Текст книги "Избушка на курьих ножках"

Автор книги: Софи Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Огонь

– Мы не специально его подожгли! – Сальма бежит ко мне, вытягивая руки, будто пытается заслонить от меня горящий дом. – Мы хотели помочь отцу разложить товары, но вдруг заметили, что твой дом стоит вроде как задом наперёд, мы подумали, что это странно, и просто хотели посмотреть, но тут Ламья сказала, что видит под крыльцом твоего дома огромные ноги, а ещё череп рядом валяется, ну я и ответила, что это глупости, вот и зажгла спичку, чтобы показать ей, что ничего такого нет, и тут… – Она делает глубокий вдох. – Я увидела череп, перепугалась и упала, и вот уже повсюду огонь, и мы не можем его потушить. Всё произошло так быстро! Прости, прости меня. – Тут её лицо кривится, она в замешательстве. – Но почему у тебя под домом лежит череп?

Я проталкиваюсь мимо Сальмы и бегу к своей избушке, но чьи-то сильные руки хватают меня за плечи, и низкий голос говорит, что там небезопасно. Мужчины и женщины снуют туда-сюда, носят воду и что-то друг другу кричат. Ламья сидит прямо на земле, раскачивается и что-то бормочет про черепа и огромные когти.

Это я во всём виновата. Если бы я не удержала Нину и дала бы ей пройти сквозь Врата, Ба не ушла бы с ней, и я не оказалась бы на этом дурацком рынке с Сальмой и Ламьей. Ну почему, почему они не могли оставить мою избушку в покое?

Дым поднимается в ночное небо. Вся моя избушка в огне, чёрное пятно в жутком ревущем пламени. Такого же, какой отобрал у меня не только родителей, но и мою жизнь. Я смотрю и не могу поверить своим глазам. Сколько себя помню, меня преследовало одно и то же видение: избушка Яги в огне. А этот пожар – настоящий, вот же он, пылает куда жарче и неистовее, чем в самых страшных моих видениях. Грозит отобрать у меня всё, что я люблю: мою избушку, Джека, Бенджи. И все мои надежды на будущее.

– Джек! – кричу я, пытаясь оттолкнуть руки, которые всё ещё удерживают меня.

Стены избушки трещат и ломаются, и моё тело становится полупрозрачным. Как невесомые мертвецы, я выскальзываю из цепкой хватки и несусь к избушке.

– Джек! – ору я так громко, как только могу, и тут же закашливаюсь, когда наполненный пеплом воздух попадает мне в горло.

Из дыма вылетает Джек, врезается мне в плечо и хватает когтями за руку.

– Джек, – рыдаю я, – где Бенджи?

Джек, неловко хлопая крыльями, улетает в сторону заднего крыльца, и я пробираюсь за ним. Крыльцо объято пламенем. Я поднимаю руки, пытаясь защитить от жара лицо, и подхожу ближе к огню. Бенджи блеет, как обезумевший, и колотит копытцами по костяной ограде своего жилища.

Я ступаю на крыльцо, жар и дым прожигают мне лёгкие. Кажется, платье плавится на моей коже. Бенджи проталкивает голову в щель возле колодца и истошно блеет, зовя меня. Я пинаю ногой трубу колодца – удар, ещё удар, третий, и наконец она поддаётся и падает, раскидывая кости и выпуская поток пара. Пламя чуть отступает, и я хватаюсь за щеколду, которая держит дверцу, но мои пальцы то становятся прозрачными, то снова обретают форму.

Но я так и не успеваю открыть дверцу: избушка кренится набок, и мне приходится схватиться за балюстраду, чтобы не грохнуться на пол. Мы отрываемся от земли: избушка встаёт на ноги, они горят и потрескивают. За завесой дыма кричат и вопят люди, мне удаётся увидеть несколько потрясённых лиц.

– Стой! – кричу я, изо всех сил вцепившись в балюстраду. – Живые же смотрят!

Но я понимаю, что выбора у нас нет. Потушить огонь сейчас гораздо важнее.

Избушка несётся быстрее и быстрее, перескакивая через людей, рыночные прилавки и здания. Дым и языки пламени разлетаются позади нас, как грива. Тлеющие куски дерева падают на землю, как крошечные метеоры, а искры пляшут вокруг нас, словно светлячки. Впереди маячат размытые огни пристани, отражающиеся в океанской глади.

Последний гигантский прыжок – и избушка плюхается в воду. Вокруг нас поднимаются брызги и всё шипит. Меня накрывает холодная волна. Плачет Бенджи, Джек громко вопит. Я соскальзываю по половицам и чувствую на губах привкус соли и золы.

Избушка покрякивает и вздыхает, покачиваясь из стороны в сторону, пока не гаснут последние угли. И вот мы сидим в огромном облаке едкого дыма. Джек прыгает ко мне на колени, и с него стекают крупные солёные капли. Я обхватываю его рукой, несу к входной двери и открываю её. Он топает в дом, похожий на комок скользких мокрых перьев, а я возвращаюсь на крыльцо за Бенджи.

К тому времени, как мы все оказываемся в комнате, сырой и почерневшей, но безопасной, избушка снова оживает. Шлёпает по мелководью, бежит по песку, пересекает пустыню и взбирается на гору, поросшую лесом.

Я нахожу на верхних полках в бабушкиной комнате одеяла. Они провоняли дымом, зато сухие. Я снимаю с себя мокрую одежду, заворачиваюсь в одеяло, усаживаюсь в бабушкино кресло. Бенджи я сажаю себе на колени, а Джек устраивается у меня на плече. Так мы и сидим с ними всю ночь, мягко покачиваясь. Ровный бег избушки убаюкивает нас.

– Прости меня, – шепчу я балкам под потолком. – Я не хотела тебя обмануть или расстроить. Мне так не хватает бабушки. Вернуть её домой для меня важнее всего на свете. Она – единственный человек, которого я по-настоящему люблю, и мне страшно жить без неё. Она нужна мне. Но не только для того, чтобы она снова, как раньше, провожала мёртвых. Мне очень нужна её любовь и забота.

Виноградная лоза сползает с балки и обвивается вокруг меня. Она становится плотнее, обнимает меня, я прижимаюсь щекой к её мягкой, бархатистой поверхности. Её усики цепляются за бабушкин платок, который я тереблю в руках, и тут я впервые осознаю, что избушка тоже тоскует по бабушке.

– Отнеси нас в какое-нибудь пустынное место, – прошу я. – Туда, где вообще нет людей.

Хватит с меня живых. Хочу, чтобы всё стало как раньше. Только я, бабушка и души мёртвых.

Земля снегов

Просыпаюсь я оттого, что у меня стучат зубы. Лёгкие наполнил колючий холодный воздух. Даже глаза замёрзли и не желают открываться, пока я не согрею их ладонями; веки чешутся и побаливают. Слёзы наворачиваются, когда я окидываю взглядом комнату. Всё вокруг или чёрное от сажи, или серое от пепла, или белое от снега и инея. Кое-где в крыше, стенах и полу зияют дыры. Большая часть дерева обратилась в ломкий уголь, и я боюсь представить, сколько времени понадобится избушке, чтобы заново вырастить разрушенные места. Мне дурно.

Я встаю и с трудом дохожу до окна, руки и ноги тяжёлые, будто деревянные. Под ногами трещат доски, и я морщусь от досады. Бенджи семенит за мной, и, когда он поскальзывается на обледеневших досках, я подхватываю его и кутаю в одеяло, которое всё ещё служит мне одеждой.

Сквозь окно в комнату проникает мягкий приглушённый свет. Невозможно даже примерно определить, который сейчас час. Солнце прячется в густом молочно-белом небе, повсюду лишь бесконечный снег, мягкий и ровный, куда ни взгляни. Пейзаж совсем пустой, лишённый даже намёка на жизнь. Именно этого я и просила, но теперь, когда я здесь, моё тело протестует. Меня переполняет желание бежать – куда угодно, без оглядки, – но идти мне некуда.

Джек спрыгивает с моего плеча, усаживается на подоконник и стучит клювом по стеклу. Рама медленно отодвигается, роняя угольки. Ледяной воздух проникает в комнату и кусает мне кожу. Я кутаюсь в одеяло, а Джек взъерошивает перья. Он чуть приподнимает крылья, словно не может решиться, полетать ему на улице или нет.

– Ничего там нет, Джек. Давай лучше разведём огонь.

Избушка вздрагивает от этого слова, и у меня замирает сердце. Сама не хочу видеть огонь, но без него мы тут все замёрзнем. К тому же это единственный способ просушить избушку.

Все дрова, которые у нас есть, промокли. Я оглядываю мебель, но и она вся влажная. Я поднимаю взгляд на балки, решая, что же мне сжечь, и тут одна из них ломается и падает неподалёку от меня.

– Спасибо тебе, избушка, – улыбаюсь я. – Мы тебя очень быстро подлечим, – говорю я, надеясь, что это правда.

Я беру топор и раскалываю балку на брёвна и щепки. Это нелёгкая работа, но, во-первых, она согревает меня, а во-вторых, настроение улучшается от мысли, что я делаю что-то полезное.

Как только огонь разгорается, я раскладываю всё, что есть в доме, вокруг очага на просушку. К счастью, еда не пострадала – всё хранится в жестяных банках под плотно закрытыми крышками. Я пою Бенджи молоком и варю кашу с вареньем для нас с Джеком. Затем я приступаю к уборке.

Повсюду сажа, зола и уголь. Я растапливаю снег в котлах и тщательно намываю всё от пола до потолка. Затем по второму кругу, потому что всё по-прежнему серое и пыльное. Когда я заканчиваю с уборкой, у меня ноют спина и руки, а пальцы покраснели и растрескались. Но избушка всё ещё выглядит грязной. Я валюсь в бабушкино кресло и хватаюсь руками за голову.

Вокруг меня лишь тишина и пустота. И разговоры с Джеком, Бенджи и избушкой не помогают. Мой голос, раздающийся эхом в тихом, спокойном воздухе, лишь напоминает о том, что я совсем одна. День тянется и тянется, и я чувствую, как разруха и одиночество поглощают меня.

Каждая вещь в доме напоминает мне о бабушке – от почерневших кастрюль до обугленных музыкальных инструментов. И за что бы я ни взялась, я точно знаю, что со всем она справилась бы в сто раз лучше и в сто раз быстрее, чем я.

Как бы мне хотелось, чтобы она была рядом, чтобы помогала, разговаривала со мной. Но больше всего на свете мне хотелось бы ещё раз посидеть с ней рядышком, попросить прощения за все глупости, которые я говорила и делала, сказать ей, как сильно я её люблю.

Думаю я и о Старой Яге. В первый момент меня охватывает гнев, ведь она не дала мне пройти сквозь Врата и вернуть бабушку домой. Но всё же я чувствую, что скучаю по ней. Было весело переворачиваться с ног на голову в её избушке, мастерить фейерверки и бегать наперегонки с избушкой Яги Онекина по пути на церемонию. Интересно, как она там, на рынке, не будет ли у неё неприятностей из-за меня? Но потом я вспоминаю её: спина прямая, взгляд гордой и уверенной в себе женщины. И я понимаю: если кто и может в пух и прах разнести слухи о бегающем доме, то это она. Когда я задумываюсь о том, что должны были подумать об мне все Яги, которые присутствовали на церемонии, я ощущаю покалывание по всей коже. Для них я просто глупый ребёнок. Они не понимают, как мне нужна Ба.

Небо за грязными окнами утопает в густых серых сумерках. Я зажигаю свечи и продолжаю убирать. Даже с приходом ночи я не ложусь спать от страха, что огонь может перекинуться на всё вокруг или, наоборот, потухнуть, и тогда мы все околеем во сне.

В конце концов я засыпаю в бабушкином кресле, просыпаясь каждый раз, когда роняю щётку из рук.

Утром я встаю, измученная как никогда, но, осматривая избушку, я чувствую, как меня переполняет гордость. Здесь чисто, и уже видны первые признаки исцеления.

Оконные рамы и стены обрастают новым деревом. Густой мох и трава покрывают дыры в полу, а в щелях на крыше сплелись виноградные плети. На месте упавшей вчера потолочной балки вырос толстый свежий побег. Несмотря на холод, я спешу на улицу – осмотреть избушку снаружи.

Балюстрада обрела новые узоры, а куриные ноги стали толще. Я с облегчением выдыхаю. Но тут я бросаю взгляд на трещину возле чулана для скелетов. Она тянется уже до самой крыши. Стена чёрная, обугленная, покрытая коркой изо льда и сажи. И передняя сторона избушки на четверть омертвела, на ней ни признака исцеления. Если никто не провожает мёртвых, избушка не сможет полностью восстановиться.

– Избушка. – Я усаживаюсь на ступеньке, обхватив руками ноющий живот. – Нам нужна Ба, чтобы провожать мёртвых. Иначе ты продолжишь разрушаться.

Избушка покачивается из стороны в сторону.

– Но я не смогу сама провожать мёртвых. – Мои глаза наполняются слезами.

Балюстрада тянется ко мне, словно пытаясь расправить мои сгорбленные плечи.

– Нет. – Я отодвигаюсь и мотаю головой. – У меня не хватит сил. Мне нужна Ба.

Балясины тыкают меня в спину, настаивая, чтобы я выпрямилась.

– Перестань. – Я пересаживаюсь на ступеньку ниже. – Я могу привести бабушку домой, я точно знаю. Мне нужно только, чтобы ты позволила мне пройти сквозь Врата.

Все окна захлопываются, и избушка закапывается в снег.

Я вглядываюсь в бесконечные белые просторы, моё тело напрягается. На уши давит тишина, лишь изредка нарушаемая треском или звуком падающей в снег щепки.

Сначала звуки разрушения приводят меня в бешенство: кажется, избушка просто пытается вынудить меня провожать мёртвых. Но это неправда. Она закрыла Врата, чтобы я не пропала. Старая Яга сказала, что это опасно и что я могу не вернуться. Значит, избушка хотела защитить меня, и из-за этого пострадала сама.

Сердце ноет. Я не хочу быть Хранителем. Но не могу позволить избушке и дальше разрушаться. Я знаю, что в моих силах ей помочь.

– Хорошо, – наконец соглашаюсь я. – Я буду провожать мёртвых и не буду пытаться пройти сквозь Врата.

Дом приоткрывает одно из окон и смотрит на меня подозрительно.

– Это не уловка, я тебя не обманываю. – Я глубоко вздыхаю. – Я не могу смотреть, как ты трескаешься, рушишься и разваливаешься. Не могу потерять ещё и тебя. И не потому, что без тебя я сама исчезну, – спешу добавить я. – Просто ты – моя семья. И я люблю тебя.

Избушка улыбается всеми окнами, дверью, козырьком над ней. И всё же есть в этой улыбке какая-то нотка грусти. Она не такая широкая и радостная, какой должна бы быть. Я встаю и качаю головой. Иногда мне трудно понять, что на уме у моей избушки на курьих ножках.

– Давай начнём, – говорю я, пытаясь проморгать невесть откуда взявшиеся слёзы. – Открывай чулан, я буду строить забор.

Я очищаю кости и проталкиваю их сквозь ледяной наст. Кости прячутся под снегом, а мои надежды и мечты о будущем – в потайной уголок моего сердца, где-то так глубоко внутри, что, боюсь, мне уже никогда их не найти.

Пытаясь проглотить ком в горле, я убеждаю себя, что это всего лишь на одну-две ночи. Я провожу нескольких мертвецов, и избушка излечится. Может быть, тогда я уговорю её отпустить меня на поиски бабушки. Но я чувствую себя побеждённой, и мысль о проводах тяготит меня. Вот бы был другой способ помочь избушке и исправить всё, что я натворила.

Джек и Бенджи бродят по снегу, тщетно пытаясь отыскать жуков и траву, пока я развешиваю позвонки между берцовыми костями, а сверху прикрепляю черепа. Когда забор готов, я набираю ведро снега, чтобы натопить воды, и захожу в дом. Я готовлю завтрак и проверяю запасы, чтобы решить, какие блюда приготовить на сегодняшний пир.

Весь день я готовлю: варю борщ из консервированных овощей, леплю пельмени с тушёнкой, пеку пирог с сушёными грибами и ватрушку – я как раз нашла баночку с бабушкиным сырным соусом. Я выпекаю чёрный хлеб и пряники, расставляю закуски и фруктовую пастилу из банок, а затем выношу на улицу застывающий кисель и ставлю его в снег.

В избушке пахнет свежим хлебом и пряными травами. Здесь тепло, в воздухе прямо витает гостеприимство, и сейчас я впервые чувствую себя ближе к бабушке, чего не бывало с того дня, как она ушла. Мне легко представить, что она здесь, рядом, готовится к проводам, и кажется, что сегодня ночью, когда Врата откроются, она будет стоять со мной бок о бок.

Сгущаются сумерки, я зажигаю свечи в черепах, распахиваю костяную калитку, разливаю по стаканам квас и сижу на нервах, ожидая прибытия мёртвых. Вдалеке раскалывается ледяная глыба, вызывая глубокий рокот, похожий на гром, и на горизонте, как туман, появляются мёртвые.

Когда я завязываю под подбородком бабушкин платок и открываю входную дверь, чтобы поприветствовать их, внутри меня всё сворачивается в тугой узел. В комнату просачивается леденящий сквозняк, и пламя в очаге разгорается ярче. Голова кружится от холодного воздуха, огня и мёртвых, плывущих над снегами. Мысль о том, что мне придётся провожать их совсем одной, ужасает. Да, я провожала пожилую пару, Серину и Нину, но это другое. Сколько же их! От предчувствия, что скоро я прибавлю все их жизни к моей, что тысячи и тысячи чужих мыслей и воспоминаний поселятся в моей голове, каждый мускул моего тела начинает дрожать… Сердце отчаянно бьётся, а ноги будто бы врастают в половицы.

Я выхожу на улицу, чтобы сделать глоток свежего воздуха, смотрю на трещину возле чулана и напоминаю себе, зачем я делаю то, что делаю. Затем я морщусь, смаргивая слёзы, и выпрямляюсь в полный рост. Я готова провожать мёртвых.

Ветер свистит в печной трубе, проносится по избушке и вырывается из входной двери, облетает черепа на заборе, одну за одной задувая свечи. Я сбегаю с крыльца, чтобы зажечь их снова. Но избушка встаёт, хватает меня одной из своих огромных курьих ног и бросает на крышу, как делала раньше, когда я была маленькой.

– Ты что делаешь? – кричу я, приземляясь на мягкую снежную подушку рядом с печной трубой. – Мы должны проводить мёртвых!

Рядом со мной вырастает тоненький побег и смахивает слезу из уголка моего глаза.

– Со мной всё в порядке. – Я отмахиваюсь от побега и смотрю, как полупрозрачные мертвецы растворяются в ночном небе. – Давай, их нужно проводить!

Виноградные лозы выползают из-под печной трубы и обвивают меня.

– Не понимаю. – Я морщу лоб. – Вы с бабушкой всегда хотели, чтобы я стала следующим Хранителем. И теперь, когда я наконец пытаюсь проводить мёртвых и позаботиться о тебе, ты меня останавливаешь.

Крошечные синие цветы появляются у меня между пальцев, как в тот раз, когда я просила избушку отвезти меня на рынок. Сейчас, думаю, мне понятно, что она хочет сказать.

– Ты хочешь, чтобы я рассказала, как я себя чувствую, – шепчу я. – Всю правду.

Избушка кивает.

Вздохнув, я стягиваю с головы бабушкин платок в черепах и цветах.

– Я не хочу быть Хранителем Врат. – Мой голос тихий и неуверенный. Я откашливаюсь и пытаюсь придать голосу твёрдости. – Не хочу всю жизнь провожать мёртвых и жить лишь их радостями и горестями. Я хочу жить своей собственной жизнью, со своими радостями и горестями.

Избушка не издаёт ни звука и не шевелится, так что я продолжаю говорить. Слова, наконец произнесённые вслух, заставляют меня чувствовать себя сильнее и слабее одновременно.

– Я не хочу, чтобы жизни, прожитые мертвецами, вливались в мою. Мне нужна всего одна жизнь. Моя. И я хочу, чтобы у меня была возможность выбирать, как ею распорядиться. – Я смотрю на бескрайнее небо и звёзды, сияющие сквозь темноту. – Я знаю, что мертва и навеки привязана к тебе. Но я мечтаю о другой судьбе. И я чувствую, где-то глубоко внутри, что всё это возможно.

Плети винограда крепко обвиваются вокруг меня, пока избушка наклоняется всё дальше и дальше назад, и вот мы обе лежим на спине и смотрим на бесконечное звёздное небо. Над нами танцуют зелёные огни северного сияния, и меня обволакивает тепло: мне кажется, избушка меня наконец-то понимает.

В этой вселенной, полной возможностей, должен найтись другой способ сделать всё правильно, кроме как принять судьбу, которой я не желаю.

Я глажу рукой обвивающую меня лозу и тихо шепчу, призвав в свидетели все звёзды на небе:

– Я хочу свою собственную жизнь. Хочу сама выбирать свою судьбу.

Джек вылетает из окна, прижимается к моей шее и суёт кусочек пирога мне в ухо. Я протягиваю руку, чтобы вытащить его, и мне на лицо падает бабушкин платок.

– И я хочу, чтобы Ба вернулась, – добавляю я. – Знаю, что могла бы привести её домой, если бы ты позволила мне попробовать.

Избушка вздыхает и обнимает меня ещё крепче. Она качает меня, и я засыпаю под звёздным небом, как бывало когда-то давно, когда я была ещё совсем ребёнком. Где-то посреди ночи я чувствую, как лоза приподнимает меня, несёт внутрь и укладывает в постель.

Хоть я и не знаю, что будет дальше, мне уже гораздо лучше оттого, что я сказала избушке всю правду. Я уверена, мы с ней обязательно что-нибудь придумаем.

Край Озёр

Мне снится, что избушка скачет по степи и пол ходуном ходит подо мной. Когда я просыпаюсь, я понимаю, что мы и правда в другом месте: воздух не кусает мне горло, а ресницы не подёрнуты инеем.

Окно моей комнаты распахнуто, Джек сидит на подоконнике. Зелёные и синие пятна за его спиной кажутся такими знакомыми, что я вскакиваю и бегу к окну, а сердце готово выпрыгнуть из груди.

– Край Озёр! – выдыхаю я. Мы вернулись на тот же скалистый выступ, где я познакомилась с Бенджамином. – Спасибо тебе, избушка!

Я быстро одеваюсь и выношу Бенджи на улицу. Он так и рвётся на волю из моих рук, и, когда я наконец спускаю его на землю, он начинает прыгать и кружиться в воздухе, восторженно блея. Напрыгавшись и набегавшись, он опускается на колени и начинает жадно грызть побеги свежей травы у большого валуна.

Горы не такие безжизненные, какими я их помню. Весна одарила их свежей травой и полевыми цветами, тёмно-зелёные кустики вереска кое-где усыпаны фиолетовыми бутонами. Джек громко каркает, взмывая в воздух, пикирует прямиком в куст вереска и принимается искать жуков под обветренными камнями.

Я любуюсь долиной, маленьким городком на берегу озера, крошечными деревнями, разбросанными то тут, то там, и меня накрывает печаль. В прошлый раз, когда мы были здесь, я верила, что смогу посетить маленький городок, если мне удастся сбежать из дома. Теперь же я знаю, что никогда не смогу сбежать. Я возвращаюсь к входной двери.

– Скажи, пожалуйста, зачем ты перенесла нас сюда?

Избушка поворачивается так, что её глаза-окна смотрят на Бенджи. Он медленно бредёт в сторону Джека, пережёвывая свежую траву.

– Мы пришли вернуть Бенджи домой? – Я опускаюсь на ступеньку и вздыхаю. Я знаю, что здесь – среди травы и пастбищ – ему будет намного лучше. Но, кроме него и Джека, у меня совсем никого не осталось.

Из чулана вываливаются кости, и я оборачиваюсь, не совсем понимая, что происходит. И тут что-то во взгляде, которым смотрит на меня избушка, в том, как смиренно опущены козырьки над дверьми, заставляет волнение разлиться по моему телу, как поднимаются пузырьки со дна стакана.

– Ты позволишь мне пройти сквозь Врата? – шепчу я, едва решаясь поверить в это.

Избушка медленно кивает.

– Спасибо! – Я вскакиваю и прикрываю рот руками. Слёзы счастья и облегчения катятся по моим щекам, я смахиваю их и смеюсь. – Джек! – кричу я, спеша поделиться хоть с кем-то радостными новостями. Он ковыляет ко мне, оборачиваясь и поглядывая на кустики вереска, где под камнями водятся жуки. – Сегодня ночью Ба вернётся! Я приведу её домой!

– Какая такая Ба?

Я поворачиваюсь на голос, прикрываю рукой глаза от солнца и смотрю туда, откуда он доносится. Бенджамин машет мне от валуна, где мы сидели в прошлый раз, когда я была здесь.

– Твой дом, наверно, ушёл тогда? – улыбается он со знакомой издёвкой в глазах.

– Да, это правда. – Я подхожу к нему и тепло улыбаюсь в ответ. – А Ба – это моя бабушка. Она кое-куда отлучилась, но сегодня вечером я приведу её домой.

– Достаточно таинственно, – кивает Бенджамин. – Где вы пропадали? Я прихожу сюда каждый день искать тебя, но вас и след простыл.

– Извини. Ты, должно быть, очень беспокоился за Бенджи… то есть за своего барашка! Я назвала его Бенджи. – Мои щёки пылают. – Я не хотела уходить, но избушка… то есть нам срочно пришлось уйти, и…

– Ничего страшного. – Он глядит на Бенджи. – Я знал, что ты о нём позаботишься. О ком я беспокоился, так это о тебе… в смысле, искал тебя. – Его уши краснеют. – Рад тебя снова видеть.

– Я тоже очень рада. – Моя улыбка становится шире. – Поможешь мне с забором? Помню, кости тебе очень понравились.

Бенджамин помогает мне установить берцовые и бедренные кости, развесить позвонки и прикрепить черепа.

Приходит время обеда, и я выношу бутылку кваса и немного еды, приготовленной для вчерашних проводов, которые так и не состоялись. Бенджамин расстилает на земле одеяло, а я расставляю тарелки с пирогом, ватрушками, хлебом с маслом и пастилой на десерт.

– С тех пор как ты пропала, меня беспокоил вопрос, что же это за штука – квас. – Бенджамин нюхает напиток и делает глоток. – Интересно. – Он морщится, будто ему в рот положили кислющий лимон. – Кислый и газированный. Но мне нравится! – Он отпивает побольше. – Так где ты была?

– Даже если я скажу, ты не поверишь. – Я отщипываю небольшой кусочек пирога для Джека, а сама откусываю большую часть того, что осталось.

– Всё равно выкладывай.

Бенджамин смотрит на еду, будто не знает, с чего начать. Одной рукой он берёт кусок пирога, другой – ватрушку и откидывается назад, готовый слушать.

– Я была в пустыне, строила там замки и смотрела, как муравьиный лев расставляет ловушки в песке. Потом я показывала другу океан, который он видел впервые в жизни, мы прыгали на волнах на тропическом пляже и выслеживали осьминога на мелководье. Потом я отправилась на рынок, где нашла друзей, которые потом оказались мне вовсе не друзьями. Но зато там я видела заклинателя змей и плавала в бассейне прямо посреди дома. Потом я делала заряды для салюта с… – В горле встаёт ком. Я отчётливо слышу слова Старой Яги, что бабушка ушла навсегда и что идти за ней сквозь Врата не имеет смысла.

Бенджамин смотрит на меня с любопытством, как будто пытается разгадать какую-то загадку.

– А ты как? – спрашиваю я, желая сменить тему. – Всё ещё отстранён?

– Нет, уже вернулся в школу. И перестал ввязываться в дурацкие споры с парнями. – Бенджамин вздыхает. – Но всё равно я не вписываюсь.

Я киваю. На этот раз я точно знаю, о чём он говорит. Я не вписываюсь ни в круг живых, ни в круг мёртвых, да и с Ягами у меня толком ничего не вышло.

– Но, кажется, и в школе есть свои радости, – улыбается Бенджамин. – Вот недавно к нам пришёл новый учитель рисования, он мне нравится. А на другом уроке мы строили кормушки для птиц.

– Звучит интересно!

Я думаю о том, как здорово было бы наполнить свою жизнь всеми радостями живых, мёртвых и Яг. Если бы я могла продолжать жить в избушке, но иметь при этом друзей среди живых, ходить на праздники Яг, но не прятаться вдали от городов. Я гоню эти мысли прочь. Нет смысла мечтать о жизни, которой у меня быть не может.

– На сколько ты задержишься в этот раз? – спрашивает Бенджамин.

– Не знаю. – Я отдаю последний кусочек пирога Джеку, и сердце начинает ныть в груди. – Когда Ба вернётся, мы, наверно, снова отправимся дальше.

– Жалко. – Бенджамин оглядывается на Бенджи. – Хочешь оставить его себе?

– Нет. – Я мотаю головой. – В смысле, конечно, я бы с удовольствием оставила его, но ему будет лучше с тобой. Мы всё время переезжаем с места на место. Пусть остаётся здесь.

Джек хлопает меня крылом по плечу, и тут в голове проносится мысль, от которой сердце замирает. Сегодня ночью, как говорила Старая Яга, я могу и не вернуться, пройдя сквозь Врата. Я мертва. Может, я отправлюсь к звёздам, и тогда Джек останется совсем один.

– Можно оставить тебе Джека? – быстро спрашиваю я, пока не передумала. – Всего на одну ночь, пока я схожу за бабушкой.

– Конечно.

Бенджамин выставляет согнутую в локте руку и кладёт на неё кусочек хлеба. Джек смотрит на него подозрительно и отворачивается.

– Давай, Джек. – Я беру его и пересаживаю Бенджамину на руку. – Завтра увидимся.

Джек громко каркает и хлопает крыльями. Бенджамин снова предлагает ему хлеб, Джек сердито хватает его и суёт Бенджамину в ухо.

– Извини. Он часто так делает. Не удивляйся, если дело дойдёт до жуков в носках и ушах.

– Ничего.

Бенджамин гладит Джека, пока тот не успокоится. Мне становится значительно легче. Если я не смогу вернуться обратно, по крайней мере, я буду знать, что Бенджамин позаботится о Джеке и с ним всё будет в порядке.

Солнце садится за гору на той стороне долины, и на нас падает прохладная тень.

– Мне пора готовиться к вечеру.

Я встаю и отворачиваюсь, пытаясь проморгать слёзы. Одна лишь мысль о том, что я могу никогда больше не увидеть Джека, Бенджамина, Бенджи или этот великолепный пейзаж за моей спиной, лишает дара речи. Моё тело теряет силы, и, сколько бы я ни моргала и ни дышала, я знаю, что остановить поток слёз уже не смогу.

Я вызываю в голове бабушкин образ и уверяю себя, что всё делаю правильно. Мне нужно привести её домой. Это единственное, чего я хотела с того дня, как она ушла. И вот наконец избушка позволяет мне сделать это.