Текст книги "Ржавый-ржавый поезд (СИ)"
Автор книги: Софья Ролдугина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)
– Ну, ступай, ступай, Келли, – широко ухмыльнулся Арон. Я перевёл дыхание – пронесло? – Тебя ждут, наверно.
– Ага, – ответил я механически и с перепугу резко вспомнил, где стоит наш фургон. – Очень ждут.
Я развернулся и направился вдоль правого края арены, на ходу надевая капюшон… это-то меня и подвело.
Иначе бы я точно услышал грузные шаги у себя за спиной.
– К нему бежишь, да? А как же я, хех? А, Келли?
Нож я достать успел – но толку из этого, если руки тут же оказались прижаты к телу? Арон одно время подрабатывал силачом, до того, как перешёл в клоуны, и хватка у него до сих пор оставалась – будь здоров. Он вздёрнул меня в воздух с такой же лёгкостью, с какой подбирал с пола газету или упавшую ложку.
Но испугался я не хватки – всегда можно закричать, и на помощь прибежит Томаш-младший, у него с Ароном свои счёты – а вопроса.
Если клоун не забыл вчерашний разговор и нарочно поджидал меня сегодня, чтобы его продолжить…
– Ты о чём, старина? – Непринуждённо улыбаться становилось всё сложнее. – Спать пора, у нас завтра серьёзное выступление…
– У меня – нету, – смрадно выдохнул Арон мне в ухо. – Так, в пересменке пожонглирую на ходулях, между зверьём и акробатами. Могу хоть всю ночь не спать. И ты… тоже? Раз к нему несёшься?
Я слегка расслабил руку и на пробу крутанул запястьем. При желании – и при небольшой доле везения – можно было достать ножом до руки Арона. Вопрос – хватит ли этого…
– Мы просто живём в одном фургоне. Волшебник меня подобрал ещё ребёнком, если не помнишь, – медленно выговорил я, стараясь успокоить Арона мягким тоном. Ирма так иногда со своим зверьём общалась, и до сих пор её никто не покусал. – Меньше сплетни слушай.
Вот это было лишнее.
Арон глухо заворчал, будто пытался выплюнуть вставшую поперёк горла кость.
– Да конечно, сплетни! Я Клермонта подольше тебя знаю, – ощерился он. – Ему что парень, что девка – всё одно. А они на нём гроздьями виснут… сами к нему бегут… Ему только тряпки свои и скинуть надо… ты, небось, тоже. Или он – тебя? Кхе… – Речь Арона становилась всё менее разборчивой, дыхание сбилось. Я напрягся и приготовился бить ему одновременно ножом по предплечью и пяткой – в пах. Это должно было сработать, а мне главное выбраться, тут до Ирминого фургона – пять шагов, а там зверьё. И сама Ирма. – А со мной, значит, ни-ни? Чем я хуже? Он же как глиста, одни жилы, белый весь… А, Келли?
Последнюю фразу он не произнёс – прохныкал… и полез рукой мне под куртку.
На секунду я застыл. Просто дыхание перекрыло – сам не понял, от чего. Даже не отвращение – а хуже, тошнота с паникой пополам. Дёрнулся, сдуру сам себя уколол ножом – и опомнился.
Впрочем, пинаться, когда тебя лапают – то ещё удовольствие.
Попал я удачно, хоть и со второго раза. Арон взвыл смешным тоненьким голоском и согнулся пополам, естественно, выпуская меня. Я развернулся – и полоснул ему ножом по лбу. Царапина, конечно, но кровищи будет – все глаза зальёт.
– Мразь! – проревел Арон, вслепую сгребая воздух перед собой.
Но я успел уже прокатиться под фургоном Ирмы, вскочить на ноги и драпануть между клетками, на ходу перебирая прутья рукояткой ножа. Разбуженные львы, собаки, голуби и дикий лис устроили адский концерт, в котором потонула даже отборная Аронова ругань. А я, петляя, добрался до нашего фургона, надеясь только, что клоуну не стукнет в голову наведаться к волшебнику, и страх перед ним окажется сильнее.
– …Кальвин?
Волшебник не спал.
Я запнулся о порог и едва не налетел на собственный нож, чудом успев вывернуться в последний момент.
– Извини, – я отвёл глаза.
Полоска голой кожи под задранной курткой горела огнём – не разберёшь, отчего, от ночного холода или от пристального взгляда. Окровавленный нож, звериная какофония, грязная ругань Арона…
«Сделай вид, что не понял. Пожалуйста».
Волшебник, как обычно, укутанный в целый ворох шелестящих одежд, стоял, склонив голову к плечу и готов был, кажется, выслушать что угодно, любую дикость, и поверить ей. Потому что рассказал бы я. Но о некоторых вещах рассказывать нельзя. Они пачкают, даже если ты не виноват.
И отмыться потом…
– Это ты нашумел?
Я с облегчением выдохнул. Допроса не будет.
– Ну, да. Прошу прощения.
– Иди спать, – мягко улыбнулся волшебник. – Я ещё посижу здесь, выкурю трубку-другую… Ни о чём не беспокойся, Келли.
От чувства колоссального облегчения меня охватил озноб. Я деревянно кивнул и на четвереньках заполз в фургон. Бросил куртку на сундук, скинул ботинки, штаны, рубашку и до своей кровати добрался уже голышом. Одеяла были заботливо расстелены, а кукла сидела в изголовье, как обычно.
Да. Кукла…
Фарфоровая девочка, в локоть ростом, с красивыми голубыми глазами и золотистыми локонами, в платье из зелёной тафты и лимонных кружев.
Я сгрёб её в охапку и зарылся в одеяла. Меня колотило. До сознания медленно доходило, что могло случиться там, за Ирминым фургоном, перед ареной. То есть по-настоящему могло случиться, не в идиотских сальных шутках или сплетнях…
Хватать воздух получалось почему-то только мелкими-мелкими глотками.
– Пожа… пожалуйста, – горячо зашептал я кукле в белобрысый затылок. – Я так давно ничего не… не просил… пожалуйста, пусть он от меня отстанет… насовсем… пожалуйста, слышишь?
Половина слов и окончаний проваливались куда-то в горло, но кукла всё равно понимала.
Я был уверен в этом.
Шум снаружи постепенно стихал. Ирма пела – негромко, но завораживающе-сладко, так, что даже у меня расслаблялся внутри тугой, колючий клубок нервов. Успокаивалось и Ирмино зверьё, зачарованное игрой обертонов и тягучим сонным ритмом. Хотя слова-то в песне были через одно – пошлейшая матросская брань, и Арону они сулили все муки ада за ночную побудку. Тикали вразнобой развешанные по стенам часы. Металлический запах крови с ножа тонул в ароматах чабреца, старого дерева и голубой полыни, которыми насквозь пропитался весь наш фургон, а с улицы умиротворяюще тянуло некрепким сладковатым табаком…
…табаком, железом и дымом пропахли мы до костей. Бои идут пятый день. У меня – по два вылета в сутки, у Симона – по три, потому что его напарник так и не пришёл в себя, а командир гонит нас вперёд, как сумасшедший. Я уже с трудом понимаю, для чего – ясно, что до прихода основных сил мы Йорсток не удержим.
Симон говорит, что под конец война сошла с ума и просто решила сожрать нас всех.
– Тебя бы в командиры поставить, – вздыхает он, скручивая грубую папиросу из дефицитной бумаги и ещё более дефицитного табака. Заскорузлые, грубые пальцы – не верится, что когда-то Симон был учителем музыки. Он вообще никогда не хотел воевать, но пришлось. – Ты ведь офицер, да? И лётную академию закончил, не то, что половина из наших. И часов налёта у тебя раз в шесть больше.
Третья папироса готова, и Симон передаёт кисет и книгу дальше по кругу. Сегодня наконец раздраконили мои «Удивительные приключения Тодда-Счастливчика», потому что курить хочется смертельно, и ничего, хоть немного напоминающего бумагу, не осталось.
– Из меня вышел бы плохой командир. Я не умею отправлять людей на смерть.
– А это что, обязательно? – встревает Уильям.
Он – третий интеллектуал в нашей маленькой команде, тоже учитель, только не музыки, а литературы. Нам нравятся одни и те же книги и чувство юмора у нас похожее. Сейчас я тоже хмыкаю, когда вижу, как он выдирает для папиросы страницу из главы «Последнее удовольствие приговорённого».
Хорошая вещь – «Тодд-Счастливчик». Всеобъемлющая.
– Обязательно, Уилл. Ты же понимаешь, зачем нас поставили здесь, да?
Он не отвечает мне.
Я нахально экспроприирую одну из папирос Симона, поджигаю от горячего печного бока и вытягиваюсь на спине, заложив одну руку за голову. Навес над нашим лежбищем – чистая формальность. Сухие степные ветры шныряют меж опорами, нагло забираются под китель, а потом летят дальше, колышут высокие травы. В последние месяцы я видел очень много пожарищ – целые выгоревшие пустыни, но эти холмы словно бережёт что-то.
Холмы, трава, тёмно-синее небо в звёздную крапинку да фрагменты старых, ещё довоенных железнодорожных путей в ложбине – вот и все следы обычной жизни.
Да, и ещё тишина. Редкость в последнее время.
– Эй… – зовёт Симон. Я не откликаюсь, и тогда он шутливо толкает меня кулаком в плечо – совсем слабо, точно боится кости случайно переломать. Ну, да, я и в самом начале-то был меньше и хрупче даже изнеженного учителя музыки, а сейчас вообще высох. Птичий скелет… Зато и падать, наверно, будет не страшно. Вот подхватит меня ветер – и унесёт в небо. – Ты уснул, что ли?
– Нет.
Табачный дым горьковатый и вяжущий. Язык постепенно немеет.
– Слушай… А как ты думаешь, когда?..
Симон умолкает. Но ему не надо уточнять, что именно он имеет в виду.
Командир говорил со мной вчера. Показывал и карты, и телеграммы из штаба… Он хотел, чтобы я шёл на это с открытыми глазами.
Странный человек.
– Через четыре дня.
Я закрываю глаза, а когда открываю снова, то на фоне светлеющего восточного края маячат чёрные точки. Штук пять, аккуратный клинышек – жаль, не птичий. Подскакиваю, роняя папиросу в траву, и парни всё понимают без слов.
Уилл ругается смачнее всех.
Недаром он преподавал литературу.
– Кальвин, просыпайся. Пора.
Реальность пахла омлетом с томатами и чесноком, свежим хлебом и чаем с чабрецом. Но привкус во рту всё равно был горьковато-вяжущий – во сне я прикусил золотистый кукольный локон. В распахнутую дверь лился яркий утренний свет, такой осязаемо-плотный, что в нём, кажется, можно было утонуть. Где-то далеко вызванивал минорную мелодию колокол и пели птицы.
«Так невыносимо хорошо».
– Который час?
– Половина седьмого, – сообщил волшебник.
Он, похоже, встал ещё раньше. Наверняка сам растопил общую плиту и поджарил этот дурацкий омлет… и даже рукавов не запачкал, что уже чудо, если учесть, какие сложные и многослойные одежды он носит. Нижнее платье – кипенно-белое, поверх него – с лёгким лиловатым оттенком, и так – штук пятнадцать накидок и плащей, каждый следующий слой на тон темнее, и самый верхний – цвета спелой сливы.
– Тебе не жарко? Лето всё-таки, – вырвалось у меня.
Волшебник выгнул бровь – и рассмеялся.
Редкое явление.
– Здесь не так много ткани, как кажется. Иногда мне даже бывает прохладно. Да и снимается всё это одним движением – главное, знать, за какую завязку потянуть, – усмехнулся он, щуря тёмные глаза. И вдруг спросил, без перехода, с тем же беспечным выражением лица: – Почему ты не позвал меня вчера, Келли?
Я уже застегнул почти все пуговицы на рубашке, но так и застыл на предпоследней.
Он знал, что сделал Арон.
Солнечный мёд застыл холодным янтарём и стал непригоден для дыхания.
– …Но я же справился?
– Ты спрашиваешь меня? Как мило, Келли, – вздохнул он и отступил ближе к двери, в хрусткий янтарь, и мне даже казалось, что я слышу, как ломаются солнечные лучи. – Вчера я ждал, что ты хотя бы поговоришь со мною. Нет, не ночью – не смотри так на меня, я прекрасно понимаю, что ночью тебе было уже не до того. А раньше, утром. Ведь Арон не в первый раз… задевает тебя?
О, да. Это «задевает» было исключительно деликатным.
– Не в первый.
– И именно поэтому ты убежал ночью к реке?
– Да.
Я сидел на кровати, машинально обнимая куклу, и наблюдал, как волшебник передвигается по фургону – обычные бытовые действия: выдвинуть ящик, достать столовые приборы и полотняные салфетки, поднять крышку тяжёлой чугунной сковороды, разложить омлет на две тарелки, разломить свежий хлеб с хрустящей корочкой…
Ни единого лишнего жеста – совершенный самоконтроль.
Ни единого пятнышка на широких рукавах – безупречная аккуратность.
У меня так никогда не получается.
– Ведь дело не в том, что ты мог справиться сам, Келли, или полагал, что можешь,– мягко произнёс он, не глядя в мою сторону. – Самоуверенность – не только простительное, но и похвальное качество для юношества. Но ведь ты не был уверен, верно? – искоса взглянул на меня волшебник. Я инстинктивно вжался подбородком в фарфоровую кукольную голову. – Ты просто не хотел, чтобы кто-то ещё узнал о поступке Арона. Боялся, что о тебе будут говорить плохо. Но виновен здесь только он и только он заслуживает осуждения, Келли.
– Тебе легко говорить.
– Не ворчи. Лучше пообещай мне, что не станешь ничего утаивать больше только из страха перед сплетнями.
– Из страха подвергнуться остракизму и порицанию.
– Именно, – снова улыбнулся он. – А об Ароне забудь. Он вряд ли побеспокоит тебя ещё.
– Ирма ему накостыляла, что ли? – фыркнул я.
Режущее ощущение в груди постепенно исчезало, и солнечным воздухом вновь можно было дышать.
Запах омлета казался головокружительно аппетитным.
– Она пообещала скормить его своим львам. Якобы за то, что он их разбудил, – невозмутимо кивнул волшебник. – Но Арон прекрасно понимает, за что на самом деле.
Не знаю, что подействовало на меня благотворнее, разговор с куклой – или с волшебником. В конце концов, куклу подарил мне именно он, и она никогда не подводила, с другой – когда я в последний раз в неё так вцеплялся? Четыре, пять, шесть лет назад? После случая с Эммой Веласкес даже прикасаться к кукле было страшновато…
Впрочем, наверняка то, что случилось с Эммой – просто совпадение.
После завтрака я перемыл тарелки, потом заглянул к Ирме и поблагодарил её за помощь. Она с удовольствием подставила щёку для поцелуя и в шутку пожаловалась, что я стал редко заходить. Попутно мы выяснили, что до вечера ни у неё, ни у меня дел особых нет, и договорились слинять на речку – поискать место для купания.
Ну, и не только для купания, разумеется.
Ирма была старше меня лет на десять-двенадцать – маленькая, худощавая, вечно в сценических париках диких расцветок, но зато с потрясающей харизмой, которой могла бы позавидовать и самая красивая столичная актриса. Не то чтобы у нас была большая и чистая любовь… Просто я нравился Ирме, а она нравилась мне, и иногда я ночевал в её фургоне, а не в нашем. Но даже любитель посплетничать Макди никак это не комментировал, потому что зверьё слушалось её голоса беспрекословно, да и собственных сил ей хватало.
Говорят, как-то раз, лет восемь назад, Ирма сломала руку чересчур навязчивому поклоннику, который весил в три раза больше.
Я бы не удивился, окажись это правдой.
Подходящая отмель отыскалась в получасе пути выше по течению. Мы так обрадовались, что даже температура воды нас не особенно смутила. День выдался жаркий, чёрные валуны на берегу разогрелись как в бане, и мы то дурачились в воде, то валялись на них, греясь под солнцем. Часа через три спина у Ирмы опасно порозовела, и пришлось срочно одеваться в непросохшую ещё одежду и возвращаться в лагерь.
Волшебника в фургоне не было. Кукла сидела почему-то на его сундуке и ревниво таращилась на меня стеклянными глазами. Я вздохнул и погладил её по голове, успокаивая, а потом завалился спать и продремал до самого вечера.
– Келли, собирайся, – разбудил меня волшебник незадолго до заката. – У нас через час выступление. Распилим тебя пополам, оживим пару голубей – и можешь потом снова лечь спать, если захочешь.
Когда он говорил таким тоном «если захочешь», то резко становилось ясно, что лучше не хотеть.
Я влез в красное трико, быстро напудрил лицо и подвёл глаза, чтобы с дальних рядов тоже было видно, сложил свою часть реквизита в мешок и шмыгнул за волшебником.
Действо скоро должно было начаться.
На сей раз Макди сделал ставку на «Сына Падающей Звезды» – то есть на нас с волшебником. Поэтому во всей красе мы собирались предстать лишь в завершающем представлении, а до тех пор – лишь постепенно подогревать интерес публики мелкими номерами. Выступления проходили не каждый вечер, а через четыре на пятый, строго разделялись по темам. Сегодня, например, темой стало слово «шутка», и основную роль на себя взяли карлики и клоуны. В пересменках выступали жонглёры, Ирма с забавным номером при участии трёх собак и одного недрессированного, но достаточно снисходительного к её задумке лиса. Под конец выходили мы с волшебником.
– А долго нам ждать? – шепнул я волшебнику, устроившись в относительно тихом уголке за кулисами. Места в зале были почти все заняты, и смешки вперемешку с шепотками перекрывали даже шум дизельного генератора. – Прости, я совсем забыл в расписание заглянуть…
– Сорок минут, – пожал плечами волшебник, с прищуром глядя на пустую ещё сцену. – Смешные представления не могут быть слишком долгими. Зритель устаёт от смеха. Жаль, что в жизни всё ровно наоборот… Начинается.
Музыканты в яме зашевелились – и разразились бодрой мелодией, в основном на духовых и ударных. А через десять секунд на сцену выкатились карлики во главе с Лилли, на комично огромных велосипедах – педали приходилось вращать втроём, помогая «наезднику» с земли. Я досмотрел почти до середины, до момента с лентами, а потом заскучал – номер старый, мы все его видели раз по сто. Это не Ирмино зверьё, которое каждый раз сюрпризы подкидывает…
В зрительном зале тоже не происходило ничего интересного. Простые посетители глядели на представление с энтузиазмом, особенно радовались, конечно дети. А «особые приглашённые», которых зазвал сам Макди, чтобы заручиться поддержкой, откровенно скучали. Некоторое время я наблюдал через щёлку в занавеси за одним из них, высоким сухопарым мужчиной с козлиной бородкой. На коленях у него лежал старомодный цилиндр с длинной серой лентой.
Отгремели овации после первого номера, карлики прокатились на бис, и началась пересменка. Я обернулся на сцену – и замер.
Арон. Совсем про него забыл. А ведь он говорил, что будет жонглировать сегодня!
– Келли? – Волшебник наклонился к моему уху. Шёлк капюшона скользнул по щеке прохладой. – Всё в порядке?
– Ага, – кивнул я, отмирая, и откинулся на ящик. Угол больно впивался в спину, и это замечательно возвращало ясность мыслей. – Ты сказал, что волноваться незачем – значит, действительно незачем. Я верю.
Он отклонился и опустил взгляд. Тень от ресниц колебалась в одном ритме с вращением «кошмарного фонаря» на сцене.
– Если хочешь – ступай прогуляйся пока. Наш выход нескоро.
Фонарь провернулся красным стеклом. Все инструменты умолкли – кроме скрипки, выводившей надрывно-весёлую мелодию в кабацком духе.
– Всё действительно в порядке, – повторил я.
Арон на длинных, ростовых ходулях прогарцевал по сцене. Честно признаться, это производило впечатление, учитывая его комплекцию. Грация у силачей – не редкость, а вот у силачей бывших, раздобревших и оплывших – ещё какая редкость. А чёртов клоун не только умел весьма ловко перемещаться на ходулях, но вдобавок и жонглировал тяжёлыми деревянными кольцами. Дешёвый номер, волшебник прав – но зрелищный. Всё-таки не зря Франт Макди продолжал держать в труппе Арона, несмотря на периодические запои, скандалы и выходки вроде вчерашней.
– …Он пьян.
– Что?
Я отвлёкся на действо на сцене и едва не пропустил мимо ушей тихую реплику волшебника.
– Он пьян, – повторил волшебник, сощурившись, и указал пальцем на Арона: – Посмотри, нетвёрдо стоит на ногах. Уже четвёртый раз сбивается.
Поначалу я даже не понял, о чём речь. «Стоять» на ходулях нельзя в принципе – надо постоянно перетаптываться, шагать на месте, без суеты, конечно, но и не вяло. Арон так и делал – с тем полным сосредоточением, которое со стороны кажется лёгкостью и непринуждённостью. Восемь колец для жонглирования постоянно парили в воздухе, два – находились в руках. Каждое движение, каждый шаг – в такт глухим барабанным ударам, почти неслышным за пиликаньем скрипки… Но потом я пригляделся и увидел то, что раньше не замечал.
Лицо у Арона блестело, а на руках вены вздулись.
И как только я это понял, то разглядел и то, о чём говорил волшебник. Не полноценные «сбои», а, скорее, промедление. Арону очевидно было тяжело переставлять ноги и ловить руками деревянные кольца, и с каждой секундой напряжение возрастало.
– Слушай, он не похож на пьяного. Может, у него с сердцем что-то? – быстро зашептал я, склонившись к волшебнику. – Чёрт, это плохо. Надо сказать Макди.
– Макди знает, – безмятежно отозвался волшебник. – Я рассказал ему ещё перед выступлением, пока ты одевался. Арон ответил, что сможет закончить номер, замен не нужно.
Сердечный приступ. И полутораметровые ходули. И десять колец, каждое весом по пятьсот граммов.
Нет, как бы я ни относился к Арону, молчать нельзя. Есть же цеховая солидарность, в конце концов. Да и на ходули в своё время ставил меня именно он.
– Всё-таки я найду Макди.
Я поднялся и начал оглядываться по сторонам в поисках директора. Он обнаружился совсем близко, буквально шагах в пятнадцати, рядом с ширмой, которая нужна была для следующего номера. Я махнул рукой, привлекая его внимание, и начал пробираться между громоздкими фрагментами реквизита Ирмы – тумбами на колёсиках и без, широченными бумажными обручами, расписной «цыганской» повозкой, в которую обычно запрягали дикого лиса…
Но сказать ничего не успел.
«Кошмарный фонарь» на сцене лопнул вдруг с оглушительным треском, рассыпая осколки разноцветного стекла. Арон инстинктивно шатнулся в сторону, зацепился одной ходулей за другую…
Дальше всё было уже бесполезно.
Вообще падать нужно только вперёд. Сначала вытолкнуть колени – спина при этом отклонится назад, а затем, за секунду до того, как колени коснутся пола… точнее, размозжатся об него, учитывая высоту ходуль – нужно резко повести плечом, как будто закручивая тело в спираль. Тогда приземление выходит относительно мягким, хотя частенько случаются переломы. Я в своё время отделался лёгким вывихом плеча, даже сустав не до конца выскочил, только сместился немного. Учитывая, что заживало всё на мне, как на собаке, тот эпизод вообще не стоил внимания.
Арон упал навзничь.
Он даже не попытался вывернуться в процессе. Словно рефлексы начисто отказали. Рухнул на спину, всей массой, нелепо раскидал в стороны руки и ноги, как наспех пришитые к телу ватные кульки. Разноцветные кольца раскатились по всей сцене. Вокруг затылка настил начал многозначительно темнеть.
Макди вцепился в ширму, едва не продырявив пальцами тонкую бумагу. Секунду или две он разевал рот, словно пытался проглотить невидимый воздушный шар, а потом свистяще выдохнул:
– Оркестр играет траурный марш! Лилли – бери силачей, и делайте «похоронную бригаду». Всё идёт по плану, это представление!
Карлица, бледная, как полотно, быстро кивнула и кликнула своих девочек. Кто-то распотрошил ящик с нужным реквизитом, кто-то сбегал в оркестр… Возникла короткая и выразительная пауза – без музыки, без света на сцене – наполненная топотом наших и недоумёнными шепотками зрителей. А затем оркестр уныло запиликал траурный марш, и осветитель направил на Арона бледно-голубой софит, а из-за занавеса показалась процессия из понурых карликов и из силачей с носилками. Впереди шла маленькая, кукольно хрупкая Лилли, заламывала руки и рыдала в голос.
Кажется, по-настоящему.
Я стоял у самого края сцены, в слепой зоне, но сам видел всё. И как силачи грузили Арона на носилки; и как одна карлица в оранжевом платье рассыпала опилки по полу, закрывая выразительное тёмное пятно; и как горели восторгом глаза зрителей в первых рядах, детей в том числе; и как мужчина с цилиндром, тот самый, из ложи для избранных, привстал немного и подался вперёд, хищно раздувая ноздри…
Почему-то мне казалось, что он всё понял.
– Это ведь из-за меня?
– О чём ты, Келли? – с улыбкой переспросил волшебник. Его глаза, густо подведённые чёрным и серебряным, не выражали ничего – просто зеркало, отражающее сцену, зал и меня. – Обычный несчастный случай. Я говорил, что Арону не следует в таком состоянии проводить номер, но кто меня слушает… Не бери в голову. Давай лучше прогуляемся. Тебе надо успокоиться перед нашим выступлением.
– Я спокоен.
– Келли…
– Я же говорю, что спокоен!
– Келли, тебя колотит. Идём со мной.
Мне оставалось только послушаться. Волшебник был прав.
На улице действительно полегчало. Там не было ни густых зверино-мускусных запахов, ни вони плесневелой ткани, ни разноцветных стеклянных осколков, ни стружек, едва прикрывающих тёмное пятно. Только звёзды, аплодисменты и огни города, но очень далеко.
Я долго, с четверть часа, наверное, а может, и больше, просидел на порожке фургона, размышляя, сдохну ли, если выброшу куклу в реку, или это всё правда случайность. Точнее, много-много случайностей, больших и маленьких.
А потом волшебник появился из темноты и сказал, что скоро наш номер.
Остаток отыграли безупречно. В большей степени это, конечно, была заслуга Ирмы. Она выступила дважды, в своё время и в самом конце, с новым номером. Назывался он «Невеста ветра» – смешно, потому что звездой был карликовый белый кролик-самец, которого в процессе представления наряжали в фату и сажали в украшенную цветами ротанговую корзинку. В корзинку впрягали двадцать голубей, тоже белых, и по сигналу птицы поднимали корзинку в воздух, а затем садились на специальную жердь уже в слепой зоне, за занавесом. Сопровождалось действо шуточной песенкой про то, как кроткую девицу ветер полюбил и послал за ней повозку о сорока белых крыльях.
Пела, разумеется, сама Ирма, голос – нежнее флейты, печальней скрипки.
Сразу вспоминались старые слухи, что девочка была нежеланным ребёнком оперной дивы и сбежала из дома после ссоры с очередным «отчимом». Похоже на правду – о матери Ирма упоминала редко, хотя помнила её наверняка очень хорошо, потому что к цирку прибилась лет в четырнадцать-пятнадцать, за год или за два до моего появления, и потом долго ещё нянчилась со мной, как с младшим братом. А мужчин намного старше себя просто не переваривала, и единственным исключением был волшебник.
Впрочем, он был исключением из любого правила.
Кстати, мы с волшебником тоже выступили неплохо. Сперва он распилил меня в ящике – простейший трюк, неизменно пользующийся успехом. А затем – прошёлся вдоль первого ряда зрителей с моим любимым фокусом. Волшебник на глазах у недоверчивой публики превращал сухие розы – в живые, а я потом разносил цветы по рядам и дарил их самым красивым девушкам.
То есть, конечно, это объявлялось вслух, что награждаются «самые прекрасные леди», а на деле я вручал цветы не только красавицам, но и полезным людям, на которых указывал Макди. Сегодня среди них были две сухопарые сестрицы мэра – неулыбчивые, с идеально выпрямленными спинами, жена главы полицейского управления – розовощёкая кудрявая блондинка, настоящая «полковничья жена», и девочка лет одиннадцати, сущий ангел – если, конечно, бывают смуглые черноволосые ангелы с зелёными глазами. Девочка сидела рядом с тем самым проницательным господином и приходилась ему, кажется, дочерью. Я вручил ей цветок, встав на одно колено, и в награду она посвятила меня в рыцари – тростью своего отца.
Зрители были в восторге.
После представления, когда труппа уже пару раз вышла на поклон, и зрители наконец-то нас отпустили, Макди подозвал меня и Ирму и вручил нам по десять франков.
– Вроде бы доли ещё не распределяли? – Ирма нахмурила тонкие брови, крутя в пальцах новенькую банкноту. – Или я что-то путаю?
– Подар-р-рочек, чёрт побери! – довольно расхохотался Макди. Монокль торжествующе сверкал в левом глазу. – Вы, р-ребятишки, понравились очень сер-р-рьёзному человеку.
– Как именно «понравились»?
Волшебник тенью выскользнул из-за угла и замер в полушаге от Макди – ресницы приопущены, на губах полуулыбка, в голосе легчайший намёк на недовольство.
Мне стало не по себе.
– Как ар-р-ртисты, – невозмутимо откликнулся Макди. Но на шаг назад всё-таки отступил – правильно, я бы и сам так сделал. – У господина Жоэля Кормье есть пр-р-релестная дочурка, и у неё скоро именины. Девочку зовут Мари-Доминик. И если она захочет увидеть вас на своём пр-разднике, это пр-ринесёт круглую сумму. И вам лично, и мне.
Волшебник склонил голову набок и начал медленно обходить Макди по дуге, против часовой стрелки, не переставая улыбаться. Бледное лицо в зеленоватом свете фонаря казалось лицом призрака.
– Значит, Жоэль Кормье… Кто он? – коротко спросил волшебник, снова останавливаясь за плечом у директора, на сей раз за левым. Ирма шагнула поближе ко мне и стиснула мои пальцы; ладонь у неё была холодной и влажной. – Вы сказали «серьёзный человек»… Насколько серьёзный, господин Макди?
Я не понимал, чего добивается волшебник. Обычно он ничего не делал без причины, а лучше без двух или трёх причин, но сейчас… Практика, когда понравившегося артиста заказывал кто-то из отцов города для маленького личного представления, отнюдь не была редкостью. Часть этих заказов Макди отсекал, особенно когда просили одолжить на вечер кого-нибудь из симпатичных гимнасток – своими он не торговал, при всех его недостатках; другое дело, если девушка сама хотела подзаработать – директор подобное не одобрял, но и не препятствовал.
Но здесь, кажется, речь шла не об этом.
– Господин Кормье – богатый и влиятельный человек, – быстро ответил Макди. По виску у него медленно стекала капля пота. Волшебник еле слышно усмехнулся. – Его дочур-р-рка – та самая девчонка, которой Кальвин вручал розу. И голуби ей тоже понр-равились, чего такого-то? Они мне и самому понравились, – в сердцах брякнул он. – Не дури, Клермонт, дело чистое. Если выгор-р-р-рит, вам семьдесят процентов пойдёт, не половина, ей-Богу!
– А, та малышка… – ощутимо расслабилась Ирма, вспомнив смуглую девчонку из ложи для особых гостей, но волшебник негромко спросил:
– Господин Макди, просьба уважаемого господина Кормье никак не связана с тем, что он – владелец единственной больницы в Йорстоке и кузен главы полицейского управления, а у нас в подсобке лежит свежий труп без документов?
Я захлебнулся вздохом и, похоже, слишком сильно стиснул Ирмины пальцы.
Арон. Чёрт, до сих пор не верится, что он погиб…
Но почему он без документов? Даже у меня было удостоверение личности – вероятно, фальшивое, но всё же…
Макди как-то сгорбился, вынул монокль из глаза и принялся протирать заляпанное стекло рукавом. Тёмно-красная парча цеплялась за металлический край, и мне даже казалось, что я слышу тихий-тихий царапающий звук.
– Ты же знаешь ситуацию с Ароном, Клермонт, – вполголоса и даже без привычного раскатывания «р-р» произнёс директор. – Я достаточно рисковал, укрывая каторжника. И если сейчас это всплывёт…
– Не продешевите с ценой за устранение отбросов, господин Макди. Соизмеряйте… значение.
Воцарилось многозначительное, густое молчание с непередаваемым ароматом свежих трупов и старых тайн. Я взглянул на багровеющего от возмущения директора, на Ирму, которая едва держалась на ногах после тяжёлого выступления – и произнёс твёрдо:
