Текст книги "Бредовый суп"

Автор книги: Слава Бродский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

– А если перевернуться у зеркала? Тогда точно все перепутается.

– Как это “перевернуться”? На голову, что ли, встать?

– Ага! – сказал Никита, и глаза у него заблестели. – Ты, я вижу, понял, в чем дело. Только не потому, что умный, а потому, что я тебе намекнул.

 – А на что ты мне такое намекнул? – спросил Вадим.

Они еще спорили какое-то время, пока Алька не открыла глаза.

– Что-то я забыла совсем, – сказала она, – кто самый великий математик, а кто просто великий.

И разговор сразу в привычное русло вернулся. И все успокоились. И, наверное, еще часа два они всё говорили о своем Викторе. Всё обсуждали, насколько он великий у них был.

А я, конечно, сидел и помалкивал. Я еще в России со всеми этими математиками раззнакомился почему-то. Одного, правда, встретил не так давно. Приехал он к нам на пасеку. Стал что-то топором рубить. Ну и палец себе отрубил. И тут же уехал. Случайно, думаю, он по пальцу-то себе рубанул. Но все равно, наверное, этот не очень великий был.

  Г л а в а   7

– Доброе утро, – сказал Веня.

– Привет, – сказал я.

– Как вы провели weekend?

– Хорошо. Мы ездили на океан. И там было так здорово. Это, наверное, миль тридцать...

– Знаете, что, – сказал Веня, – меня это совершенно не интересует. У меня meeting через две минуты. Я вас спросил про weekend, вы должны спросить меня, и все.

– Как вы провели weekend?

– Хорошо, спасибо, – сказал Веня. – Что вы на меня смотрите? Вы спросили – я ответил. Идите  работайте. Я на meeting опаздываю.

– Хорошо, – сказал я.

– Передавайте привет Марине, – сказал Веня уже на ходу.

– Спасибо, – сказал я, – и вы тоже.

Веня обернулся.

– Это хорошо. Это очень хорошо. Эту девушку, с которой вы познакомились… Ее зовут Марина?

– Да, – сказал я.

– Хорошо, очень хорошо, – сказал Веня.

К вопросу о глупых вопросах

Кембридж, 19 мая 1992 года

Вы, наверное, знаете это место в Кембридже, где Гарвард-стрит сходится с Массачусетс-авеню. Можно считать, что ты уже на Гарвард-сквер. А там – вечный праздник жизни и все такое. Хотя, чтобы туда попасть, надо пройти еще, наверное, две сотни метров.

Мы шли там просто так, гуляли. И тут Алька вдруг остановилась и стала оглядываться по сторонам.

– Хочу пончиков поесть вкусных, – сказала она.

– Хорошая мысль, – сказал Митя. – А есть тут что поблизости?

– Как ты думаешь, если я сегодня утром вон на том углу пончики покупала, то поблизости это или нет?

– На том углу – это, конечно, поблизости.

– А чего ж ты тогда спрашиваешь? – сказала Алька. – Не люблю глупых вопросов.

Митя призадумался, а Алька на меня переключилась.

– У меня паспорт кончается, – сказала она мне. – Теперь менять придется.

– А когда же ты получала свой паспорт? – спросил я.

– Когда я его могла получать, если он у меня был сроком на пять лет и сейчас кончается?

– Пять лет тому назад?

– Правильно, Илюша. А чего же ты спрашиваешь? Меня эти глупые вопросы ужасно утомляют.

– Ладно, – сказал я, – что-то мне пончики не хочется есть. Пойду-ка я поработаю немного, а то скоро уже и день кончится. Кстати, который там час?

Алька посмотрела на часы и сказала:

– Слушай, только что, ну буквально два часа тому назад, ты меня уже спрашивал про время. Было ровно три. Как ты думаешь, сколько сейчас может быть?

– Пять, что ли?

– Правильно! – сказала Алька. – А зачем же ты опять спрашиваешь? Как же я устала от этих глупых вопросов.

Я пошел по Массачусетс-авеню в сторону Гарвард-бридж, пока не вышел на набережную. Там я повернул налево и шел еще несколько минут вдоль реки. Потом опять повернул налево, обогнул математический корпус MIT, открыл своим ключом дверь черного хода и поднялся на второй этаж. Свет в компьютерной комнате не горел. Я открыл дверь, и свет тут же зажегся. Я сел на стул, открыл свою сумку, достал письмо, которое получил утром, и решил прочитать его еще раз. Хотя даже когда я только вскрывал конверт утром, то, не читая еще письма, уже знал, что мне пишут. Меня благодарили за присланное резюме, восхищались моим образованием, отмечали большой опыт работы и сообщали мне, что в настоящее время, к сожалению, все позиции уже заняты. Далее мне сообщали, что, как только освободится подходящее место, со мной сразу же войдут в контакт и с этой целью мое резюме заносится в их базу данных.

И я вспомнил, как я обрадовался, когда я получил первое такое письмо. Я стал его всем показывать, и народ читал его абсолютно безо всякого воодушевления. И я не понимал такой реакции, пока кто-то не сказал мне, что по смыслу это все означает, что мое резюме выкинули в мусорную корзину, скорее всего, даже не читая.

Я сел за компьютер, стал проверять свою почту и, когда не нашел там ничего хорошего, я открыл вчерашнее Аркашино письмо и стал его перечитывать.

Аркаша писал мне о том, что весенняя выставка в этом году была довольно поздняя. Но, несмотря на это, пчела облетелась очень дружно и потерь было не так уж и много. И я стал представлять себе задний двор нашей зимней базы в Богане: забор с воротами и примыкающими к ним с обеих сторон двумя мастерскими, отгораживающими небольшой внутренний дворик от основной части, разобранные стены и крыши медогонных будок и все наше оборудование под двумя огромными навесами, громадные завалы стоек корпусов с сушью, намеренно неровные ряды ульев и снег сплошь в маленьких коричневых точках весеннего очистительного облета. И мне даже показалось, что я почувствовал запах этого облета, замечательнее которого нет никакого другого запаха на свете.

Я перечитал Аркашино письмо снова, а потом еще один раз. И это письмо все висело у меня открытым на экране монитора. А мыслями своими я опять вернулся к этой загадочной базе данных, куда поместили мое резюме. И я все думал и думал об этом, пока мне не стало совсем муторно. Я попытался переключиться на что-то другое. И вспомнил, как я разговаривал сегодня утром с Митей и как он мне рассказывал про агентство по устройству на работу. Он был там вчера, и его учили, как вести себя на интервью. Агент, который тренировал его, подметил у него кучу ошибок. Во-первых, он раскритиковал всю его одежду. Он стал смеяться, когда увидел Митину жилетку, и он велел ему снять ее немедленно. А когда Митя снял ее, то агент даже сделал вид, что хочет выбросить ее в мусорное ведро. Но потом он все-таки отдал эту жилетку Мите, взяв с него обещание никогда ее больше не надевать.

Ботинки у Мити были со шнурками, а нужно было без шнурков. Или, наоборот, ботинки были без шнурков, а надо было со шнурками. И я пытался вспомнить, нужны ли шнурки или нет, и, конечно, так и не вспомнил.

Ремня на брюках у Мити не было. И агент очень из-за этого расстроился и сказал, что он даже не понимает, как это может такому умному человеку, как Митя, в голову прийти, чтобы брюки надеть без ремня.

Белые рубашки мы с Митей купили на какой-то большой распродаже. Так агент это, конечно, сразу же заметил и сказал, что рубашка должна быть хоть чуточку, но лучше.

Галстук был у Мити в яркую полоску. А надо было, оказывается, купить гораздо более скучный галстук с мелким повторяющимся рисунком, чтобы издали он казался в крупную клетку. И Митя сказал агенту тогда, что он не может позволить себе купить галстук за восемьдесят долларов. А мне еще добавил, что он в месяц тратит на всю еду и одежду никак не более сорока долларов. Ну и агент сказал, что Митя должен это рассматривать как investment. И что нельзя серьезно говорить о таких пустяковых деньгах, которые по сравнению с Митиной будущей зарплатой вообще просто смешны.

Когда они с одеждой закончили и начали интервью разыгрывать во всех деталях, то ошибки посыпались одна за другой. Руку, оказывается, Митя пожал вяло. И со второго захода ему тоже не удалось правильно руку пожать – пережал почему-то. В кресло плюхнулся хоть и по приглашению, но все равно раньше, чем агент в свое кресло сел. В глаза Митя не смотрел и не улыбался. А когда агент сказал ему об этом и Митя начал улыбаться, так агент заметил, что он не имел в виду, что улыбаться надо с открытым ртом.

Разговор о том, как Митя добрался до офиса, он почему-то не поддержал. А надо было полминуты поговорить на эту тему и еще что-то добавить по своему усмотрению или пошутить. Но тоже не долго. Минуты полторы – не больше. А потом надо было почтительно замолчать и ждать вопросов.

Когда агент попросил Митю рассказать о себе, то Митя понес всякую чепуху из своей биографии. А полагалось говорить только об опыте работы и немного об образовании.

Потом они стали репетировать, как Митя собирается ответить на вопрос, почему он хочет работать в том банке, куда он якобы пришел на интервью. И Митя стал говорить что-то об интересной работе, но агент тут же прервал его и стал что-то долго ему объяснять, из чего Митя понял только, что он должен будет сказать, что с самого раннего детства он слышал об этом банке и всю свою жизнь мечтал о нем. И уехал из своей страны в Америку только потому, чтобы работать в этом банке.

Потом агент сказал, что настало время послушать вопросы, которые есть у Мити. И Митя стал говорить, что хочет спросить о деньгах. И агент сказал, что это очень глупый вопрос. И что ему весьма печально слышать от Мити такой глупый вопрос. И хуже всего было то, что вопрос этот оказался таким глупым, что агент никак не ожидал услышать его от Мити.

И я вспомнил, что, когда мы гуляли и Алька сказала Мите про глупый вопрос, то его даже передернуло как-то. И я, конечно, сразу понял тогда, почему.

Короче, агент сказал Мите, что о деньгах он сам не должен заводить разговор ни при каких обстоятельствах. А когда Митя стал выяснять, что он должен отвечать про деньги, если его спросят об этом, то агент сказал, что к этому еще очень и очень долгий путь. И когда Митя вспомнил, что кто-то ему посоветовал на вопрос о деньгах отвечать, что он рассмотрит любое предложение, то агент сказал, что раньше, года два тому назад, он тоже посоветовал бы так сказать, но сейчас лучше называть определенные цифры. Так создается впечатление, что ты знаешь себе цену.

Потом Митя спросил у агента что-то насчет бороды, и агент опять сказал, что года два тому назад он посоветовал бы бороду сбрить. Но сейчас ситуация несколько изменилась. Народ понял, что русские программисты и аналитики – это хорошо. Ну и поэтому к бороде уже нет такого отрицательного отношения.

И Митя заявил агенту, что теперь он чувствует себя подготовленным к техническому интервью. На что агент заметил, что это вовсе не было подготовкой к техническому интервью и что он готовил Митю к тому, чтобы его допустили до технического интервью, где обычно дают всякого рода тесты. И агент сказал, что не вполне уверен, что Митю с первого раза допустят до технического интервью, но уж если допустят, то он надеется, что тут-то Митя проявит себя с самой лучшей стороны. А иначе бы он с ним и не связывался бы.

В конце разговора агент еще раз посмотрел Митино резюме и сказал, что он не видит там упоминания о том, что у Мити есть официальное разрешение на работу. И Митя сказал, что раньше такое упоминание у него было. Но потом кто-то из его знакомых посоветовал ему это выкинуть. А потом кто-то другой, наоборот, посоветовал вставить. И так случилось несколько раз. И Мите это все надоело, и он решил, что он воспользуется советом того из своих знакомых, кто зарабатывает больше. Вот тогда-то он и выбросил окончательно это из резюме. Ну и агент сначала отрицательно отреагировал на эту Митину идею, но потом спросил, а сколько же зарабатывает его знакомый, которого Митя в конце концов послушался. И когда Митя сказал, сколько, агент согласился: ладно, мол, оставляем все, как есть.

Когда Митя закончил свой рассказ, я так осторожно спросил у него, а как же он умудряется прожить в месяц на сорок долларов. И Митя рассказал мне и об итальянском рынке в Бостоне, и о фруктах и овощах в Кембридже по средам и субботам для бедных, и о распродажах одежды по двадцать пять центов за фунт, и о богатейших кембриджских помоечных днях, и о многих других полезных вещах рассказал мне Митя.

Я услышал, как кто-то поворачивал ключ в замке. Дверь открылась, вошла Алька. Она, конечно же, сразу стрельнула глазами через мое плечо на экран монитора.

– Я думала, ты работаешь, а ты что делаешь? – спросила она.

– Читаю письмо с пасеки, – сказал я. – Я читаю пасечное письмо. И вообще, слушай, если я читаю пасечное письмо, то что я, по-твоему, делаю? А? Зачем ты задаешь мне свои глупые вопросы? Я ужасно устал от них, потому что они очень глупые, а я от этого устал. И даже утомился. И когда ты задаешь свои глупые вопросы, то меня очень раздражаешь. И я от этого так утомляюсь, что не могу уже слышать этих глупых вопросов, от которых очень устаю, потому что они глупые.

Посмотрел я на Альку, а она молчит и глядит на меня с каким-то даже, я бы сказал, уважением.

Ну вот как это понять? Иногда вот ерунду какую-нибудь сделаешь. Ну что-то там... ну, не знаю. Так на тебя смотрят, как будто... Ну, не могу даже сказать. А иногда, наоборот. Казалось бы, ну вот сверх всякого. И хоть бы что.

Тут Алька опять что-то у меня спросила. Но отвечать я уже не мог. Не люблю, знаете, глупых вопросов.

Устаю от них очень.

  Г л а в а   8

– Ты не мог бы попросить его сделать вырез? – сказал я Мите.

– Я уже пытался в прошлый раз, но мы как-то не поняли друг друга, – сказал Митя. – Попробуй теперь ты.

– Отрежь мне маленький кусок, – попросил я итальянца и стал показывать ему, как сделать вырез.

– Ты будешь сейчас есть? – спросил он.

– Нет, я хочу посмотреть, какой он внутри.

– Вот он какой, – сказал итальянец и показал на горку битых арбузов.

– Нет, я хочу посмотреть, какой этот.

– Это то же самое. Это – арбуз, и то – арбузы, только они битые.

– Я боюсь, что этот белый.

– Ты никогда не ел арбуз? – спросил итальянец.

– Нет, я ел, – сказал я.

– Нет? – сказал итальянец.

– Нет, нет, – сказал я, – я ел.

– Никогда? – удивился итальянец.

– Почему никогда? Я хочу посмотреть, какого он цвета.

– Это – арбуз, – сказал итальянец. – Арбуз – красный.

Было уже шесть часов вечера, и субботний день на итальянском рынке Бостона заканчивался.

Белая “хонда”

Энглвуд, 28 сентября 1993 года

Свет стал проникать ко мне со всех сторон.

Те задания, которые я получал от Кирана, уже не казались мне сплошной абракадаброй. Напротив, все чаще и чаще я почти сразу же знал, с какого боку к ним можно было подступиться.

Я уже не шарахался в сторону по утрам от нашей очаровательной Лори, когда она спрашивала меня, что я хотел бы заказать себе на завтрак. А однажды я даже сказал ей, что мне нравится ее свитер. И я только был поражен, какой щедрой улыбкой она одарила меня за это.

Встречи в нашей группе по средам, на которых раньше все звучало для меня, как шум прибоя, теперь стали наполняться вполне определенным содержанием. Более того, уже несколько раз Киран в ходе обсуждений обращался с вопросами ко мне. И пока все мои выступления заканчивались вполне благополучно. Если не считать, конечно, что народ всякий раз морщился, пытаясь понять меня. Но Киран все схватывал с полуслова и очень лихо разъяснял всем, что я хотел сказать. И я только удивлялся, почему его ужасающий акцент со всеми этими супермягкими “эль” не представлял никаких проблем для всех наших.

Я все еще допускал, что меня могут выгнать с работы в любую минуту. Но с каждым днем во мне росла надежда на то, что, может быть, этого не случится.

Утром ко мне подошла Эми, попросила отложить все мои задания и работать над проектом, который она мне тут же и вручила. Я спросил у нее, знает ли об этом Киран. И Эми сказала, что проект она дает мне по распоряжению нашего президента и Киран, конечно, об этом знает. И добавила, что проект, возможно, потребует специальных математических знаний.

– У тебя как с математикой? – спросила Эми.

– Не так уж и плохо, – сказал я.

Проект оказался для меня легким. И к ланчу я с ним разделался и пометил его в нашей базе данных как выполненный. В эту минуту ко мне подошел Киран.

– Хей, Илья, – сказал он, – что ты сейчас делаешь?

– Только что закончил Bid-Asked Option Price.

– Очень хорошо. Где ты?

– Что? – спросил я.

– Как идут дела у тебя? Это очень важно.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я.

– Это очень важный проект, – сказал Киран, – постарайся сделать там все, что ты можешь.

– Я уже закончил его.

– Закончил?

– Да, – сказал я.

– Что ты имеешь в виду?

– Я все сделал.

– Ты меня не понял, – сказал Киран, – я говорю о проекте, который тебе дала сегодня утром Эми.

– Да, – сказал я, – Bid-Asked Option Price. Я все сделал.

– Ты шутишь?

– Нет, я не шучу.

– Ты что, ничего не знаешь?

– Наверное, нет.

– Эми с Францем работали над этим проектом три недели, и у них ничего не вышло.

– Я этого не знал, – сказал я.

– У тебя сошлись результаты с Блумбергом? – спросил Киран.

– Да, до седьмого знака.

– Слушай, это здорово.

– Спасибо, – сказал я.

– Ты сделал большую работу.

– Спасибо, – еще раз сказал я.

– Иди скажи это скорее Эми. Это очень важно.

– Хорошо, – сказал я.

Я прошел мимо Эминого офиса, подошел к своему столу и стал перекладывать что-то с места на место. Потом я поднял трубку и позвонил в “Чейз”.

– Ты как? – спросил я Маринку.

– Хорошо. А ты как?

– Нормально. Меня, наверное, не выгонят из “Software Solutions”.

– Что ты там сделал?

– Bid-Аsked Option Price.

– Молодец, – сказала Маринка.

– Спасибо, – сказал я.

– Я знала, что ты молодец.

– Спасибо, – сказал я опять.

– Значит, мы пойдем смотреть сегодня дом?

– Ты сошла с ума, – сказал я.

– Сколько ты там уже работаешь?

– Почти десять месяцев.

– Ты там засиделся. Я позвоню завтра в агентство.

– Ты с ума сошла, – сказал я.

– Ладно, я пошла на ланч.

– Хорошо, – сказал я.

– Ты тоже пойди.

– Хорошо, – сказал я.

– Выброси сэндвич, который ты взял сегодня с собой, и пойди куда-нибудь.

– Хорошо, – сказал я.

Я повесил трубку и почувствовал, что кто-то стоит у меня за спиной. Я обернулся. Это был наш президент. Он улыбался мне. Рядом с ним стояла Эми. Она тоже улыбалась.

– Ты сделал Bid-Ask? – спросил президент.

– Да, – сказал я.

– У тебя сошлись результаты с Блумбергом?

– Да, до седьмого знака.

– Jesus Christ! Ты сделал большую работу.

– Спасибо, – сказал я.

– Вот видишь, – сказал президент Эми, – я же говорил, что это надо дать ему.

– Да, – сказала Эми.

– Видишь, я был прав.

– На то ты и президент, – сказала Эми. – Это твоя работа.

– Да, – сказал президент. – Я знаю.

Он похлопал меня по плечу.

– Продолжай в том же духе, – сказал он и пошел к себе в офис.

– Обязательно, – сказал я ему вслед.

Я не захотел вызывать лифт и стал спускаться с нашего третьего этажа по лестнице. И пока я шел вниз, я думал, что, конечно же, все получилось на удивление здорово. Судя по всему, президенту пришлось кого-то убеждать, чтобы дать этот проект мне. И, наверное, ему никто не верил. Да и сам президент, по всей видимости, не очень-то верил в то, что он предлагал. И я все спрашивал себя, почему они не дали мне этот проект три недели тому назад. И сам себе отвечал: потому что я не вызываю у людей никакого доверия.

Я спустился вниз, подошел к большому зеркалу, которое висело у нас в холле, и стал смотреть на себя. Эта идиотская борода, тяжелый взгляд. И вообще все остальное. И чем дольше я смотрел на себя, тем яснее я понимал, что действительно мой облик не мог вызывать никакого доверия ни у кого.

И я стал вспоминать все подобные обидные истории, которые произошли со мной или с моими друзьями. Я вспомнил, как один мой знакомый, Володя, рассказывал, как он в первый раз пришел в бридж-клуб Массачусетского технологического института. У него не было партнера, и он попросил директора турнира познакомить его с кем-то, кто тоже пришел один. И директор сказал ему, что он приветствует, что Володя пришел в клуб MIT и сказал, что это очень хороший клуб и что там играло много знаменитых людей. Володя спросил директора, играл ли там Норберт Винер. И директор ответил, что нет, Норберт Винер не играл. И он спросил Володю, как он играет. И Володя сказал, что играет он не так уж и плохо.

И этот его ответ был точно таким же, какими были все мои ответы в “Software Solutions” о моих познаниях в любой области. И тут я подумал, что, может быть, в этом-то и кроется причина всего. Я вспомнил, как в первый день, когда я пришел в “Software Solutions”, Франц сказал мне, что он эксперт в математике. И я подумал, что нас, наверное, как-то не так учили английскому в школе. Наверное, эксперт – это и означает, что ты знаешь что-то неплохо. А когда ты говоришь, что знаешь что-то неплохо, все начинают думать, что ты вообще ничего не знаешь.

Директор дал Володе в напарники совсем молодого парнишку, которого все в клубе звали Мэтт, и они начали играть. Володя сказал мне, что играть ему было ужасно трудно, потому что он тогда еще плохо понимал, что народ вокруг говорил. И народ косился на него довольно-таки сильнo из-за всего его необычного для них облика. Никто там, конечно, не мог даже себе представить, что человек с таким ужасающим английским может быть на голову выше любого из них в бридже. Хотя, как сказал Володя, обстановка там в целом была весьма дружелюбная. Почти за каждым столом, куда он приходил с Мэттом, ему обязательно кто-то говорил, что у него замечательный английский.

Я наконец-то отошел от зеркала и вышел из “Software Solutions” на улицу. Пошел мелкий дождь, и сразу стало прохладно. Я сел в машину и выехал на Сильван-авеню. Там я повернул налево, доехал почти до моста Джордж-Вашингтон, запарковал машину на стоянке “A&P”, вошел внутрь и остановился около стойки “Salad Bar”. И я стал смотреть, как и куда народ все это накладывает, и тоже стал выбирать себе всякую всячину. Наконец я взял еще маленькую пластмассовую посудину и положил туда малину и ежевику.

Я вышел на улицу. Дождь кончился, и стало опять жарко, хотя был уже конец сентября. Я все продолжал вспоминать о том, что мне рассказывал когда-то Володя.

Конечно, Володя сразу понял, что Мэтт играет еще очень плохо. И Володя старался не ставить его перед трудным выбором. И я вспомнил, что еще в России Володя славился тем, что мог успешно играть даже с довольно слабым партнером.

Когда турнир закончился и результаты были подсчитаны, оказалось, что Володя с Мэттом заняли первое место, набрав при этом восемьдесят четыре процента очков. Это был абсолютный рекорд клуба MIT за все время его существования.

Все обступили Мэтта. Он стоял красный от волнения и принимал поздравления. И Володя слышал, как кто-то сказал: “Смотри, Мэтт второй год только играет, а какой прогресс”.

Какой-то парень подошел к Мэтту поздравить его.

– С кем ты играл? – спросил он Мэтта.

Мэтт показал на Володю.

– Jesus Christ! – сказал парень. – Как ты вырос, Мэтт.

Я спросил тогда у Володи, поздравил ли его кто-нибудь. И он сказал, что к нему подошел директор и спросил, понравилось ли ему играть с Мэттом. И когда Володя ответил, что понравилось, директор сказал, что он не обещает, что каждый раз он сможет давать ему такого сильного партнера, как Мэтт, но если Володя будет приходить регулярно, то он сможет найти себе какого-нибудь игрока, который будет соответствовать ему по силе. И в заключение директор сказал, что у Володи очень хороший английский.

И я вспомнил, как раньше меня тоже хвалили за мой замечательный английский. Но за последние несколько месяцев я не слышал этого ни от кого ни разу. И я все пытался понять, что это могло бы означать.

Рядом со мной остановилась белая xонда, и девушка стала что-то спрашивать меня. Я на мгновение задумался, пытаясь понять, как же ей объяснить, что я не местный и не только ничего не знаю здесь, но даже толком не понимаю, что она говорит мне. Но потом вспомнил про Bid-Asked Option Price и подошел к ней поближе.

– Как мне попасть на Гарден-Стейт-Парквей? – спросила девушка.

– Тебе нужен Юг или Север? – спросил я.

– Юг, – сказала девушка.

– Развернись прямо здесь и поезжай обратно до конца улицы. Там повернешь направо. На втором светофоре поверни налево. А потом тебя поведут знаки.

– Большое спасибо, – сказала девушка.

– Всегда пожалуйста, – сказал я.

Часть четвертая

Б р ю с с е л ь

Я вижу, как твой лик печальный

Парит над вечною землей.

Неодолимый изначально,

Он вновь встает передо мной,

Как память встречи роковой,

Предвестницы судьбы святой,

Счастливой и многострадальной.

  Г л а в а   9

Девушка закончила свой танец и оттянула сиреневую резинку на ноге. Я положил туда доллар. Она улыбнулась мне и пошла танцевать перед Биллом.

Та, которая танцевала до нее, уже успела одеться. Я не заметил, как она подошла ко мне. И она обняла меня сзади за плечи, едва дотрагиваясь до меня. Мне показалось, что на меня сверху опустилось облако.

– Ты пойдешь со мной в угол? – спросила девушка.

– Конечно, – сказал я.

– Когда ты хочешь? Прямо сейчас?

– Нет, – сказал я, – через полчаса.

– Хорошо, – сказала девушка и пошла вокруг сцены.

– Слушай, – сказал Леша, – мне уже надоело.

– Тогда пошли, – сказал я. – Если ты сумеешь оттащить Билла. По-моему, ему это очень нравится.

Но Билл уже поднимался со своего места вслед за нами.

– Не беспокойся за него, – сказал Леша, – он ходит сюда через день.

Жаркое лето

Нью-Йорк–Брюссель , 5–6 августа 1997 года

Лето девяносто седьмого года было необычно жарким в Европе. Мы должны были прилететь в Париж ранним утром шестого августа и собирались взять машину и поехать на север. Сначала в Бельгию, а потом в Голландию. И хотели вернуться во Францию в конце августа, и надеялись, что к тому времени жара уже спадет.

Мы сидели в La Guardia и ждали посадки. У нас было свободных полчаса, и мы сели за стойку бара выпить пива. Мне дали горячий pretzel, и я макал его в горчицу и запивал ледяным “Samuel Adams”.

– Ты чувствуешь, отпуск уже начался, – сказал я.

– Да, – сказала Маринка, – мне вообще нравится отдыхать, а не работать.

– А мне нравится отдыхать, когда я знаю, что я работаю, – сказал я.

Это лето оказалось очень неспокойным для нас. Наша группа была ликвидирована в результате “стратегического решения” высшего руководства.

Все случилось довольно неожиданно. В тот день ко мне подошел Тим и сказал, что у нас на десять объявлена встреча с руководством. Я спросил его, что случилось.

– Не знаю, – сказал Тим. – Но будет Макс, и я думаю, что это касается нашего Джима. У меня большие подозрения.

– Да? – сказал я.

– Да, я хорошо его знаю. Всю прошедшую неделю он был сам не свой.

Когда мы вошли в конференц-зал, все уже ждали нас. И через минуту вошел Макс.

– Доброе утро, – сказал он.

Макс явно нервничал.

– У меня плохая новость, – сказал Макс. Он помолчал немного, и я увидел, как его щека задергалась. И он объявил нам, что наша группа закрывается. Он сделал паузу, а мы стали переваривать его сообщение.

– Это никоим образом не является персональным, – сказал Макс. – Просто мы решили закрыть этот бизнес.

Макс говорил, наверное, еще минут пять, пытаясь объяснить, почему такое решение было принято, и наконец предоставил слово Маргарет, нашей главной по кадрам, и она стала объяснять нам все условия.

На следующее утро все нью-йоркские газеты опубликовали комментарии по этому поводу и даже дали свои оценки, насколько легко нам всем будет найти работу и на что мы сможем претендовать. И где-то даже замелькали портреты нашего Джима.

Июнь и июль прошли в хождениях на интервью, и к нашему отпуску все закончилось вполне благополучно. Но мы долго еще не могли успокоиться и обсуждали всё это между собой почти каждый день.  

Я уже допивал свое пиво, когда услышал, как девушка, которая сидела за стойкой рядом со мной, сказала кому-то по-русски: “А мы не опоздаем?”

– Куда вы опаздываете? – спросил я.

Девушка посмотрела на меня, потом перевела взгляд на Маринку и опять посмотрела на меня.

– Мы летим в Париж, – сказала она.

– Тогда у вас еще полно времени.

– Вы тоже? – спросила девушка, обращаясь уже к Маринке.

– Да, – сказала Маринка.

– Сережа, ребята вот тут тоже летят в Париж.

– Отлично, – сказал Сережа.

– Нас зовут Светка и Сережа, – сказала девушка.

– А нас – Марина и Илья, – сказал я.

Маринка, конечно, сразу стала выпытывать у них, кто они такие, где живут и где работают, и мы тут же выяснили, какие у нас есть общие знакомые.

Оказалось, что у Светки с Сережей были почти такие же планы на их отпуск, что и у нас. Светка написала мне на своей карточке названия всех отелей, где они собирались остановиться. И я обещал им позвонить, чтобы пообедать где-нибудь вместе.

Мы прилетели в Париж и, когда пошли забирать багаж, еще издали увидели наши имена, написанные крупно на большом белом плакате.

Мы подошли к стойке и спросили, что это значит.

– Ваш чемодан улетел на Багамы, – сказала девушка.

– Прекрасно, – сказала Маринка.

– Не беспокойтесь, мы доставим вам чемодан в течение двадцати четырех часов в отель.

– В какой отель? – спросил я.

– В каком отеле вы будете жить? – спросила девушка.

– В каком отеле мы будем жить? – спросила я Маринку.

– Я не помню, – сказала Маринка, – все адреса и вообще все – в этом чемодане.

– Мы не знаем, – сказал я девушке. – Мы уезжаем в Голландию.

– В Бельгию, – сказала Маринка.

– В Бельгию, – сказал я.

– В какой город? – спросила девушка.

Маринка напряженно думала.

– Мы не помним, – сказал я.

– В Брюссель, – сказала Маринка.

– В Брюссель, – сказал я, – только мы не помним названия отеля.

– Что же мне делать? – спросила девушка.

Маринка посоветовала нашей девушке попробовать обзвонить все крупные отели Брюсселя, и это сработало. И, наверное, через час мы уже выехали из Парижа.

– Все-таки действительно, – сказал я, – в Европе все немного по-другому.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Маринка. – Тебе дали майонез вместо кетчупа?

– Я имею в виду, что в машине нет кондиционера.

– Но ты же как-то приспособился?

– Да, но когда открываешь окна, становится довольно шумно и очень трудно разговаривать.

– Почему же мы не спросили про кондиционер?

– Мне в голову это не пришло.

– Мне тоже, – сказала Маринка. – Но мне, в общем-то, нормально.

– Мне тоже. Вполне можно и без кондиционера обойтись.

– Я даже не сразу и заметила это.

– Я тоже, – сказал я. – Потому что утром было еще прохладно.

– Да, наверное. Ну ничего, не так уж это страшно.

– Вполне терпимо.

– Да, – сказала Маринка, – мне так и вообще ничего.

– Да, – сказал я. – Но в следующий раз мы такими дураками уже не будем. Правда?

Мы побросали наши вещи в отеле и не стали даже отдыхать. Мы вышли на улицу и пошли просто так, не зная, куда мы идем. Я увидел название “Stock Exchange” на одном из зданий. За ним шли улочки, заставленные столиками. Почти на каждом из них стояли черные котелки, из которых горой топорщились mussels. Мы сели за первый свободный столик и заказали moules au vin blanc. И были просто счастливы, что можем так расслабленно сидеть прямо на улице за столиком, пить бельгийское пиво и есть эти mussels, совершенно, казалось бы, незатейливо приготовленные, но абсолютно не воспроизводимые более нигде.