Текст книги "Трое для одного (СИ)"

Автор книги: Софья Ролдугина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

– Значит, дальше открыто идти нельзя, – задумчиво подытожил Уилки и взял Моргана под локоть, одновременно притягивая к себе. – Правила просты. Не отходи от меня и не отпускай моей руки – тогда они тебя не увидят.

– Они? – Моргана окатило потусторонним холодком.

Глаза Уилки полыхнули золотом.

– Ты же хотел стать ближе к другому городу, правильный мальчик Морган Майер, – вкрадчиво произнёс он, едва заметно сжимая его локоть сквозь куртку. – Ты уже так сблизился с Шасс-Маре, о, да… И я подумал, что неплохо было бы показать тебе не столь прекрасные стороны бытия.

Целую секунду Морган честно соображал, причём тут Шасс-Маре, но разум упорно выдавал только один ответ.

– Уилки, ты что… ревнуешь?

Хватка стала такой сильной, что Морган мысленно смирился с гипсом, однако Уилки внезапно расслабился и перехватил его руку бережней, словно извиняясь. Золотой блеск в глазах померк.

– Видимо, ревную не того, кого следовало бы. Ты всегда был не одинок, любим и счастлив, Морган, и поэтому никогда её не поймёшь. Разве что когда сам… довольно, впрочем, – оборвал он себя. – Идём.

“Не понимаю? – машинально повторил Морган про себя. Перед глазами пронеслось видение – Кэндл на сцене, голова запрокинута, руки напряжённо сжимают микрофон. – Пожалуй. Но я знаю кое-кого, кто понимает”.

Но тут он споткнулся, невольно поднял взгляд – и мгновенно осознал, куда ведёт его Уилки.

В заброшенную школу того, другого города, где звучала приглушённая музыка, а тени в окнах бесконечно и механически повторяли танцевальные па.

– Стой, – тихо попросил он. Уилки никак не отреагировал. – Стой, хватит! – Откуда-то изнутри нахлынула волна – такая же густая, вязкая и чёрная, как тени. Сердце билось с натугой, словно преодолевая её сопротивление. Все инстинкты, какие только были у Моргана, сейчас захлёбывались криком – туда нельзя, нельзя, нельзя ни в коем случае. – Не так быстро хотя бы, я не успеваю!

Уилки неприязненно взглянул на него поверх плеча, но шаг замедлил. Здание в четыре этажа, облицованное серой плиткой, вырисовывалось всё чётче. Так изменяются очертания карандашного эскиза, когда бледный контур начинают обводить чёрной ручкой. Появилась глубина за мутными оконными стёклами; обозначились тёмными провалами дыры в черепитчатой крыше; разветвились трещины по стенам. Шаг – и навес-уголок над крыльцом перекосился, ещё один – и на лестнице из белого камня проступили коричневатые пятна. Двор был обнесён кованым забором. На чугунных остриях болталось нечто бесцветное, вроде рваных тряпок…

Когда Морган проходил мимо, то асимметричные складки, пятна и волны сложились вдруг в череду спаянных призрачных лиц, искажённых страданием.

Горло точно верёвкой передавило.

– Здесь раньше была школа танцев, – негромко произнёс Уилки. Морган невольно обернулся, и взгляд точно примёрз к нему; призрачные лица проплывали где-то на периферии, а он видел только уязвимое белое горло над распахнутым воротником, мочку уха с едва заметным следом прокола и спутанные пегие пряди волос, ныряющие под пальто. – Построили её примерно через двадцать лет после войны. Сперва здесь занимались не только танцами, но и гимнастикой… борьбой тоже, кажется. Но затем более модные уроки вытеснили всё остальное. Я в самом начале заметил, что котлован роют на тонком месте, но тогда ещё не представлял себе опасность разломов.

Морган кивнул, как зачарованный. Мочку уха пересекал золотистый волосок, всего один, тонкий и прямой… тонкий и прямой…

А череда искажённых лиц по правую руку отдалилась и почти исчезла.

– Ты позволил закончить строительство.

– Позволил. И наблюдал за школой пятнадцать лет, – сухо ответил Уилки. – Фонарщик бывал там каждую ночь. Несмотря на его усилия, теней становилось всё больше, но люди этого не замечали. Пока однажды в сентябре не произошло то, что газеты назвали взрывом газа.

Уилки наклонил голову; золотистый волосок соскользнул вперёд и чиркнул по шее с таким звуком, словно действительно состоял из металла.

А кожа – изо льда.

– Ты сказал – газеты назвали, – с трудом выговорил Морган. Губы зудели от холода и почти не слушались, но разум пока оставался ясным. – Что там произошло на самом деле?

– Появился разлом. Первый в городе. Те, кто находился тогда в школе, просто исчезли, – дёрнул плечом Уилки. – Мы пытались справиться с катастрофой, но смогли только облегчить страдания тех, кто потерял близких. Я забрал у них то, что им было не нужно… Точнее, сделал более тусклым и блеклым.

Морган смотрел, как он плавно кладёт ладонь на решётку прогнутой калитки; как шарахаются от узкой ладони призрачные лица; как металл поддаётся нажиму, и петли беззвучно проворачиваются.

За забором изменился, кажется, сам воздух. Сильно пахло застарелой пылью, слабо – осенью и дымом. Двор был наполовину в опавших листьях, наполовину – в чёрных пятнах.

Когда Уилки наступил на полузанесённую дорожку, утягивая за собой и Моргана, этот живой мазут стал растекаться в стороны, вновь смыкаясь за их спинами.

– Заставил поблекнуть… воспоминания?

– Да, – задумчиво согласился Уилки. Глаза его были слегка прикрыты. – Это несложно. В памяти остаётся смутно-светлое впечатление, как о событиях очень раннего детства. О трагедии начали забывать. Но ещё раньше я отделил школу от города.

Он настолько замедлил шаг, что Моргану теперь уже приходилось следить не за тем, чтобы не отстать, а за тем, чтобы снова не налететь по невнимательности на его спину, запнувшись о неровности дорожки.

– И как ты это сделал?

Говорливые, по-осеннему яркие и сухие листья под ногами сами подсказывали ответ.

– Остановил здесь время, конечно, – ворчливо отозвался Уилки. – Что ещё может сделать часовщик? Теперь сюда почти невозможно войти, а выйти – тем более. Обычному человеку – точно. Иногда я сомневаюсь насчёт теней, но лишь иногда. После этой школы, Морган, я уже не допускал ошибок. Если где-то появлялось тонкое место – я запирал его. Порой хватало временной петли вокруг, но чаще приходилось останавливать мгновение. Но это не выход, – добавил он ещё тише. В скрипучем голосе прорезались вдруг чистые, металлические ноты. – Совсем не выход…

Пятна на крыльце тоже оказались слишком тёмными и живыми для простой грязи. Иногда они ускользали из-под ног в самый последний момент. Разбитая дверь была покрыта чернотой уже сплошняком. Когда Уилки прикоснулся к ней, ручка на секунду блеснула золотом – и угасла.

Через порог Морган шагнул, словно преодолевая тугую мембрану.

И очутился в месте, где просто невозможно дышать.

Когда-то в холле было красиво и просторно. На второй этаж уводила широкая белокаменная лестница с гладкими перилами, по которым наверняка не десять раз, не сто и даже не тысячу лихо съезжали вниз ученики. Паркет цвета морёного дуба до сих пор сохранял благородный вид. Если б только не чернильная темнота за окнами, если б только не изодранные на ленточки портьеры и перевёрнутые люстры под потолком с вырванными проводами, если б не узкие, извилистые следы в пыли, слишком напоминающие отпечатки змеиных тел – можно было бы представить, что школа всё ещё работает.

Морган облизнул мгновенно пересохшие губы.

Холод, который царил на улице, сменился ненавязчивым теплом.

– Я думал, что здесь тоже будут тени.

– Ты почти угадал, – усмехнулся Уилки. – Нам дальше.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что никакой пыли нет ни на паркете, ни на ступенях, ни на площадке наверху. “Следы” же извивались, как живые, медленно дрейфовали от стены к стене, лишь вокруг Уилки образуя нечто вроде зоны отчуждения. Поднимаясь по лестнице, Морган хотел по привычке положить руку на перила, но заметил на поверхности белёсого камня тончайшую плёнку. Она то слегка отходила от поверхности, то вновь налипала, не оставляя ни малейшего зазора. Так, словно дышала.

“Здесь совсем нет света, – осознал вдруг Морган. – Нет света, но я всё вижу”.

От этого простого факта земля начала уходить из-под ног, причём не только фигурально – и буквально тоже.

Можно было поверить в волшебство. В голодных монстров из подворотни. В колдовской фонарь. В возвращение мертвецов в мир живых. В летучие поезда.

В Кэндл, пишущую новые песни, наконец.

Но не в возможность видеть без света.

– …я кто, по-твоему? – едва слышно проворчал Уилки.

– Что? – эхом откликнулся Морган и на мгновение крепко зажмурился, преодолевая дурноту.

Пол второго этажа прогибался под ногами.

– Ничего, – уже безразлично-ровным голосом ответил Уилки. – Открой глаза, пай-мальчик. И смотри.

– Я не пай-мальчик, – машинально огрызнулся Морган, однако послушался.

Они стояли в дверях зала. А за порогом были только зеркала – и тени.

Наверное, здесь располагался танцевальный класс. Просторный, светлый; маленькие балерины входили сюда с трепетом и с неясным предвкушением чуда. Кто-то потом уставал, злился и бросал занятия. Кто-то с восторгом принимал и нагрузки, и строгие окрики преподавательниц – ради мечты, своей или маминой. Кто-то хихикал, перешёптываясь с подружками. Кто-то сосредоточенно наблюдал за своим отражением…

– Не отворачивайся, – тихо произнёс Уилки. – Смотри внимательно. И запоминай.

И Морган смотрел.

Зеркала теперь отражали только друг друга – бесконечные коридоры, тьма по одну и по другую стороны стекла, пожирающая самое себя. Под потолком висела сероватая дымка, и в её изменчивых очертаниях проскальзывали то искорёженные лица-маски, то крохотные детские руки, беспомощно хватающие воздух. А внизу, вместо истёртого тысячами осторожных шажков паркета медленно вращалась огромная воронка. Откуда-то из непостижимой глубины карабкались тени – всплесками живой смолы, человекоподобными чудищами с гладкими чурбаками вместо лиц, долгорукими карликами… Они с механической настойчивостью лезли наверх, соскальзывали с гладких стенок, съезжали вниз, пожирали друг друга, давились – и всё это бесшумно, ритмично, словно их направляла одна безжалостная воля.

“Да я сейчас просто-напросто отключусь”, – подумал Морган, ощущая чудовищный приступ головокружения. Ноги постепенно немели. Он сделал шаг назад, инстинктивно вжимаясь спиной в единственную реальную опору посреди бессмысленно мельтешащего мира.

Уилки обнял его поперёк груди, словно отгораживая от теней, а другую руку положил на горло; дышать после этого отчего-то стало немного легче.

– Я часто прихожу сюда, – произнёс он до жути ровным голосом. – Наблюдаю за ними. Ищу изменения. И думаю: а можно ли вернуть их обратно? Тех, кого крысы уже поглотили? Почти человеческие движения и лица, бесконечное страдание – признаки того, что жертвы ещё существуют, в том или ином виде, или приманка, ловушка?

Разницы в росте хватало как раз для того, чтобы Уилки мог шептать Моргану на ухо, лишь слегка наклонив голову. Рука на горле двигалась вверх и вниз, пальцы скользили вдоль артерии. Воронка в полу медленно вращалась и затягивала в себя взгляд, дыхание, способность ощущать форму предметов, температуру и фактуру поверхности.

Тени пожирали друг друга. И, кажется, становились сильнее.

Одна чудовищно вытянутая рука в белой перчатке зацепилась за край воронки, но соскользнула.

– Я… не знаю.

Морган цеплялся за нить размышлений, как утопающий – за поверхность воды.

И с тем же результатом.

– Тебе страшно?

Это был конкретный вопрос – и на него вполне можно было найти ответ. Морган прикрыл глаза, откидывая голову на чужое плечо, костистое и жёсткое даже под слоем плотного зимнего драпа. Губы щекотала прядь волос с запахом розмарина, тимьяна, цветущего клевера и ещё чего-то такого… такого…

Даже сквозь плотно сомкнутые веки просачивалось копошение теней, словно они излучали нечто противоположное свету, но столь же всепроникающее.

“Мне страшно?”

– Нет, – ответил Морган наконец и сам удивился. Страшно не было. То, что он испытывал сейчас, нельзя было описать категориями обычных чувств, будь то ужас, гнев или неприязнь. – Но это… неправильно.

Всё, что находилось у него под кожей, от органов до костей, словно переплавилось в сплошную массу наподобие нагретого пластилина и теперь медленно вращалось против часовой стрелки, так же, как воронка в полу. Оно упрямо тыкалось в кожу изнутри, точно стремилось воссоединиться с тенями, встроиться в чудовищную пищевую цепь, но на правах не жертвы, а равного… хищника.

“Это тоже должно меня напугать, – подумал Морган, с безумным напряжением преодолевая оцепенение рассудка. – Но не пугает. Очень плохо. Очень плохо…”

– Не ускользай, – тихо попросил Уилки, и Морган ощутил другое прикосновение к губам, а затем к скулам – уже не прядь чужих волос, а пальцы, жёсткие и прохладные. – Кажется, я просчитался. Потерпи немного, сейчас мы выйдем. Сможешь идти?

Морган прислушался к себе. Ноги не чувствовались совсем. Способность ориентироваться в пространстве тоже атрофировалась – не различить было не только право и лево, но даже верх и низ.

Он заставил себя открыть глаза.

Тени были везде.

– Не уверен. Но попробую.

– Хороший мальчик, – пробормотал Уилки немного виновато.

Морган честно пытался переставлять несуществующие ноги, но в итоге позорно обвис на плече Уилки. Путь по коридору и спуск по лестнице слились в горячечный бред. Но по мере того, как отдалялась воронка, постепенно возвращались ощущения, будто просыпались один за другим органы чувств. Тёплый воздух, колючее шерстяное пальто Уилки, запах листьев и пыли, трещины на потолке и ряды чёрно-белых фотографий на стенде у выхода. Улыбчивые лица, красивые – детские и взрослые, женские и мужские… Одно из них показалось Моргану знакомым, но прежде, чем он смог облечь это смутное ощущение в слова, Уилки буквально выволок его за порог.

Дальше было уже легче.

Ноги начало покалывать – онемение проходило.

– Я сам, – хрипло выдохнул Морган, хватая ртом морозный воздух. Калитка в обрывках теней медленно закрылась. Снег ослеплял – в свете фонарей, под яркой луной. – Правда, сам.

– Умница, – устало похвалил его Уилки, но хватка его стала ещё крепче.

Шагов через пятьдесят, на ярко освещённой улице Морган собрался с силами и вывернулся из-под чужой руки. Уилки хмыкнул, но спорить не стал, только начал идти гораздо медленнее, подстраиваясь под его заплетающиеся шаги.

Хотя онемение прошло, но головокружение по-прежнему накатывало волнами – как и безнадёжное, тянущее ощущение, словно воронка продолжала и на расстоянии вытягивать кровь прямо сквозь поры кожи.

“Надо быть внимательнее, – подумал Морган, едва не налетев на фонарный столб, и даже эта простая идея потребовала титанических усилий. Сконцентрироваться ни на чём не получалось. Мысли словно увязли в той самой тьме, пожирающей саму себя. – Надо быть внимательнее…”

Напротив красивого псевдоготического дома, сверху донизу увешанного гирляндами, Морган споткнулся о выступающий булыжник, завалился набок и лишь чудом не насадился на выступающие пики низкой оградки. Уилки подхватил его в самый последний момент, встряхнул за плечи и попытался поставить вертикально.

Ноги предательски разъехались в разные стороны.

– Всё-таки тебя порядком зацепило.

Морган хотел возразить, но тут небо с землёй резко поменялось местами. Он зажмурился, цепляясь за пальто Уилки.

– Ага… Ч-чёрт… – Морган часто задышал, стараясь не уплыть в беспамятство окончательно. Кошмары с предвкушением оскалились на границе сознания. – Слушай, я просто всё время думаю об этом… то есть о них… то есть…

Договорить он не успел.

Уилки с размаху вжал его спиной в фонарный столб, безжалостно зафиксировал лицо в ладонях – и прижался лбом ко лбу, широко распахивая глаза.

– Не смей жмуриться.

Морган бы и не смог – даже если бы захотел.

Какую-то долю мгновения он ещё различал игольный прокол зрачка, золотистые искры в радужке, блёклые, но по-девичьи густые ресницы. А затем в него хлынул свет – такой же безжалостный и яркий, как в недавнем сне.

Это было почти больно.

Вязкая пластилиновая масса под кожей, заменившая кости и плоть, не выдержала и секунды. Морган вдруг увидел себя со стороны – сияющим, как стеклянная аромалампа со свечой внутри. И самый яркий сгусток света был почему-то не в глазах, как подсказывали рецепторы, а в груди, за частоколом рёбер – живой и пульсирующий, отсылающий искры в кончики судорожно скрюченных пальцев. Затем видение исчезло, а по телу прокатилась ошеломляюще яркая волна физических ощущений, словно каждая жилка, каждое мышечное волокно напряглось до предела.

А потом всё его существо обернулось звенящей пустотой, светлой и безупречно чистой.

Уилки медленно отстранился, удерживая зрительный контакт.

Острота ощущений слегка притупилась. Граница между болью и удовольствием сместилась в сторону удовольствия – того спокойного приятного чувства, которое иногда наступает незадолго до полного пробуждения от очень хорошего сна. Единственным отличием было то, что разум работал как часы.

– Так лучше? – лукаво поинтересовался Уилки. Губы у него слегка подрагивали, точно он пытался удержаться от улыбки.

Морган проглотил смешок.

– О, да. Гораздо. Как ты там говорил? Так вот, я себя тоже переоценил. Не думал, что меня может вырубить просто от… наблюдений.

Уилки повернул голову – в ту сторону, где осталась заброшенная школа.

– “Наблюдения”? Можно сказать и так. Ты ещё хорошо держался, – сдержанно похвалил он и признался вдруг: – Мне самому порой становится там не по себе. Иногда я думаю, что будет, если я шагну в ту воронку. Ни одна из теней по эту сторону не может причинить мне вреда. Но там их слишком много. И мне интересно, – голос его стал тише, – скольких я успею уничтожить прежде, чем погасну сам.

В том, как он произнёс это, было гораздо больше от обещания, чем от размышления.

“Как лётчик, который собирается протаранить вражеский бомбардировщик”, – понял вдруг Морган – и его вдруг окатило-ошеломило невероятно ярким и жутким образом.

Уилки лежит навзничь где-то на улице другого, тёмного города; длинные волосы паклей стелятся по растрескавшемуся асфальту; некто безликий в цилиндре нагибается и запускает тонкие многосуставчатые пальцы в глазницу, выпрямляется – и надкусывает погасший глаз, как сливу.

… безликий похож на самого Моргана, точно искажённое отражение.

– Заткнись! – По спине пробежал холодок, напоминающий о самом обычном человеческом страхе. – Если только попробуешь, я…

– Что “ты”? – с любопытством обернулся Уилки. Болезненная тяга к саморазрушению, до одури напоминающая задавленное чувство вины, ушла из его взгляда, и Морган теперь не знал, померещилась она ему или была там на самом деле. – Скажи, правильный мальчик. Я внимательно слушаю.

Он стоял слишком близко и смотрел слишком пристально. Соврать было невозможно.

Проблема заключалась в том, что Морган уже сам не знал, что сказать.

– Просто не делай этого, – наконец произнёс он вслух, сухо и скованно. – Есть гораздо более интересные способы самоубийства.

– Поделишься опытом? – вздёрнул бровь Уилки.

Щёки начало припекать, словно их перцем натёрли. Но это было так… по-семейному обыденно?

“Привыкаю чувствовать себя идиотом, – пронеслась в голове дикая мысль. – И, похоже, мне это нравится”.

– Обойдёшься. Лучше вот о чём поговорим… – Мысль, которая всё никак не могла сформироваться с того самого момента, как почти у самых ног разверзлась чудовищная воронка, наконец обрела конкретные очертания. – Насколько неодинаковыми могут быть тени?

Взгляд Уилки стал заинтересованным. Из-под ресниц коротко полыхнуло золотым.

– Поясни.

Морган зябко сунул руки в карманы, накинул капюшон и направился вниз по улице, соображая, где бы свернуть, чтоб поскорее добраться до дома. Уилки шёл рядом, попадая точно в шаг.

– Я в самом простом смысле. Вот есть что-то серое и человекоподобное – как те призрачные лица у забора. Они похожи на жертвы, переваренные не до конца, – медленно выговорил Морган и сам поёжился. Уилки неопределённо качнул головой, то ли соглашаясь, то ли поощряя к дальнейшим объяснениям. – Далее, существует нечто вроде живой смолы – это уже напоминает массу, из которой формируются другие тени. Некоторые только отдалённо похожи на людей, – уточнил Морган, вспомнив долгоруких карликов из воронки и безголовых кукол с растопыренными по-паучьи конечностями. – Другие… Ну, я их сам называю безликими. Они в точности как люди, но без лица и в этих чёртовых цилиндрах, которые превращаются в крыс. Так вот, а могут ли быть и другие тени? Ещё более похожие на людей?

На мгновение лицо Уилки приняло очень интересное выражение, нечто среднее между любопытством, одобрением и бесконечной тоской, но затем вновь стало непроницаемо-спокойным.

– Думаю, что есть. Тени постоянно изменяются…

– Я помню. Ты говорил, – кивнул Морган уверенно и приготовился слушать, потому что интонации подразумевали продолжение. Но Уилки отчего-то затянул паузу.

“Чего он ждёт?”

Дорога под ногами раздвоилась. Одна – обледенелая брусчатка; другая – узкая тропа с обочинами, сплошь заросшими красноватым тимьяном. Жёсткие тёмно-зелёные листочки были покрыты инеем.

Уилки без раздумий свернул на тропу. Морган последовал за ним. Вдоль позвоночника эхом прокатилось щекочущее ощущение – то ли предвкушение, то ли благоговейный трепет, сродни тому, что он испытывал в детстве, когда мать брала его с собой в парикмахерскую на углу между улицей Редфорда и спуском с холма. Это было, что называется, “респектабельное, элитарное заведение”, но тогда он не знал таких слов. Просто чувствовал, что оно отличается от всех остальных парикмахерских, где он уже бывал – неуловимым пудровым запахом дорогих шампуней; изобилием зеркал и неярких ламп, чей свет достигал парадоксальным образом самых дальних уголков зала; сложной системой расписных бумажных ширм на рамке из чёрного дерева; бесконечной мягкостью вращающихся кресел, обшитых замшей цвета молока.

Чаще всего Морган просто наблюдал, как стригут и укладывают дивные светлые волосы Этель. Но иногда она вдруг бросала небрежно: “Мальчика тоже приведите в порядок”. И тогда его усаживали в сладостно-мягкое кресло, где всё, от подлокотников до подголовника, подстраивалось под рост клиента, затем оборачивали в шелковистую ткань и велели держать голову прямо.

Морган неподвижно сидел и таращился в сияющее зеркало, обрамлённое лампами, и сверкали на столике жутковатые и таинственные склянки, пузырьки, металлически блестели парикмахерские инструменты, а около кресла вертелась светловолосая фея с асимметрично подстриженными белыми волосами и с ярко-голубыми глазами. Вокруг неё неуловимый пудровый запах был гуще, а ощущение запредельной, непостижимой, восхитительной чуждости – сильнее. От прикосновения её пальцев к голове и шее по всему телу прокатывалась волна дрожи и приятной, изматывающей слабости.

То, что показывал ему Уилки, было совсем иным – диким, запущенным, яростно-живым и мрачным. Однако ощущения будило те же.

Мир, который нельзя понять до конца, чужой даже в малейших деталях, вызывающий подспудный восторг… и немного стыдное желание обладать.

Не то чтобы Морган обожал элитные парикмахерские.

Не то чтобы он любил колдовские пути, пронизывающие город насквозь, и цветущий под снегом тимьян…

– Сначала появилось то, что ты называешь “смолой”, – заговорил вдруг Уилки, словно очнувшись от забытья, когда Морган уже сам решил было задать наводящий вопрос. – Вскоре после войны. Оно как будто зарождалось само по себе, в темноте, поэтому я так и называл его – тени. О разломах и тонких местах тогда никто ничего не знал. Достаточно было любого источника света, даже лунного блика, чтобы тени исчезли. Долгое время я считал их относительно безопасными, пока не увидел, как они сожрали старика. Он прошёл сквозь одну из таких теней, пьяный, как всегда – а на следующий день слёг. В нём погасло нечто важное. Родственники вздохнули с облегчением, когда он внезапно заболел и умер – как же, избавились от надоедливого пьяницы. Но я-то знал, в чём дело… Другой раз тень пыталась напасть на ребёнка – но растаяла сама. Девочка ничего не заметила, – улыбнулся Уилки, и резкие черты лица его на секунду смягчились. – Но так случалось не всегда. Иногда тени не без успеха нападали на детей. Не брезговали и животными – собаками, крысами… Только кошки их, похоже, видели. И рвали на части, когда могли.

– Интересная деталь, – усмехнулся Морган, но затем вспомнил дом Льюисов и посерьёзнел.

Дебора всегда держала в особняке с дюжину кошек, а самых флегматичных из них ещё и таскала с собой на светские мероприятия. Она явно сталкивалась с тенями, и не раз, но оставалась невредимой.

“Надо посоветовать Кэндл завести пару кошаков, – подумал он. – Может, спросить у Ривса? Он ведь работает волонтёром в каком-то приюте для бездомных животных…”

Уилки взглянул на него искоса и одобрительно кивнул. А затем продолжил, словно и не было этой короткой заминки:

– Интересная, но не столь важная. Я тогда каждую ночь бродил по городу и уничтожал тени. Их становилось больше и больше… Тогда-то я и нашёл Фонарщика.

– И Чи?

– Чи сама пришла, – хмыкнул Уилки. – Да они и были по сути единым целым, с самого начала. Как душа, разделённая на две части. Фонарщик взял на себя уборку города, и я наконец смог заняться более важным делом – наблюдениями. И вовремя, потому что ещё немного – и я бы упустил тех, кого ты назвал “безликими”. Я их назвал крысами, потому что они по-прежнему боялись кошек, но научились заражать людей.

Хотя капюшон с меховой опушкой был надвинут до самых бровей, затылок у Моргана обдало холодом.

– И чем же… заражать?

Уилки брезгливо поморщился.

– Грязью. Чёрными страстями, бесцветной апатией… Всё худшее они усиливали в несколько раз. И эту заразу, Морган, люди передавали друг другу, как грипп или простуду. А тот, кто наполнялся темнотой до краёв, рано или поздно попадался теням, и даже Фонарщик ничего не мог сделать. Избавиться от крыс гораздо сложнее. Они уже не так боятся света. Да и прячутся слишком искусно…

Он замолчал. Морган прокрутил в голове уже сказанное, сопоставил со своими воспоминаниями – и понял, что в истории зияет огромный пробел.

– А Шасс-Маре? Как работает Фонарщик – я видел, – осторожно уточнил Морган, когда увидел, что Уилки снова нахмурился. – Она тоже как-то связана с уничтожением теней?

Уилки рассмеялся, скрипуче и неприятно:

– Прибраться в городе может любой из нас. Но Шасс-Маре занята другим. Видишь ли, заражение чернотой останавливается, если человек сталкивается с чудом. Всё равно, с каким – радуга зимой, дивный сон, пронзительная песня со сцены в занюханном пабе… – добавил он словно между прочим, но Морган сразу вспомнил о Кэндл, и ему стало не по себе. – Эта девочка – проводник. Единственная, кто может отсюда пройти туда и вернуться.

Морган едва не споткнулся. Слова прозвучали по-особенному, но смысл ускользал.

– То есть?

– Ты не поймёшь, – качнул головой Уилки. – Просто запомни, что она – проводник чего-то очень важного. Того, без чего мир остановится. Или утонет в черноте. Одна из тех, кто с самого начала был на грани, на границе, не осознавая этого. Ты не поймёшь, – повторил он с лёгким сожалением.

А Морган вспомнил взгляд Кэндл там, в баре – и в груди словно вспыхнула жгучая и сладостная искра.

– Может, и не пойму, – согласился он, чтобы не спорить. – Но ты хотел мне рассказать ещё о чём-то, разве не так?

Ресницы Уилки дрогнули.

– Умный мальчик, – произнёс он с непонятным удовлетворением и замедлил шаг. Морган тоже – против собственной воли. Впереди была та самая аллея, за которой начиналась дорога к дому. – Я много наблюдаю за тенями. Поначалу они действовали хаотично. Укол там, укус здесь… Но с определённого момента нечто стало направлять их. Они всё успешнее избегают Фонарщика. Они научились делать отвлекающие манёвры – устраивают погром и какофонию в одном месте, а в то же время истончают границу в другом, и я едва успеваю зачищать все опасные пятна прежде, чем появляется разлом.

Аллея закончилась; улица выводила прямо к дому – мимо спящих окон, заснеженных садов и подозрительно ухмыляющейся тыквенной рожи в соседском дворе. Морган поймал себя на том, что теперь уже он замедляет шаг, оттягивая момент расставания.

“Это для расследования. Только для расследования”.

– Что-то их направляет… Хочешь сказать, у них появились вожаки?

– Генералы, – задумчиво опустил голову Уилки. – Я их называю генералами, потому что они знакомы со стратегией и тактикой. Это уже не просто противостояние, Морган Майер, это война. И я до сих пор понятия не имею, как они выглядят, хотя каждую ночь обыскиваю город.

Омерзительно-прекрасное лицо Кристин вспыхнуло в памяти и угасло.

– Я подумаю над этим, – механически пообещал Морган и наткнулся на удивлённо-настороженный взгляд Уилки. – Что такое? Ты разве не этого сам хотел?

Уилки нахохлился и сунул руки в карманы.

– Я от тебя хочу одного – отдай своё имя Шасс-Маре. А раньше и думать не смей о том, чтобы влезть на тёмную сторону.

Ещё неделю назад Морган бы разозлился на такие слова, но теперь вспомнил жуткую тоску в глазах Шасс-Маре, пение Кэндл и медленное вращение воронки в танцевальной школе – и спокойно кивнул:

– Посмотрим. Я не собираюсь заключать сделку по неведению.

– Начитанный мальчик, – усмехнулся Уилки. – Но не все сказки говорят правду.

Внезапно он остановился. Морган отвёл взгляд от его лица – и понял, что они уже перед калиткой. Особняк Майеров был тёмным и мёртвым; только в спальне Донны на самом верху размеренно мерцал ночник.

“Надо подняться по тёмной лестнице, – пронеслась в голове леденящая мысль, и память услужливо подкинула свежее впечатление – мраморную лестницу в заброшенной школе. – Надо просто подняться по лестнице и включить свет… или наоборот?”

– Проводить тебя?

– Что? – недоверчиво переспросил Морган, оборачиваясь к Уилки, но не нашёл ни намёка на улыбку или насмешку. – Я… Да как хочешь, – вспыхнул он из-за иррационального приступа раздражения пополам с неловкостью. – Мне-то что.

Морган развернулся и пошёл к дому, стискивая руки в кулаки. Щёки пылали – без всякой причины. Уилки безмолвно следовал за ним. Через холл, по лестнице, до спальни… Там он уселся в кресло, точно так и надо, приманил пальцем книгу со стеллажа, раскрыл посередине и углубился в чтение, нисколько не смущаясь отсутствием света. Морган переступил с ноги на ногу, чувствуя себя крайне по-дурацки, затем плюнул на всё, разделся донага и забрался с головой под одеяло. Постель оказалась нагретой, словно он отлучился из дома на минуту, самое большее.

Темнота спальни безмятежно шелестела книжными страницами.

Глава Х.

Каждый раз предрождественское утро ознаменовывалось эпохальной ссорой Донны Маккензи с Годфри из-за праздничного меню – и каждый год Донна побеждала с разгромным счётом, воззвав к Этель, в будни сохраняющей нейтралитет. Крики спорщиков и звон посуды гарантированно поднимали на ноги всех обитателей и гостей дома не позднее десяти часов, однако в этом году Морган благополучно продрых до трёх пополудни, пропустив и грозную битву, и торжественное примирение. Он пробудился под сумасшедшую импровизацию на тему “Звона колокольчиков” и ещё десятка популярных рождественских мелодий одновременно, вымыл голову прямо в раковине, разгоняя тупую, болезненную сонливость, и спустился в столовую.