Текст книги "Инферно. Последние дни"

Автор книги: Скотт Вестерфельд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Часть II
Прослушивания

Мор Юстиниана был первым случаем появления Черной смерти.

Полторы тысячи лет назад император Юстиниан только приступил к своему величайшему труду: восстановлению Римской империи. Он хотел воссоединить две ее половины и еще раз поставить мир под власть римлян.

Но едва началась его гигантская война, пришла Черная смерть. Она пронеслась по Восточному Средиземноморью, унося миллионы жизней. Тысячи мертвецов ежедневно в одной лишь византийской столице – Константинополе! Юстиниан вынужден был смотреть, как на глазах рушатся его мечты.

Странно, но историки не уверены, какого характера была эта Черная смерть. Бубонная чума? Сыпной тиф? Что-то еще? Некоторые предполагают, что это был случайный набор болезней, вызванных одним доминирующим фактором: взрывным ростом популяции крыс, стимулируемым огромными запасами зерна римской армии.

Близко, но не совсем. Что бы ни дало ей толчок, следствия Черной смерти не вызывают сомнений: Римская империя наконец ушла в историю. Математика, литература и наука древних во многом оказались утрачены. На Европу опустилась мрачная эпоха Средневековья.

Или, как мы тогда говорили: «Человечество проиграло этот раунд».

Магнитофонные записи Ночного Мэра: 142–146

7
«Stray Cats»[24]24
  «Бродячие коты».


[Закрыть]

ЗАХЛЕР

Мои собаки в тот день вели себя ненормально – нервничали, беспокоились.

Первая свора выглядела прекрасно, когда я забирал их. В отлично проветриваемом вестибюле своего причудливого дома в одном из пользующихся дурной славой кварталов они были полны энергии и рвались на прогулку. Эрнесто, портье, вручил мне четыре поводка и конверт с наличными – мой заработок за неделю. И потом – как в любой понедельник, среду и пятницу – я углубился на один квартал в верхнюю часть города, чтобы прихватить еще троих.

Идею выгуливать собак подсказал мне один мой старый трюк. Всякий раз, когда у меня портилось настроение, я шел на собачью площадку в парке Томпкинс-сквер – большое открытое пространство только для собак и их владельцев – и смотрел, как собаки прыгают друг на друга, обнюхивают задницы и гоняют мячи. Огромные и совсем крошечные псы, изящные ретриверы и туповатые пудели – все носятся вместе, все в фужасном возбуждении по поводу того, что вырвались из маленьких, одиноких нью-йоркских квартир и теперь с рычаньем гоняются друг за другом или вообще, как безумные, несутся в никуда. В каком бы скверном настроении я ни был, зрелище драчливых щенков, нагло наскакивающих на немецкую овчарку, всегда заставляло меня почувствовать себя гораздо лучше. Так почему бы не получать не только удовольствие, но и плату за него?

На одной собаке в час много не заработаешь, но если ты в состоянии справиться с шестью-семью одновременно, в итоге набегает прилично. По большей части это легкие деньги.

Но иногда нет.

Только мы оказались за дверью, жара и зловоние, казалось, «достали» их. Два брата-добермана, которые обычно поддерживали порядок, попытались укусить друг друга, а шнауцер и бультерьер вели себя как параноики, бросаясь в сторону всякий раз, когда хлопала дверца какой-нибудь машины, и слишком нервничая, даже чтобы обнюхивать груды мусора. Пока мы шли по улице, их поводки без конца запутывались, словно волосы в ветреный день.

Стало еще хуже, когда я подобрал вторую партию. До портье дошло, что хозяйка безумно крупного мастиффа забыла оставить для меня деньги, и он принялся названивать ей об этом. Пока я ждал, обе своры перепутались, кусаясь и наскакивая друг на друга; их лай громким эхом отдавался от мраморных стен и пола фойе.

Я попытался распутать их и восстановить порядок, одним глазом косясь на лифт. Моим клиентам вряд ли понравилось бы, что их собаки ссорятся вместо того, чтобы активно разминаться. Поэтому, когда никто не ответил на звонок портье, я не стал застревать там и жаловаться, а просто увел собак оттуда, прямо в жару.

Приходилось торопиться, чтобы показать Мосу нашу возможную барабанщицу, и я уже пожалел об этом. На Таймс-сквер всегда черт знает что творится, и это была совсем не та обстановка, в которой сейчас нуждалась моя непокорная свора.

Вот что я узнал о собаках.

Они очень похожи на хорошеньких девушек. Если рядом с тобой одна или две, все очень мило и забавно, но когда их собирается достаточно много, это непременно оборачивается стычкой. Стоит добавить или убрать одну, и ситуация резко меняется. Собака, которая верховодит, может стать номером два или даже скатиться до самого низа. Наблюдая, как братья-доберманы свирепым взглядом пытаются смутить мастиффа, я невольно задавался вопросом, не происходит ли в музыкальной группе то же самое – скорее канал «Дикая природа», чем Эм-ти-ви.[25]25
  Эм-ти-ви – «Музыкальное телевидение», одна из самых популярных американских телевизионных программ, круглосуточно транслирует рок-музыку и новости рок и поп-музыки.


[Закрыть]

И если да, то вся эта суета – пустая трата времени, потому что Перл, совершенно очевидно, как раз тот человек, который должен все организовывать.

Не поймите меня неправильно, Москит мой самый старый, самый лучший друг. Я только ради него и взял в руки гитару, и он – самый фудивительный музыкант, с которым я когда-либо встречался. Но из Моса никогда не получится вожак, говоря «собачьим» языком. О чем бы ни шла речь. Он не может удержаться даже на самой паршивой работенке, потому что любой вид организованной деятельности – ждать в очереди, заполнять формы, приходить вовремя – сводит его с ума. Это просто совершенно немыслимо – чтобы он удерживал на поводках пять-шесть непокорных музыкантов и заставлял их двигаться в одном направлении.

На мой взгляд, маленькие собачки занимают обычно правильную позицию. Шнауцера на самом деле не волновало, кто будет вожаком – мастифф или доберманы, – он просто хотел обнюхать чью-нибудь задницу и отправиться на прогулку. Он просто хотел, чтобы борьба закончилась.

Сегодня, однако, никто не был вожаком – и определенно не я. С семью поводками в руке на корточках не посидишь. Каждый раз, когда мы добирались до перекрестка, я пытался свернуть в сторону Таймс-сквер, но собаки приходили в возбуждение от запаха каждого бродячего животного и рвались в разные стороны. Я отпускал их немного пошляться, чтобы успокоить нервы, а потом тянул в ту сторону, куда требовалось мне. Никаких рекордов скорости мы ставить не собирались, поскольку до встречи с Мосом оставалось еще достаточно времени, тем более, как я уже упоминал, он наверняка опоздает.

Странно было то, как сильно псов пугали свободные пространства. Даже мастифф торопливо шмыгал мимо них, хотя обычно рвался прямо туда, чтобы вволю побегать.

Насколько это было странно? Судите сами. Пес размером с хорошего коня, весь день сидящий взаперти в манхэттенской квартире, – и вдруг не хочет ничего, кроме как жаться ко мне, дрожа, словно угодивший под дождь пудель.

Учитывая такое настроение собак, сутолока Таймс-сквер могла заставить их впасть в буйство. Да, надо было нам с Мосом встретиться с моей барабанщицей в какой-нибудь другой день.

Потом мы вошли в темный, узкий проулок, и события приняли по-настоящему сверхъестественный оборот.

Втащил нас туда бультерьер, всегда считавший своим долгом поднять лапу у любого предмета и воспользовавшийся всеобщей сумятицей. Он бросился к стене со множеством «меток», но на полпути внезапно замер, таращась в полутьму. Тявканье остальных псов смолкло, словно на семь собачьих морд одновременно надели намордники.

Проулок был полон глаз.

Из теней на нас уставились сотни маленьких мордочек. Позади меня проносились грузовики, я чувствовал спиной тепло солнечного света – успокаивающие приметы реального мира. Но в проулке все замерло и даже время как будто остановилось. Похожие на луковицы тела крыс были неподвижны, они жались друг к другу около мешков с мусором, зубы оскалены, головы торчат из дыр и прорезов. Двигались только блестящие усики – это тысячи ноздрей принюхивались к воздуху.

В самом дальнем углу на верхушке подтекающей груды мусора расположился одинокий кот. Он тоже глядел на меня, никак не реагируя на мою маленькую собачью армию, но явно раздраженный тем, что я забрел в этот проулок. Под его высокомерным взглядом я сам себе показался карликом – типа уличного парнишки, случайно наткнувшегося на пятизвездочный ресторан в поисках места, где бы отлить.

Кот мигнул красными глазами и зевнул, показав закручивающийся красный язык.

«Совсем не глупо», – подумал я.

Если мои доберманы заметят этого кота, то кинутся к нему, затащив меня и всю остальную свору глубоко в проулок. Нетрудно представить себе, как я возвращаю портье семь покусанных крысами, почти впавших в бешенство животных – и навсегда лишаюсь возможности заработать хотя бы цент на выгуливании собак.

– Пошли, ребята, – пробормотал я и потянул назад зажатые в горсти поводки. – Тут не на что смотреть.

Но они были парализованы, пригвождены к месту этой галактикой глаз.

Кот снова открыл рот, издал долгое, сердитое «мур-р-р-роу…»

И доберманы сбежали, словно испуганные кошки.

Оба подпрыгнули, развернулись в воздухе и мимо меня рванули к солнечному свету. Остальные толпой бросились за ними, опутывая поводками мои ноги и буквально волоча на улицу.

Все, что я мог делать, – это стараться устоять на ногах, когда мастифф вырвался вперед и помчался на полной скорости. Он утянул остальных на проезжую часть, и прямо перед нашими носами с воем и желтой мигалкой пронеслось такси. Приземистый фургон для доставки заказов на дом объехал нас, визгливо сигналя, напугав мастиффа и заставив его резко свернуть влево.

Сейчас мы двигались посередине улицы. Впереди прогрохотал мусоровоз, следом за нами ехал тот самый фургон для доставки заказов. Мы попали внутрь трафика, как если бы я решил совершить небольшую прогулку на запряженной собаками колеснице.

К несчастью, я забыл прихватить с собой колесницу, поэтому спотыкался, едва удерживаясь на ногах, поскольку поводки все еще обматывали их. И если бы я упал, мастифф, без сомнения, даже не подумал бы остановиться, так и мчался бы, обдирая мне лицо об асфальт. И даже если бы свора остановилась, заметив, что с меня заживо сдирают кожу, нас переехал бы следовавший позади фургон.

Он все еще громко сигналил, очевидно, стремясь таким образом помочь, и два парня в задней части мусоровоза смеялись, тыча в меня затянутыми в перчатки пальцами. Пара посыльных на велосипедах, все из себя в перфорированной лайкре, промчались мимо; мои псы выглядели просто как еще одна компания простофиль на родео.

Вся процессия свернула, объезжая дорожных рабочих впереди, и внезапно мои ноги заскользили по большому пространству рассыпанного песка. Я заметил брошенную коробку из-под пиццы, встал на нее и, махая для равновесия свободной рукой, поехал на коробке, словно на доске по побережью.

Это стало почти забавно, но тут мусоровоз начал замедляться и остановился перед большим жилым зданием со сваленными снаружи длинными, похожими на какашки мусорными мешками. Он заполнил собой всю улицу, не оставив нам прохода.

Наша инерция пошла на убыль, и энергия тесно сбившейся своры перешла в укусы и лай. Однако к этому времени мелкие собачки уже едва стояли, буквально повиснув в мешанине поводков и ног. Даже мастифф устал, вывалив длинный, изогнутый язык.

Один из парней на мусоровозе заработал большим рычагом, и прямо перед нами с металлическим скрежетом раскрылась огромная «глотка» машины. Второй спрыгнул на землю и закричал, обращаясь ко мне сквозь грохот:

– Эй, босс! Ты не водил этих дворняг вон в тот проулок?

– Да, и что?

Он покачал головой.

– Плохая идея. Даже мы туда больше не заглядываем. Не стоит этого делать.

Я стоял, все еще пытаясь восстановить дыхание.

– Что вы имеете в виду?

– Ты что, не слышал о кризисе? Учитывая, что творится, приходится проявлять уважение и отдать крысам часть этого города, сечешь? – Он засмеялся, похлопывая по грохочущему металлу затянутой в перчатку рукой. – В особенности если не имеешь большого грузовика, где можно укрыться. В наше время свора дворняг тебя не защитит.

Он повернулся к груде мешков за спиной и яростно пнул ее ногой. Выждал немного, чтобы убедиться, что крошечные твари разбежались оттуда, взвалил мешок на плечо и начал «скармливать» его огромной стальной «глотке».

Я медленно выдохнул, опустился на колени и принялся распутывать собак, спрашивая себя, что эти парни и отдел здравоохранения знали такого, чего я не знал. Мос рассказывал о чем-то паранормальном в связи с женщиной, бросившей ему свою гитару, – что вроде бы она была частью чего-то большего, – а я читал о нынешней волне преступлений, ужасной жаре и мусоре.

Но разве так не всегда бывает посреди очень долгого лета – что мозги начинают плавиться от фужасной температуры?

Конечно, день назад мы с Мосом видели черную воду, бьющую из пожарного гидранта, как будто под городом зашевелилось что-то древнее, гнилое. Несмотря на жар, отражающийся от асфальта, я содрогнулся, вспомнив, что видел в том проулке. Кот командовал крысами, это для меня было ясно, достаточно один раз взглянуть на него. Эти мерцающие в полутьме глаза принадлежали одной стае, вроде моих собак, но заправлял там кот. И они не наскакивали друг на друга и не обнюхивали задницы, типа, были одной семьей. И это, конечно, выглядело очень неестественно.

Водитель фургона для доставки товаров на дом еще раз просигналил мне – типа, это я мешал ему проехать, а не мусоровоз, – и я показал ему палец. Его лицо за стеклом расплылось в улыбке, как будто этого он и ожидал – маленького жеста неуважения.

Не успел мусоровоз загрузиться, как я распутал собак и свернул на боковую улицу. Мы двинулись через город к нижнему концу Таймс-сквер, где должны были встретиться с Мосом.

Может, мы, в конце концов, и увидим мою барабанщицу. Этот пробег длиной в сто ярдов измотал моих псов окончательно, и мастифф трусил впереди с поднятым хвостом, став вожаком благодаря таинствам демократии собачьей своры. Возможно, им казалось, будто он приведет их в безопасное место, или это происходило из-за того, что доберманы первыми сбежали из проулка с крысами.

Какая разница? По крайней мере, сейчас все было решено, и кто-то другой, не мы, «командовал парадом.

8
«Cash Money Crew»[26]26
  Что-то наподобие «Наличность кукареку» или «Шайка звонкомонетчиков».


[Закрыть]

MOC

Таймс-сквер гудел.

Даже при ясном дневном свете огни и рекламные щиты приводили в замешательство, разжижая мозги. Над головой на домах тянулись огромные видеоэкраны, посверкивая, словно вода в дождь. По ним скользили объявления, рекламирующие компьютеры и косметику. Бегущей строкой шли новостные выпуски, перемежающиеся биржевыми сводками.

Я чувствовал себя как насекомое в гигантском каньоне ТВ, сбитое с толку, явно не на своем месте.

И без гроша в кармане.

Никогда прежде я не чувствовал себя бедняком, ни разу. Всегда думал, что это идиотизм – глазеть на рекламу машин и в окна магазинов. Однако сейчас, когда я нуждался в деньгах, они виделись мне везде – в серебристых инициалах на тысячедолларовых дамских сумочках, вплетенными, словно золотые пряди, в костюмы и шелковые шарфы, в мерцающих изображениях над головой. Подземка здесь выходит наружу, и я жаждал долларов, незримо присутствующих на магнитных карточках метро, и даже мелочи, дребезжащей в бумажных чашках нищих.

Деньги, деньги повсюду.

Не мог я вернуться к своей дерьмовой гитаре после «Стратокастера». Это гладкое действие, эти мурлыкающие глубины и хрустальные высоты должны принадлежать мне. Конечно, может, это не обязательно должна быть гитара выпуска семьдесят пятого года с золотыми звукоснимателями. В музыкальных магазинах на Сорок восьмой улице я мог бы найти недорогие гитары, с которыми сумел бы жить, но мне нужно наскрести около двух тысяч баксов, прежде чем та безумная женщина вернется.

Проблема в том, что я не представлял себе как.

Я не ленив, но деньги и я несовместимы. Стоит мне найти какую-нибудь работу, и непременно что-нибудь случается. Босс велит мне улыбаться, делая вид, будто я люблю эту работу, в то время как я хочу быть где угодно, только не здесь. Или заставляет меня звонить каждую неделю и справляться, когда я должен явиться, что превращается в дополнительную работу выяснения, когда предположительно я должен быть на работе. И всякий раз, когда я пытаюсь объяснить эти проблемы, мне задают ужасный вопрос: «Если ты так сильно ненавидишь эту работу, почему бы тебе просто не уволиться?» И я говорю:

– В этом есть смысл.

И увольняюсь.

Две тысячи долларов никогда не казались так недостижимы, как здесь, в этом сверкающем рекламном каньоне.

Захлер ждал на углу, где мы договорились встретиться, с семью собаками на буксире.

Он вспотел и тяжело дышал, но его «свита» выглядела довольной – глазела на вывески, обнюхивала проходящих мимо туристов. Для них это были лишь мерцающие огни.

Ни работы, ни денег. Везет же собакам.

– Сколько ты получаешь за это, Захлер?

– Недостаточно, – все еще задыхаясь, ответил он. – Едва не погиб на пути сюда!

– Ну да, конечно. – Один малыш попытался куснуть меня, я опустился на колени и погладил его. – Этот парень выглядит смертельно опасным.

– Дело не в том, Мос. Там был проулок… и в нем кот.

– Уличный кот? А с тобой всего семь псов.

Один из которых был настоящий гигант, вроде коня с длинными гладкими волосами. Я погладил и его, рассмеявшись Захлеру в лицо.

По-прежнему задыхаясь, он свободной рукой указал на одного мелкого пса.

– Это он виноват… со своим писаньем.

– Чего-чего?

– Это было просто… не важно. – Он нахмурился. – Слышишь барабаны? Это она. Пошли.

Я взял у Захлера поводок его монстра, потом еще двоих и потянул всю троицу от тележки с кренделями, испускающими пахнущие солью и свежим хлебом волны жара.

– Думаешь, Перл одобрит эту барабанщицу?

– Уверен. Перл разбирается в талантах, а эта девушка фотличная.

– Но она ведь играет на улице, Захлер? Может, бездомная или что-то в этом роде.

Он фыркнул.

– По сравнению с Перл мы с тобой практически сами бездомные. Ты видел ее жилище?

– Да, я видел ее жилище.

И до сих пор ощущал исходящий из каждого угла запах денег.

– А ведь там еще была и лестница. Значит, есть и другие этажи.

– Конечно, Перл безумно богата. И предполагается, это должно убедить меня, что она согласится иметь дело с бездомной барабанщицей?

– Нам неизвестно, бездомная эта девушка или нет, Мос. Короче, вот что я хочу сказать: раз Перл может иметь дело с тобой и мной, значит, она не сноб.

Я пожал плечами: мне не нравится слово «сноб».

– Тебя все еще задевает то, что она сделала с риффом? – спросил Захлер.

– Нет. Я покончил с этим, как только освоился с идеей, что все шесть лет репетиций спущены в туалет.

– Чувак! Ты все еще переживаешь.

– Нет, говорю же тебе.

– Послушай, я понимаю, это больно, Мос. Но благодаря ей мы станем чем-то гораздо большим!

– Я въехал, Захлер.

Я вздохнул, уводя своих псов от тележки с хот-догами. Конечно, вчерашняя репетиция причинила мне боль – но то же самое испытываешь, если делаешь татуировку, или глядишь на великолепный закат, или играешь, пока пальцы не начнут кровоточить. Иногда просто нужно оставаться на месте и терпеть боль.

Перл задела меня за больное место, но она умеет слушать и смогла услышать сердце большого риффа. И она не делала ничего такого, что не сделал бы я, если бы слушал. Мне понадобилось шесть лет, чтобы вычислить то, на что у нее ушло шесть минут. Эта мысль заставляла меня съеживаться. Это и впечатление, которое она произвела на Захлера. Он только и говорит о том, какая она необыкновенная, как она сделает нас чем-то гораздо большим, как распрекрасно все пойдет дальше. Как будто все эти годы, пока мы играли вдвоем, были потрачены зря.

Захлер втюрился в Перл, это очевидно. Но если бы я высказал эту мысль вслух, он просто испепелил бы меня взглядом. И кстати, о потраченном зря времени: девушки вроде Перл с такой же степенью вероятности могут заинтересоваться парнями вроде нас, с какой собаки Захлера способны утянуть его на Луну.

– Ладно, мне казалось, ты говорил, что она барабанщица.

– Что? – Захлер попытался перекричать грохот. – По-твоему, она не барабанит?

– Ну, у нее есть барабанные палочки. Но я думал, что у барабанщиков должны быть барабаны.

Я покачал головой, стараясь удержать трех своих любопытных собак от того, чтобы юркнуть в толпу восхищенных туристов, завсегдатаев Таймс-сквер, и праздношатающихся копов, окружавших женщину.

– Да, только представь себе, что бы она делала, если бы у нее были барабаны. Вслушайся, какие звуки она извлекает из этих банок из-под краски.

– На самом деле это ведра для краски, Захлер.

– Какая разница?

Я вздохнул. Рисование было одной из моих краткосрочных работ, продлившейся недолго, потому что вам просто указывают, какие цвета использовать, а не предоставляют решать самим.

– Банки из-под краски – это металлические контейнеры, в которых краска продается. Ведра для краски – это пластиковые емкости, в которых краску размешивают. Ни те, ни другие не являются барабанами.

– Ты только вслушайся, Мос! Звук у нее потрясающий.

Мой мозг уже вслушивался, в то время как рот по привычке и от общего раздражения продолжал говорить Захлеру неприятные вещи… и женщина действительно выдавала потрясающий звук. Вокруг нее стояли ведра для краски всех размеров, какие только можно купить, некоторые друг на друге, некоторые дном вверх, некоторые на боку; получилось что-то вроде огромного пластикового ксилофона.

Мне понадобилась минута, чтобы понять, как ведра для краски могут обладать такой мощью. Она расположилась прямо на решетке подземки и, таким образом, имела в своем распоряжении огромное, создающее эхо пространство. Ее темп точно соответствовал по времени накатывающему снизу эху – как будто призрачный барабанщик повторял каждый удар, который она делала. Наклонив голову, я услышал и других призраков: более быстрое эхо от стен вокруг нас и от бетонного навеса над головой.

Это было похоже на невидимый барабанный хор, безо всяких усилий направляемый из единого центра. Ее палочки грациозно колотили по битому белому пластику, бесчисленные длинные черные косички взлетали, глаза были крепко закрыты.

– Она по-настоящему глупая, Захлер, – вынужден был признать я.

– Правда?

– Да. В особенности если бы мы смогли перестроить под этот уголок Таймс-сквер каждое место, где будем играть.

Он испустил рассерженный вздох.

– Что, все эти эхо? Ты никогда не слышал о цифровых устройствах задержки?

Я пожал плечами.

– Это не одно и то же. Так сильно не получится.

– А нам и не требуется так сильно, Мос. Она нам нужна не в качестве солиста-барабанщика; она нам нужна в качестве небольшого, но хорошо вписывающегося в группу элемента. Ты что, ничего вчера не понял?

Я сердито уставился на него. Гнев, который, как казалось, я сумел загнать вглубь, снова вспыхнул во мне.

– Да понял: что ты липнешь к любой цыпочке, которая умеет обращаться с инструментом. Даже если это всего лишь ведра для краски!

Челюсть у него отвисла.

– Чувак! Это совсем не глупо! Ты сам только что сказал, что она потрясающая. И понимаешь, что Перл тоже фотличная. А теперь получается, это я к ним липну?

Я отвернулся. Мысли эхом рикошетили в мозгу, словно череп внезапно опустел и тоже выложен изнутри бетоном. «Стратокастер», который не мой… другие гитары, которые я не могу себе позволить… то, как Перл разрушила большой рифф… и теперь эти ведра для краски… слишком многое навалилось за последние сорок восемь часов, чтобы вот так запросто перестроиться.

Я почти хотел, чтобы мы снова просто остались вдвоем с Захлером. Мы были похожи на команду, отстающую от остальных на сто очков, безо всякой надежды завоевать что-либо, – и потому могли просто играть в свое удовольствие. Однако Перл изменила ситуацию. Все висело в воздухе, а теперь вдруг рухнуло, и сейчас имело значение только то, как это произошло.

Какой-то частью души я ненавидел Перл за это, а Захлера за то, с какой легкостью он подстроился к ней.

– Ладно, – сказал я, в конце концов. – Давай поговорим с ней. Что мы теряем?

Мы дождались, пока она прекратила работу и сложила все ведра в одну большую башню. Мышцы у нее лоснились от пота, и осколки сломанной палочки перекатывались под ветром, дующим снизу, из подземки.

Она посмотрела на нас и наших собак.

– Ты очень хороша, – сказал я.

Она выставила подбородок в сторону ведра, стоящего дном вниз и наполовину заполненного мелкими деньгами, и продолжала укладываться.

– Вообще-то мы интересуемся, не хочешь ли ты поиграть с нами.

Она покачала головой, быстро мигнув несколько раз.

– Этот угол мой. На год.

– Эй, мы не собираемся его у тебя отнимать, – сказал Захлер, размахивая свободной рукой. – Мы говорим о том, чтобы ты играла в нашей группе. Репетиции, запись и все такое. Станешь знаменитой.

Меня аж перекосило. «Станешь знаменитой» – самый неубедительный аргумент в пользу чего угодно.

Она пожала плечами, легким таким движением.

– Сколько?

– Сколько… чего? – переспросил Захлер. Однако я уже понял: речь шла о том, что давило на меня весь день.

– Денег, – ответил я. – Она хочет, чтобы ей платили за игру с нами.

Он вытаращил глаза.

– Ты хочешь денег?

Она сделала шаг вперед, вытащила из кармана удостоверение личности и помахала им перед лицом Захлера.

– Видишь это? Тут сказано, что я зарегистрирована и могу на законном основании играть в подземке. Пришлось попотеть перед комиссией, чтобы получить это. – Она убрала карточку и еле заметно вздрогнула. – Вот только я не спускаюсь туда больше.

Она пнула ногой ведро с деньгами, издавшими резкий металлический звук, похожий на кашель.

– Здесь семьдесят – восемьдесят баксов. С какой стати я буду играть даром?

– Bay! Ну, прости.

Захлер потянул своих псов прочь, бросив на меня такой взгляд, словно она жаждала нашей крови.

Я, однако, не двигался, глядя на ведро с деньгами, точнее, на банкноты, трепещущие наверху. Их там было пять – и наверняка легко могла набраться и сотня. Она имеет полное право запрашивать деньги. Весь мир вертится вокруг денег, только недоумки не понимают этого.

– Ладно, – сказал я. – Семьдесят пять за репетицию.

Захлер замер, снова выпучив глаза.

– А сколько за выступление?

Я пожал плечами.

– Не знаю. Сто пятьдесят?

– Двести.

Я вздохнул. Слова «не знаю» только что стоили мне пятидесяти баксов. Вот так всегда с деньгами: нужно знать или, по крайней мере, вести себя, будто знаешь.

– Хорошо. Двести.

Я протянул руку, чтобы обменяться с ней рукопожатием, но она просто вручила мне свою визитную карточку.

– Ты сбрендил, Мос? Перл с ума сойдет, когда узнает, что должна платить барабанщице.

– Ей ничего не придется платить, Захлер. Я буду.

– Ага, ну да. И где, интересно, ты возьмешь семьдесят пять баксов?

Я опустил взгляд на собак. Они с глупым видом таращились на водоворот Таймс-сквер – ну, чисто туристы из Джерси. Я попытался представить себе, как разыскиваю клиентов, хожу от двери к двери, типа Захлера, вешаю объявления, разрабатываю расписание. Ни за что.

Мой план был гораздо лучше.

– Не беспокойся об этом. У меня есть идея.

– Да уж конечно, не сомневаюсь. А как насчет «Страт»? Ты не накопишь денег на гитару, если два-три раза в неделю будешь отстегивать по семьдесят пять баков.

– Подумаю об этом, когда объявится ее владелица. Если объявится.

Захлер испустил вздох, не зная, как быть.

Я взглянул на карточку: «Алана Рей, барабанщица ». Никакого адреса, просто номер сотового, но если она в состоянии заработать сотню баксов в день наличными, сомневаюсь, чтобы у нее не было крыши над головой.

Это оказалось так просто – нанять ее, в миллион раз проще, чем я воображал. Никаких разговоров о предпочтениях, о последующей славе или о том, кто всем заправляет. Просто несколько чисел – я ей, она мне.

Деньги сделали все это таким легким.

– Мос, ты сводишь меня с ума. Ты, типа, самый прижимистый парень на свете. У тебя нет собственного усилителя, и за шесть лет ты лишь дважды сменил струны.

Это правда. Я всегда дожидался, пока они начнут ржаветь у меня под пальцами.

– А теперь ты собираешься платить сотни долларов? – продолжал Захлер. – Почему бы не поискать другую барабанщицу? С настоящими барабанами, которой не придется платить.

– И которая так же хороша?

– Может, и нет. Но Перл говорила, что у нее есть несколько на примете.

– Мы не должны, чуть что, бегать к ней. Мы сказали, что сами решим эту проблему. Поэтому платить буду я… И не говори Перл о деньгах, ладно?

Захлер застонал:

– Bay, теперь я въехал. Ты хочешь платить этой девушке, чтобы она была обязана тебе. Хочешь, чтобы это была твоя барабанщица, не Перл. – Он покачал головой. – Жутко тупая логика, Мос. Предполагается, что мы станем группой.

– Перл уже платит за место для репетиций.

– Что для нее тьфу, пустяк! Ты хочешь состязаться в расходах с девушкой, которая живет в многоэтажном доме! С лестницей!

Я перевел взгляд на свои разношенные ботинки.

– Это не состязание, Захлер. Просто бизнес.

– Бизнес? – Он рассмеялся. – Что ты понимаешь в бизнесе?

Я посмотрел ему в лицо, ожидая встретить испепеляющий взгляд, но он был просто сбит с толку. Я и сам не понимал себя, по крайней мере, не полностью, но твердо знал, что должен взять какую-то часть группы под контроль. Если позволить Перл решать все и платить за все, где-то по пути мы с Захлером можем стать парой закадычных друзей, не более того.

– Просто не говори ей о деньгах, идет?

Он удивленно таращился на меня, псы в беспорядке вились вокруг его ног. По-моему, он спрашивал себя, в своем ли я уме, не собираюсь ли загубить все предприятие; я почувствовал, что нахожусь на грани того, чтобы потерять его. Ну и пусть – если он и вправду думал, что я настолько безнадежен. Может, лучше разбежаться сейчас, чем позже.

Но, в конце концов, он еле слышно сказал:

– Ладно. Как хочешь. Я не скажу Перл, что ты платишь. Я даже сам готов внести долю из «собачьих» денег.

Я покачал головой.

– Сам справлюсь.

– Но, знаешь, нужно, наверно, предупредить Перл… еще до следующей репетиции.

Я нахмурился.

– Предупредить о чем?

– Ну, что наша новая барабанщица барабанит на ведрах для краски.