Текст книги "Профессор Влад (СИ)"

Автор книги: София Кульбицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

(Нечто подобное я пережила три года спустя, когда мы с Оскаром Ильичом пошли в цирк и я увидела, как двое клоунов, загнав свою коллегу, тощую рыжеволосую акробатку, в шкаф, распилили тот натрое и ловко перетасовали получившиеся кубы, а, когда дверцы вновь отворились, бедная женщина предстала перед зрителями в жутком и постыдном виде – все у нее было не на своих местах: ноги посередине, руки и живот сверху, грудь с плечами внизу, но самым ужасным оказалось все-таки лицо, застрявшее где-то между пятками, перевернутое, но так и не переставшее широко, счастливо, белозубо улыбаться…)

Vlad: J

Он, не в пример Гарри, обожал всякие такие штучки-дрючки.

А познакомились мы с профессором случайно – в так называемой «обсуждалке», а попросту – книге отзывов, что виртуальной цепочкой была прикреплена к статье некоего И. Кумыха об аутизме, невзначай пойманной мною в одном из психологических сайтов, – статье, надо сказать, небезынтересной: автор утверждал, что РДА (ранний детский А.) – вовсе не болезнь, как считает большинство исследователей, а, напротив, – нечто вроде новой ступени эволюционного развития, на которую со временем переберется и весь Человек (в глобальном смысле этого термина!). Недаром же число аутистов (то есть людей абсолютно самодостатошных, умело творящих собственные вселенные и вообще умниц!) с каждым годом – по статистике Минздрава – неуклонно растет. Известно также, – добавлял Кумых, кандидат медицинских наук, – что едва ли не треть признанных историей творцов, подаривших Земле величайшие ценности науки и культуры, выросла именно из них, аутичных детей, как, впрочем, и добрая половина прославленных и кровавых тиранов, активно эти ценности уничтожавших; ну как тут не задуматься о существовании некоей высшей расы, упомянутой еще Достоевским (тоже, возможно, аутистом!) в гениальном романе «Преступление и наказание»?!..

Целясь курсором в массивную кнопку «Обсудить», торчащую под текстом, я предполагала лишь послать смелому автору две-три виртуальных улыбочки – не более того; но унылый богословский диспут трех маститых душеведов, тихо «чатившихся» в узком окошке, смотрелся до того внушительно, что лезть в него со своим калашным рылом мне, жалкой абитуриентке, показалось неприличным и наглым. Только я собралась кликнуть «Назад», чтобы вернуться на предыдущую страницу, как вдруг экран конвульсивно мигнул, – и в окошке появилась новая строчка:

Vlad: Чушь собачья! (((

Это задело меня: критику статьи я, по понятным причинам, уже воспринимала как личное оскорбление, поэтому, забыв о ложной стыдливости и за спешкой даже не успев придумать себе достойного «никнейма», тут же ответила:

Юля: Почему это вы так считаете?! -

– и стала ждать. Ответ пришел быстро и оказался до того неожиданным, что я чуть из чата не вылетела:

Vlad: Я сам адаптированный аутист, но без мании величия (((.

Дальнейший диалог выглядел примерно так:

Юля: Ой, здорово, я тоже!!!)))

Vlad: Вот мы и обменялись краткими аутобиографиями)))

Юля: В смысле – автобиографиями?..

Vlad: (((Это неграмотно, неверно!((((никогда не говорите так (((! правильно произносить аутобиография– от греческого слова «аутос», сам; от этого корня происходят также «аутизм», «аутоэротизм» и «аутодафе»…J

Юля: А я думала, «авто» – просто более привычная для русского уха транскрипция. Никто же не говорит, например, «аутомобиль»...

Vlad: Юлечка, да я и не требую от вас говорить «аутомобиль»!!! ((( В чем-то вы, конечно, правы, – по сути, «авто» и есть «ауто». Но этот корень давно уже имеет само-стоятельный смысл! То есть – авто-матический! «Автоматическая биография» – бред собачий! Головой надо соображать, а не автоматически стучать пальцами по клавиатуре!!! (((((

Юля: ОК…

Уже тогда я подспудно чувствовала, что с профессором лучше не спорить ))).

Ай, нет, вру!.. Профессором Влад в ту пору еще не был: «доцент кафедры медицинской психологии в одном крупном учебном заведении», – так, слегка иронически, представился он, когда узкие рамки «обсуждалки» стали нам тесны и мы обменялись электронными адресами, – а, представившись, счел, видимо, что для виртуального аутопортретаэтого предостатошно. А я, в свою очередь, из какой-то странной стыдливости (боялась сглазить, что ли?..) не расссказала ему, что собираюсь поступать в МГИПУ им. Макаренко. И впоследствии часто думала, что зря, – кто знает, скольких экзаменационных перипетий помогло бы мне избежать это признание?.. Но, похоже, мудрой судьбе угодно было расставить фигуры по-иному – чтобы не я у него, а он у меня оказался в долгу… Что вы там шепчетесь, коллеги?.. Хорошо, сейчас буду рассказывать все толком и по порядку. Короче, в один прекрасный день выяснилось, почему Влад так взъелся на статью ни в чем не повинного И.Кумыха.

Что-то вроде профессиональной ревности: оказывается, вот уже несколько лет он сам готовит объемистый труд на тему аутизма – научно-популярную, неожиданную, в перспективе до ужаса захватывающую книгу. – Ой, как интересно!.. Так вы еще и писатель!.. А называться как будет, если не секрет?.. – Никакого секрета: рабочий заголовок – «Волшебный мир», автор – В.П.Калмыков (упс, Юлечка!(((вот я и выболтал вам свой подлинный «нейм» (((!)…

И ну интриговать: – Вы ведь поможете мне, правда?.. Могу я на вас рассчитывать?…

Он мечтал описать удивительные замкнутые миры – настоящие маленькие вселенные, в которых, утверждал Влад, его герои обитают с самого рождения (или, возможно, правильнее сказать, что эти волшебные миры обитают в них?); когда-то давно, проводя исследования в специнтернате для аутичных детей, он изучил их множество, и каждый из чудо-мирков – если, конечно, ученому удавалось достучаться до сознания своего пациента, – очаровывал автора (а, стало быть, и будущих читателей!) неповторимым своеобразием и яркостью красок – таких, что и не снились Homo vulgaris («человеку нормальному»). Ах, что за праздник их жизнь: пиршество ощущений, пиршество чувств, пиршество мыслей, звуков, категорий, букв, чисел, еще чего-нибудь совсем уж неожиданного… Кстати, мое «предметное царство», о котором я недавно поведала ему в письме, как нельзя лучше вписывается в концепцию задуманного творения… Что скажете, Юлечка?.. А что я могла сказать? Возможность стать соавтором… да что там, хотя бы второстепенным персонажем бестселлера (доцент замахивался именно на такой результат!) польстит кому угодно; и стоит ли говорить, что я с наслаждением предавалась ностальгии, выискивая в памяти все новые «золотые крупицы опыта», как выразился бы Гарри, – или « пиковые моменты», как называл их Влад, который, кстати сказать, был страшно доволен моим усердием и подбадривал меня, как умел: – Юлечка! ))) Cool!!! ))) Бутылка шампанского за мной!.. ))). – Шампанское я ненавижу с детства – с того самого дня, где мой названый брат приподнимает сковородку, – но этот момент казался мне недостаточно пиковым, чтобы охлаждать им авторский пыл.

И вдруг все кончилось. В один прекрасный день доцент Калмыков – хочется верить, что неумышленно! – вместе с очередной одобрительной скобкой-улыбкой прислал мне и знаменитый компьютерный вирус «Ай лав ю», в одночасье стерший с моего жесткого диска всю хранившуюся там информацию, включая игры, старые письма и, что самое грустное, электронные адреса; поначалу-то я (просто еще по-щенячьи не веря в существование необратимых явлений!) не слишком расстроилась, – но вот два дня спустя ко мне зашел Гарри, чтобы с Божьей и магической помощью восстановить утраченное, и я со стыдом поняла, что, несмотря на свою феноменальную память, адреса гениального доцента воспроизвести не могу. Такую уж злую шутку сыграл со мной техногенный прорыв, введший в обиход кнопку аутоматическогоответа… Тут-то мне и стало не по себе: оказывается, за это время я, сама не заметив как, успела всерьез привязаться к своему виртуальному другу! Можно было, правда, надеяться, что рано или поздно тот сам даст о себе знать, но шли дни, а от Влада все не было вестей, что наводило на зловещую мысль, что беднягу постигла та же напасть. А, может, он просто решил, что моих воспоминаний уже достатошнодля его целей?.. Я ткнулась было в «обсуждалку», но там, естественно, не осталось и следа В. П. Калмыкова, доцента кафедры медицинской психологии неизвестно какого вуза; словом, похоже было, что наши виртуальные дороги разошлись навсегда.

Сперва я сильно по нему скучала: все-таки до сей поры никто не понимал меня так хорошо, как бывший аутист Влад, и я подспудно чувствовала, что в каком-то странном смысле он был и остается самым близким мне человеком, – даже Гарри, мой названый брат, натура (как мне казалось) излишне здоровая, не мог его заменить. Потом, постепенно, печаль моя начала утихать. Мы ведь, аутисты, абсолютно самодостатошныи прекрасно обходимся без друзей, даже виртуальных; обошлась и я, и к тому времени, как МГИПУ им. Макаренко открыл мне двери, загадочный коллекционер чужих воспоминаний успел уже сам стать воспоминанием. Тогда я и подумать не могла, что этот забавный эпизод – лишь предисловие к большому роману, а иначе бы, конечно, запомнила нашу переписку более подробно!.. Увы – Гаррин хрустальный шар, оказавшись дешевой шарлатанской снастью, лишил меня шанса заглянуть в будущее.

3

Краткая справка для друзей, родственников и прочих «групп поддержки», что так активно машут мне сейчас из глуби зала плакатиками «Юля, мы с тобой!!!» и серыми (имеется в виду, наверное, пресловутое вещество!) флажками с надписью «Психфак». «Головное» здание МГИПУ им. Макаренко, огромный конгломерат унылых грязно-свинцовых коробок (среди них особо примечателен «корабль», семиэтажное строение факультета педагогики с выеденными ректоратом недрами, а также «паровозик» – длинный, узкий блок общаги!), стоит на южной окраине города в мрачной компании промышленных построек и печальных заброшенных пустырей. Снаружи оно кажется некрасивым и скучным, зато внутри!.. Причудливые переплетения коридоров, переходов, запасных выходов, черных лестниц и лифтов с хитрой схемой «живых» и «мертвых» кнопок давно превратили здание вуза в настоящий аттракцион – чудовищный по изощренности лабиринт, разобраться в котором смог бы разве что Тесей с его магическим клубком, – и, помнится, в пору вступительных испытаний, в панике плутая по зловещим закоулочкам, я всерьез жалела, что не додумалась прихватить с собой хотя бы катушку ниток: несчастному, запаренному, издерганному абитуриенту приходится изрядно попотеть, чтобы добраться до логова Минотавра – экзаменационной аудитории тож!..

Причиной тому – вовсе не чей-то злой умысел или каприз, как можно было бы решить с перепугу, а просто создавалась «голова» бестолково, необдуманно, урывками. Влад рассказывал мне – еще в начале 60-х вуз, весь целиком, ютился в убогой кирпичной пятиэтажке близ дремучего леса, куда будущим «инноваторам» приходилось добираться на перекладных; но их выпуск еще успел краешком зацепить начало «большой стройки», которой было суждено затянуться на добрых десять лет, чтобы, слепо наращивая корпус за корпусом, превратить поначалу скромное, даже стильное здание в нечто чудовищное. Прекратился же сей архитектурный бум, рассказывает опять-таки Влад, благодаря маленькой криминальной истории: после того, как в 72-м арестовали главного бухгалтера Ингу К. и ее мужа, проректора по хозчасти, после того, как весь вуз узнал об их жутких финансовых злоупотреблениях, оставшимся на свободе преемникам стало казаться (и, возможно, не без оснований!), что жилища для новых, прогрессивных факультетов куда выгоднее арендовать, чем строить… Вот так случилось, что мы сидим теперь здесь, в тихом уютном переулочке близ Чистых прудов: еще зеленое яблочко психфака вопреки пословице укатилось от развесистого древа МГИПУ на добрых пол-Москвы!..

Прежде чем войти сюда, наши гости наверняка залюбовались прелестным, аккуратным фасадом – нежно-бежевым, с четырьмя белыми коринфскими колоннами; если же не полениться и обойти здание целиком, в душе родится странное ощущение «временной петли»: то ли вспоминаешь будущее, то ли предвидишь прошлое, пережитое не тобой, но кем-то очень похожим на тебя за этими кое-где уже слегка облупившимися стенами… Таков уж он, причудливо-романтический, обаятельно несовременный маленький дворец с его загадочными выступами, эркерами, круглыми башенками неизвестного назначения и огромными круглыми, пыльными окнами, сквозь которые с трудом, но можно разглядеть широкие, просторные лестницы с массивными, чугунными, узорчатыми перилами: будто вдруг переносишься в какой-то прочитанный в детстве авантюрный французский роман, чье действие происходит в старинном замке, – да, в сущности, здание факультета и впрямь очень старое – до войны здесь, кажется, ютилась школа-интернат. Стоит ли говорить, что я страстно влюбилась в этот памятник архитектуры, не успев ступить на его порог, – ну, а обнаружив, что ездить сюда могу трамваем, окончательно поняла: это судьба...

Входя в просторный, прохладный холл, сразу видишь могучую мраморную колонну, подпирающую высокий лепной потолок, – на ней укреплен матерчатый стенд с объявлениями и расписанием занятий. Взглянув направо, замечаешь гардеробную (в холода светлую и уютную, летом – пустую и мрачную, загадочно скалящую в полутьме все три неровных ряда кривых железных зубов), а налево – тяжелую дубовую дверь с табличкой: «Деканат» и, рядом, – огромное тусклое зеркало в вычурной раме, украшенной золочеными завитушками. Обогнув колонну, попадаешь в коридор, ведущий к лестничной клетке, одну за другой минуешь несколько массивных дверей (кафе, кафедры и проч.), пока, наконец, не добираешься до последней, самой скромной, без таблички: войдя в нее и спустившись на пять ступенек, оказываешься в библиотеке (это бывший спортзал: в «абонементах» и теперь еще сохранилась шведская стенка и две баскетбольных корзины, читалка разместилась в раздевалке, а «ксерокс» – в каморке физрука). На втором и третьем этажах идут лекции. Преодолевая одну за другой ступени парадной лестницы, можно услышать, как неторопливые, размеренные голоса почтенных профессоров и доцентов сплетаются в единый нестройный гул, который вскоре превращается в какофонию, пополняясь странными, тягучими, заунывными звуками, – непосвященные обычно удивляются тому, как плохо организован наш студенческий хор; на самом же деле то молится своим богам Космическое Братство, сомнительная, но состоятельная секта, арендующая у факультета актовый зал на третьем этаже и часть коридора специально для таких вот сборищ. Акустика в здании великолепная, и, само собой, пение Братьев не лучшим образом влияет на учебный процесс, – но, как бы ни раздражали педагогов эти нудные богослужения, им волей-неволей приходится терпеть их: ведь каждая нота псалма, пусть и фальшивая, обернется вскоре рублем в преподавательском кошельке!..

Уважаемая комиссия, думаю, не обидится, если я напомню, что ее заработок целиком и полностью зависит от предприимчивости Ольги Валентиновны Майоровой, нашего декана, смелой женщины, что вот уже много лет сытно кормит себя и коллег, сдавая факультет под офисы, склады и магазины!..

Сделки эти, прямо скажем, не совсем законны: мы ведь не хозяева здания, а всего лишь арендуем его у других арендаторов, то есть, по сути, оно чужое. Но умные люди давно придумали для таких случаев нехитрую лазейку, которой О.В. с успехом и пользуется. Так называемый «договор о совместной деятельности» (ДСД) сводится к простенькому бюрократическому фокусу: гендиректор фирмы, ищущей пристанища, чисто формально устраивается на какую-нибудь мелкую фиктивную должность в деканате, приобретая таким образом хоть и шаткие, но все-таки почти легальные права на вкусненькие факультетские метры. В итоге едва ли не треть здания плотно заселена чужаками, – и далеко не все они так безобидны, как шумные, но, в общем-то, смирные Космические Братья. К примеру, контору по загрантрудоустройству, что обосновалась в торце второго этажа, студентки стараются обходить стороной: прошел слух, что специализируется она, в основном, на Турции и Греции, – и что Катя, Маша и Ай-Гирим (три хорошенькие первокурсницы, несколько лет назад по доверчивости попавшие к ней в лапы) так до сих пор и не вернулись на родину… Остерегаются и полуподвала, где под сенью библиотеки приютился юрисконсульт – тучный, пожилой, нездоровый азербайджанец с тяжелым дыханием и масленым взглядом, вечно ищущий случая заманить кого-нибудь из зазевавшихся читательниц в свой пыльный закут.

Конечно, есть у нас и вполне приятные соседи: например, уютный магазинчик дамского белья, что рядом с гардеробной – уж сюда-то девушки, что греха таить, заглядывают весьма охотно! – или, скажем, «Психея», небольшое турагентство на четвертом этаже: студентам – услуги с 5-процентной скидкой.

Но самую удачную сделку Ольге Валентиновне удалось провернуть четыре года назад – я только-только перешла на второй курс. Вернувшись с летних каникул, мы увидели, что гнусная мутная оргстекляная панель с проволочной скобой вместо ручки – дверь так называемого «буфета», унылого пункта общепита, где за умеренную плату всегда можно было получить стакан «мочая» с костенеющим бутербродом, а то и тарелку прокисшей манной размазни – исчезла бесследно, а на ее месте красуются крепкие ореховые створки, обрамленные стильно-рваной кирпичной кладкой, то там, то здесь покрытой искусственным мхом, что выглядит очень романтично. Не вытерпев, мы осторожно заглянули внутрь – и не без легкой грусти простились с нашей старой доброй столовкой... Мягкий сумрак; барная стойка в торце зала; несколько деревянных столиков, расставленных в шахматном порядке; тихий ненавязчивый джаз; одинокий лучик прожектора, заблудившийся на «танцполе»… словом, перед нами было маленькое, но уютное и вполне презентабельное кафе, куда, казалось, сам Бог велел зайти отметить начало учебного года. Впоследствии, когда народ уже основательно проторил сюда тропинку, выяснилось, что и называется заведение (чьи цены, кстати, оказались вполне пристойными!) в нашу честь: «Y» («Пси»).

Особенную популярность приобрело оно после того, как ректор выпустил указ, строго-настрого запрещающий кому бы то ни было «разливать и распивать спиртное в пределах учебного заведения». Факультет шипел и булькал, не зная, на что решиться, пока наконец, активисты из студсовета не догадались спуститься в библиотеку, чтобы лично выяснить у юрисконсульта: распространяется ли ограничение на метры, сданные в аренду – и вообще, можно ли по-прежнему считать их территорией вуза?.. Старый жук, сам большой любитель заложить за воротник, жестко ответил: «Нэт!»… и с тех пор наши местные алкаши не знают ни забот, ни хлопот. Стекаются в «Пси» и курильщики, чьи былые места скопления завхоз давно обложил красными флажками с изображением перечеркнутого окурка. Словом, недостатка в клиентах у кафе нет, – и лишь в сессию, когда жизнь на факультете (вот как сейчас!) замирает под гнетом тоскливого страха и недобрых предчувствий, в «Пси» наступает затишье, ибо переступить его порог прежде, чем останется позади последнее испытание, издавна считается у нас дурной приметой; впрочем, и тогда кто-нибудь нет-нет да и забежит хватануть для храбрости коньячку или, скажем, отметить нелегкую победу над въедливым экзаменатором легким игристым «Моndoro Asti»... Не перевелись еще удальцы, без страха бросающие вызов темным силам!..

В один из таких дней – в самый разгар осенней сессии – некая третьекурсница, молоденькая, но весьма скептичная, давно и надежно приученная названым братом-магом плевать на всякие там народные приметы и прочие суеверия, спустилась в «Пси» слегка перекусить, а заодно и чуток придти в себя после неравной битвы за хрупкую «удочку», едва не вырванную из ее слабых ручек огромной рыбой – преподавателем социальной психологии МихалСеменычем (строгим, но очаровательным мужчиной с роскошной особой приметой: извилистым багровым шрамом через всю левую щеку).

4

Мы, аутисты, отличаемся от «просто людей» еще и тем, что всегда предпочтем тишину (пусть даже гнетущую!) веселому гомону и гвалту; вот и на сей раз я не могла не порадоваться встреченному в кафе спокойствию колумбария, – даже музыка сегодня звучала тихо-тихо, обиженная, видимо, скудностью аудитории. Не совсем еще мертвы оказались два-три столика в темных углах зала, зато барная стойка, чей хозяин, как видно, не вынес вынужденного безделья и дезертировал, пустовала. Что ж, торопиться мне было некуда, и я, легко, как птичка, привспорхнув на краешек элегантного длинноногого стула, замурлыкала себе под нос, закачала ногой, рассеянно и праздно скользя взглядом по шевелящимся в уютной полутьме фигуркам немногочисленных гостей.

Столик в правом дальнем углу как-то особенно живо привлек мое внимание, что и немудрено – пожалуй, за него зацепился бы взглядом любой, кто, подобно мне, в этот час заглянул бы в «Пси». Элегантнейшая пара, сидевшая там vis-a-vis, сошла, кажется, с обложки глянцевого журнала или, скорее, спрыгнула с телеэкрана в самый разгар трансляции бразильской мыльной оперы… или даже нет – с шахматной доски в пиковый моментнапряженного эндшпиля. Черный король – изящный, загеленный до блеска жгучий брюнет в щегольском белом костюме – явно был под шахом своей прекрасной спутницы, стройной, длинноногой, длинноволосой блондинки в черном платье с открытыми плечами. Продолжали шахматную тематику и дорогущие бутерброды, от которых стол прямо-таки ломился – белый хлеб с черной икрой, «бородинский» с осетриной, – и только литровая крутобедрая бутыль с яркой этикеткой и вытисненной на стекле виноградной лозой – центральная фигура композиции! – несколько выбивалась из общего стиля. Впрочем, вряд ли именно это беспокоило эффектного молодого человека, который как раз сейчас, нервно комкая в руках салфетку, лихорадочно и торопливо шептал что-то своей даме, – а та, чуть склонив набок маленькую головку, внимательно слушала его, время от времени машинально-милым движением поднося к розовым губам изящные пальчики...

Девушку я узнала легко, – то была некая Анна с пятого курса по прозвищу Русалочка: таких дивных густых золотистых волос, сверкающим каскадом ниспадающих до самой талии, не было больше ни у кого на факультете, а, может, и во всем МГИПУ им. Макаренко. Узнала я и бутылку – то был дорогой, презентабельный коньяк «Хеннесси». Что же до красавчика, сидевшего ко мне вполоборота, то его с головой – пиковой, густо набриолиненной головой! – выдавал шикарный костюм, а также царящая за столиком атмосфера гнетущей, удушливой роскоши, заставившая меня, как всегда, ощутить себя бедной родственницей, – как я ни убеждала себя, что это всего лишь одна из тех иллюзий, какие он с детства умеет создать легким взмахом руки.

И все же я обрадовалась неожиданной встрече. Парадокс – но, вместо того, чтобы сблизить еще больше, университет, скорее, разлучал нас: из-за растущего с каждым днем обилия невозделанных курсовых я уже не могла ни ходить в гости к брату так часто, как прежде, ни даже писать ему длинных писем. На факультете наши дорожки и вовсе не пересекались, – и лишь изредка, выйдя на перемене из аудитории, я вдруг замечала в дальнем конце коридора элегантную фигуру в белом, лимонном или кремовом костюме, с гладко зализанными или, наоборот, романтически растрепанными кудрями – но всегда с мобильным телефоном в руке (они тогда только-только начинали входить в обиход); однако не успевала я сделать и двух-трех шагов по направлению к заветной цели, как Гарри – если, конечно, это был он! – оказывался вне досягаемости, надежно скрываясь в толпе хихикающих, приставучих одноликих поклонниц. Пробираться сквозь их кордон мне вовсе не улыбалось, – тем более что сам Гарри при этом то ли не замечал меня, то ли делал вид, что не замечает…

Когда ж я в последний раз-то его видела?.. Ах, да – летом, в начале августа, когда Гарри, известный любитель семейных торжеств, закатил дома ошеломительно-великолепную вечеринку по случаю десятой годовщины его экстрасенсорной деятельности. Дым стоял коромыслом, пиво, коньяк и шампанское лились рекой, музыка гремела на все девять этажей, а «Гудилин-холл» на всю ночь перевоплотился в танцплощадку… словом, праздник был так грандиозен, что я не успела ни поговорить с братом, ни даже толком разглядеть его, – и единственной памятью, оставшейся у меня от этого дня, был незаживающий панариций на безымянном пальце, который я заработала, на пару с Захирой Бадриевной перемывая огромные айсберги посуды (и который почему-то не поддавался ни хитроумным заговорам брата, ни куда более традиционным лечебным средствам его симпатичной мамы).

– Голодная? – коротко спросил Гарри, когда я, преодолев, наконец, дурацкую робость, подошла к столику. Заметив, что я неуверенно поглядываю в сторону стойки (где как раз в эту секунду, откуда ни возьмись, появился смурной, заспанный бармен), он снял с соседнего стула свой дорогущий, крокодиловой кожи «дипломат», бережно переместил его на пол и пригласительно похлопал ладонью по освободившемуся сиденью. Я привычно повиновалась; брат небрежным жестом придвинул ко мне тарелку с презентабельными бутербродами, после чего, казалось, начисто забыл о моем присутствии и вновь обратился к зардевшейся Русалочке, застенчиво ковыряющей пластмассовой вилкой капустный салатик:

– Морщинистая тварь!!! И ладно, если бы этот гад только порол, – а порет он по-страшному, гоняет взад-вперед по всему предмету!.. – так нет же! Эта сволочь еще спляшет на твоих костях зажигательную джигу, жмурясь и притоптывая каблуками от удовольствия!.. Надеюсь, ты не забыла еще школьный курс геогра…

Тут Анна, чьей лебединой шеей я все это время тайно, с завистью любовалась, одарила меня лучезарной улыбкой и, протянув ухоженную ручку, осторожно, кончиками пальцев дотронулась до белоснежного рукава своего кавалера, как бы напоминая ему, что я-то не знаю предыстории: похоже, она, несмотря на принадлежность к высшему классу гетер, была девушкой доброй и деликатной. Однако Гарри, с детства не терпевший, чтобы его прерывали на полуслове, оскорбился:

– Надеюсь, ты не забыла еще школьный курс географии – австралийская и южно-американская фауна?! – злобно рявкнул он мне прямо в ухо.

От неожиданности я чуть не выронила себе на колени только что надкушенный бутерброд с толстым шматом черной паюсной икры:

– А что?..

– А то, – уже спокойнее ответил Гарри, – что надо быть броненосцем, чтобы сдавать такой ехидне, как этот старый козел!.. Он и до вас еще доберется, готовься!..

Довольный тем, что удалось-таки ввернуть заготовленную загодя остроту, он одним махом опустошил рюмку с коньяком, наполнил ее снова, поднес к глазам – и принялся сосредоточенно рассматривать янтарную жидкость на просвет, точно так, как (я знала) делал с хрустальным шаром, предсказывая доверчивым клиентам будущее:

– Раз уж у нас за столом новоприбывшие, – наконец, проговорил он ровным голосом, как бы ни к кому не обращаясь, – будет вполне логично, если я расскажу всю историю с самого начала… Надеюсь, никто не возражает?

Две почтенные дамы, по виду преподавательницы, мирно уплетавшие куриные крылышки с горошком в дальнем углу залы, на мгновение перестали жевать и с опасливым любопытством покосились в нашу сторону – но возражать не стали; а я подумала, что на моей памяти последним, кто осмелился возразить Гарри Гудилину, был Оскар Ильич – да и тот, откровенно говоря, плохо кончил. К счастью, Анна – меня все больше восхищало ее удивительное чувство такта! – тут же с готовностью нахмурила бровки в сосредоточенно-сочувственной гримаске, и успокоенный брат, вернув рюмку на стол, картинно-трагическим жестом уткнул лоб в сплетенные пальцы. Итак, в начале триместра, в ту самую сладостную пору, когда педагоги, разнеженные летним отдыхом, еще хранят на загоревших лицах следы каникулярного благодушия и ничто не предвещает беды, произошло некое событие – на первый взгляд, незначительное, но впоследствии оказавшееся роковым. Марья Кирилловна Игрунова – молоденькая, симпатичная, всегда такая веселая преподавательница патопсихологии, близкая подруга Гарри, настоящая гетера (брат, со значением: – Да! У нас были прекрасные отношения!), вдруг ни с того ни с сего оматронилась – и, едва успев отчитать две-три лекции, нежданно-негаданно ушла в декрет…

А неделю спустя на свет божий невесть откуда выполз устрашающий мастодонт! Этого старого, уродливого и, судя по расположению морщин, склочного профессорюгу Гарри до той поры ни разу нигде не встречал: очевидно, все эти долгие годы тот пребывал в анабиозе (по более поздним сведениям – в бессрочном академическом отпуске, где корпел то ли над какими-то загадочными «монографиями», то ли над второй кандидатской диссертацией). Как бы там ни было, Машенькин стул явно пришелся ему по вкусу. Плотоядно и даже с каким-то сладострастием потирая сухие, морщинистые, впрочем, хорошей, благородной формы аристократически-длиннопалые руки, гнусный узурпатор не без злорадства сообщил удрученной аудитории, что, дескать, «изрядно соскучился по живой, тонизирующей преподавательской деятельности»; такое вступление, не говоря уж о той постной и одновременно язвительной мине, с которой незваный гость оглядывал «будущих коллег», как-то сразу не понравилось Гарри, с детства обладавшему звериным нюхом на врага.

На всякий случай брат навел справки. Старожилы – знакомые аспирантки, которых Гарри, по его расплывчатому выражению, «периодически пользовал» – подтвердили его смутные подозрения: да, старикан и впрямь не прост – он, сказали они, из породы въедливых мизантропов, то есть из тех, кого не проведешь на мякине. А вот это, извините, не факт!.. Золотой медалист, претендент на красный диплом и, как-никак, профессиональный фокусник, Гарри знал по опыту, что неприступных крепостей не бывает. Конечно, Мастодонт – именно так он почему-то сразу стал называть его про себя – был тертым калачом, это прямо-таки бросалось в глаза. Но тем интереснее представлялась брату грядущая схватка, – и в тот же вечер он начал интенсивно к ней готовиться: достал из шкафа и как следует вычистил свой старый итальянский костюм, который вообще-то не очень любил, редко надевал, но теперь осознал его ценность. Хоть и весьма изысканный и дорогой, он все же несколько отличался от его повседневных нарядов, – то была строгая темносиняя «тройка»; поразмыслив немного, Гарри засунул в ее нагрудный кармашек вызывающе красный платок…

– ?!..

…Да, именно красный. Вульгарно?.. Кричаще?.. И отлично! Так и задумывалось: чтобы в старом, заржавленном мозгу Мастодонта намертво запечатлелось яркое цветовое пятно! Как известно, педагогам (особенно кто постарше и поопытней!) студенты кажутся... как бы это сказать... ну, в общем, все на одно лицо, – а, значит, чтобы привлечь внимание «препода» к своей персоне, нужна какая-нибудь резкая, неожиданная, навязчивая и желательно нелепая деталь: прием хоть и грубый, но действенный. Есть тут и еще один психологический момент, куда более тонкий: красный платок, ассоциируясь с атрибутом давно ушедших времен – пионерским галстуком, – автоматически вызывает из подсознания лозунг «Всегда готов!», а синий костюм = школьной форме советского мальчишки, каким, без сомнения, был когда-то и сам Мастодонт. Иными словами, Гарри как бы демонстрирует преподавателю свою прилежность и готовность к работе, – а ведь не секрет, что студенты, активно выступающие на семинарах, обычно отделываются «автоматом» задолго до наступления судного дня. На это, собственно, и была рассчитана Гаррина стратегия, – несомненно, сработавшая бы, если б его кричащий алый треугольник так быстро не выцвел в хлористом натрии стариковского упрямства…