– Посмотрим.

Гатоль взял рубаб, подтянул струны, коснулся их медиатором, но тут его окликнул хан.

– Гатоль! Ты что себе думаешь? Быки от голода подыхают, а ты бренчишь на своем рубабе!

Гатоль, дрожа, выскочил из худжры, заперев дверь.

– Салам, хозяин.

– Несчастный! Бога ты не боишься. Быки голодные, а он знай себе струны перебирает. А ну отопри дверь! Пока я твой рубаб не сломаю, ты человеком не станешь!

Торпекый при последних словах отца побледнела и прижалась к стене в темном закопченном углу худжры.

– Хозяин! Рубаб чужой, – взмолился Гатоль. – Сломаешь его – мне придется платить. Обещаю тебе, это не повторится.

– Ладно, иди. Не буду ломать твой рубаб. Но чтобы ты не отлынивал больше от дела!

– Нет, хозяин, не буду!

Хан вернулся в дом, а Гатоль поспешно отпер дверь худжры:

– Хозяюшка! Скорей выходи, пока хан в доме!

Гатоль отправился за клевером, а Торпекый пошла к себе и, бросившись на постель, предалась размышлениям: «Что это со мной? Я – дочь хана, Гатоль – сын вдовы и к тому же наш батрак… Но ведь говорят, что перед любовью все равны: и бедные и богатые. Любовь всесильна, знаю, но я должна устоять перед красотой батрака. Не допустить, чтобы любовь играла мною…»

Пока Торпекый размышляла о любви, Гатоль шел, согнувшись под тяжестью огромной охапки клевера, и тоже размышлял: «Зови ее Торпекый! Она любит мой рубаб! Подумать только! Просто влюбилась в меня. Удивительная вещь любовь! Привела дочь хана в худжру батрака. А вдруг хан увидел бы свою дочь с батраком? Батраку тогда конец. Торпекый любит меня. И отец ее знает об этом, но молчит. Он добр ко мне. Может отдаст Торпекый за меня? Вот тогда я ее и спрошу: «Торпекый! Обед готов? А она мне в ответ: «Да, отец такого-то!»[В семьях пуштунов супруги при обращении называют друг друга: «отец такого-то» или «мать такого-то», произнося после слова «отец» имя первенца.]

Я стану зятем хана, буду ходить в сопровождении вооруженных слуг. Попробуй потягайся со мной. И двоюродный брат Лал-мир выделит мне тогда мою долю земли. А станет увиливать, я расправлюсь с ним так, что сам хан удивится».

Тут он со всего размаха налетел головой на калитку и, крикнув, свалился на землю, не в силах пошевельнуться под тяжестью клевера. Хан как раз вышел во двор и заметил лежавшего в беспамятстве Гатоля.

– Гатоль! Эй, Гатоль!

Голос хана привел батрака в чувство.

– Ей-богу, хозяин, я умер, – сказал он, открыв глаза.

– Что с тобой? Жрать ты горазд. Как сядешь, так целый ман готов умять, а как до работы дело доходит, поясница болит! Вставай, черт тебя подери! Тащи клевер! Мне не нужны такие бесстыжие батраки!

На шум выскочила Торпекый:

– Папочка! Что случилось?

– Погляди на этого дармоеда! Развалился на траве и лежит! Больше ни куска не получишь! То на рубабе бренчишь, то на траве валяешься!

– Нет, папочка! Не греши! Ведь после дождя скользко, немудрено и упасть. Гатоль – парень сильный и предан тебе, – говоря это, Торпекый помогла Гатолю подняться.

– Клянусь, хозяин, ноша была не такой уж тяжелой, просто я сильно ударился головой о калитку.

– Как это тебя угораздило?

– Не заметил.

– За что ни возьмешься, все у тебя вкривь да вкось, – проворчал хан. – Собирай-ка свои манатки и иди на все четыре стороны.

– Нет, папочка. Грешно тебе. Он бедняк. А бедняков надо жалеть. Тогда бог наградит. И потом Гатоль вырос у нас, он свой человек. Не гони его.

– Ладно, прощу его на сей раз ради тебя. Но если он снова что-нибудь натворит, выгоню!

– Нет, хозяин! Все будет в порядке! – обещал Гатоль.

– Ладно, насыпь быкам клевера в ясли, пусть наедятся. А я пойду в нижнюю деревню, к Ладжмир-хану, дело у меня к нему есть.

– Слушаюсь, хозяин. Счастливого пути.

Гатоль стал перетаскивать клевер, а Торпекый уселась возле яслей.

– Послушай, Гатоль, – спросила она, – как же это ты налетел на калитку?

– Да так, хозяюшка. Во-первых, скользко после дождя, а во-вторых, задумался.

– О чем же ты думал?

– О чем может думать батрак? Я думал о быках да верблюдах.

– Ах вот оно что! – насмешливо протянула Торпекый.

– Да, хозяюшка! Все мысли мои о быках, только о них! Потому, хозяюшка, что хан очень любит быков.

– Это верно, что хан любит быков. А я, поверь, люблю тебя. И не в силах вырвать тебя из своего сердца, если бы даже очень старалась. Пусть мы ссоримся, а душа моя полна тобой. Видишь, ты задаешь корм скоту, а я сижу рядом.

– Что-то я не пойму!

– Чего не поймешь?

– Ты говоришь, что любишь меня. Что это значит?

– Это значит, что мы с тобой люди. А люди крепки любовью.

– Что ты называешь любовью?

Гатоль поднял глаза на Торпекый и вскрикнул, нечаянно обрезав палец серпом.

– Боже! – вырвалось у девушки. – Зачем ты посылаешь людям такую тяжелую участь? Будь прокляты эти быки! Один – хозяин, другой – батрак, всю жизнь мается, – Торпекый вздохнула, оторвала лоскут от чадры и завязала Гатолю палец.

– Хозяюшка! Еще недавно ты хвалила тяжелую работу, а сейчас ее проклинаешь. Выходит, я прав, что ничего нет хуже жизни батрака!

– Нет, не прав. Что плохого в том, что человек трудится, зарабатывая себе на пропитание? Это куда благороднее, чем просить милостыню, жертвуя своей честью, протягивать руку за какими-то жалкими грошами. Ведь многие, словно трутни, ждут подаяний, не желая работать. Одни становятся дервишами и только и ждут, чтобы им в качколь[ Качколь– чаша для подаяний.] бросили деньги, на которые они купят чаре. Другие всю жизнь живут подношениями, а сами не ударят палец о палец. А сколько таких, что сидят у мечети или у дороги с протянутой рукой! Так не достойнее ли заняться каким-нибудь ремеслом, быть поденщиком или рабочим? Такие люди пользуются уважением и любовью.

– Удивительно! – сказал Гатоль. – О чем бы ты ни говорила, все сводишь к любви. Что же такое эта любовь? Скажи!

– Любовь это… так ведь ты сейчас на себе испытал ее действие! Забыл обо всем на свете и палец порезал!

– Вовсе нет! Палец я порезал по рассеянности.

– А рассеянность откуда? Он любви! От любви ты и на калитку налетел. Ведь разум тоже в плену любви. Любовь делает с человеком, что хочет.

– Это верно. И все же любовь не в силах соединить богатого с бедным, батрака с ханом.

– Что ты хочешь этим сказать?

– А то, что любовь батрака все презирают. Любовь может принести ему только несчастье, даже лишить жизни.

– Странно ты рассуждаешь. Говорю же тебе, что перед любовью все равны. Я знаю много случаев, когда любовь хана склоняла голову перед любовью бедняка, как, например, моя любовь перед твоей.

– Не очень-то я в это верю!

– Проверь! Я согласна на любое испытание. На любую жертву.

– В таком случае я тоже согласен на все, потому что люблю тебя!

– Не верю. Была бы это правда, ты звал бы меня Торпекый.

– Но я и в любви твой раб.

– В любви не бывает рабов. Любовь растет в сердце, как дитя в колыбели. А сердца у всех одинаковые. В одном ты прав: богатство опасно для любви.

– Этого я и боюсь. Богатство – неустранимое препятствие для сближения сердец. И тут бедняк бессилен. Поэтому мне никогда не достичь цели.

– Что ты имеешь в виду? Говори яснее.

– Хорошо, я скажу…

В этот момент в калитку постучали и раздался голос хана:

– Гатоль! Отопри!

Торпекый убежала в дом.

– Сию минуту, хозяин.

– Несчастный, ты до сих пор не приготовил корма скотине?

– Чуть-чуть осталось, хозяин.

– А кто был здесь с тобой?

– Никого не было, хозяин.

– Я слышал женский голос.

– Это вы… слышали… голос соседки.

– Возможно. А что у тебя с пальцем?

– Зазевался и порезал серпом.

Хан сразу заметил, что палец Гатоля обмотал лоскутком от чадры Торпекый, но виду не подал.

– Опять зазевался? Я же говорил, что не держу у себя таких нерадивых работников. Благодари Торпекый, а то бы твоего духу здесь не было.

С этими словами хан вошел в дом, увидел оторванный край чадры, и подозрение его превратилось в уверенность. Не подав вида, хан спросил дочь:

– Что у тебя с чадрой?

– Это… Я была на балконе, зацепилась чадрой за ветку и порвала.

– Когда что-нибудь делаешь, не зевай, – сказал хан и ушел к себе. «Надо что-то придумать, – размышлял он. – Этот Гатоль неблагодарная свинья… Но когда я хотел его выгнать, Торпекый за него вступилась. А теперь завязала ему палец лоскутком от чадры… Неспроста все это… Батрак осмелился посягнуть на честь хозяина… За это одно полагается – смерть! Я сам его пристрелю как собаку! Но в этом деле нужна осторожность. Убью его – люди станут допытываться, за что. И тогда выйдет наружу мой позор. А может, Торпекый и вправду зацепилась за ветви, оторванный лоскут унесло ветром во двор, а Гатоль его подобрал и перевязал палец… Как бы ни было, я должен все выяснить».

Что только не приходило в голову хану! В мыслях у него царила сумятица. Неприязнь к Гатолю росла.

А Гатоль в своей темной худжре наигрывал на рубабе, думал о своей жизни и то и дело подносил палец к губам, целуя лоскуток от чадры Торпекый. Он мечтал о возлюбленной и думал: «Утром непременно поговорю с ханом, может, отдаст за меня дочь».

В дверь постучали.

– Кого принесло в такую поздноту?

– Гатоль! Это я, Ладжмир. Хан дома?

– Дома.

– Доложи ему, что пришел Ладжмир поговорить по секретному делу.

– Ладжмир-хан! Здесь живет эта грязная скотина. Видишь, какая копоть и грязь! – сказал хан, выходя из своих покоев.

– Нет нужды заходить в дом, – ответил Ладжмир. – Пойдем в деревню, там и поговорим. Здесь неудобно.

– Ладно, пошли. А ты, Гатоль, не спи. Откроешь калитку, когда я вернусь.

– Хорошо, хозяин, всю ночь не сомкну глаз.

Когда хан и Ладжмир ушли, Гатоль опять погрузился в мечты. «Вот бог и подсказал мне, как подступиться к хану, – думал он. – Надо действовать через Ладжмира, они друзья с ханом. Пусть поговорит обо мне с хозяином. Это дорога к счастью. Верно, что бог помогает беднякам». Гатолю сейчас его будущее представлялось в радужном свете.

Пройдя несколько шагов, хан нетерпеливо спросил Ладжмира:

– Что случилось?

– Потерпи. Придем в деревню, расскажу.

– До деревни далеко, а за разговором путь покажется короче. Говори, не мучай.

– Дело деликатное, посоветоваться надо.

– Что произошло? Выкладывай!

– Хан! Мы с детства друзья. Отцы наши тоже дружили. Так что мы больше чем друзья, мы – братья и должны делить и радость и горе.

– Я тоже так думаю. Пока живы, должны друг другу во всем помогать. И мстить за обиды.

– Слушай же. Твой Гатоль неблагодарный подлец. Я не раз слышал, как, собирая клевер, он позорит Торпекый, поет о ней песни. Об этом все знают, но боятся тебя и молчат. И когда он приходит в худжру, тоже поет о своей любви к Торпекый, бренча на рубабе.

– Ладжмир, ты мне друг, так что скажу тебе откровенно, я давно заподозрил неладное и думал, как мне лучше поступить: прикончить его или еще как-нибудь наказать?

– Только прикончить, неприменно прикончить! Позор тому, кто оставляет в живых таких бессовестных батраков. Но самому тебе этого делать не надо, потому что ты окончательно опозоришься.

– А кто же это сделает?

– Потому я и пришел к тебе ночью, чтобы обсудить это дело. Я вот что думаю: Лал-мир – двоюродный брат Гатоля – его злейший враг. Только и ждет момента всадить в него нож. Но боится тебя. Придем в деревню, позовем его, и он сегодня же расправится с Гатолем. Нечего оставлять его живым до завтра.

– Ты хорошо придумал. Но если его убьют в моей худжре, разговоров не оберешься.

– Зачем в твоей худжре? Надо заманить его в степь. Там никто ничего не услышит, пусть зовет на помощь.

– А как заманить его в степь?

– Очень просто! Гатоль влюблен в Торпекый. Вернешься домой, спустя немного позовешь Гатоля, скажешь, что в Торпекый вселилась нечистая сила и надо привезти из деревни по ту сторону степи миа-саиба[ Миа– духовное лицо; монах.], чтобы дал ей амулет от сглаза. Одновременно пошлем туда Лал-мира, который доведет дело до конца. Гатоль ради любимой отправится куда угодно, не посмотрит, что ночь на дворе.

Воровато оглядевшись по сторонам, оба хана подошли к дому Лал-мира, и Ладжмир позвал хозяина.

– Ладжмир-лала! – отозвался Лал-мир. – Что это вы ночью пожаловали? Кто с вами?

– Выйди, любезный! Сегодня ночью ты сможешь осуществить свою давнишнюю мечту.

– Как это понять?

– Хан просит тебя расправиться с Гатолем.

– Что ты говоришь, малик?!

– Пойдем в худжру. Хан тоже пришел. Все и обговорим.

Вернувшись домой, хан громко забарабанил в калитку.

– Хозяин! Я не сплю, как вы приказали! – сказал Гатоль, открывая дверь.

Похвалив его, хан вошел в дом и через некоторое время позвал Гатоля.

– Приказывай, хозяин!

– Знаешь, парень, Торпекый, кажется, сглазили. Она не в себе.

– Не может быть, хан! – в отчаянии воскликнул Г атоль.

– Да, Гатоль. Пойди в деревню за миа-саибом, попроси его прийти, да поскорее.

Несчастный влюбленный кинулся со всех ног выполнять поручение. Он спешил навстречу своей смерти.

«Верно, что любовь делает с человеком все, что захочет. Ночь, темень, хоть глаз выколи, а я здесь, в этой безлюдной степи. Не дай бог, убьют. Что же, стану жертвой любви. А если приведу миа-саиба, Торпекый моя! Хан на радостях отдаст мне ее в жены, и я стану самым счастливым человеком на свете. Только надо непременно попросить Ладжмира-лала замолвить словечко перед хозяином. Тогда все будет в порядке».

Размечтавшись, Гатоль летел словно на крыльях. Вдруг он вспомнил, что Торпекый заболела. «Боже, хоть бы амулет миа-саиба изгнал нечистую силу! Но если миа-саиб так могущественен, клянусь, я непременно стану его мюридом[ Мюрид– последователь духовного наставника.], его рабом, только бы он дал мне такой амулет, который смягчит сердце хана. Ведь миа-саиб наверняка может вызвать любовь в сердце любого человека. Пожалуй, лучше обратиться к нему, а не к Ладжмир-лала».

Гатоль поднес руку к губам и снова осыпал поцелуями лоскуток от чадры возлюбленной. «Пока у меня в руках только лоскуток от чадры Торпекый, – произнес он вслух. – Когда же я стану мюридом миа-саиба, она вся будет моей».

Лал-мир, который притаился в засаде, услышав эти слова, прицелился и выстрелил Гатолю прямо в голову.

– Ах, Торпекый! – только и успел вымолвить Гатоль и упал.

Перевод с пушту Л. Яцевич