Текст книги "Скандальная репутация"

Автор книги: София Нэш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Глава 12

Слабости, сущ., мн. ч. Определенные первобытные силы деспотичной особи женского пола, с помощью которых она удерживает господство над особью мужского пола своего вида, заставляя его выполнять ее желания и парализуя его бунтарскую энергию.

А. Бирс. Словарь Сатаны

Нет ничего хуже, стараться не потерять сознание, когда тебя обволакивает сон или опутывают прочные нити блаженного забытья. Так легко поддаться слабости и отправиться туда, где тебе обещаны мир и покой.

Но что-то тревожило Люка, настойчиво не позволяя сдаться. У него в ушах звучал перепуганный голосок: «Он делает больно! Больно! Только не говори Люку!» И он вернулся в свое тело. Ощущения были отвратительными. Создавалось впечатление, что батальоны муравьев занимаются боевыми искусствами на его конечностях. Он задрожал и мог бы поклясться, что даже зубы у него зашатались. Он чувствовал себя хуже, чем зеленый салажонок в свой первый шторм, и был столь же неловким.

А ведь он отвечал за бабушку. За Розамунду. Черт побери, за всех вдов.

Застонав, он вспомнил безумное обещание, вырванное у него бабушкой, – жениться и произвести на свет наследника. Проклятие! Он никогда не сможет его исполнить. Ну, первое не было таким уж невероятным, но второе… Единственная женщина, о которой он мог бы подумать без отвращения как о жене, не была бы одобрена высокородной герцогиней.

В его измученный мозг вплыл низкий мелодичный голос. Он говорил что-то правильное и доброе. Быть может, если держаться за него, удастся не соскользнуть в забытье?

Перед мысленным взором Люка промелькнул образ Роджера Сент-Обина. Его пресыщенный кузен – троюродный или четвероюродный – был следующим в списке претендентов на герцогский титул. Люк никогда всерьез не рассматривал возможность своей смерти раньше бабушки. Он будет проклят навеки, если позволит этому женоподобному бездельнику завладеть состоянием и заточить бабушку в какую-нибудь вдовью развалину, расположенную на краю земли, да еще с нищенским содержанием. В последний раз он встречался с кузеном, когда тому было пятнадцать лет. Юный хлыщ своими выходками довел-таки своего слабовольного отца до могилы. Перед тем как закончился один из самых долгих дней в его жизни, Люк мимолетно удивился абсурдности своих последних мыслей на этой земле. Почему-то на пороге небытия ему вспомнился никчемный дальний родственник, а не обаятельная Розамунда Берд в пароксизме страсти. Очевидно, у Всевышнего больше чувства юмора, чем он раньше считал. Тогда, возможно, и для его души еще не все потеряно.

Мягкое забытье поглотило его, несмотря на отчаянные попытки удержаться на поверхности.

Люк проснулся, совершенно сбитый с толку. Он понятия не имел, сколько спал – час или две недели. Он даже не понял, где находится, и всем сердцем пожелал, чтобы в руках немедленно появилась свеча, поскольку ничего не мог рассмотреть в окружающей его кромешной тьме. Выругавшись, он нащупал прикроватный столик, убедился, что ноги его слушаются, спустил их с кровати и попытался встать. Голова закружилась так сильно, что он был вынужден снова сесть.

– Люк, – прошептал хриплый женский голос совсем рядом с ним.

Он пошарил вокруг – никого.

– Розамунда?… – сипло спросил он.

– Слава Богу, – прошептала она. Он почувствовал, что край кровати прогнулся под ее тяжестью. Женщина села рядом и взяла его за руку.

– Как долго я был…

– Около двух дней.

– Ата… – Его сердце ухнуло куда-то вниз.

– Ей намного лучше, – сказала Розамунда. – Я только что от нее. Теперь мы все беспокоимся о тебе. Несколько раз приходил доктор. Ты все время дрожал, но лихорадки не было.

– Ты все время была со мной. – Это был не вопрос, а констатация факта. Ответ Люк и без того знал. У него снова закружилась голова, и он бессильно откинулся на подушки.

Розамунда тронула лоб больного.

– Кажется, ты говорила, что плохая сиделка.

– Так и есть. До тебя я ухаживала только за одним больным, но он умер.

Ее жалкий муж. Люк с радостью засмеялся бы, если бы был в силах. Он чувствовал себя так, словно побывал в адском пламени, опалившем каждую частичку его кожи. Он потянулся за стаканом с водой, который всегда стоял на прикроватном столике.

– Вот он, – мягко сказала сиделка и вложила в его руку стакан.

Герцог выпил воду жадными глотками.

– Зажги, пожалуйста, свечу, – попросил он.

В комнате повисла гнетущая тишина. Такое обманчивое спокойствие впивается в мозг острыми когтями.

– Розамунда? – Почему она не выполняет его просьбу? Почему не хочет откинуть густую вуаль ночи?

Почувствовав слабое дуновение воздуха, Люк инстинктивно протянул руку и схватил женщину за запястье.

– Розамунда, в чем дело?

– Люк, закрой, пожалуйста, глаза. Я совсем забыла. – В ее словах звучала откровенная паника. – Доктор… Он сказал, что тебе необходимо закрывать глаза, потому что они будут слишком чувствительны к свету.

– Ты лжешь! Зажги свечу!

– Позволь мне…

Его лица коснулась какая-то мягкая ткань, которую он грубо сбросил.

– Даже не думай… Зажги свечу, я сказал! – Он потянулся к прикроватному столику и обрадовался, нащупав знакомый предмет.

– Но сейчас середина дня, – сказала Розамунда, и ее голос сорвался. – Нет никакой необходимости в свече. В комнате светло.

От липкого мертвящего страха кровь застыла у него в жилах. В животе стало холодно.

– Я ни черта не вижу, – пробормотал он, и его обожгла страшная правда.

Он ослеп.

– Скажи мне, только очень точно, что именно говорил доктор. И если у тебя есть намерение что-то скрыть, лучше хорошенько подумай.

– Он не знает, – поспешно заговорила Розамунда, – что это за болезнь. Похоже, у всех заболевших одинаковые симптомы, но есть некоторые различия.

– Какие? – Теперь Люк почти кричал, кровь стучала у него в ушах.

– Ата еще слаба, но быстро поправляется. Она чувствует покалывание в руках и говорит, что у нее шатаются зубы. Лихорадки не было ни у кого. Это определенно не чума. Помощница кухарки уже почти на ногах.

– Кто-нибудь еще ослеп? – отрывисто спросил он.

– Нет, – едва слышно прошептала она.

– Черт бы тебя побрал, Розамунда! Если уж я не вижу, неужели ты не можешь, по крайней мере, говорить так, чтобы я слышал?

– Нет, никто не ослеп, – повторила она, на этот раз громче, – хотя у меня нет сообщений от соседей, которые тоже заболели. Если скажешь, я отправлю к ним кого-нибудь или поеду сама.

– Поезжай. – Он отвернулся. – Нет, постой. Пусть Грейс напишет письмо, а Брауни… кстати, он еще здесь?

– Да, конечно.

– Пусть Брауни отвезет это письмо доктору Дэвису в Королевский медицинский колледж в Лондоне. Пусть он приедет. – Люк явно хотел сказать что-то еще, но не смог. Слава Богу, Розамунда не пыталась прикоснуться к нему, успокоить. Он вполне бы мог нанести тяжкие телесные повреждения тому, кто рискнул бы это сделать… Вот только его не покидало ощущение, что все его кости превратились в желе.

– Я ухожу. Обещаю, мистер Браун отыщет доктора и доставит его сюда. А я привезу новости от соседей. – Ее голос раздавался уже издалека. Судя по звуку шагов, она как раз выходила из комнаты.

Дверь захлопнулась, и здравомыслие, которое еще оставалось при нем, исчезло без следа. Он стиснул кулаки и изо всех сил прижал их к глазам, вдавливая в глазницы. Ничего.

Абсолютно.

Люк всегда этого боялся. И большую роль в его страхе перед слепотой сыграл метод наказания, практикуемый отцом. Тот, называя мальчика проклятым слабаком, лишал его книг и закрывал ему глаза плотной черной повязкой, которую запрещал снимать в течение целого дня. В следующий раз срок наказания был увеличен до двух дней, потом до трех. Когда и это не помогло, отец начал жечь книги, если убеждался, что его отпрыск проводит, уткнувшись носом в книгу, больше часа в день. И Люк научился хитрить.

Теперь он всегда носил с собой шпоры и легкую шпагу и, если натыкался на отца, утверждал, что ищет брата, с которым хочет отправиться на верховую прогулку или заняться фехтованием. Этому, да и многому другому он научился у старшего брата, за что постоянно выполнял вместо него все письменные работы в Итоне.

А теперь он был парализован страхом.

Ужас стискивал его мозг и ядовитой змеей сворачивался в затылке. Неспособность видеть написанные на бумаге слова, невозможность окунуть перо в черную кровь цивилизации… Что может быть страшнее? Книги несли в мир свет. Нет ничего способного сравниться с чтением или написанием череды слов, выражающих совершенную, отточенную мысль. Люк собрал в своей крошечной каюте на корабле горы и долины всего мира, триумф и трагедии королей, историю давно ушедших веков. И мог в любой момент воссоздать их, открыв книгу.

Но теперь?

Но теперь…

Теперь он потерялся в ночи.

В дверь едва слышно постучали. Она еще не могла вернуться. Прошло слишком мало времени.

– Убирайтесь к черту! – рявкнул он.

Розамунда скакала верхом, как цыганка, даже не потрудившись надеть шляпу или плащ. Она приказала оседлать для себя самое крупное и сильное животное в конюшне – жеребца, который, очевидно, днем раньше сбежал из загона своего хозяина, появился в Эмберли и предпринял попытку снести двери конюшни, чтобы добраться до понравившейся ему кобылы. Настроение жеребца как нельзя лучше устраивало Розамунду.

Юный конюх лишь изумленно вытаращил глаза, когда она подобрала юбки и уселась в седло верхом, продемонстрировав мальчику ноги почти до колена, – ничего подобного он в жизни не видел. Жеребец сначала отступил назад, а потом поскакал по подъездной аллее к ведущей в деревню дороге. На полном скаку, одолев поворот, он выразил свое недовольство, обрушив на живую изгородь град щебня и земли из-под мощных копыт.

Розамунда наклонилась вперед, к могучей шее лошади, чтобы преодолеть немаленькое препятствие – огромную лужу, образовавшуюся на дороге после двух дней непрерывных дождей. Розамунда уже несколько дней не покидала комнат, где лежали больные, и теперь с наслаждением вдыхала чистый и свежий воздух Корнуолла, казавшийся волшебным после неприятных запахов болезни.

Всякий раз, когда ее мысли возвращались к сильному мужчине, беспомощно лежавшему в своей постели, она подгоняла коня.

Бог не может, не должен быть таким жестоким.

Или может? Вдруг так и есть?

Она составила маршрут, позволявший ей в кратчайшее время объехать всех соседей, от которых поступили сведения о заболевших. Когда вдали показались выбеленные стены домиков, расположившихся на городских окраинах, она стегнула коня и направила к кузнице.

Через полчаса Розамунда объехала всех гостей, посетивших свадебный завтрак и впоследствии заболевших. Ни одного случая слепоты больше не оказалось. Впервые в жизни она, задавая вопросы, держала голову высоко, несмотря на так и не прекратившийся шепоток у нее за спиной. Она знала, что ее должно беспокоить недоброжелательное отношение людей – в прошлом так и было, – но сейчас впервые ей было наплевать на людскую молву.

Миссис Мерч и ее сестра, две деревенские старые девы, не стали с ней разговаривать, передав через свою единственную служанку:

– Мы не знаем эту особу. Пусть она уйдет.

Запуганная полуграмотная девица испуганно отпрянула, когда Розамунда потребовала от нее рассказать о течении болезни.

Розамунда галопом скакала между расположенными на внушительном расстоянии поместьями, через поля, на которых работники собирали разбросанные непогодой стога сена. Бока жеребца взмокли, а у нее пересохло в горле от постоянных разговоров. Но хуже всего было то, что ее уверенность медленно, но верно таяла, поскольку о слепоте не было известно абсолютно ничего. Розамунда скакала по холмам, знакомым с детства, которые она не видела почти десять лет. Она чувствовала тяжесть на сердце, но одновременно и небывалую свободу, как парящий высоко над землей сокол.

И еще ей хотелось плакать. Ей было до слез жалко, что она потеряла несколько лет, трусливо прячась в своем ненадежном убежище, постоянно роясь в саду, словно желая докопаться до противоположной стороны земли, чтобы укрыться от обиды из-за предательства отца и от ужасной жизни, которую она вела. А теперь, когда она возродилась из пепла и стояла на пороге новой жизни, ей пришлось наблюдать за мучениями человека, волею судьбы попавшего в адские тиски. Человека, который ее освободил.

По щекам Розамунды текли слезы. Она ни за что не заплачет в его присутствии и не станет его жалеть. Стать объектом жалости – что может быть ужаснее? Это создает непреодолимую пропасть между людьми.

Расхрабрившись, она повернула коня к отчему дому. Эджкумб. Дом ее сердца, ее крови, ее духа.

Он знает, что делать.

– Отец! – крикнула она, обратившись к бившему в лицо ветру. Она считала, что больше никогда не осмелится произнести это слово в его присутствии. Но сегодня попробует. – Отец, помоги мне, – простонала она, подгоняя коня вдоль древних кельтских камней, стоявших у подъездной аллеи Эджкумба.

Ей было все равно, что он ее больше не любит. Возможно, даже он откажется ее принять. Она не думала о новом унижении. Все равно он ей поможет. Она заставит его это сделать. Для него. Для Люка.

Отвага Розамунды подверглась первому испытанию в тот момент, когда она спрыгнула с коня. Ее встретил конюх, которого она не узнала. Бросив ему поводья, она взглянула на свои руки без перчаток. Можно было только догадываться, как она выглядит. Плохо воспитанная девица-сорвиголова.

Дверь особняка открыл, как всегда невозмутимый, дворецкий Шеферд. И Розамунда впервые заколебалась, усомнившись в правильности своих действий. Но не отступила.

– Добрый день, Шеферд. Мой оте… мой брат принимает? – Боже, что она несет? Ни один нормальный человек не станет интересоваться у дворецкого, примет ли его родной брат!

– Который именно? – спросил он, потом быстро оглянулся по сторонам и зашептал: – Леди Розамунда, надеюсь, мне будет позволено сказать, как я счастлив вас видеть. Входите же! – Он схватил ее за руку, втащил в дом, словно опасался, что она убежит, и, закрыв входную дверь, забормотал: – Я скажу ему… вы наверняка хотите чаю… я скоро вернусь.

Старый дворецкий едва ли не силой затолкал Розамунду в библиотеку. Надо признать, для своих лет он был весьма бодр. Оглянувшись, она глубоко вздохнула и зажмурилась, ощутив знакомые с детства запахи. Любимый табак отца, туалетная вода – кажется, вереск и шалфей, лимонный воск. Неожиданно она почувствовала, что близка к панике, но не успела ей поддаться, поскольку заметила, как в дверь заглядывает маленькая девочка.

– Кто ты, дитя?

Глаза девочки округлились, но она осталась у двери.

– Сначала ты.

Розамунда подавила нервный смешок.

– Я Розамунда Берд.

Глаза девочки округлились еще сильнее.

– Ты та!

– Ты «она».

– Что? Я вовсе не она!

– Нет, я имею в виду, что надо говорить «она». «Ты она».

– Но я вовсе не «она»! – воскликнула девочка.

– Нет, конечно, нет, – вздохнула Розамунда. Этот странный разговор помог ей избавиться от напряжения.

– Чего ты хочешь? – прямо спросила маленькая нимфа.

Бог любит детей и их жестокую прямоту.

– Мой брат Финн здесь?

– О, лорд Бартон. Он самый красивый из них.

– Ну да, самый красивый.

– Я это и сказала, глупая! Розамунда постаралась не расхохотаться.

– Так он здесь?

– Нет.

У Розамунды упало сердце.

– Мне бы не позволили прийти наверх, если бы лорд Бартон не стрелял куропаток.

Сердце медленно вернулось на место.

– А мой отец? – запинаясь, выговорила Розамунда.

– Он в Лондоне с другими твоими братьями. Жаль, что у меня нет брата. Я согласна и на сестру, если только она не станет брать моих кукол.

– Братья тоже могут быть опасными, поверь мне на слово. У них есть склонность топить кукол.

В дверях возникла высокая фигура. Финн. У Розамунды закружилась голова при виде его смеющихся карих глаз и золотистых волос, со временем потемневших.

Он взглянул на маленькую девочку.

– Братья топят кукол, только когда сестра расплавляет их оловянных солдатиков.

– Финн!

Он опустился на корточки рядом с девочкой.

– Эмма, скажи маме, что эта леди любит булочки с маком больше всего на свете. Уверен, она и тебе даст парочку. – Поднявшись, он объяснил Розамунде: – Это дочка кухарки.

Малышка исчезла, а Финн сделал два быстрых шага и остановился перед сестрой, пожирая ее глазами.

Они всегда были близки, ближе, чем другие братья и сестры. Отец нередко повторял, что Розамунда – женский вариант Финна, только другого цвета. У него были светлые волосы, а у нее черные, у него карие глаза, а у нее сине-зеленые. Но у них были одинаковые сердца, тяга к приключениям и любовь друг к другу.

Финн крепко обнял сестру, и она едва сдержала слезы, греясь в лучах его искренней любви. От брата пахло птичьими перьями и старой кожей. Восхитительный аромат!

– Мне тебя не хватало, – тихо сказал он. – И я даже не представлял, как сильно, до тех пор, пока не увидел тебя в церкви. Жаль, что я никогда не пытался увидеться с тобой. Поверь, я бы непременно так и поступил, если бы не думал, что это убьет отца.

Розамунда молча кивнула. Охваченная нахлынувшими чувствами, она не могла выдавить ни звука.

– С тобой все в порядке? – спросил он, не выпуская сестру из объятий, потом заглянул ей в лицо и нахмурился: – Что случилось?

Последовала пауза.

– Думаю, ты понимаешь, что я ни за что бы, не пришла, если бы не была в отчаянии, – наконец заговорила она. – Все дело в Люке. Герцоге Сент-Обине, – поправилась она. – Он болен. Как и многие другие гости после свадьбы. У вас кто-нибудь заболел?

– Нет, нам повезло. Но соседям повезло намного меньше, и там…

Розамунда перебила брата:

– Скажи, Финн, ты что-нибудь слышал о случаях слепоты?

Он задумался.

– Да, по-моему… – Неожиданно он отстранил сестру и удивленно взглянул ей в лицо. – Что? Что ты сказала? Он ослеп? Герцог Хелстон?

– Ради Бога, никому не говори, Финн. Но мне очень нужна помощь. Я должна вернуться к нему. Умоляю, помоги мне найти еще кого-нибудь заболевшего с такими же симптомами. Мне необходимо знать, прошла слепота или нет.

Финн согласился, ни секунды не раздумывая. Все же они действительно были очень похожи. Потом он обнял сестру за плечи и повел к французской двери в смежной комнате – утренней гостиной. Розамунда недоуменно взглянула на него.

– Ты же не думаешь, что я могу выпустить тебя через главный вход! Не сомневаюсь, там стоит на страже Шеферд. Знаешь, старик улыбался во весь рот, когда нашел меня. Я и не знал, что у него осталось так мало зубов. Он сдерет с меня шкуру, если узнает, что я отпустил тебя.

Брат и сестра пробежали по влажной траве, и Финн приказал оседлать свежих коней. В конце подъездной аллеи они разъехались в разные стороны, и Финн обещал, что Розамунда получит сообщение от него еще до наступления темноты.

– Роза, – сказал он, сидя на спине своего серого мерина, – ты назвала его Люк.

Он ни о чем не спрашивал ее восемь лет назад. Немало удивившись неожиданному вопросу, она, вздернув подбородок, ответила:

– А тебя я называю Финн.

Брат широко улыбнулся и, похлопав коня по крупу, чтобы успокоить, сказал:

– Однажды тебе придется мне рассказать, что произошло на самом деле. Я никогда не спрашивал…

Она перебила:

– И никогда не спросишь.

Финн устремил долгий взгляд куда-то за горизонт и медленно кивнул:

– Знаешь, а ты так же упряма, как отец. – Прошло еще несколько мучительно долгих минут, прежде чем он повернулся к ней и грустно улыбнулся. В его глазах застыла боль. Прошли годы, но он так и не смирился с потерей сестры, которую любил больше всех.

Она отвернулась.

– Пожалуйста, не говори ничего. Я не вынесу. Он никогда не простит меня за то, что я поступила наперекор его воле. А я не прощу предательства. Что ни говори, он отвернулся от меня в самый тяжелый момент. Все годы, когда я была уверена, что он меня любит…

– Он никогда не переставал любить тебя. Роза. Просто он упрям, как и ты. Кроме того, тебе никогда не требовалось его прощение. Я точно знаю, что ты никогда не пыталась помириться с ним.

– Потому что отец никогда не пошел бы на компромисс, неужели не понятно?

– Сестренка, я не помню случая, чтобы ты даже не попыталась сделать то, к чему стремилась. Что же тогда с тобой случилась? Выходит, ты вовсе не такая сильная и волевая женщина, какой я тебя считал?

– Или, возможно, я поумнела и поняла, что нет смысла добиваться невозможного. Не хочу бороться за то чего все равно не смогу получить. Я устала от полного, абсолютного неприятия, от пинков и зуботычин. В переносном смысле, конечно.

– И все же, – лукаво усмехнулся Финн, – ты сегодня пришла сюда по собственной воле, намереваясь попросить отца о помощи.

Розамунда попыталась твердо встретить взгляд брата, но тут же отвела глаза.

– Ты никогда не умела ничего от меня скрывать, – фыркнул Финн. – Он любит тебя?

Этот самый вопрос огнем горел в ее мозгу в течение последних двух дней.

– Зачем отвечать, если ты умеешь читать мысли? Финн засмеялся:

– Несчастный человек!

– Напомни, почему я тебя люблю.

– Потому что я чертовски красив и обладаю неповторимым шармом. Ну и, конечно, из-за моей удивительной скромности.

– Ты скромен, как настоящий павлин. И кстати, ты что, лысеешь?

– Я вовсе не лысею! – возмутился Финн. – С чего ты взяла? Я…

– Попался! – воскликнула Розамунда и, прежде чем брат успел придумать достойную реплику, поскакала прочь. А Финн выкрикнул ей вслед несколько коротких, но весьма содержательных фраз.

Уже давно у нее на сердце не было так легко и тепло.

Она не сомневалась, что Финн будет сколько надо рыскать по округе, чтобы добыть для нее необходимые сведения. Она почти забыла чувство надежности, которое дает любовь семьи, и лишь теперь поняла, как ей этого не хватало.

Около пяти часов принесли записку от Финна. Розамунда была очень занята, раздавая поручения слугам, которые, когда угроза чумы оказалась ложной, мало-помалу возвращались. На это ушло время. Потом она долго была в саду, собирая цветы для герцога и его бабушки, – словом, делала все, чтобы только не заходить в комнату Люка до того, как прибудет письмо.

Взяв вазу, предназначенную для герцога, она побежала вверх по ступенькам, одновременно читая записку, и едва не налетела на двух лакеев, выносивших медную ванну. Войдя, она обнаружила Грейс, которая читала герцогу вслух. Она сидела рядом с кроватью, как всегда безупречно элегантная, в одной руке держа книгу, а другой сжимая пальцы герцога. Розамунда едва не уронила вазу.