Текст книги "Трое для одного (СИ)"

Автор книги: Софья Ролдугина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

– Заткнись, – процедила она сквозь зубы. – Просто заткнись. Что бы ты понимал…

Что Морган умел хорошо, так это чувствовать момент.

– Не понимаю, – тихо согласился он, а затем перелез через стойку, едва не столкнув чашку из-под кофе на пол, и обнял Шасс-Маре со спины, выцеловывая шею и пытаясь распустить корсет.

Кэндл пела, как будто вокруг был стадион, который пел с ней в унисон. По лицу у неё текли то ли слёзы, то ли пот.

…А Шасс-Маре совершенно не умела целоваться. Или просто не любила.

Следующий день прошёл как в лихорадке. Кэндл в мэрию не явилась вовсе – позвонила около двенадцати и сообщила, что заболела, а потом отключила телефон. Оакленд явно что-то начал подозревать, особенно после того, как заметил на шее и на запястьях у Моргана характерные красноватые пятна, однако помалкивал.

– Трудный период, э? – сочувственно поинтересовался он, когда тишина за обедом стала неприлично давящей, и принялся уж слишком тщательно протирать очки.

– Вроде того, – улыбнулся Морган, перекатывая между большим и указательным пальцем смятую в комок бумажку.

После бессонной ночи ощущения были ирреально-яркими. Каждое случайное прикосновение отдавалось где-то глубоко в нервах. Тихая клавиатура стрекотала, как цикады в жару; клавиши, гротескно выпуклые и шершавые, прыгали навстречу движению и лупили по кончикам пальцев. Искусственный, холодный белый свет резал глаза, словно прямо в лицо дул ветер из пустыни. Обычный кофе из “Томато” расцветал на языке таким богатством вкусов, от насыщенно-шоколадного до затхло-земляного, что впору заподозрить галлюцинации.

С людьми было ещё хуже.

Каждая человеческая фигура сияла или, наоборот, представала сгустком мрака. Эти свет и тьма имели разную степень интенсивности и окраску, точно по-разному обработанные фотографии, вклеенные в один коллаж.

“Я схожу с ума, – думал Морган, механически перебирая бумаги в папке. Заголовки документов ускользали от сознания. – Я схожу с ума, но почему-то не боюсь”.

Без пятнадцати шесть он сбежал из офиса, оставив дела на Оакленда. Сперва долго ездил по тёмным улицам, в глубине души надеясь увидеть краем глаза разноцветные искры Чи. Попытался даже переехать мост и вырулить к заброшенному госпиталю, где встретил тени в последний раз, но так и не сумел: драный, злющий кот светло-палевого окраса выскочил вдруг на середину дороги и начал бросаться под колёса. Глядя на него, Морган ощутил вдруг приступ иррационального беспокойства, против всех правил развернулся по тротуару и поехал обратно к центру.

Как-то само собой получилось, что путь лежал мимо дома Кэндл.

В окнах на третьем этаже горел приглушённый свет.

“Втянул её в неприятности и бросил. Идиот”.

От укола совести Морган словно протрезвел. То, что происходило накануне, распалось на две неравные части – сначала ворох пугающей информации от Шасс-Маре и собственные идиотские действия потом.

Слишком это было похоже на попытку бегства от того, что он узнал. Разрывы и расколы, триада городов, мрак и ужас…

“Мне просто не хватает того, с кем можно поговорить обо всём. Не хватает… напарника?”

Мысль немного пугала.

Поколебавшись недолго, Морган поднялся по лестнице и замер у двери. Сквозь неё доносились гитарные переборы, и тянуло через щели слабым запахом дыма от ароматических палочек: иланг-иланг, пачули и ещё что-то сладкое, терпкое, отдалённо знакомое.

Он прислушался.

Кэндл пела – блюзово и удивительно чисто, но не старые заезженные песни, а нечто новое.

– Может, всё не так плохо, – пробормотал Морган, упираясь лбом в обшивку двери. Лихорадочная острота чувств постепенно угасала. – Может быть…

Но на кнопку звонка он так и не нажал.

А в среду Кэндл вышла на работу, как обычно – язвительная, буйная, вездесущая.

Глава IХ.

– Привет, балбес! Чего прячешься от любимой сестры, а?

Морган отвёл трубку от уха, чтоб не оглохнуть, и виновато посмотрел на Оакленда. Тот лишь понимающе махнул рукой – семья так семья.

– Привет, Сэм. Я не скрываюсь, просто на приёме был. У тебя срочное что-то?

– Разумеется, да! – фыркнула трубка. – Я хочу тебя на ужин. Вместе с коробкой пирожных.

– Целый я, а потом ещё и сладкое? А ты не лопнешь? – коварным голосом поинтересовался Морган, переждал хихиканье и продолжил: – Так ты по делам звонишь?

– Да нет, – легкомысленно отозвалась Саманта. – Просто не виделись давно. Ну, ещё хочу узнать, что ты будешь дарить маме, чтоб не получилось, как в прошлом году.

Морган не смог удержаться от улыбки: у Сэм и её мужа были почти одинаковые способы выманить человека на важный разговор. То “гпп”, то подарок на Рождество…

– Конечно, я приду, раз всё настолько серьёзно. Какие пирожные захватить?

– Трубочки с кремом… Нет, лучше что-нибудь желейное, низкокалорийное, – исправилась Сэм со вздохом. – Ждём тебя к восьми.

“Ждём, а не жду. Значит, вместе с Джином”.

– Я приеду. До встречи, сестрёнка.

– До встречи, балбес!

Положив трубку, Морган вернулся к приёмному окну. В глубине души он надеялся, что О’Коннор вернётся за своей рукописью, но в то же время понимал – нет, этого не будет. Как нарочно, перед Рождеством словно затишье наступило. Посетители заглядывали лишь изредка; один слегка подвыпивший турист с материка перепутал мэрию то ли с почтой, то ли с сувенирным магазином и долго упрашивал продать ему пачку открыток – на ломанном английском, отчего-то называя Моргана “очаровательной блондинкой”.

Когда пьянчужку наконец выпроводили, в зале стало пусто и грустно.

– Вот бы что-нибудь взорвать, – сонно пробормотала Кэндл, тасуя визитки, точно колоду карт. – Эй, прекрасная блондинка, ты сегодня никуда прогуляться не хочешь?

– Меня сестра позвала на ужин, – откликнулся Морган рассеянно и только потом сообразил, что Кэндл спрашивала о Шасс-Маре. – Слушай, ты…

– Ничего, – ухмыльнулась она беззаботно. Смазанная красная помада в уголке рта походила на свежую кровь. – Я найду, чем заняться.

Уже после приёма, покупая пирожные в кондитерской на углу, Морган набрал номер Кэндл.

“Абонент недоступен, – с укором ответил мягкий женский голос. – Или находится вне зоны действия сети”.

Морган вернулся в машину, завёл двигатель – и уткнулся лицом в руки, сложенные крестом на руле. В груди ворочалось какое-то новое, незнакомое чувство.

“Сам виноват”.

Снова начал идти снег – мягкими огромными хлопьями, похожими на клочья сахарной ваты. К кондитерской выстроилась целая очередь; давешний турист, протрезвевший на холоде, азартно торговался с индийцем-лоточником из-за простенького кожаного браслета; за погнутой вывеской, вдали от желтоватого света фонарей целовались двое – с короткими стрижками, в почти одинаковых спортивных куртках и узких джинсах.

Морган всё яснее чувствовал, что ему здесь не место.

– Хватит, – заставил он себя заговорить вслух и нажал на педаль. “Шерли” тронулась с места. – Сэм ждёт. Нельзя опаздывать.

Расселы жили далеко от центра и, похоже, наслаждались уединением. Ещё до свадьбы Саманта переехала в крохотный дом Джина на берегу реки, в квартал, отстроенный на месте выгоревшего после войны. Весной и летом, несмотря на слабый запах гнильцы от Мидтайна, здесь было сказочно красиво. Цветущий шиповник на пустырях; в низинах – тимьян и клевер, сплетённые так прочно, что нельзя распутать стебли, не разорвав; одичавшие яблони и вишни, приносящие в срок мелкие, но удивительно сладкие плоды; простенькие дома, увитые едва ли не до самых крыш девичьим виноградом и плющом… В последние двадцать лет почти все жители перебрались из здешнего захолустья в более оживлённые районы, и на прежнем месте остались лишь три-четыре семьи – такие же убеждённые мизантропы, как Расселы. Гостей тут не любили и не привечали…

Впрочем, для родственников – за исключением отца, конечно – Саманта делала исключение.

Едва Морган подъехал к воротам, как она выскочила на крыльцо, как была, в домашнем костюме из серого флиса с капюшоном в виде кошачьей головы, и приветственно замахала руками. Следом вышел и Джин, тоже расслабленный, сонный и к тому же в очках. Не слушая возражений, он отправил Моргана в дом, а сам припарковал его машину в узком загоне под навесом.

– Долго ты добирался, – проворчала Сэм, близоруко щурясь. Она была совершенно не похожа на редактора “Форест Сан”. Этакая слегка инфантильная домохозяйка – рыжая, с безупречно женственной фигурой, ворчливая и улыбчивая, но никак не леди-босс, которую боялись даже небритые циники из отдела криминальной хроники.

– Забыл, как к вам ехать, – отшутился Морган. – Вы меня сто лет в гости не приглашали.

– Мог бы и без приглашения заявиться, – фыркнула Сэм – и наконец-то обняла его. От флисовки слабо пахло горьковатыми духами. – Как там мама?

– Вся в музыке. Ты могла бы чаще звонить.

– Трубку либо Донна снимает, либо Годфри, а их я и слышать не хочу… – Саманта отклонилась, заглядывая Моргану в лицо. Глаза у неё были тёмно-карие, в бабку по материнской линии, и потому прямой взгляд всегда казался сумрачным и недовольным. В четырнадцать-пятнадцать лет, когда она ещё оставалась тощим, голенастым подростком, это органично вписывалось в образ.

Сейчас контраст между обликом и взглядом бил по нервам.

– Тогда приезжай лично. Я могу тебе намекнуть, когда отца нет дома, – вздохнул Морган, поглаживая сестру по напряжённым плечам. Она так и не простила Годфри попытки сорвать свадьбу и лишить Джина работы, даже спустя столько лет. – Ну, ладно. Не будем о грустном. Вы меня вроде бы на ужин приглашали – так давайте его скорее сюда. Я в обеденный перерыв не успел толком ничего перехватить, – героически соврал он

– О! Тогда ты удачно попал! – оживилась Сэм и потянула его в столовую. – У нас паста по-средиземноморски, салат с горячими креветками и… да не бледней так, не я готовила. Джин.

– Это успокаивает, – хмыкнул Морган.

Столовая уже была украшена к Рождеству – омела и остролист, наряженная ёлка в углу, сплошь в бантах и бело-розовых леденцах, гирлянды вокруг лампы и фонарь в виде феи на подоконнике. На полосатом диване валялась незапакованная плоская коробка со стопкой желтоватых листков. Моргану сперва примерещились мемуары О’Коннора, и в груди болезненно кольнуло, но затем он разглядел ноты.

– Это маме, – пояснила Сэм, плюхаясь за стол и сходу вооружаясь вилкой. – Раритетный рукописный экземпляр “Детского уголка”, не авторский список, но примерно того же периода. Достала на аукционе ещё летом.

– Тогда вряд ли у нас могли совпасть подарки, – улыбнулся Морган краешками губ, предчувствуя занимательную беседу. – Но ты ведь меня не за этим позвала?

– А то ты не понял? – поинтересовался Джин, закрывая дверь. Оглядел столовую, обменялся взглядами с Самантой и вновь посмотрел на Моргана: – Ну, что, будем портить аппетит гадкими подробностями или сначала всё же поужинаем?

Сэм поёрзала на месте, глядя на брата исподлобья. Покосилась сперва на ёлку, затем на венок из омелы и остролиста над дверью, на уютно мерцающий электрокамин…

– Оставим сплетни на сладкое, – решился Морган. – В смысле, за чаем обсудим.

– Хорошо, – понимающе кивнул Джин. И хитро сощурился: – Учти, количество новостей зависит от качества комплиментов повару.

– Ты ещё в долгу останешься, муженёк, – фыркнула Сэм, толкая его в бок.

– Это мы посмотрим…

Впрочем, готовил Джин божественно, поэтому с комплиментами у Моргана проблем не возникло. Хотя ничего сложного в рецепте не было: паста в томатном соусе с пассерованным луком, запечённая в духовке с черри, базиликом и моцареллой. Салат оказался и того проще – те же помидоры, креветки, руккола, твёрдый сыр тонкой стружкой и бальзамический уксус, который Саманта обычно на дух не выносила, но тут почему-то пришла в восторг. Джин травил байки из своей богатой практики. Морган в лицах излагал историю восточной дивы и её горячих братьев…

“Похоже на Рождество”, – пронеслось у него в голове, когда Сэм начала убирать грязные тарелки со стола, чтобы освободить место для чайника с чашками. А потом как-то вспомнился следующий вечер после Рождества, когда праздник уже позади, и его снова нужно ждать – целый год.

– Понравилось? – поинтересовался Джин, лениво хрустя перчёными гренками.

– Изумительно, восхитительно, волшебно, – рассеянно кивнул Морган и придвинул к себе чашку с чаем. Тёмное отражение пошло рябью. – Слушай, я хотел тебя спросить кое о чём… Зачем ты Сэм втянул?

Джин покосился в сторону кухни, где его обожаемая жена насвистывала песенку под нос, выкладывая пирожные на красивую тарелку, а затем ответил, понизив голос:

– Потому что она тоже имеет право знать. Её тоже коснулось всё это.

Морган пожал плечами. Головоломка пока не складывалась.

– Отец ей не поручал ничего такого. Да она бы и не стала выполнять…

– Ты не понял. – Джин тоскливо обернулся в сторону кухни, снял очки – и с усилием нажал большими пальцами на точки над бровями. – Всё началось гораздо раньше, чем мы думали. Чем даже я думал. Тебе говорит о чём-нибудь имя Гарри Майера?

У Моргана к горлу подкатила тошнота – резко и беспричинно, как рефлекс.

Здесь темно, прохладно и слегка пахнет гнильцой. В углу старый сундук – куда старше, чем сам дом. Над сундуком – захламлённая вешалка, где зимние куртки висят вперемешку с летними футболками на пластиковых “плечиках”. …

…Дядя Гарри в гостиной. Он зачем-то сидит в кресле, накрыв лицо газетой. Тошнотно-сладковатый запах здесь такой густой, что слюна во рту становится вязкой.

Газета падает на пол.

…и даже в скудном освещении, с закрытыми жалюзи, видно, как в глазах что-то шевелится.

– Да, – Морган с трудом заставил себя разомкнуть губы. – Говорит, конечно. Он умер.

– Интересно, – ухмыльнулся Джин и закинул в рот ещё пару гренок, красных от перца. Крошки остались в уголках рта, и от этого тошнота у Моргана усилилась. – Знаешь, я люблю наблюдать за подозреваемыми. Точнее, за первой реакцией на имя жертвы. Особенно за глазами. Но и слова тоже бывают… занимательные.

– Сожалею, но я никак не мог быть убийцей дяди Гарри, – слабо улыбнулся Морган и потянулся за гренками. Рот обожгло, почти до боли, зато мысли прояснились. – Мне тогда едва восемь исполнилось.

– Видел я однажды, как семилетняя девочка укокошила мачеху, насмотревшись “Белоснежки”, – философски откликнулся Джин. – Но речь не об этом. Сэм! – вдруг крикнул он, повернув голову. – Не расскажешь ему то, что рассказывала мне?

На кухне отчётливо звякнул металл о кафель.

– Сейчас! – отозвалась Сэм после едва заметной паузы.

“Хорошо, что мы успели поужинать, – подумал Морган, глядя из-под прикрытых век, как в столовую медленно вплывает блюдо с пирожными. – Дядя Гарри, надо же… дядя Гарри…”

Саманта аккуратно поставила блюдо на стол, придвинула к себе чашку и зачем-то накинула капюшон, руками прижимая мягкие флисовые уши к голове.

– Ну, с чего бы начать… Морган, – позвала она вдруг, не глядя на него. – Ты помнишь, как я иногда уезжала на выходные? В общем, ну, у дяди Гарри не могло быть детей…

– Да, знаю, – мягко перебил сестру Морган, почувствовав, что ей нужна передышка. – Мама об этом упоминала несколько раз. А ещё он был твоим крёстным, поэтому хотел сделать тебя наследницей.

– Именно, – кивнула она. – Ну, отец к его словам серьёзно не относился, но не возражал. Он тогда первый год занимал пост мэра.

Морган нахмурился.

– Не понял, – наконец честно сознался он.

Саманта переглянулась с Джином.

– Да-а, – протянула она. – Иногда разница в три года значит очень много… Майеры всегда правили Форестом. С самой войны, а может, и раньше, кто теперь разберёт… Иногда эта традиция прерывалась, но очень редко – больше чем на десять лет. Наш дед, Гийом Майер, умер очень молодым. Годфри и Гарри были тогда ещё совсем маленькими, естественно, никто из них и близко не мог претендовать на пост мэра.

– Это я знаю, – кивнул Морган. История семьи ни для кого не была секретом, однако с его точки зрения увлечённость политикой всегда оставалась чем-то вроде разновидности фамильного таланта: Маккензи прекрасно готовят, Лэнги обладают безупречным слухом, а Майерам власть сама идёт в руки.

Так заведено.

Ничего особенного.

– Ну, да, – согласилась Саманта. – Все знают. Только в мэры по старшинству должен был идти Гарри. Но он слишком любил свои розы и коллекцию пластинок, а вот Годфри как раз не страдал от недостатка амбиций. Чтобы помочь любимому младшему братцу, Гарри тоже сперва устроился в мэрию, потом дослужился до главы совета – это в тридцать пять-то! И начал продвигать Годфри наверх.

И тут Морган начал понимать.

– Отца всё-таки выбрали мэром. Но реальная власть осталась в руках дяди Гарри, да?

– Вроде того, – вздохнул Джин, зачем-то протёр стёкла очков краем рубашки и спросил: – Я тут закурю?

– Да, пожалуйста, – вежливо ответил Морган.

– Через мой труп, – отрезала Саманта.

За сигаретами Джин так и не полез, зато снова ухмыльнулся – до ушей:

– Ну, вот так примерно всё и было. С разрешениями на всякие проекты приходили разговаривать сначала к Годфри Майеру, а затем к его старшему брату. И если Гарри говорил “нет” – проект клали под сукно.

– А разговаривать приходили домой? Иногда – в те самые дни, когда ты гостила у бездетного дяди на правах наследницы?

– Верно мыслишь, братец, – подтвердила Сэм и плавным движением подтянула коленку к груди, покачиваясь на стуле. – Знаешь, я ведь тогда видела тех, кто его потом убрал. Видела – но ничего не поняла. Паззл сложился, когда я разглядела вчера у Джина на столе тот самый план, которым трясли перед носом у дяди Гарри за три недели до его смерти. Я тогда засела в шкафу, меня не видели… Наверно, поэтому и не догадались потом убрать.

Морган поднёс кружку к губам и сделал глоток. Чай оказался совершенно безвкусным. Диетические желейные пирожные дрожали на блюде – Саманта механически и ритмично стучала по ножке стола босой пяткой.

– Что за план?

Джин только раз посмотрел на Моргана и фыркнул:

– Судя по твоей реакции, парень, ты его уже видел. Но взгляни ещё раз, если уж хочешь.

Он подошёл к книжной полке, достал альбом с детскими фотографиями Сэм – и аккуратно извлёк из щели под обложкой сложенную вшестеро бумажку. На ней оказался примитивный план города. Чем-то он напоминал старую карту, которую удалось заполучить Кэндл от информатора в архиве, но с одним отличием: часовой башни не было.

Вместо неё по площади расползался тот самый уродливый небоскрёб.

– Вот из-за этого проекта, эко-парк и высотный бизнес-центр, твой отец и влез в очень нехорошие делишки, дружок, – немного виновато произнёс Джин, внимательно наблюдая за реакцией Моргана.

“Держать лицо. Я должен держать лицо”.

– И он был задуман ещё двадцать лет назад? То есть восемнадцать, – хладнокровно уточнил Морган. Внутренности словно кто-то выкручивал, как сырое бельё – жутковатая смесь гнева, разочарования, тоски. – Что-то не верится.

– А придётся поверить, – нехорошо улыбнулся Джин. – Только Сэм говорит, что раньше был не “эко-парк”, а что-то вроде тематического парка ужасов. Аттракционы, пластиковые скелеты, настоящие трупы в фундаменте… Откуда ты узнал о плане, кстати? И не надо говорить, что видишь его впервые.

– Не буду, – беспечно улыбнулся Морган. Губы онемели от перца-чили на гренках.

Он рассказал, что успел выяснить, стараясь избегать даже малейших намёков на тени и другой город. Из-за этого история изобиловала дырами, но на сей раз Джин, кажется, списал всё на волнение и ничего не заметил.

А Морган говорил – и продолжал размышлять.

Сопоставлять.

Конечно, пасьянс у Джина не сходился. Опытный детектив никак не мог понять, зачем сперва убивать одного влиятельного политика, а затем втягивать в тёмные делишки другого, чтобы построить какие-то аттракционы. По его мнению, вся эта авантюра с отбором земель сперва в городской фонд, а затем продажей на закрытом аукционе, и яйца выеденного не стоила – в Форесте хватало пустошей и свободных территорий, взять хоть тот же старый госпиталь. Однако Джин и не подозревал о том, что слишком хорошо знал Морган.

“Тени. Дело в них. И только”.

Теперь уже было ясно, как день: за проектом стояли именно тени, а Кристин была их… эмиссаром? Доверенным лицом? И они желали заполучить не просто какой-то пустырь, а именно что Часовую площадь и сокровенное место прямо за ней. А после того, как Шасс-Маре поведала о разломах, сомнений у Моргана не осталось: если пройтись по городу и сверить план застройки с “тонкими местами”, то границы наверняка совпадут.

Когда рассказ подошёл к концу, навалилась тишина – вязкая, тяжёлая, невыносимо плотная.

– Джин, – произнёс наконец Морган, словно преодолевая чудовищное давление воды. – У меня к тебе просьба. Найди хоть какую-нибудь информацию о двух… людях. – Пауза была едва заметной, и вряд ли бы тот, кто не знал о настоящем положении вещей, придал бы ей большое значение. – Первый человек – Дэрри О’Коннор. На вид лет семьдесят-восемьдесят, пишет мемуары и истории о старом Форесте. У него есть… однофамилец или родственник, а, возможно, оригинал – то есть тот, у кого он позаимствовал имя. Журналист, умерший много лет назад… Второй, точнее, вторая – некая Кристин. Она присутствует на всех светских мероприятиях, замешана в делах фонда “Новый мир”. Такая… бесцветная личность, – с трудом подавил он новый приступ тошноты.

Живая фунчоза весьма некстати воскресла в памяти.

– Понял, – кивнул детектив. – Ещё что-то сообщить о них можешь?

Морган покачал головой:

– Нет. Только предупредить. Ради всех святых, не суйся к Кристин напрямую, она очень опасна. И О’Коннор, вероятно, тоже, – добавил он, сообразив, что старик мог быть связан с часовщиком. – Я даже не знаю, кто опаснее, – вынужденно признался Морган. – Может, я вообще зря тебя об этом прошу.

– Сэм? – выгнул брови Джин. Она подняла руки:

– Ясно, ясно. Не лезть в разборки больших мальчиков. Как всегда, ничего сложного, понадобятся информаторы из числа репортёров – обращайтесь, – пожала плечами она и вдруг бросила на Моргана тёмный, пронзительный взгляд: – Скажи… Ты ведь найдёшь того, кто виновен в смерти дяди Гарри?

– Я постараюсь, – солгал Морган.

Он отнюдь не был уверен в том, что тени удастся привлечь к ответу.

До чая Сэм так и не добралась. Она сходила в погреб, принесла бутылку вина, подаренную Диланом на прошлое Рождество, потом выпила два бокала и благополучно уснула на диване, обнимая коробку с нотами. Провожать гостя пришлось Джину.

– Спасибо, – негромко произнёс Морган, глядя на мельтешение снега над рекой. Боковое стекло было опущено, и дым от сигареты Джина тянулся в салон против всех законов физики. – Не только за машину.

– Чего там, – отмахнулся детектив. На вдохе сигарета коротко вспыхнула красноватым на конце, почти как искра Чи. – Я при Сэм не хотел говорить, но теперь скажу. Ты-то ведь понимаешь, у кого при таком раскладе был железный мотив для убийства, да?

– У отца. К тому же преступников так и не нашли, несмотря на все наши связи, – деревянно кивнул Морган. Шея у него затекла, словно он несколько часов к ряду просидел в скрюченном положении. Но хуже физического дискомфорта было чувство, что мир вокруг начал рушиться, точнее, что он рушится уже давно, но сейчас деградация стала необратимой. – Сэм не любит отца, но он часть семьи. Как Дилан, Гвен, мама или я.

Джин выдохнул облако дыма и склонился, несильно облокачиваясь на опущенное стекло.

– Я не идеалист, – сказал он просто. В глазах отражались огоньки приборной панели – алый, жёлто-золотой, синие деления на спидометре, зеленоватый индикатор топлива… – И не считаю, что правду всегда нужно открывать миру. А ты?

– А я – Майер, – улыбнулся Морган одними губами.

– Коротко и ясно, – фыркнул Джин. – Удачи. Надеюсь, свидимся после Рождества как-нибудь в “Томато”.

– Удачи и тебе.

Детектив махнул рукой и, сгорбившись, зашагал к дому. Морган поднял стекло и плавно вырулил на основную дорогу. Разнеженный метелью, город словно ластился к нему, тёрся пушистыми боками, оставляя шерсть на штанинах, и проникновенно заглядывал в глаза. В стандартных белых фонарях вдоль улицы вспыхивали разноцветные искры – зелёные, синие, малиновые, лимонно-жёлтые, оранжевые… Это было как обещание защиты.

В зеркало заднего вида Морган старался не глядеть.

Не то чтобы он боялся увидеть там сияющие равнодушным золотом глаза…

Просто чувствовал – не стоит.

…Ему снится сон.

Будто нет у него ни имени, ни памяти, ни цели; он лежит, обнажённый, в траве на склоне холма, и ждёт рассвета. Небо изжелта-серое, прозрачное, тёмное к западу и едва-едва начинающее тлеть на востоке. Травы и цветы сплошь в росе, и запахи дикого луга оглушают; по стебельку овсяницы карабкается большой зелёный жук с блестящими надкрыльями, срывается – и камешком ударяет его по плечу.

Полнота чувств ошеломляет.

А потом над горизонтом показывается край солнца – слепящего, жгучего, истинно летнего.

В сон врываются звуки. Сперва всплески над рекой; птичий гомон; гудение крыльев насекомых; шелест ветвей в лесу; шорох трав… И вместе с шумом с востока наползает свет. Когда он касается босых ступней, то дрожь прошивает всё тело. Свет не просто горячий – но тяжёлый, угнетающий. Кажется, что он вдавливает тело в мягкую землю, точно каток из раскалённого гранита

Хочется кричать, но голоса нет.

Солнечный каток проворачивается по животу – и выше, с хрустом сминая рёбра и останавливая дыхание, затем к шее… Но прежде, чем безжалостно-горячий свет выжигает глаза, кто-то накрывает их прохладной ладонью.

Морган проснулся в поту – и с ясным ощущением, что ноги у него что-то придавливает к кровати.

– Мучают кошмары?

– Только один, – хрипло выдохнул Морган, мгновенно узнавая голос. – Я думал, тебе нужно просить разрешение, чтобы войти в дом…

– Не путай меня с вампиром, – усмехнулся Уилки. Вспыхнул свет: под потолком закрутились золотистые искры. – Поднимайся. Мы идём на прогулку.

– Какого чёрта?.. – Морган сощурился и привстал на кровати. Память возвращалась быстро, захлёстывая потоком. Встреча с Джином и Сэм, затем невероятно скучный и долгий день в мэрии, странная сонливость после ужина… – Это ты отправил меня в кроватку в детское время, что ли? – грубовато поинтересовался он, пытаясь хоть немного прийти в себя.

Уилки наконец-то слез с его ног и прошёлся по комнате, то рассматривая фотографии на стене, то касаясь ногтями корешков книг на полке.

– Нет, – покачал он головой. – Просто у тебя хорошие инстинкты. Собирайся, Морган Майер. Я не стану повторять трижды.

Хотя голос Уилки оставался спокойным, даже с оттенком веселья, вдоль спины потянуло холодком.

– И куда мы отправимся? – поинтересовался Морган, скидывая одеяло. После нагретой кровати паркет казался сделанным изо льда, и пальцы на ногах рефлекторно поджимались.

– В одно крайне неприятное место, – откликнулся Уилки, зачарованно оглаживая извивы большой розовой морской раковины, которая лежала на столе вместо пресс-папье. – Но бояться не стоит. Вряд ли там будет кто-то страшнее меня.

Чертыхнувшись сквозь зубы, Морган наконец-то за шкирку вытащил себя из постели и пошлёпал к резному комоду в углу. Почти вслепую нашарил в одном ящике свежее бельё, в другом – джинсы и свитер с оленями. Напялил на себя – и снова замер посреди комнаты, переминаясь с ноги на ногу.

После дурацкого сна в голове был сплошной жгучий солнечный свет, и ничего больше.

Уилки с сожалением отложил раковину и обернулся.

– Что на сей раз?

– Носки, – признался Морган, чувствуя, как щёки начинают теплеть от румянца. – Я же с вечера приготовил новые, но куда положил…

– Большая проблема, – без намёка на шутливость кивнул Уилки. – Посмотрим, что можно сделать.

Он с похоронной серьёзностью оглядел комнату, а затем остановил взгляд на кресле. Вытянул руку – и начал манить пальцем что-то невидимое.

Под креслом зашуршало.

Морган посмотрел вниз – и едва не подпрыгнул на месте: по паркету медленно ползли чистые носки, извиваясь, как две куцые змеи. Уилки дождался, когда они подберутся поближе, затем наклонился, подхватил их и с тем же невозмутимым выражением лица вложил Моргану в руки.

– Полезный навык.

– Ещё какой, – улыбнулся Уилки неожиданно светло. – Я тебя потом научу.

Это “потом научу” кольнуло сердце, точно полузабытое семейное воспоминание, обещание безоговорочной поддержки и тепла вместе с пониманием: то время никогда уже не вернётся.

Из дома они выходили в молчании. Ещё с утра в пятницу небо расчистилось, но зато воздух стал холоднее. Сейчас погода и вовсе напоминала о ночи в самую первую встречу: мороз, обжигающий лёгкие на вдохе, стеклянно хрупкие ветки деревьев, проколы звёзд в полупрозрачном иссиня-чёрном куполе, за которым словно таилось нечто непостижимое и внимательное… Единственным отличием было то, что снег теперь лежал повсюду – белый, свежий, хрусткий.

Так ночь казалась гораздо светлее.

Морган запрокинул голову к небу и замер, всей кожей впитывая безупречное спокойствие. Сонливость улетучилась, точно её и не было; беспощадный солнечный жар отступил от мыслей, оставляя неясное ощущение потери.

– Не отставай, – негромко напомнил о своём присутствии Уилки и зашагал вперёд, застёгивая на ходу пальто. – Идти ещё далеко.

Морган опомнился и принялся догонять его, едва успевая за размашистыми шагами. Такая знакомая дорога непредсказуемо двоилась под ногами, то ныряя в несуществующие дворы, то выстреливая сквозь заросшие парки, то карабкаясь на мосты. Уилки будто бы не обращал внимания ни на что вокруг; лишь изредка он приостанавливался, чтобы спутник мог его нагнать.

– И куда мы? – снова поинтересовался Морган, не выдержав, и, когда Уилки вдруг резко остановился – не успел сориентироваться и налетел на него. – Чёрт! Ты хоть предупреждай, когда…

– Помолчи, юноша.

Но Морган уже и сам видел.

В десяти шагах впереди, там, где узкая тропинка должна была влиться в расчищенный тротуар, под сплетёнными ветвями яблонь стоял человек в цилиндре.

“Не человек, – мысленно поправил себя Морган. – У него нет лица”.

– Как не вовремя. – У Уилки дёрнулся уголок рта. – Я рассчитывал, что это начнётся позже… Что ж, свидетели мне не нужны.

Безликий почувствовал опасность – и прянул назад, расплёскиваясь густой смолой по брусчатке. Цилиндр смялся в комок, словно из него откачали воздух, и почти мгновенно надулся вновь, но уже в форме крысы. Она дёрнула усами и юркнула в канализационную решётку.

Точнее, попыталась.

Железо вдруг сомкнулось, лязгнув рёбрами прутов – и вытолкнуло тварюшку обратно. Она суетливо заметалась по тротуару в поисках хоть малейшей щели. Вязкая чёрная смола вытянула щупальце к оголённому корню яблони на дороге…

Уилки небрежно зачерпнул в горсть лунный свет, слепил из него комок так же, как дети катают в ладонях снежки, и прицельно швырнул в крысу. Она взвизгнула и рассыпалась быстро гаснущими искрами, как прогоревший тополиный пух. Почти в то же самое время конус желтоватого света от уличного фонаря вытянулся – и захлестнул краем жидкую смолу. Поверхность тут же покрылась сияющей корочкой, отдалённо похожей на тонкий лёд, воздух над ней задрожал… Через минуту о тени не напоминало уже ничего.