Текст книги "Круглый год"
Автор книги: Софья Радзиевская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)
ИЮНЬ
Изок. Странное слово, точно скачущее, невольно вспомнишь – скок! скок! И не ошибёшься: слово старое русское и означает оно кузнечик, саранча, словом, то, что скачет на длинных ногах. И много же этих скакунов в тёплом июне! Идёшь, жарко, а они так и брызгают из травы в разные стороны. И не просто скачут. Певуч месяц изок, хорош хор звонко-нежных птичьих голосов, но и сами изоки от певцов не отстают. В жаркий полдень на лесной полянке прислушайтесь: хор, да ещё на два голоса. Одни голоса глуховатые, скрипучие, скорее шумят, чем поют. Зато другие звонкие, чистые, прямо скрипка на высокой ноте. Скрипят саранчовые кобылки. А настоящие певуны – кузнечики. Саранча в большие певцы и не просится: просто трёт краем бедра длинной задней ноги о крепкий утолщённый край верхних крыльев – надкрылий. Скрипка кузнечика устроена хитрее. На левом надкрылье крепкая жилка, красиво наискось изрезана твёрдыми зазубринками – смычок. И трётся он не о грубую ногу, а о другое надкрылье, тоже об утолщённую жилку. Но в жилку эту, как в оправу, вставлено зеркальце – тонкая перепонка. Зеркальце колеблется и усиливает звук – пение изока. Не знали таких подробностей наши предки, а почувствовали правильно. Ближе в то время люди были к природе, и это отражалось в названиях месяцев. Червень, т. е. красный, – ещё так называли славяне первый месяц лета. Любили в старину этот радостный яркий цвет и про красивых людей говорили: красный молодец, красная девица, а весну «весна красна» величали.
«А войско уходило на войну, и над рядами его, суля победу, развевались червлёные стяги», – читаем мы в древних русских рукописях.
Красив, люб народу красный цвет. Но красное платье в старину могли купить только люди богатые. Добывали багряную краску из насекомого червеца, живущего на корнях граблика (отсюда и «червлён стяг»). Румянились девушки раньше красильной травой червеницей (красный корень, румянка). Она похожа на красностебельную липкую смолёвку. Её краска шла не только на румяна, но и на одежду и стяги и тоже была не дёшева.
Хорош месяц июнь. Уже и деревья нарядились в полный лист и не успели запылиться. Ярко светит солнце, но вдруг брызнет весёлый лёгкий дождик, а то и гроза прогремит, молнией сверкнёт, и хоть ненадолго, а сильный дождь пронесётся, умоет и освежит.
Июньские цветы не жмутся к земле. Высоко поднялись над морем зелени красные гвоздики, колокольчики гравилата, пунцовый шиповник, краснеет луговой василёк. А всех перегнал высокий иван-чай. Он же и кипрей и копорский чай. Прежде его сушили и продавали тем, кому настоящий чай был не по карману. Занимались этим около старинной крепости Копорье – оттого и копорский. Красивы и красно-лиловый цветок кукушкины слёзки и другие ятрышники – розовато-лиловые и розовато-пурпурные. На смену ландышу зацвела белая любка, цветы её собраны в колосовидную кисть. Удивительные это цветы. Капризны, трудно возобновить их, где бездумно, походя их уничтожили, и сейчас у нас из редких редкие. Чудесный аромат свой любка приберегает к ночи, точно с ландышем спорят – кто лучше. Скромные красавицы цветут часто всё лето. Ночными фиалками называют их, белой и лиловой. Ошибочно. В Московском и Ленинградском ботанических садах красуются их родственники – изумительные тропические орхидеи.
Не протягивайте же к ним рук, жадных до букетов. Берегите сокровища родного края.
Не одним ароматом удивят вас любка и ятрышники. Подойдите к ним днём. Вот летит, басом гудит мохнатый шмель, чёрный и нарядный, с жёлтым пояском. Хлоп, сел, даже столбик ятрышника вздрогнул, и сразу голову в цветок спрятал: до сладкого нектара добирается. Напился шмель, голову из цветка высунул, а на лбу два жёлтых комочка торчат. Цветок его нектаром угостил не даром: комочки пыльцы с пестика приклеил. Полетит на другой цветок шмель, опять голову засунет, а комочки-рожки к его пестику приклеятся. Сам того не зная, шмель большую услугу цветку оказал, совершил перекрёстное опыление.
Не только красными цветами красуется июнь: синие соцветия истода горького, голубая вероника, а где пониже, посырее, и общая любимица голубая незабудка появилась, цвести-голубеть ей до поздней осени с одуванчиком. Неугомонный и он: отцветут у него одни весёлые солнышки, с лёгким пухом отправит своих деток – семена на парашютиках искать нового счастья, а на смену отцветающим рядом уже открываются новые солнышки.
Хороши июньские цветы, и радостно, что они календарей не читают и не знают, что мы назвали их июньскими. А они и до июня, часто в мае через плетень заглянут и границей с июлем не посчитаются, цветут, сколько им солнышко позволит.
Ромашка кустится, а за ней такие же белые цветы с золотой серединкой, это нивяник или поповник. Из него выведены все садовые ромашки.
На лесных полянах глаза радует купальница, золотые цветы, как шары, так плотно сложены, круто загнуты лепестки – одни на другие – не разделишь, не разорвав…
Всем хорош месяц июнь. Ещё в древней Руси отмечали: 22-е июня (по старому стилю 25-е) – самый длинный день в году и значит самая короткая ночь. Не успеет ночь как следует затемнеть, а уже небо светлеет новым рассветом.
А. С. Пушкин об этом сказал:
И, не пуская тьму ночную
На золотые небеса,
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса.
Учёные подтверждают: сказано не только поэтично, но великий художник ни словом не погрешил и против науки. Такова точно по продолжительности белая ночь в Ленинграде (северо-западнее Татарии).
Уже в 16 веке на Руси считали 25-е июня днём солнцеворота: день длинный, но после него дни короче, короче… В этот день к царю являлся с печальным известием звонарный староста Успенского собора: «Отселе, государь, возврат солнца на зиму, день умаляется, а ночь прибавляется».
В ещё более древние времена каждому, кто приносил плохие вести, голову рубили. В 16 веке звонаря уже только на сутки сажали в тюрьму, в Ивановскую колокольню.
Да, в июне день начинает укорачиваться… Но пока об этом лучше не думать. Пока нам радостно видеть, как всё расцветает, радуется жизни. И ещё радостнее знать, что и мы являемся участниками этого весеннего цветения, и наши руки помогли чему-то вырасти, уберегли что-то от неожиданной беды. Цветёт, радуется наша земля, и мы радуемся вместе с ней.
В одиночку мало что можно сделать. Я расскажу вам, что делают школьники в Больше-Сардыкском посёлке Татарии. Это одна из лучших ученических производственных бригад. Она создана уже больше двадцати лет. Значит, сейчас в ней трудятся уже дети тех, кто начинал там работу. Это молодые овощеводы, их плантация двадцать четыре гектара. Они не просто работают. Можно сказать, это маленький исследовательский институт. Они ставят опыты, проверяют новые способы выращивания известных растений. Овощей свежих с грядок они получают столько, что их хватает на весь колхоз. Недаром колхозники называют ребячью бригаду «Витаминная». Это не в шутку, а всерьёз.
Когда немного потеплеет, появится кое-где около ржаного поля и голубой посевной василёк, тот, который раньше густо украшал поле не на радость земледельцу. Злостный это был сорняк (рожь зацветает, и он за ней цветёт), только теперь научились отделять его семена от семян ржи.
Всё выше поднимаются среди высоких июньских трав рослые колокольчики. Цветёт и клевер, замечательный медонос. Весело кружатся над ним шмели, все, кому длинный хоботок позволяет. Нектар-то клевер хитро запрятал в самую глубину своих цветочков. Не скоро наши пчеловоды вывели породы пчёл с хоботком почти не хуже шмелиного, теперь клеверное поле и для нас не скупится. Практичные американцы давно уже оценили клевер. Клеверное сено – великолепный корм для скота. Ещё в прошлом веке европейский клевер переселился и на американские поля. И что же? Растёт, цветёт лучше не надо, а семян нет. Неужели каждый год семена в Европе покупать? Догадались: шмелей с длинным хоботком в Америке нет. Пришлось и шмелям из Европы в Америку ехать, клевер обслуживать. Природа веками и тысячелетиями налаживала цепь жизни, в которой каждое звено связывалось с другими. Рвать эти цепи безрассудно. Дорого платить приходится.
А теперь шмелей и у нас всё больше ценят. Шмель (правильнее сказать шмелиха) работает как опылитель даже лучше, чем наша труженица пчела: не боится и похолодания, раньше начинает и позже кончает работу. Кроме того, пчёл, хоть и с длинным хоботком, приходится приучать к клеверу, не очень он им нравится. А шмель на нём работает без принуждения.
Песня о шмеле
Тёплый солнечный луч заглянул в дупло старой берёзы, и в глубине его что-то шевельнулось. На край выползла нарядная бабочка. Узорчатые крылышки медленно раскрылись навстречу теплу. Нелегко очнуться после долгого зимнего сна. Яркий свет наконец расшевелил лентяйку, она вспорхнула, закружилась и опустилась на тёплый камень у подножия берёзы. Но что это? Травинки около камня вдруг зашевелились, и на него выбрался кто-то совсем на бабочку не похожий: толстый, в чёрной бархатной шубке, на спинке аккуратно сложены узкие прозрачные крылышки. Настоящий летучий бархатный медвежонок. Бабочка испугалась, вспорхнула, и весенний ветерок унёс её куда-то вдоль полевой дорожки.
Красавец в бархатной шубке не обратил на неё внимания. Его, то есть её – шмелиную матку – тоже разбудил весёлый солнечный луч и выманил из холодной норки на тёплый камешек.
Пёстрой бабочке-крапивнице хорошо беззаботно резвиться. Она напьётся сладкого нектара из чашечки цветка, отложит на куст крапивы кучку яичек и больше о детях думать не станет, будет резвиться в солнечных лучах, насколько хватит коротенькой её жизни.
У шмелиной матки жизнь совсем другая, поэтому и вид у неё озабоченный. Посидела она, согрелась, щёточками на передних мохнатых ножках протёрла глазки – за долгую зиму в норе они основательно запылились. И вдруг, как маленький вертолёт, загудела и поднялась с камешка. Гудит, точно выговаривает: «Батюшки, дел-то у меня! Как только успеть управиться!»
Но дела делами, а матка сначала, досыта напилась сладкого нектара, с каждого цветка по капельке, и вот уже гудит, летит обратно прямо под камешек, в пещерку, где так уютно перезимовала. А мусору-то, мусору там набралось… Будущим деткам чистота нужна. Мать захлопотала: пыль лапками выгребла, щели мягким мохом заткнула, листиков и сухих травинок натащила большой комок, залезла в него и затихла. Стемнело. Но, верно, она и ночью не спала, копошилась, раздвигала травинки и притоптывала, потому что к утру в середине комка получилась камера с гусиное яйцо величиной. Готово? Нет не готово: стенки не гладкие, травинки торчат, колются. Что делать?
Мать словно задумалась. Бросила работу, выползла из норки, погрелась на солнышке и вдруг загудела, поднялась в воздух и улетела. В этот раз её долго не было, она кормилась на цветах особенно усердно, будто готовилась к какой-то новой и трудной работе. А прилетела, нырнула в гнездо и опять затихла, за хлопоты не принимается.
Может быть, устала? Нет, не то. В её теле идёт сложная работа, для неё-то и понадобился такой большой запас пищи. Не шевелится матка, а между кольцами её брюшка выступают маленькие белые восковые чешуйки.
Вот теперь пора. Мать челюстями снимает чешуйки, жуёт их с комочками пыльцы. Как хороший штукатур, она обмазала этой пастой стенки гнезда. Теперь гладко, ни одна травинка не смеет высунуться. Трудится матка, но то и дело отрывается от работы и – к цветам. На голодный желудок воск на брюшке не выделится, штукатурить будет нечем.
Наконец готово! В детской комнатке тепло и уютно. От неё к выходу из норки мать вылепила ещё восковую трубку – коридор. Минутку передохнула у входа и тут же, точно спохватилась, проворно уползла назад в гнездо. Там на полу, тоже из воска с пыльцой, она построила ещё ячейки под общей крышей.: Чудесные вкусные колыбельки для будущих детей. В них можно расти и… кушать их стенки. Но на первое время мать положила в них более нежную пищу: немножко мёда с пыльцой. А около колыбели вылепила из воска ещё объёмистую кадушку и налила в неё чистый мёд. Это – первая пища для молодых дочерей-шмелей, которые выведутся из личинок. Каждому возрасту – своя пища.
Вот и всё готово. Мать осторожно откладывает яички в колыбельки, закрывает их крышкой. Можно бы и отдохнуть, посидеть у входа в норку, погреться в солнечных лучах, а нельзя. Яичкам в тёмной норке холодно, и мать, раскинув лапки, прижимается к восковой крыше, согревает детей собственным телом. Шмели удивительные насекомые, пушистое тельце матери тёплое, теплее, чем воздух в норке.
А в согретых яичках уже копошится новая жизнь. Прошло два – три дня, тонкие скорлупки лопнули, и из них выбрались крошечные толстенькие личинки. Ни ног ни головы – точно колбаска с заострённым кончиком. Ну и обжоры же эти живые колбаски! Вмиг от корма в ячейках ничего не осталось. Мать торопливо открывает восковую крышечку, добавляет корма, опять закрывает. Ещё и ещё. Каждый раз она при этом немножко надстраивает ячейки в длину и в ширину. Ведь жирные личинки растут как на дрожжах: ячейки раздуваются и лопаются, скорей чини, накладывай восковые заплатки!
Мать кормит, чинит в полной темноте. Но то и дело спохватывается, бежит по восковому коридору к выходу и с громким гудением торопится на цветы: нужно закусить самой и принести еды прожорливым личинкам. Домой летит тяжело: то зобик полон нектара, то нарядилась в яркие штанишки – это комочки пыльцы в корзиночках на задних ножках. Скорей, скорей! Голодные личинки уже грызут стенки колыбелек, они сделались совсем тоненькие.
А ещё нужно строить новые ячейки для новых детей. Лето коротко, надо торопиться.
Теперь из гнезда так вкусно пахнет жирными личинками. Зазеваешься – и вмиг наползут охотники полакомиться: нахальные муравьи и другие насекомые. Но мать настороже, удар челюстей – и мёртвый грабитель летит из гнезда. Бывает, и ёжик попробует сунуть острый нос. И ему та же честь: с визгом мчится прочь, трётся вспухшей мордочкой о сырую землю. Шмель жалит неохотно, но больнее, чем пчела.
Наконец наступает великое событие: первые личинки выросли, окуклились, и однажды мать вздрагивает и приподымается с крышки, на которой она лежала, грела детей. Крышка, прогрызенная острыми челюстями, поддаётся: десяток молодых дочерей в чёрных бархатных шубках выбирается из ячеек. В норке темно, но они, ещё слабенькие, сразу ползут к кадушке с мёдом. Пьют жадно и много.
Надо набираться сил – ведь в других ячейках растут и требуют пищи младшие сёстры, такие же нетерпеливые и жадные. А мать устала… И вот дочери протрут глазки, усики, почистят бархатные шубки и принимаются за работу так умело, точно век ею занимались. Мать их не учит. Ведь и её никто не учил. Инстинкт ведёт их по дороге жизни так, как вёл тысячи поколений их бабушек и прапрабабушек. С виду они совершенно похожи на мать, только размером поменьше. Ещё бы! Ведь она одна строила гнездо, одна кормила их, когда они ещё были жадными личинками, немудрёно, что еды не очень хватало.
В новых ячейках, построенных матерью, уже копошится следующий выводок молодых личинок – их младших сестёр. Их выкормят общими усилиями старшие сёстры, и они, сытые, будут крупнее и сильнее своих кормилиц. Кто знает, как происходит первая встреча матери с детьми в глубине тёмного гнезда? Может быть, она помогает им сбросить тесную оболочку куколки, выбраться из колыбельки, расправить крылышки и найти дорогу к мёду. Она так заботливо приготовила его, хотя и не знала, для кого и почему это делает.
На пасеке молодых пчёлок ласково встречают в улье их старшие сёстры – рабочие пчёлы. Но там жизнь много легче: рабочих сколько угодно, и каждый знает своё дело в великолепном улье-дворце. А здесь, в тесной шмелиной норке, никакого разделения труда, и встречает первых новорождённых не толпа сестёр, а одна мать, измученная работой. Молодые дочери не тратят времени напрасно: напились медку, отдохнули и включаются в работу. Мать уже не летает за кормом, ей хватает теперь забот дома. Она кладёт всё больше яичек, а дочери носят корм, кормят личинок и саму матку и строят всё новые и новые ячейки: у шмелей в старые ячейки мать яичек не кладёт, они служат кадушками для мёда. Строят как попало, без плана, громоздят новые ячейки на старые, восковую крышу разбирают и поднимают всё выше, часто до самого потолка норки. Семья растёт быстро, в разгар лета работают уже десятки, а то и сотни дочерей-работниц. В гнезде становится тесно и душно.
Рано утром у входа часто появляется шмель. Он стоит и со страшной быстротой машет крыльями. Раздаётся громкое гудение. Уберите этого трубача – тотчас на его место станет другой и тоже затрубит. Трубач не будит работниц, как думали раньше. Он, стоя, на пороге, дрожит от утренней свежести и машет крыльями – греется. Но гнезду это идёт на пользу: быстрые удары крылышек гонят в него ток свежего воздуха.
Теперь легко узнать, где находится шмелиное гнездо: из незаметного отверстия в земле то и дело вылетают и снова в него возвращаются, гудят бархатные красавцы. И дух от гнезда идёт такой медвяный – даже человеческому носу слышно, если нагнуться пониже. Ёж бежит по своим делам – остановится. Лисица и то пробует докопаться: ей и мёд, и жирные личинки годятся. Но весной гнездо защищала одна мать. А теперь целая гудящая армия поднимается навстречу когтистой лапе и нахальному носу. В гнезде все за одного, один за всех, жизни не жалеют.
А вот в поле, на работе, шмели, как и пчёлы, не умеют заступаться друг за друга, тут каждый сам за себя. А жаль! Большие опасности караулят бедных шмелей в дороге. Вот летит один в ярких штанишках из цветочной пыльцы, груз пыльцы только наполовину легче веса самого шмеля. Вдруг с пронзительным жужжанием перед ним взвивается сильная злая оса-шершень. Блестящий, жёлто-полосатый ловкий убийца так не похож на бархатистого спокойного шмеля. Шмель отчаянно старается ускользнуть – напрасно. А у гнезда, низко над самой землёй, – ктырь. Огромная хищная муха. Принюхивается к сладкому медовому духу. Другому шмелю от этого разбойника тоже не увернуться. Цепкие лапы хватают его на лету, длинный острый хоботок, как насос, вытягивает до последней капли соки его тела, и вот на траву уже падает пустая бархатная шубка…
Многие работницы вылетели утром на работу и в гнездо не вернутся, но мать этого не замечает, семья продолжает расти.
К концу лета в шмелином гнезде новое событие: из куколок начинают выходить не работницы, а вполне развитые самки и самцы. Эти не утруждают себя работой. Беззаботно порхают они над цветами, кормятся сладким нектаром и не несут в гнездо корма личинкам, не помогают строить новые ячейки. Да этого и не требуется. Ведь лето проходит, и вот уже наступает конец шмелиной семье. Последние личинки ещё дозревают в ячейках, но им уже не придётся вырасти и заботиться о новом поколении сестёр. И тут поведение взрослых работниц вдруг чудовищно меняется. Они, только что такие заботливые кормилицы, вдруг бросаются к ячейкам, вытаскивают беспомощных личинок и убивают их. Мать тщетно пытается защитить младших детей от старших, превратившихся в безжалостных убийц. Страшные сцены разыгрываются во мраке шмелиного гнезда. Но молодые самки и самцы не принимают в них участия. Они уже покинули гнездо.
Разлетелись и работницы. Первые холода наступающей осени их погубят. В кустах травы застыли мёртвые самцы. А молодые самки забились в трещинки земли, в норки под камнями и крепко уснули До первых весенних дней. Недолгая беззаботная летняя жизнь для них кончилась. Но весной они проснутся, прочистят лапками запылённые глазки и примутся за работу: строить своё гнездо, растить детей. Учить их некому, да этого и не требуется: они делают всё так же хорошо, как делала их труженица-мать.
А мать? Что с ней сталось? Она покинула разорённое гнездо, в котором ничто уже не удерживало её. Слабая, в вытертой, когда-то нарядной шубке, она вяло отползла от него под кустик травы и, прикорнув под ним, затихла. Жить и трудиться больше не для кого. Весной её работу продолжат дочери.
Пчёлы
Лето поначалу бывает не очень тёплое, не очень солнечное, иногда сразу тёплое, но всё-таки лето, и жизнь летняя идёт своим чередом. Цветут цветы и ярким цветом лепестков и нежным ароматом приглашают насекомых: летите к нам скорее, у нас для вас приготовлен и сладкий сок – нектар и сытная пыльца. Насекомые не отказываются. Кто сладкого сока напьётся, кто пыльцой закусит. А пчёлки и о детях заботятся: наберут полные зобики нектара, натискают пыльцы в корзиночки на мохнатых ножках, точно жёлтые или красные штанишки наденут, и скорей, скорей домой! Дома ведь всегда разных дел хватает.
Кроме наших домашних пчёл, на цветах и другие дикие пчёлки хлопочут: серенькие, черненькие, величиной поменьше и гудят потоньше.
Сладкий сок и пыльцу они тоже собирают и кормят своих личинок. Но запасов на зиму не делают. Им и не требуется. Такая пчёлка летом вырастила детей где-нибудь в норке, а осенью все они запрячутся под кустики, оцепенеют от холода и затихнут. Весной, когда солнышко пригреет, очнутся только молодые самки. Каждая начнёт рыть норку, откладывать яички и воспитывать свою семью, как именно этим пчёлам полагается. А старая мать уже не проснётся. Она в жизни потрудилась достаточно. Из яичек, отложенных молодыми матерями, вырастут их дети – пчёлки. Но весной, когда цветут наши сады и огороды, их ещё мало. Главные весенние опылители растений – наши домашние пчёлы. Они и живут по-другому: семья, много тысяч пчёл-работниц, зимует, но не спит вместе с маткой. С первым весенним теплом сразу закипает работа. Вот пчела, с зобиком, полным сладкого цветочного сока, вернулась с поля и вползла через леток в свой улей. Ей некогда: скорей надо лететь обратно на цветы! В улье к ней подбегает другая пчела. Ей, из хоботка в хоботок, сборщица передаёт-переливает нектар, который принесла в зобике. Затем сразу поворачивается и вылетает из улья за новой добычей. А пчела, которая приняла от неё нектар, передаёт его, тоже из хоботка в хоботок, другой пчеле. Та уже несёт драгоценную капельку в пустую ячейку на сотах. Вы думаете, хлопоты уже кончены? Нет, ещё несколько раз другие пчёлы перенесут капельки нектара из одних ячеек в другие, к нему добавляются выделения желез из зобика. Нектар сгустится, созреет и превратится в мёд. Тогда пчёлы запечатают полную ячейку восковой крышечкой, предварительно опустив в неё крохотную капельку яда – консерванта. Такой мёд не закиснет.
Собрать нектар и изготовить один килограмм мёда! Для этого надо пролететь расстояние в несколько раз большее, чем окружность земного шара по экватору. Конечно, одна пчела это выполнить не в состоянии. 150 килограммов мёда за сезон может собрать лишь вся сильная семья. Но и для семьи какое прилежание! Подсчитаешь и съешь ложку мёда не просто, а с глубоким почтением.
Пчела, которая принесла на ножках комочки пыльцы, сама ползёт по сотам и ловко сбрасывает в ячейки пухлые комочки. Скорей! Скорей! Самой даже покушать некогда – всё отдала. Но вот к ней подбежала сестрица-пчёлка и протягивает ей хоботок: на, я тебя покормлю мёдом, тогда и лети.
Напьётся мёду пчёлка и опять на работу. А около ячейки, в которую она сбросила комочки пыльцы, уже хлопочет пчела-трамбовщица, сунулась в ячейку и головой мнёт, уминает пыльцу. Ей тоже работы по горло: вот и ещё пчела прибежала, пыльцу принесла й опять её трамбовать-уминать надо. Наполнится ячейка пыльцой, её пчёлы сверху зальют мёдом и тоже запечатают восковой крышечкой – в запас.
В улье живут десятки тысяч пчёл. Если они примутся без толку соваться туда и сюда – вся жизнь в улье разладится. Но пчёлы работают так, точно ими кто-то командует: каждая на своём месте. Кто ясе это её так хорошо учит? Никто. Это не разум её ведёт, а инстинкт. С инстинктами, все живые существа рождаются. Конечно, с разными. Например, котёнок построить восковую ячейку не может, но зато, едва появившись на свет, сразу ползёт к матери и начинает сосать тёплое молочко, и этому его никто не учит.
Так и пчёлы-сборщицы. Они несут в зобике нектар, на ножках пыльцу и не знают, для чего нужны эти запасы, но готовят их столько, что хватает и личинок выкормить, и самим зимой прокормиться, и нам ещё останутся соты, полные сладкого мёда.
Вот пасечник вынул из улья рамку с сотами. В ней много пустых ячеек. Толпа пчёл покрывает соты. Среди них одна пчела много крупнее других. Это матка, или царица. Так её называли раньше, думали, что это она так хорошо управляет пчёлами. Но она умеет только откладывать яички. Вот она медленно ползёт по пустым ячейкам, пчёлы окружают её тесной толпой, они наперебой протягивают ей хоботки, предлагают корм. Капельки его похожи на молоко. Он так и называется – молочко.
Это молочко выделяется особыми железами в теле рабочей пчёлы. И не всегда, а только когда она кормит матку или молодых личинок. Матка, не останавливаясь ни на минутку, жадно пьёт молочко. Другие пчёлы осторожно гладят её усиками, лижут язычками. Матка словно этого не замечает – некогда. Каждую пустую ячейку она осмотрит, усиками ощупает стенки и дно: ячейки чистые? Матка опускает в неё брюшко, мгновение – и ползёт дальше. А на дне ячейки, стоймя, уже приклеено крошечное белое яичко. Матка о нём не заботится, заботятся пчёлы-кормилицы. Да и когда же ей ухаживать за детьми? В разгар лета она откладывает тысячи две яичек в день, хорошо, что дочери непрерывно кормят её на ходу.
А что делается с яичками? Через три дня из яичка вылупляется крохотная белая личинка. Сотни раз в сутки к ней заглянут кормилицы, и каждая положит около неё капельку свежего корма. Три первых дня дают молочко, как матке, но потом только кашку из мёда с пыльцой. Прошло шесть дней. Личинка, толстенькая и жирная, перестаёт кушать и плетёт себе нарядный шёлковый кокон. Пчёлы заботливо закрывают ячейку восковой крышечкой, кормилицы больше не нужны.
А в запечатанной ячейке внутри кокона совершается чудесное превращение: тело личинки расплылось, точно сметана, и из этой густой массы складывается белая молодая пчёлка. Она неподвижно лежит в прозрачной оболочке, как спелёнутая. Потому и называется – куколка. Постепенно белая пчёлка темнеет и, наконец, точно просыпается. Вот она изнутри прогрызла крышечку ячейки, высунула головку, медленно выбирается из ячейки. Лапками протёрла глазки, расправила крылышки, осмотрелась. А старшие сёстры тут как тут, дружно ей помогают, кормят, точно рады встретить новую сестрицу. Она ещё слабенькая, покушала и устроилась где-нибудь на сотах отдохнуть. Ей никто не мешает, отдыхай. Но она сама времени терять не хочет, посмотрите: уже скребёт-лижет язычком ячейки, из которых вылупились молодые пчёлки, ведь матка в плохо вычищенную ячейку ни за что яички не положит. Дня четыре молодая пчёлка служит домработницей, работает без устали, и вдруг… кончены хлопоты. Она больше не следит, чисты ли пустые ячейки. Теперь она хлебопёк: усердно месит сладкое тесто из мёда и пыльцы, которые собирают другие пчёлы. Скорей! Скорей! Она охватила челюстями сладкую лепёшечку и бежит, спешит, точно хорошо знает, куда ей надо. Нашла! В одном из сотов лежат большие жирные личинки. Наша пчёлка поделила им лепёшку, поровну, по крошке и мчится обратно, за новой порцией корма. Туда-сюда.
Но вот ей исполнилось восемь дней, и она сразу перестала интересоваться взрослыми личинками. Её железы начали выделять молочко. Она и отправляется кормить тех, кому это молочко нужно: самых молодых личинок или их общую мать – матку.
Несколько дней она заботливая кормилица. И новое превращение: молочко у неё пропало, что делать дальше?
Пчёлке никого спрашивать не требуется, сама чувствует, чем нужно заняться.
Она уверенно спешит к входу в улей – к летку. Теперь она принимает у сборщиц нектар и относит его в пустые ячейки или выносит из улья мусор и, наконец, становится, кем бы вы думали? Парикмахером. Да-да, парикмахером, или, лучше сказать, санитаром.
Что же она делает?
Она бродит по улью и трогает усиками всех пчёл, что бегут ей навстречу. Вот одна пчела, в ответ, останавливается. Ага! Договорились! И пчёлка живо принимается за работу. Ну и парикмахер! В дело пошли и гребешки, и щёточки на ножках, челюстями она перебирает волосок за волоском на тельце пчёлы. А та очень довольна: и крылышки растопырит, и повернётся, и даже на бок приляжет, чтобы парикмахеру было удобнее. Иногда одну пчёлку чистят сразу два санитара.
Наконец, в теле парикмахера происходит новое изменение: особые железы на брюшке готовятся выделять воск. Пчёлка не желает больше причёсывать сестриц, она бежит к рамке, на которой строится новый сот.
Это удивительное зрелище: пустая деревянная рамка покрыта густой занавеской из пчёл. Они напились мёда и теперь висят на рамке неподвижно, сцепившись ножками, точно ждут чего-то. Наша пчёлка тоже к ним прицепилась, ждёт. Дождалась: у неё на брюшке появились крохотные белые чешуйки воска. Она тотчас же отцепилась от остальных пчёл. Забралась по ним, как по живой лестнице, кверху и прикрепила к рамке комочек воска со своего брюшка. За ней ползут и другие пчёлы, лепят свои комочки один к другому, уже вытянули целую пластинку из воска, закрыли ею рамку. На этой пластинке другие пчёлки строят восковые ячейки. Вот и готова новая рамка с сотами. А наша пчёлка уже покинула соты, воск на брюшке больше не выделяется, ей строить не из чего. Она опять спешит к летку. Новое превращение: она уже не приёмщица нектара, у неё новый чин: она страж гнезда. Строгий сторож. Пусть какой-нибудь воришка попробует прорваться в улей полизать чужого медка. Не удастся. Чужая пчела, или оса, или муравьишка ног не унесут, зажалят их строгие сторожа, ведь в них к этому времени развиваются ядовитые железы.
Лишь иногда чужак осмелится пробраться в леток: уж очень вкусно пахнет в улье. Его из улья не выпустят – убьют. Мёртвых насекомых пчёлы тут же выбросят из улья. Но воровку мышь вынести им не под силу. Если останется она лежать на дне улья, испортится и заразит весь улей. Пчёлы и тут не растеряются: уже бегут новые и новые пчёлки, и все несут в челюстях клей – прополис. Этот клей пчёлы собирают на почках растений, замазывают им щёлочки в стенках улья. А сейчас клеем надёжно покрыта, облеплена мёртвая мышка. Так она и останется лежать в улье, точно в гробу, через который не пробьётся ядовитый запах гниения.
А вот и ещё один воришка летит, медком полакомиться захотелось. Бабочка! Большая, жёлтая с чёрным. Это «мёртвая голова». Название странное. Потому что светлый рисунок на её спинке, и правда, напоминает череп человека. Хитрая воровка опустится на прилётную доску и начнёт пищать. Говорят, этот писк похож на голос пчелиной матки. Удивлённые сторожа дают ей дорогу, прямо к медовым сотам. И пока пчёлы опомнятся, «мёртвая голова» успеет высосать целую ложку мёда.
