Текст книги "Бьется сердце"
Автор книги: Софрон Данилов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)
XII. Охотничьи страсти
Ещё не начиная этой книги, ещё только смутно предчувствуя её, я уже тогда с тайной радостью знал, что рано или поздно мои герои отправятся на охоту. Теплеет на душе от мысли, что рядом с героями ещё раз сможешь хватить воздуха охотничьей страды, того азарта, который для тебя теперь, увы, заказан.
Белесая кромка озёрного берега, чуть подсвеченная зарёй. Чёрный горб шалаша, похрустывает прошлогодняя трава. И время от времени доносится из небесной выси свист острых крыльев. Тогда ты нажимаешь гашетку ружья, и оно гремит… Ах, счастье человечье, наше счастье земное – охота!
Они разошлись по двое, залегли в засадках вокруг богатого дичью озера – Ойбон-кюель. Аласову и Кубарову досталась южная оконечность. «Местечко приличное, я тут не раз брал», – похвалил Фёдор Баглаевич.
К старой городьбе, когда-то сооружённой косарями, примостили колья, надёргали из копён сена, забросали сооружение. Получился скрадок.
– Э, да ладно… Хватит, друг, надрываться, – остановил Кубаров Сергея. – Северная сторона скрыта, и достаточно. Сегодня ночь будет пасмурная. Самый гусиный лёт.
Аласов уложил последнюю охапку и с удовольствием растянулся рядом со своим напарником, на всякий случай примостив двуствольную «ижевку» под локоть.
Пока они возились со скрадком, небо потемнело. С озера тянуло мозглым духом осенней воды, горько погибающей листвы.
Кубаров попыхивал трубкой, дымок синей струёй уходил в заросли.
Ощутив под ладонью холодную сталь «ижевки», Аласов вдруг вспомнил, какое испуганное лицо было у пьяницы Антипина, когда тот увидел ружьё: жидок оказался на расправу!
Последние дни этот Антипин не выходил из головы: перед глазами стояла испитая рожа, всё виделись взлетающие кулаки, глаза несчастной Аксиньи. Ударил человека, да ещё на глазах учеников. Растерялся, увидев, что женщину душат, и ударил.
После того как ребята извинились перед Пестряковой, Аласова поздравляли со всех сторон: «Десятого класса просто не узнать, это надо же так уметь воздействовать на ребят!» Ещё муторнее от этих похвал. Нет, нужно, не мешкая, рассказать всё директору – умел кулаками махать, умей и ответ держать.
Застав в учительской обоих, Кубарова и Пестрякова, он решительно начал было: «Тимир Иванович, Фёдор Баглаевич! Позвольте мне кое-что объяснить вам насчёт десятого класса…»
«И-и, Сергей Эргисович, дорогой! – Тимир Иванович не дал ему и договорить. – Зачем объяснения! Всё кончилось благополучно, и не будем размазывать пальцем по столу… Жму вашу славную руку, Сергей Эргисович, и бегу домой… Вы ведь с нами завтра на охоту? Постреляем гусей на перелёте? Ну-ну, без разговоров. До встречи на охоте!»
«До встречи…»
Чёрт возьми, сказал себе тогда Аласов, как всё-таки мир естественней для человека, чем ссора! Однако благодушие в один миг слетело, когда Аласов, придя домой, услыхал от матери: «К тебе тут пьянчужка-моторист приходил… И что у тебя, сынок, может быть общего с этим обормотом?»
Вот так штука, уж не задумал ли его «должник», проспавшись, продолжить с учителем кулачный разговор?
Тревога оказалась ложной. Голубь мира в этот день словно воспарил над грешной головой Аласова. Моторист заявился вскоре, трезвый и смущённый, как девушка. Тиская картуз, он стал невнятно объясняться: «Прощения просим. Говорят, с ножом я… Ничего не помню. Детей пожалейте, не заводите дело».
И тут Аласов непроизвольно потянулся к «ижевке» (как раз чистил ружьё к сегодняшней охоте), – нужно было видеть, как в испуге шарахнулся верзила с табуретки…
Под глазом у Антипина чернильной кляксой растёкся синяк, – Аласов поёжился смущённо: моя работа. Синяк этот, извинения, поясные поклоны за жену – всё было в такой степени тягостно и постыдно, что Сергей вздохнул с облегчением, когда гость наконец, распрощавшись и натянув на свою кудлатую голову картуз, исчез за дверью.
Вздохнул и тут же кинулся вслед.
«Эй, Антипин! Послушайте, Антипин, а деньги у вас есть?»
«Деньги-то? Деньги… да… были, да…»
«Нате вам маленько. Купите ребятам поесть. Берите, берите! Заработаете, вернёте… Не на водку ведь, на хлеб детям…»
«Какая водка! Да провалиться мне! Вот клянусь!»
Вспоминая эту картину сейчас, в охотничьей засаде, Аласов даже головой покрутил.
Фёдор Баглаевич придвинулся поближе, снизу вверх глянул медвежьими глазками.
– Слышь, Серёжа. Вот мы вдвоём только… Откройся старому учителю: как это ты сумел на десятый класс повлиять? Ну, хорошо, хорошо, не буду! – замахал он руками, видя, как скривился Сергей, словно ему на ногу наступили. – Не хочешь, не говори. Секрет мастера…
– Однако гуси нас презрели, – перевёл Аласов разговор.
И только он это сказал, на северном берегу взметнулись в зенит два огненных хвоста, через секунду, сливаясь в единый гром, ахнули два выстрела, хлёстко отдались по воде.
Аласов и Кубаров мгновенно схватили ружья. Но голоса всполошившихся птиц стихли где-то в стороне.
– Поторопились, черти. Ведь договорились – стрелять, когда гуси к самому озеру подлетят! Один промажет, другой помог бы… Два слепца собрались…
– Кто там у нас?
– Да Тимир Иванович в своих золотых очках… и Кылбанов-вьюн…
– Вьюн?
– Не вьюн, а самый настоящий желтобрюх. Не мне бы это говорить про учителя, но я тебя, Серёжа, насчёт этого Кылбанова как сына родного хочу предупредить: остерегайся. Человек из тех, что и шёпот на верёвку нанижет.
– Спасибо, Фёдор Баглаевич, – засмеялся Аласов. – Только бояться-то мне нечего. Самогонку тайно не гоню, фальшивых ассигнаций не печатаю.
– А кто тебя знает, – хихикнул Кубаров. – Вы ведь молодые, ух!
Ночь заметно свежела. Лужица у ног Аласова подёрнулась тонким ледком.
– Ычча! Холодно! Плохо наше дело, голова мёрзнет, – Фёдор Баглаевич опустил наушники меховой шапки. – Эгей! Охотнички!.. – завопил он в темноту.
– Э-эгей! – раздалось из дальних зарослей. – Фёдор Баглаевич! Аласов! К костру давайте!
Когда напарники добрались до овражка в ивняковых зарослях, там уже весело трещал костёр, все были в сборе. Кылбанов, Тимир Иванович, который чистил ружьё, Роман Иванович Сосин – математик. Дымил папироской Нахов. Молодой Евсей Сектяев, не дожидаясь чая, уже что-то жевал. Халыев, русист, немногословный человек, ладил над костром большой железный котёл.
– Будет чаёк? – весело спросил его Аласов.
Русист взглянул на него и утвердительно кивнул. Поговорили.
– А наш Кылбанов, наш Аким Григорьевич дорогой, перед тем экзаменом всю ночь в скрадке просидел… – Уже начал первую охотничью байку у костра повеселевший Фёдор Баглаевич; Кылбанов, став героем анекдота, заранее скривился. – Только ты не обижайся, Аким Григорьевич, я ведь правду говорю, ничего не выдумываю. Просидел он, значит, полную ночь в скрадке, а наутро экзамены. Только и успел, что штаны переменить. Явился в класс, присел за столом комиссии, дремлет потихоньку. А тут девочка одна вышла отвечать, Машенька, я её помню, такая голосистая, так и звенит. Не знаю, что уж нашему Акиму Григорьевичу приснилось, только он вдруг в самом неподходящем месте ка-ак взлетит над столом: «Гуси! – кричит. – Гуси!..» – и хвать Тимира Ивановича за руку – он рядом сидел. Девочка с перепугу к порогу.
Все рассмеялись, пронял смех и самого Акима Григорьевича.
– Охо-хо… «Гуси», значит!
– Вот это охотник! Девочку за гусёнка принял! Счастье, что ружья при нём не было…
– Тимир Иванович, неужто всё так происходило?
– Не скажу, чтобы в совершенном подобии… – начал дипломатично Пестряков, но ему не дали говорить.
Вскипел чай в котле. Усевшись в кружок и расстелив газеты перед собой, охотники стали выгружать припасы из рюкзаков.
Аласов извлёк несколько бутербродов, кусок варёного мяса, солёный огурчик, а к огурчику – пузырёк. «Нынешнего мужчину без вина на гусей и не выгонишь», – сказала мать, когда он засомневался было насчёт пузырька. Взять взял, а сейчас почувствовал себя с этой посудиной не совсем уверенно. После драки с Антипиным вдруг стал ощущать какое-то сомнение во всём: скажут, он к тому же ещё и выпить не дурак. Поистине, горек удел человека с подмоченной репутацией!
Вот и Нахов достаёт свою снедь:
– Та-та, – пощёлкал языком Кылбанов. – Не многовато ли, товарищ Нахов, прихватил на одного?
– Почему же на одного? Я ведь знал, что ты, братец, будешь пустым сидеть, слюну глотать. Я и на тебя рассчитал. Ох, люди, люди! – с неожиданной ловкостью он сгрёб всю снедь. – Общий котёл, по-солдатски!
– Мо-моя! – только и успел крикнуть Кылбанов вслед заячьей ножке.
Развеселившиеся охотники принялись чаёвничать.
– Ну, как вам у нас, Сергей Эргисович, нравится? – спросил общительный Сектяев, самый молодой среди присутствующих; было видно, что ему-то всё нравится. – Как находите охоту в здешних местах?
– Хорошая охота. Хоть и не подстрелили пока ничего. Когда-то на этом озере мы по дюжине уток брали за зорьку.
– «Когда-то»? Вы, Сергей Эргисович, совсем как Фёдор Баглаевич, о старине-то…
– Всё-таки двадцать лет прошло.
– Двадцать! Ого! Вы, оказывается, тоже имеете право о силачах и бегунах рассказывать.
– А представить только, что здесь ещё через двадцать лет будет, в нашем Арылахе! – заметил кто-то.
– Да ничего особенного, – вставил Нахов с усмешкой. – Если верить газетам, коммунизм будет, только и всего.
– Что значит – «если верить газетам»? – встрепенулся Кылбанов. – Я вас хочу при всех спросить, Василий Егорович, что значит «если верить газетам»?
– Только то, что слышали, – Нахов смахнул со лба чаевой пот. – Уж не донос ли куда собираетесь соорудить? Так я вам могу ещё материала подкинуть.
– Товарищи! – закричал Кылбанов. – Будьте свидетелями оскорбления!
– Ай, хватит вам, – остановил их Фёдор Баглаевич. – Что за мужики пошли.
Но, осудив обоих, он при этом, на всякий случай, собственноручно налил опасному человеку Кылбанову стопку.
– Угощайтесь, Аким Григорьевич!
– О будущем хорошо на днях Всеволод Николаевич сказал… – вспомнил Аласов.
– Старик Левин – ух, умница! – вскинулся Сектяев.
– Вот-вот! А вам всё кажется, что старики так себе! – Кубаров даже грудь выпятил. – Старики – они…
Но такой благостный поворот беседы был не по вкусу ершистому Нахову; он с упорством набивался на скандал:
– Старик Левин о главном думает: наше дело человека растить, а не проценты да рапорты! Хвастаемся: практика в колхозе. А землю они любят? Научили мы их любить? Только бы табличку привесить: сто процентов, тыща процентов! А наших медалистов с позором в институтах заваливают. Вот как мы работаем на коммунизм!
– Верно, Василий Егорович! – взвился Сектяев. – Вот верно!
– А что «верно»? – поинтересовался Тимир Иванович, до того хранивший молчание. – Кто мешает вам работать так, как товарищ Нахов?
В темноте было видно, как смешался Сектяев, даже отодвинулся от костра.
– Я это к тому говорю, – пояснил завуч, – что критику «мы все, мы вообще» считаю демагогией. Прошла пора, когда нас всех чохом накрывали, одним мешком. Сейчас времена деловые. «Не выполняем своих задач»… Кто именно? Фёдор Баглаевич? Сектяев? Аласов? Я – как заведующий учебной частью школы? Нет, каждый из нас выполняет свою задачу. Я лично делаю всё, что в моих силах. Может, это вы, товарищ Нахов, говорите в порядке самокритики? Тогда, будьте добры, разверните свой тезис поконкретнее на ближайшем педсовете…
– Ух, как красиво! – восхитился Нахов, ничуть не смущённый скрытой угрозой. – Но я только и твержу на всех углах: дайте мне возможность высказаться перед коллективом! Я вам фактами докажу, что наша школа плохо выполняет свои задачи…
– Погодите-ка, друзья, – Фёдор Баглаевич встал и подошёл вплотную к спорящим. – Во всяком деле должно знать меру… Или вы пришли не охотиться, Василий Егорович? И на озере хотите продолжать свои склоки? Дайте наконец отдохнуть людям спокойно! Ночь уже проходит.
– Верно, товарищи, к оружью!
– А то и пёрышка не принесём…
Все дружно поднялись, двинулись к воде. Аласов помог подняться с земли Нахову. Василий Егорович, опёршись о плечо Сергея, несколько раз подпрыгнул, разминая затёкшую ногу с протезом.
– Вот какой я охотник теперь, – грустно проговорил он. – То ли дело, когда ноги целы…
– Василий Егорович, – сказал Аласов укоризненно. – Ну на черта вы завели этот разговор? Действительно, нашли подходящее место.
– Возможно, и не к месту, – виновато вздохнул Нахов. – Но меня интересует: а вы лично как? У вас что, для таких разговоров специальные часы выделены?
Сергей убрал со своего плеча тяжёлую руку Нахова, закинул ружьё за плечо, ответил как можно спокойнее:
– Прежде всего, не надо меня ни в чём подозревать. Вы своей подозрительностью, Василий Егорович, точь-в-точь повторяете Кылбанова. Он тоже любит ловить на слове.
Тут Нахов взорвался.
– Любители круглых фраз! Философы-теоретики! Уж я-то знаю, что за вашими круглыми фразами стоит. Одно желание – кругло жизнь прожить, да-с… А от вас, Аласов, густым духом прёт, хоть нос затыкай. Решили поладить со всеми в нашем бедламе? Позор – заставлять ребят ползать на брюхе перед этой… Пестряковой! Знаете ли, такого ловкача у нас ещё не было…
– Слушайте, вы! Ещё одно слово… – Аласов схватил Нахова за руку. Тот закачался, едва удержавшись на протезе.
Через ивняковую чащу, круша сапогами всё на своём пути, Аласов зашагал прочь.
XIII. Ночной разговор
Майю поздравляли шумно и радостно, вокруг плавали ахи и охи:
– Великолепно!
– И выставка, и вечер. Колхозу утёрли нос!
– Если на маленьких участках растёт, должно и на больших вырасти. Вы бы наших бригадиров, Майя Ивановна, на перевоспитание к себе.
– За пирог спасибо! И за салаты! Не бригадиров надо, а наших хозяек к вам на обучение.
– Хотела бы я посмотреть, каким ты станешь от картофельных блинчиков да капустных котлеток! Тебе мяса подавай!
– Ха-ха, это верно!
– Новых вам побед, дорогая Майечка!
Словно гибкая весёлая рыбка ленок, кружила Майя в толпе, запрудившей длинный школьный коридор. Волосы у неё растрепались, глаза сверкали счастливо. С находчивостью и проворством она умудрялась отвечать всем сразу и каждому своё: «Ребят благодарите, не меня. Что ж, присылайте свою жёнушку на стажировку. Солнце? На полях разве солнце другое?.. Хорошо, хорошо, семена дадим».
Сергей издали следил за ней. Только что колхозные ораторы превозносили её учёность, а она никогда, как сегодня, не была так похожа на девчонку. Счастье и мука – смотреть на неё.
На вечер урожая в школу сошлось всё село. В двух классах, где устроили выставку, пахло земным и пряным – как пахнет на всех сельскохозяйственных выставках. Картофелины – не всякую и в карман засунешь, капуста – что ни кочан, то куст. Со скромной удовлетворённостью хозяев прогуливались меж стендов школьники, изредка поглядывая на свои богатства.
Аласов решил, что ему всё же следует подойти к Майе. Все поздравляют – глупо стоять этак букой в стороне, оно ещё заметнее.
– Сергей Эргисович, вас просят! – не дав ему дойти до Майи, шариком бросился под ноги мальчонка из пятого класса. – В учительскую просят…
Мальчонка знал, когда появиться.
В учительской Аласова ожидал ушастый парень в парадном костюме. Тимир Иванович представил его Аласову:
– Вожак колхозной комсомолии Аял Семёнович Ефимов.
– Вот собрание хотим провести с десятиклассниками, – как о решённом деле сказал вожак Аласову.
– Какое такое собрание?
– После десятого остаться всем в колхозе. Взять обязательства, обратиться с призывом к другим школам… Я только от телефона. Сообщил в райком, какой тут вечер, а они: куй железо пока горячо! – Парень засмеялся. – На волне общего энтузиазма…
– А вы откуда узнали, что десятиклассникам хочется остаться в колхозе?
– Кто узнал? Я, что ли? Да ниоткуда! Из райкома комсомола указание. По телефону!
– А райкому откуда известно?
– Почём я знаю?! – Парень уже сердился на бестолкового учителя: что тут непонятно? – Сначала нужна речь от руководства школы, потом от самих десятиклассников.
Простота этого сценария покоробила Аласова. Не слушая дальше, он сказал:
– Нет, друг мой, не будет сегодня собрания.
– Это почему же?
– Преждевременно. Так райкомовцам и доложи.
– Да как же это! Тимир Иванович, вы-то чего молчите? С меня же в райкоме стружку снимут!
Тимир Иванович только руками развёл.
– Классный руководитель – хозяин класса…
Нужно было ещё поработать. Он усадил себя за стол, заставил раскрыть тетрадь. Но дело не шло. Капустные кочаны, белые передники юных поварих, прыгающие от возмущения губы комсорга. И Майя… Бывает, взглянешь на что-то слепящее, и оно долго стоит в глазах пятном. Так неотступно стояло в глазах её счастливое лицо.
Сергей закрыл тетрадь и вышел. После яркой лампы ночь показалась чернее сажи – ни неба, ни земли. Перевалило за середину октября, но всё ещё держалась необычно тёплая для здешних мест осень. Издалека доносился собачий брёх. Неожиданно небо вдали посветлело, огни далёкой автомашины обозначили зубья леса. Волглая ночь будто впитала в себя шум мотора, и необычным казалось зрелище – во тьме беззвучно выросли две огненные жерди, покачались в воздухе, перемахнули через деревню и упёрлись в низкое клубящееся небо. Наверно, в сельпо привезли товар из райцентра.
Неповторимый рисунок лесной гряды…
Облачьё, цепляющееся во тьме за сосны.
Ни с чем не сравнимый дух влажной земли, собравшейся на зимний покой.
И две светлые жерди в ночи…
Всё это и есть – родина. Родная сторона.
Сам себе удивлялся, когда в последние годы стало так ныть сердце, так затосковалось по Арылаху. Пробовал посмеяться над самим собой: чисто стариковские настроения.
Но кончилось тем, что однажды махнул рукой на все прочие обстоятельства, решился… И вот он здесь.
Всё как-то не свыкнется с мыслью: он здесь. Здесь, насовсем. Учительствует в местной школе. И уже успел нажить себе некие неприятности, непредвиденные хлопоты. И обмануться в чём-то.
Приехал с совершенно твёрдым планом: буду учительствовать, не особенно нагружаясь, а всё свободное время, которого, надо думать, в сельской тиши будет немало (да под крылом доброй матушки), каждый свободный час – на подготовку к заочной аспирантуре.
Увы, на сегодняшний день эта аспирантура даже дальше, чем в день приезда.
И ещё… Впрочем, об этом не надо.
Но что с ней поделаешь! Опять наплыло, будто на фотобумаге, когда проявляешь, проступило радужно сквозь чёрную ночь её улыбающееся лицо, сощуренные глаза…
Да, Майя. Да, об этом. Самое тревожное из всего, о чём подумалось. Плохо с Майей… Уж лучше бы ничего вовсе не было!
Во тьме заалел светлячок папироски. Он двигался, постепенно приближаясь.
– Сергей Эргисович?
– Он самый… – ответил Аласов, не узнавая голоса.
Прохожий подошёл вплотную, в слабом свете папиросы обозначилось его лицо.
– А, Егор Егорович… Добрый вечер, уважаемый председатель. Откуда так поздно?
После истории с добыванием машины для Аксю Аласов с Кардашевским встречался несколько раз, отношения между ними сложились добрые.
– По участкам гонял. Дело такое наше, председательское. А чем всё в школе кончилось?
– Как и положено – играми да танцами…
– Выставка отличная! За передовой агротехникой мы вон куда ездим – в краснознаменный «Эсемях». А тут, оказывается, под боком. Я бы вашу Майю Ивановну на руках носил, честное слово!
Оба засмеялись. «И я бы носил», – не без горечи подумал Аласов. То, что Кардашевский так тепло сказал о Майе, сердечно расположило Сергея к этому человеку, затурканному своими председательскими заботами.
– А что, Егор Егорович, может, заглянем ко мне в дом? Обсудим, как нам носить Майю Унарову на руках?
– Есть другой вариант – отправиться ко мне. Там сегодня рыбный пирог запланирован.
– Да здравствует пирог! – воскликнул Аласов и единым духом перемахнул через изгородь.
Конечно, мальчишество это – идти в незнакомый дом, да ночью. Но такое водилось за Аласовым: был он лёгок на подъём.
– Оксана, дорогая! Гостя тебе привёл.
– Сейчас… Я сейчас! – метнулась женщина в соседнюю комнату; голос у жены Кардашевского был певучий, низкий – очень подходящий женщине, носящей такое звучное имя. – Присаживайтесь там, и извините меня, пожалуйста.
Увидев молодую женщину, успевшую за минуту красиво причесаться, Сергей не узнал хозяйки – да она ли? Ладошка у Оксаны была нежная.
– Каждый вечер вот так допоздна. Тойон
[Закрыть]мой…
– Тойон… – кивнул Кардашевский в сторону кухни, куда ушла жена. – Слыхали, Сергей Эргисович? Моя Оксана вроде того Карла Пятого, который с богом по-испански, с друзьями по-французски, с врагами по-немецки, а с женщинами по-итальянски. Оксана о делах – по-русски, когда я ей нравлюсь, на украинскую мову переходит: «Коханий мий…» А хочет приструнить, тут пробует по-якутски вразумлять. Благо десятка два слов знает. Тойон вот…
Заглянув в комнату, где только что переодевалась Оксана, Кардашевский поманил за собой гостя. В кроватке, разметавшись среди одеялец, спал толстенный малыш. Соска-пустышка лихо торчала у него в уголке рта.
– У нас тут своя выставка, – сказал Кардашевский с плохо скрываемой гордостью. – Тоже гибрид: волосы по-якутски ёжиком, а глаза синие… Ничего себе богатырь?
На цыпочках они вышли.
– Богатырь… И в такое хорошее время родился. Будет счастливым!
– Должен быть, – подтвердил Кардашевский со всей серьёзностью; и вдруг без всякого перехода: – Там у вас сегодня собрание десятиклассников должно было состояться… насчёт нашего колхоза. Сорвалось?
Сергей понял: председателю все известно, – не за этим ли Кардашевский и зазвал его к себе?
– Не состоялось. Сочли, что несвоевременно.
– Кто же это так «счёл»?
– Ваш покорный слуга.
– Вот те раз… Быть этого не может! – Кардашевский старательно изобразил на лице удивление. Экую комедию затеял!
Аласов засмеялся. Теперь удивился Кардашевский: чего же тут весёлого? Он даже начальственно постучал мундштуком по пепельнице – будто на колхозном собрании.
– Вопрос этот, Сергей Эргисович, очень серьёзный. Поставлено на карту будущее колхоза: молодёжь рвётся в город.
– Не тому я смеюсь, что считаю вопрос пустяковым. Прошу извинить меня, – Аласов посерьёзнел. Почувствовал: от того, как сложится этот разговор, будут зависеть дальнейшие взаимоотношения с председателем. И больше – как вообще пойдут у него дела в Арылахе.
Он помолчал, размышляя, как бы толковее изложить всё, что было передумано, выношено в спорах с самим собой. Однако председатель понял молчание Аласова по-своему: гость уклоняется от разговора. Видимо, и он много ждал, тоже хотел разумной беседы, а не просто стычки и спора.
Мягко тронув гостя за колено, председатель сказал доверительно:
– Вы поймите моё положение, Сергей Эргисович… Не думайте, что я вторгаюсь в школьные дела, хочу залезть грубым копытом в тонкое дело воспитания… Если я заговорил об этом, так от великой беды и нужды. Вы попробуйте вот взглянуть на эту проблему отсюда, с нашей колокольни… Говорят: сами виноваты, создавайте молодёжи условия, чтобы она без всяких понуканий шла к вам. Может, со временем и создадим, но… создадим лишь с помощью молодёжи. Не со стариками же и старухами!.. Заколдованный круг какой-то… Вот вы выступаете против того, чтобы десятиклассники взяли обязательство остаться в колхозе. Может быть, для иного это и диковато звучит – «обязательство остаться в колхозе». Но, повторяю, не от хорошей жизни это. Или они останутся – и колхоз расцветёт. Или разъедутся, уйдут – тут наш Арылах хоть закрывай…
На лице Кардашевского тяжёлая забота, можно было представить, как огорчил его срыв собрания в десятом классе.
– Вы, Егор Егорович, напрасно так со мной, ей-богу… Будто я с Луны свалился… А я и сам сельский человек, в Арылах вернулся с мыслью сделать всё возможное, чтобы людям в моей родной деревне лучше жилось… Учитель детей воспитывает прежде всего в любви к отчизне, к труду отцов… Вы вот Майей Унаровой сегодня восхищались. Разве то, что она делает, не есть самое активное воспитание этой любви! Но нынешний десятый класс – это особая статья. Класс озлобленный, переживший кризис. К любым «мероприятиям» у них органическая сопротивляемость. «Не будем чистить коровники» – как девиз. Как довели ребят до такого? Не стану утомлять вас анализом причин, много их. Есть и среди учителей свои дураки. Иные лентяев стращают: «Не желаешь учиться – пойдёшь в колхоз за коровами убирать!» Правда, за последнее время в классе немного стронулось…
– Ну так почему же!.. – Кардашевский даже подался к Аласову.
– Почему же вы в таком случае возражали против собрания? – докончил его мысль Аласов. – Скажите мне прямо, Егор Егорович, разве вам такие работники нужны, которые подпишут обязательства сгоряча, а завтра остынут и ахнут: вот как нас поймали – «на волне энтузиазма», как говорит тот ваш долдон, что с телефона сорвался, с ножом к горлу – подай ему обязательства! Такие «вербованные» едва ли колхозу нужны, цена им известна. Разве в прошлые годы в школе не проходили такие собрания – «в порядке массового охвата»? Много они дали вашему колхозу?..
– Мужчины, хватит разговоров, несу пирог! – Оксана, выразительно подбоченясь, встала на пороге.
Выглядела она живописно – щирая украинка, прекрасная в своей молодости. Олицетворение всего, что видится мужчине за словами: домашний очаг, семья. Можно было представить себе, какое это счастье для Кардашевского – его Оксана. Пусть любые неприятности, но всегда знаешь, что вечером эти руки обнимут тебя, и эти губы… Аласов отвёл взгляд – не прочла бы она его грешные мысли,
– Сергей Эргисович, вернитесь к действительности. Позвольте вам как гостю… Вот кусочек… Вы всегда такой задумчивый, Сергей Эргисович, или это мой Егор вас расстроил?
Улыбка у неё милая, глаза синие-синие…
Кардашевский разлил по рюмкам вино:
– Ладно, Сергей Эргисович, давайте за наше общее дело… Оксана, выпей и ты с нами – очень уж тост ответственный.
