Текст книги "Остров Голубых Дельфинов"

Автор книги: Скотт О'Делл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Глава 16

Корабль бледнолицых не появился ни весной, ни летом. Тем не менее я каждый день высматривала его – и собирая морские ушки на камнях, и усовершенствуя каноэ, и сидя у себя в хижине. Высматривала я и красные паруса алеутов.

Я ещё не решила, что буду делать, если нагрянут алеуты. Можно было бы, конечно, спрятаться в пещере, куда я натаскала воды и провианта: вход скрывался за густым кустарником, а проникнуть в лощину можно было только со стороны моря. Алеуты никогда не ходили к этому источнику и даже не знали о его существовании, поскольку на острове был другой, гораздо ближе к их стоянке. Однако они могли набрести на пещеру случайно, а значит, надо было приготовиться к бегству.

Необходимость быть готовой к бегству и вынудила меня заняться каноэ, которое я в своё время бросила на косе. Сначала я, правда, сходила туда, где были спрятаны остальные лодки, но все они рассохлись и треснули. Вдобавок каноэ были слишком тяжёлые, так что девочке – даже очень сильной, как я, – нечего было и думать о том, чтобы спустить их на воду.

Волны почти совсем закопали моё каноэ в песок, и я много дней откапывала его. Воспользовавшись тёплой погодой, я не возвращалась по ночам в хижину, а готовила еду прямо на отмели и спала в лодке. Таким образом я сберегла себе массу времени.

Поскольку даже это каноэ было непомерно большим для меня (его трудно было втаскивать на сушу и трудно спускать), я решила укоротить его. Для этого я разобрала лодку по досочке, разрезав скреплявшие их жилы и подогрев смолу, которой были промазаны стыки. Затем я уменьшила доски на половину их длины (наделав сначала острых ножей из чёрного камня, который встречается на острове только в одном месте) и заново скрепила планки смолой и жилами.

В окончательном виде каноэ получилось куда менее красивое, чем раньше, зато теперь я могла стащить его в воду, приподняв за один край.

Всё время моих трудов над каноэ (а работа по его усовершенствованию заняла у меня почти целое лето) Ронту жил со мной. Днём он либо дремал в тени лодки, либо гонял по косе пеликанов, которым тут было раздолье благодаря несметному количеству рыбы. Поймать хоть одну птицу ему не удавалось, но он продолжал носиться за ними, пока язык не свешивался на плечо.

Ронту быстро усвоил свою кличку и выучил прочие важные для него слова, например, «зелвит», которое на нашем языке значит «пеликан», или «нейп», что значит «рыба». Я часто разговаривала с ним, употребляя не только эти слова, но и многие другие, совершенно ему неизвестные, – я говорила с ним так, словно он принадлежал к моим сородичам.

– Объясни мне, пожалуйста, Ронту, – могла сказать я, если он стащил рыбу, которую я отложила себе на ужин, – почему ты такой чудесный пёс и такой воришка.

Он склонял голову на один бок, потом на другой и, казалось, всё понимал, хотя ему были знакомы только два слова.

В следующий раз я могла сказать:

– Какой сегодня замечательный день! Море изумительно тихое, а небо напоминает голубую ракушку. Ты не знаешь, долго продержится такая погода?

Ронту опять делал вид, будто всё понимает, хотя не должен был уразуметь ни слова.

Его присутствие очень скрашивало моё одиночество, о котором я не подозревала, пока у меня не появился собеседник в виде Ронту.

Когда каноэ было построено и смола высохла, я захотела испытать его: насколько оно устойчиво на воде и нет ли где течи. Так мы с Ронту отправились в путешествие вокруг острова, путешествие, которое заняло у нас целый день, с рассвета до поздней ночи.

На Острове Голубых Дельфинов много морских пещер, в том числе огромных, которые ведут далеко в глубь скал. Одна из них находилась поблизости от моего дома.

Входное отверстие было такое узкое, что каноэ еле протиснулось в него, но внутри грот оказался просторнее моей хижины.

Смыкавшиеся высоко вверху стены были гладкие и чёрные. Вода тоже производила впечатление чёрной – кроме места у самого входа, куда достигал дневной свет. Там вода была золотистая, и в глубине её плавали рыбы, совершенно непохожие на тех, что встречались около рифов: с огромными глазами и колышущимися вслед плавниками, которые напоминали плети водорослей.

Этот грот переходил в другой, меньше размером и настолько тёмный, что я ничего не могла разглядеть. Тут было очень тихо: сюда не доносился шум прибоя, а слышен был только шорох волн, лизавших стены подземелья. Я вспомнила бога Тумайовита, который разозлился на Муката и ушёл в иной мир, глубоко под землю. Может, он скрывается в таком вот месте?

Далеко впереди замаячил крохотный, с мою ладонь, просвет, и я, было надумав было поворачивать назад, повела лодку к нему и в конце концов, после многочисленных поворотов, оказалась в ещё одной просторной пещере.

Вдоль стены здесь тянулся широкий скалистый уступ, который через узкое отверстие выходил к морю. Несмотря на прилив, уступ не был скрыт под водой. Здесь можно было устроить прекрасный тайник для каноэ: стоило только завести лодку в пещеру и вытащить на уступ, и никто бы её никогда не нашёл. Помимо всего прочего, эта каменная терраса составляла часть скалы прямо под моим домом. Оставалось лишь проторить от дома тропу – и каноэ всегда будет под рукой.

– Мы с тобой сделали великое открытие, – сказала я Ронту.

Но пёс не слышал меня. Он не сводил глаз со спрута, который плавал перед входом в пещеру. У спрутов сравнительно небольшая голова с выпученными глазами и множество рук. Ронту целыми днями кого-нибудь облаивал –бакланов, чаек, тюленей, в общем, всё, что только двигалось. Теперь же он притих и молча наблюдал за чёрным существом в воде.

Я перестала грести и, присев в каноэ, чтоб меня не было видно, достала со дна лодки копьё.

Загребая всеми руками сразу, спрут неторопливо плыл на небольшой глубине впереди дрейфующего каноэ. Повстречаться со спрутом в воде очень опасно: он может в мгновение ока обвить тебя своими щупальцами, а щупальцы эти бывают длиной со взрослого мужчину. Ещё у спрута огромная пасть и острый клюв – и то и другое находится там, где его руки крепятся к голове. Этот спрут был колоссальных размеров, я такого в жизни не видала.

Поскольку Ронту стоял между мной и спрутом, а развернуть каноэ я не могла, пришлось с занесённым копьём свеситься за борт. Уловив моё движение, спрут выпустил облако черной жидкости, которая тут же скрыла его с наших глаз.

Я прекрасно знала, что он не спрятался в середине облака, а сбежал, и потому не стала протыкать черноту копьём. Вместо копья я взяла весло и принялась ждать, когда спрут появится снова. Он вынырнул впереди, обогнав нас на два корпуса лодки, и я, как ни старалась, не сумела догнать его.

– Да, Ронту, – сказала я псу, который не отрывал взгляда от чёрного облака, – повадки спрута тебе ещё изучать и изучать.

Ронту не поднимал глаз и не лаял. Только качал головой из стороны в сторону: он был озадачен, особенно когда облако рассеялось и внизу осталась лишь прозрачная вода.

Спрут – самое большое лакомство из всех даров моря. Мясо у него белое, нежное и совершенно изумительное на вкус. Но добыть спрута очень сложно. Для этого хорошо иметь специальное копьё, изготовлением которого я и решила заняться зимой, когда у меня будет много свободного времени.

Я отвела каноэ совсем недалеко, в Коралловую бухту, и затащила подальше на сушу, где бы до него не достали зимние штормы. Там лодку никто не тронет до весны, а потом я спрячу её в найденной с Ронту пещере. Каноэ не текло и хорошо слушалось весла. Я была очень довольна собой.

Глава 17

Сезон дождей и штормов наступил рано, а между дождями на остров обрушивались шквальные ветры, поднимавшие над ним тучи песка. За зиму я сшила себе новый наряд, однако больше всего времени у меня ушло на изготовление специального копья – вернее, гарпуна – для гигантского спрута.

Когда-то я видела, как делается такой гарпун, но я ведь видела и как отец корпел над луком со стрелами, а всё равно плохо представляла себе изготовление оружия. Правда, я помнила внешний вид и устройство гарпуна. На основе этих воспоминаний я таки смастерила его – ценой многих неудач и долгих часов работы на полу, рядом со спящим Ронту, под завывания урагана, грозившего сорвать с хижины крышу.

У меня оставалось в запасе четыре зуба морского слона, и, хотя три из них я при обработке сломала, из четвёртого получился нужный мне для гарпуна наконечник с зазубринами. Затем я сделала кольцо, которое укрепила на конце гарпуна, а уже в это кольцо вставила наконечник, от которого шла сплетённая из жил верёвка. Когда бросаешь гарпун и он вонзается в спрута, наконечник отделяется от древка. Древко всплывает, а остриё с зазубринами, прикреплённое верёвкой тебе к поясу, остаётся сидеть в спруте. Гарпун хорош тем, что его можно метать издалека.

В первый же весенний день я со своим гарпуном отправилась в Коралловую бухту. Я точно знала, что наступила весна, потому что на рассвете небо затмили тучи стремительно летящих птиц. Эти небольшие чёрные птицы появлялись у нас только весной. Они прилетали с юга и в течение двух солнц искали себе пропитание в ущельях, чтобы потом одной необъятной стаей покинуть остров и проследовать дальше, на север.

Я вышла без Ронту, потому что накануне выпустила его за ограду и он не вернулся. В ту зиму дикие собаки много раз подходили к нашему дому, и Ронту как будто не обращал на них внимания, но прошлой ночью он после их ухода остался стоять с внутренней стороны изгороди. Потом заскулил и принялся ходить туда-сюда вдоль ограды. Необычное поведение пса обеспокоило меня, и, когда он вдобавок отказался от еды, я выпустила его.

Теперь я столкнула каноэ в воду и течение подогнало лодку к рифу, у которого обитал спрут. Вода была кристально чистая и почти сливалась с окружавшим меня воздухом. Глубоко внизу колебались, словно на ветру, водяные папоротники, а между ними плавали, волоча за собой длинные щупальца, осьминоги.

Приятно было опять выйти в море после зимних бурь и охотиться с новым гарпуном, но, выискивая гигантского спрута, я не переставала думать о Ронту. Вместо того чтобы радоваться сегодняшнему дню, я волновалась за пса. Вернётся ли он ко мне, спрашивала я себя, или останется жить с бродячими собаками? Неужели Ронту снова превратится в моего врага? Я знала, что в таком случае не смогу убить его: ведь он побывал моим другом.

Когда солнце стало припекать, я спрятала каноэ в найденной осенью пещере (того и гляди могли опять нагрянуть алеуты) и без спрута, хотя и с двумя загарпуненными окунями, полезла наверх, к своей хижине. Раньше я собиралась проделать от пещеры к дому тропу, но потом передумала, решив, что она будет слишком бросаться в глаза и с судна, и с берега.

Склон был отвесный. Взобравшись наверх, я остановилась перевести дух. Утреннюю тишину нарушали лишь щебет перелетавших с куста на куст чёрных птиц да крики чаек, которые недолюбливали чужаков. И тут я заслышала собачью драку. Шум её доносился издалека – возможно, из лощины; схватив лук и стрелы, я поспешила в ту сторону.

Я добежала по тропе до родника. Возле него было множество собачьих следов, среди которых я заметила и следы Ронту: они были самые большие. Следы уводили по лощине прочь от источника, к морю. Тут до меня снова донёсся шум свары.

Я медленно двинулась вдоль лощины – идти быстро мне не давали лук со стрелами.

Наконец я достигла того места, где ущелье переходило в луговину и с небольшой высоты обрывалось к морю. В незапамятные времена мои предки любили летом переселяться сюда. Собирая на прибрежных скалах морские ушки, мидии и других моллюсков, они съедали их и тут же выбрасывали раковины. За много сезонов раковины образовали целый курган, который теперь зарос травой и растением с толстыми листьями, известным у нас под названием «гнапан».

На этом кургане, посреди травы и гнапана, передом ко мне и задом к обрыву, стоял Ронту. Перед ним был полукруг, образованный бродячими собаками. Сначала я решила, что, загнав Ронту на край обрыва, вся стая готовится кинуться на него. Потом я разглядела, что две собаки держатся особняком, между Ронту и остальными, и морды у них испачканы кровью.

Одной из этих собак был вожак, который занял место Ронту после его переселения ко мне. Другую собаку, пятнистую, я никогда раньше не встречала. Таким образом, у Ронту было два противника. Вся прочая свора ждала исхода поединка, чтобы наброситься на того, кто потерпит поражение.

Восседая полукругом и не спуская глаз с трёх своих сородичей, собаки заливались лаем. За этим шумом они не слышали, как я продиралась сквозь кусты, и не заметили, как я появилась на краю поляны. Но Ронту, конечно, учуял меня, потому что вдруг задрал голову кверху и принюхался.

Два его противника расхаживали взад-вперёд у подножия кургана и следили за Ронту. Вероятно, драка началась ещё у источника, и они гнали Ронту до этого места, которое он избрал полем битвы.

Проще всего им было бы расправиться с Ронту, если б одна собака зашла сзади, а вторая напала спереди. Однако сзади Ронту прикрывал обрыв, поэтому зайти с тыла они не могли и должны были придумать иной способ.

Ронту словно застыл на своей верхотуре. Иногда он наклонял голову, чтобы полизать рану на ноге, но и в это время не упускал из виду бегающих у подножия холма собак.

Я вполне могла бы убить их (мой лук позволял мне это сделать) или же отогнать собачью свору, однако притаилась в кустах, решив не вмешиваться. Ронту и этим псам нужно было выяснить отношения самим. Прекрати я схватку сегодня, она наверняка возобновилась бы завтра… и, возможно, в менее благоприятном для Ронту месте.

Ронту опять принялся зализывать рану, причём на этот раз выпустил из поля зрения своих противников, которые уже не бегали, а неторопливо прогуливались внизу. Я решила, что они подстраивают ловушку, и не ошиблась: обе собаки вдруг устремились к нему. Прижав уши и оскалившись, они с разных сторон налетели на Ронту.

Застигнутый врасплох, он всё же успел нанести первый удар: встретил переднего из нападавших прыжком, развернулся в полёте, нагнул голову и ухватил того за переднюю лапу. Стая умолкла. Наступившую тишину прорезал треск ломаемой кости, и противник на трёх лапах заковылял прочь.

Тем временем на вершину кургана подоспела и пятнистая собака. Ронту рванулся от покалеченного врага, чтобы достойно встретить нового, однако не сумел противостоять стремительному натиску. Пятнистая хотела вцепиться Ронту в глотку, но из-за рывка укус пришёлся на бок. Ронту упал.

Пока он лежал ничком на траве, а пятнистая собака опасливо кружила возле и со всех сторон подбирались остальные, я непроизвольно натянула тетиву. В эту минуту Ронту находился на порядочном расстоянии от противника, и я запросто могла бы положить конец битве, прежде чем ему нанесут новую рану или его растерзает свора. И всё-таки я ещё раз сдержалась и не выпустила стрелу.

Внезапно пятнистая собака остановилась и, резко развернувшись, опять прыгнула на Ронту, теперь уже сзади.

Ронту лежал с подобранными под себя лапами, и я подумала, что он не видит прыжка. Но он вдруг вскочил и вонзился зубами в шею пятнистой.

Собаки кубарем покатились с холма, однако Ронту не ослаблял хватки. Рассыпавшаяся по траве стая тревожно следила за происходящим.

Чуть погодя Ронту поднялся, оставив пятнистую собаку лежать на земле, взошёл обратно на холм и, задрав морду, протяжно завыл. Этот никогда мною не слыханный вой выражал одновременно множество вещей, недоступных моему пониманию.

Затем Ронту протрусил мимо, вверх по лощине. Когда я вернулась домой, он как ни в чём не бывало ждал меня, делая вид, будто и не отлучался.

До конца своей жизни Ронту больше ни разу не уходил от меня, а бродячие собаки, которые почему-то разделились на две стаи, никогда больше не появлялись у нашего дома.

Глава 18

Благодаря обильным зимним дождям на острове было той весной множество цветов. Дюны покрылись настоящим ковром из песчанок. Сами они красные, а в середине у них глазок, который бывает розовый, а бывает белый. В ущельях между скалами вылезли высокие юкки, увенчанные гроздьями кудрявых шариков – размером с небольшой камень и цветом напоминающие восходящее солнце. По соседству с родниками разрослись люпины[24]Note 24
  ЛЮПИН МНОГОЛИСТНЫЙ (Lupinus polyphyllus) – род одно– и многолетних неприхотливых растений семейства бобовых. Высота до полутора метров, есть виды, растущие повсеместно. Листья крупные, веерные, на длинных черешках. Соцветия – гигантские конусовидные кисти длиной до 50-75 см, белые, лиловые, розовые, жёлтые, красные, тёмно-синие, фиолетовые, пёстрые.


[Закрыть]. На солнечной стороне утёсов из расщелин, в которых никому бы и в голову не пришло искать растения, пробились красные и жёлтые фонтанчики – стебли комуля.

Птиц тоже было видимо-невидимо, среди них множество колибри. Эти крохотные птички с длинными языками, которыми они высасывают нектар из цветов, умеют зависать неподвижно в воздухе и тогда похожи на отшлифованные морем самоцветы. Появились на острове и голубые сойки (птицы крайне сварливые), и чёрно-белые дятлы, которые проделывали дырки не только в стеблях юкки или в жердях у меня на крыше, но даже в китовых рёбрах из моей ограды. Прилетели к нам с юга и красноплечие желтушники[25]Note 25
  КРАСНОПЛЕЧИЙ ЖЕЛТУШНИК, или красноплечий чёрный трупиал (Agelaeus phoeniceus) – небольшая птица семейства воробьиных с мягким, блестящим оперением и длинным острым клювом. В брачную пору самцы красноплечих трупиалов густого чёрного цвета с роскошными пурпурово-красными плечами, перья самок оторочены желтовато-серою каймою. Распространены в Северной и Центральной Америке, гнездятся в тростниках, реже в околоводных кустарниках и деревьях.


[Закрыть], и тучи ворон, и ещё какие-то птицы – с жёлтым туловищем и ярко-красной головой, – которых я никогда раньше не видела.

Пара таких птиц свила гнездо на чахлом деревце возле моей хижины. Гнездо было свито из волокон юкки, имело небольшое отверстие наверху и висело на дереве мешок мешком. Самка отложила в нём два крапчатых яйца и высиживала их по очереди с самцом. Когда вылупились птенцы, я разложила под деревом порванные на части морские ушки и самка стала кормить ими детёнышей.

В отличие от отца с матерью, птенцы были серого цвета и жуткие уроды, но я всё равно забрала их себе и посадила в самодельную клетку из тростника, так что ближе к лету, когда почти все птицы, кроме ворон, улетели с острова на север, у меня осталось двое друзей.

Вскоре птенцы отрастили себе такое же красивое оперение, как у родителей, и начали щебетать вроде них: рип-рип-рип. При всём своём однообразии звук этот нравился мне, потому что был благозвучным – куда приятнее криков чаек и ворон или же пеликаньего говора, который напоминает перебранку шамкающих стариков.

Ещё до наступления лета клетка оказалась мала моим питомцам, но я не стала делать новую, а подрезала каждой птице по одному крылу (чтоб не вздумали улететь) и выпустила в доме. К тому времени, как кончики крыльев отросли, птенцы приучились брать корм из рук, Они спрыгивали с крыши, усаживались мне на руку и просили есть: рип-рип-рип. Когда крылья у птенцов стали оперяться, я опять подрезала их. На этот раз я пустила птиц во двор, и они скакали там, высматривая еду, или сидели на спине у Ронту, который к этому времени окончательно привык к ним. Заново отросшие крылья я подрезать не стала, однако птицы всё равно не улетали дальше лощины и всегда возвращались домой – ночевать и попрошайничать (даже если уже наелись досыта).

Более крупного из птенцов я нарекла Тейнором – в честь юноши, который мне нравился и которого убили алеуты. Второй птице я дала имя Лурай (этим именем я хотела бы называться сама, если б меня уже не звали Караной).

Приручая птиц, я одновременно делала себе новую юбку – так же, как и предыдущую, из волокон юкки, вымоченных в воде и свитых жгутом. Покрой был традиционный: длина до колен, с двумя разрезами по бокам и с продольными складками. К юбке я смастерила ремешок из тюленьей кожи, который завязывала узлом. Ещё я сшила себе сандалии из тюленьей кожи, чтобы ходить в жаркую погоду по дюнам и просто для красоты – к новой юбке.

Я часто надевала эту юбку с сандалиями и в сопровождении Ронту прогуливалась вдоль обрыва. Иногда я сплетала себе цветочный венок. После того как алеуты поубивали в Коралловой бухте наших мужчин, все женщины племени в знак траура укоротили себе волосы над огнём. Я тогда тоже сожгла волосы лучиной, но теперь они отросли и доходили мне до пояса. Я разделила волосы на пробор и носила их распущенными – кроме тех случаев, когда надевала венок. Тогда я заплетала их в косы и закрепляла концы длинными заколками из китового уса.

Ещё один венок я вешала на шею Ронту, но ему это не нравилось. Гуляя вдоль берега, мы оба смотрели на море и радовались жизни, хотя весной корабль бледнолицых так и не появился. Кругом пахло цветами и пели птицы.

Глава 19

Наступило следующее лето, а я так и не загарпунила жившего возле пещеры гигантского спрута.

Целую весну мы с Ронту каждый день отправлялись его искать. Я спускала каноэ на воду и медленно гребла от одного входа в пещеру к другому… раз, второй, третий. Я видела много спрутов у входных отверстий, где темную воду пронизывали полосы света, но тот, огромный, никак не попадался.

Наконец я бросила выслеживать его и стала запасать на зиму морские ушки. В красных раковинах ушки самые вкусные и лучше хранятся, однако зелёные или чёрные ракушки тоже вполне съедобные. Поскольку вкуснее всех красные, за ними охотятся морские звёзды[26]Note 26
  МОРСКИЕ ЗВЁЗДЫ (Asteroidea – звезда) – класс беспозвоночных типа иглокожих. Тело, от сантиметра до метра в диаметре, в форме звезды (до 50 лучей) или пятиугольника, ярко окрашено. Они широко распространены на дне океанов и морей.


[Закрыть].

Морская звезда в самом деле напоминает по форме звезду. Накрыв собой раковину морского ушка, звезда растопыривает все пять лучей по скале, к которой прилепилось ушко, захватывает раковину присосками и старается приподняться. Она может тянуть так по нескольку дней, зажав раковину присосками и отталкиваясь от скалы лучами, пока крепкая раковина мало-помалу не начнёт отделяться от тела моллюска.

Однажды утром мы выбрались из пещеры наружу, и я подвела каноэ к примыкающему рифу.

Я уже давно наведывалась за ушками в Коралловую бухту, но всё время поглядывала и на риф, выжидая наилучшую пору для сбора урожая, – когда там будет кормиться не много морских звёзд, потому что отодрать их от ушек ничуть не легче, чем отодрать ушко от скалы.

Было время отлива, и риф возвышался довольно высоко над водой. По обеим его сторонам было множество красных морских ушек и очень мало звёзд, так что солнце ещё не успело подняться к зениту, а я уже завалила ушками всё каноэ.

Погода в тот день стояла безветренная, и, поскольку собирать моллюски мне было больше некуда, я привязала лодку к рифу и вылезла на него в надежде раздобыть к ужину рыбы. Ронту выскочил следом.

За колониями водорослей прыгали в воде голубые дельфины. В самих водорослях резвились каланы, которым никогда не наскучивают их игры. А вокруг меня носились чайки: выуживали морских гребешков[27]Note 27
  МОРСКИЕ ГРЕБЕШКИ (Pecten) – род беспозвоночных животных класса двустворчатых моллюсков (Bivalvia). Их округлая раковина с прямым замочным краем, диаметром до 20 см, ярко окрашена. Поверхность раковины покрыта расходящимися от вершины радиальными рёбрами.


[Закрыть], которых было в то лето видимо-невидимо. Гребешки цепляются к плавающим на поверхности водорослям, а в том году гребешков было такое изобилие, что многие водоросли опустились под их тяжестью на дно. И всё же на долю чаек осталось достаточно. Захватив гребешок клювом, птицы взмывали над рифом и с большой высоты бросали раковину на камни, чтобы затем стремительно упасть вниз и подобрать мякоть из расколотой раковины.

Меня сыпавшиеся с неба гребешки забавляли, но Ронту никак не мог взять в толк, почему чайки так странно ведут себя. Кое-как увёртываясь от града моллюсков, я дошла до конца рифа, где водилась самая крупная рыба. С помощью лесы из тюленьих жил и крючка из раковины морского ушка мне удалось поймать две рыбины с непомерно большой головой и длиннющими зубами. При всей её страшноте рыба эта очень вкусная. Я отдала половину улова Ронту, а по дороге к каноэ ещё насобирала багровых морских ежей[28]Note 28
  МОРСКИЕ ЕЖИ (Echinoidea) – класс морских беспозвоночных типа иглокожих (Echinodermata). Тело обычно почти шаровидное, покрыто подвижными иглами диной до 25 см. В слое кожи находится панцирь (скорлупа) из плотно соединённых известковых пластинок. Сквозь отверстия в них высовываются ножки – тонкие замкнутые трубочки с присосками на конце. Они способны сильно вытягиваться, с их помощью животное медленно ползает.


[Закрыть]: они понадобились мне для изготовления краски.

И вдруг бежавший впереди Ронту уронил свою рыбу и застыл на месте, вперив взгляд куда-то рядом с рифом.

Там, в прозрачной воде, плавал спрут. Тот самый, за которым я охотилась. Мой великан!

В этой части рифа осьминоги почти не встречались, потому что они любят глубину, а здесь было довольно мелко. Вероятно, мой спрут обитал в пещере и выбирался к рифу, только если не мог найти себе корм ближе.

Ронту вел себя тихо, даже не скулил. Я закрепила на гарпуне наконечник, обмотала тянувшуюся от него верёвку вокруг запястья и подползла к краю рифа.

Спрут-великан по-прежнему плавал у самой поверхности, и я отчётливо видела его глаза. Они были размером с небольшой булыжник и чуть ли не вылезали из орбит, вокруг золотистых середин шёл чёрный ободок, а в самом центре было чёрное пятно. Они напомнили мне глаза духа, который привиделся мне однажды ночью, когда шёл проливной дождь и небо прорезали зигзаги молний.

Рядом с тем местом, где я опиралась на риф руками, оказалась глубокая расщелина, а в ней притаилась рыба.

Гигантский спрут плавал на порядочном расстоянии от рифа (примерно в половину гарпуньего древка), но я и оглянуться не успела, как одна из его длинных рук протянулась к расщелине и змеёй заползла внутрь. Она продвинулась мимо рыбы в самую глубь расщелины, и тут конец щупальца завернулся обратно. Когда спрут нежно обвил щупальцем рыбу, я приподнялась на одном колене и метнула гарпун.

Голова, в которую я целилась, представляла собой прекрасную мишень, поскольку была больше двух пойманных мною рыб вместе взятых. И всё же я промахнулась. Пробив толщу воды, гарпун ушёл в сторону. Спрут мгновенно окутался чёрным облаком и исчез. Мне осталась видна только длинная рука, судорожно сжимавшая добычу.

Я вскочила на ноги, чтобы подтянуть гарпун к себе: очень хотелось снова метнуть его. В этот миг древко гарпуна выпрыгнуло из воды, и я обнаружила, что зазубренного наконечника на нём нет.

Одновременно натянулась крепившаяся к наконечнику верёвка. Сообразив, что я таки попала в спрута, я торопливо разжала кулак и отпустила намотанную на руку жилу: убегая, она или обжигает пальцы, или легко запутывается.

В отличие от других морских животных, спрут передвигается в воде не с помощью плавников или ласт, а вбирая в себя воду через расположенную впереди воронку и выталкивая сзади через две щели. Если спрут плывёт медленно, можно даже заметить тянущиеся за ним две струи… но только в этом случае. Когда же он двигается стремительно, тут уж не разглядеть ничего, кроме мелькнувшей в воде полосы.

Витки отпущенной мною верёвки, упруго и звонко подпрыгивая на камнях, уходили под воду. Но вот витки кончились. Жила, которую я привязала к запястью, натянулась, и я, чтобы смягчить толчок, перепрыгнула через расщелину – туда, куда поплыл спрут. Не отвязывая верёвку, я взялась за неё обеими руками, встала на скользком рифе поустойчивее и отклонилась всем корпусом назад.

Под тяжестью спрута жила рывком напряглась и стала растягиваться. Боясь, что она того гляди лопнет, я начала продвигаться вперёд, однако не быстро, а как бы против собственной воли, заставляя спрута тащить меня.

Он направлялся вдоль рифа в сторону пещеры. Пещера была довольно далеко. Если спруту удастся доплыть туда, я наверняка упущу его. У меня на пути возникло привязанное каноэ. В нем я могла бы позволить спруту таскать меня за собой, пока он не выбьется из сил. Но отвязать лодку, не выпустив из рук верёвку, было невозможно.

Всё это время Ронту бегал по рифу, лая и наскакивая на меня, отчего мне было только труднее справляться со спрутом.

Я уступала спруту шаг за шагом, пока он не добрался до глубины возле самой пещеры. Близость к пещере вынуждала меня остановиться, пусть даже ценой порванной верёвки и упущенного спрута, поэтому я вся напряглась и застыла на месте. Верёвка натянулась и затрепетала, разбрызгивая вокруг капли воды. Я слышала, как жила растягивается, и была уверена, что она вот-вот порвётся. Боли в ладонях я не чувствовала, хотя верёвка резала мне руки до крови.

Внезапно натяжение ослабло, и я решила, что спрут ушёл, но в следующий миг увидела, как верёвка описывает в воде широкий круг. Спрут повернул от пещеры и рифа к скалам, расстояние до которых раза в два превышало длину верёвки. Там он тоже чувствовал бы себя в безопасности, поскольку среди камней было много укромных уголков, где он мог спрятаться.

Пока спрут менял направление, я смотала едва ли не половину верёвки, однако вскоре пришлось отпустить её. Жила опять натянулась и стала растягиваться. Воспользовавшись тем, что там было мелко (чуть выше пояса), я спрыгнула в воду.

Возле скал находилась песчаная отмель, и я пошла к ней, осторожно ступая по дну, в котором было много ям. Ронту плыл рядом.

Я добралась до отмели, прежде чем спрут укрылся между скал. Верёвка выдержала, но спрут развернулся и поплыл обратно к пещере. Он ещё дважды прибегал к этой уловке. Каждый раз я сматывала часть жилы. Когда он появился на мелководье в третий раз, я попятилась из воды и, спрятавшись за песчаной косой, чтоб меня не было видно, изо всех сил потянула верёвку.

Гигантский спрут проехался на брюхе по песку и застрял на отмели с раскинутыми в стороны руками. Он лежал, наполовину прикрытый водой, и мне почудилось, что он умер. Потом я заметила, как он поводит глазами. Раньше, чем я успела выкрикнуть предупреждение, Ронту подскочил к великану и вцепился в него. Однако такого тяжёлого спрута нельзя было просто поднять и встряхнуть. Пока челюсти Ронту искали у головонога уязвимое место, три из многочисленных рук спрута обвивались вокруг шеи пса.

Конечно, опаснее всего встретиться со спрутом в воде, где он может присосаться своими длинными руками. С нижней стороны щупальцев у него идут ряды присосок, так что спруту ничего не стоит утащить тебя под воду и держать там, пока ты не захлебнёшься. Однако и на суше спрут запросто может причинить увечье – уж очень он сильный и живучий.

Спрут размахивал руками и рвался обратно в воду, мало-помалу утаскивая за собой и собаку. Я же не могла больше тянуть за верёвку, потому что она запуталась у Ронту между лап.

У меня на поясе висел костяной нож, которым я отдирала от скал морские ушки. Лезвие было довольно толстое, однако имело заострённый край. Отбросив с руки верёвку и на ходу снимая нож, я ринулась вперёд.

Забежала я сбоку, чтобы преградить спруту путь к воде. Но в воздухе мелькало столько спрутовых рук, что отрезать две-три из них было бесполезно. Я почувствовала, как одно щупальце задело мою ногу: меня обожгло, точно плёткой. Другое щупальце, отгрызенное Ронту, извивалось на песке – искало, к чему бы прилепиться.

И тут среди хитросплетения рук, словно на гигантском стебле, выросла голова и на меня уставились золотистые глаза с чёрным ободком. В ушах, перекрывая шум прибоя, звуки нашей возни и лай Ронту, стояло щёлканье осьминожьего клюва: он был острее моего ножа.

Когда я вонзила нож в туловище спрута, мне показалось, будто меня облепило несметное множество пиявок. К счастью, одна рука у меня оставалась свободной от них – как раз та, в которой я держала нож, – и я раз за разом вонзала его в толстую шкуру. Присоски, причинявшие мне ужасную боль, начали отлипать. Щупальца угомонились и обмякли.

Я попробовала было вытащить спрута на сушу, но оказалось, что я слишком ослабла. У меня не хватило сил даже вернуться за каноэ, я лишь забрала гарпун с наконечником, которые стоили мне таких трудов, и смотала верёвку.