Текст книги "Трагедия закона"

Автор книги: Сирил Хейр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Глава 20
НА ВОЛОСКЕ

Около двух месяцев спустя Дерек шел вдоль южной стороны Стрэнда в восточном направлении. Поравнявшись с Домом правосудия[38]38
  Главное здание судебных установлений в центральной части Лондона.


[Закрыть], он заметил Петтигрю, в сопровождении своего секретаря переходившего улицу. Петтигрю сделал ему знак рукой и через секунду уже стоял на тротуаре рядом.

Это была их первая встреча после осеннего турне, и каждый оглядывал другого, словно желая понять, как прожил его визави минувший период, который теперь уже почти сравнялся по длительности с тем, который они провели вместе. Петтигрю остался доволен увиденным. Дерек выглядел повзрослевшим и более уверенным в себе. На его лице появились незнакомые черты, свидетельствовавшие о долгих часах упорной работы, но в то же время он казался сейчас определенно более счастливым, чем тогда, когда плясал вокруг Брадобрея. Дерек со своей стороны заметил, что Петтигрю чрезвычайно доволен собой. В его походке появилась некая гарцующая легкость, которая подчеркивалась поведением его секретаря: тот широко улыбался из-за огромной тяжелой кипы бумаг и полудюжины связанных бечевкой книг.

– Ну, – сказал Петтигрю после того, как они обменялись приветствиями, – и чем вы теперь занимаетесь? На какие сферы перенесли свой идеализм?

– Я работаю, – гордо ответил Дерек.

– Так я и понял по вашему почти агрессивно важному виду. И что это за работа? Наверняка вы украшаете собой какое-то министерство. Я всегда знал, что вы рождены писать короткие остроумные замечания на официальных бумагах.

– Я работаю в министерстве контрактов, – пояснил Дерек.

– Ну слава Богу, а то я уж испугался, что вы скажете – в министерстве информации. А что вы делаете здесь?

Дерек объяснил, что идет обедать.

– Мой офис находится поблизости, за углом, – сказал он. – А поскольку я еще плохо знаю этот район, то решил прогуляться и попробовать зайти в…

Он назвал заведение, которое журналисты любят именовать в печати «знаменитой гостиницей», а на практике тщательно стараются обходить стороной.

– Ну и местечко вы выбрали! – воскликнул Петтигрю. – Дорогой друг, совершенно очевидно, что вы и впрямь незнакомы с этой частью Лондона. Это же притон под прикрытием, самый настоящий притон! Еще до войны даже до американцев это дошло. Нет, я не могу этого допустить. Мы должны отпраздновать вашу новую должность совместным обедом, я приглашаю.

– Это очень любезно с вашей стороны, – начал было Дерек, – но…

– Не хочу слушать никаких отказов. Вам что, всегда надо силой навязывать гостеприимство? К тому же это будет двойной праздник. У меня тоже есть повод для небольшого торжества, пусть и эфемерного. Сегодня утром, – сообщил он, проводя Дерека под старинной кирпичной аркой, – мне удалось побить Хильду.

– Побить Хильду?

– Именно. В апелляционном суде. Вы наверняка помните то злополучное дело, которое рассматривалось во время саутингтонских ассизов. Говоря между нами и этой колонной[39]39
  Так называемый «Лондонский монумент», колонна высотой 188 м, построенная в 1667 г. по проекту Кристофера Рена (1632–1723), крупнейшего английского архитектора и математика, в память о Великом лондонском пожаре 1666 г.


[Закрыть] (которая, кстати, сооружена не Кристофером Реном, как скажет вам любой путеводитель, а Джеймсом Гиббом), Хильдин приговор, оглашенный тогда Папой Уильямом, был абсолютно справедлив, но я ухитрился убедить их светлостей судей в обратном. Вот так.

Дерек никогда прежде не бывал в Темпле.[40]40
  Темпл – исторический район Лондона, ограниченный с севера Флит-стрит, а с юга – Темзой. Название происходит от средневекового ордена тамплиеров (храмовников), который владел этим участком земли до XIV в. В настоящее время занят судебными иннами.


[Закрыть] Он, как и все туристы, глазел на выдержанные в мягких тонах безмятежные здания иннов, населенные призраками прославленных мертвецов, и на внутренние дворики, которым через год предстояло превратиться в уродливые завалы обугленной древесины и кирпичной пыли. После обеда под знаменитыми резными стропилами холла Внешнего инна он принял предложение Петтигрю совершить послеобеденный моцион, и они дважды обошли еще не оскверненный тогда бомбежкой сад, спускавшийся к реке. Очарование окружающей обстановки, приятный спутник и отменная еда – все это, вместе взятое, развязало ему язык, и, прежде чем они завершили первый круг, он открыл Петтигрю причину (кроме новой работы), по которой был особо доволен жизнью в тот момент.

Петтигрю искренне порадовался за него.

– Помолвлен! – воскликнул он. – И помолвлен, и нашел работу! Воистину вы ничего не делаете наполовину. Примите мои поздравления! Вы должны мне о ней рассказать.

Что Дерек, запинаясь, но с соответствующим энтузиазмом и сделал.

– Восхитительно, восхитительно! – восклицал Петтигрю в коротких паузах, по мере того как постепенно вырисовывался портрет, разумеется, несовершенный, серафима в женском обличье. – Восхитительно! И тем не менее… – Он внезапно остановился и пристально посмотрел на своего спутника. – Возможно, я ошибаюсь, но вы не выглядите таким ликующим, каким должны были бы быть в подобных обстоятельствах. Какая-то забота омрачает ваше чело. Это бумажная работа в министерстве так уж обременительна? Или какие-то другие загвоздки имеются?

Дерек, одновременно и огорченный тем, что выдал себя, и обрадованный тем, что есть с кем поделиться своими тревогами, признал, что «загвоздка» действительно есть.

– Это не имеет отношения непосредственно к Шиле, – поспешил объяснить он. – Дело в ее отце. Видите ли, у него довольно серьезные неприятности. С полицией.

Петтигрю сочувственно цокнул языком.

– Да, такие вещи не облегчают отношений и в собственной семье, – заметил он.

– Конечно. Хотя мама воспринимает все с исключительным пониманием. В любом случае это вовсе не нечто порочащее или такое уж серьезное, но он сбил машиной человека…

– Так-так! Как мы знаем, такое случается, даже с судьями.

– Да. Но этот случай хуже, потому что сбитый человек впоследствии умер, и отца Шилы собираются судить за убийство.

– Не повезло, очень не повезло. Но вы не отчаивайтесь. Тут существует множество лазеек. Любой юрист скажет вам, что процент обвинительных приговоров по делам о дорожных происшествиях со смертельным исходом ниже, чем по любым другим. Кроме того, в военное время присяжные ценят человеческую жизнь не так высоко, как в мирное. И кто бросит в них камень? Тем не менее дело неприятное, примите мое сочувствие. Кстати, о дорожных происшествиях, – продолжил он, будто хотел поскорее сменить тему, – с вами никто не связывался по маркхэмптонскому делу?

– Да, – ответил Дерек, – я получил письмо от каких-то Фарадеев или как их там и ответил им, что не желаю иметь к этому никакого отношения.

– Напрасно. Вас просто вызовут в суд повесткой. Последуйте моему примеру и дайте одинаковые показания обеим сторонам. Но помяните мое слово: до суда это дело никогда не дойдет. Его наверняка уладят pro bono publico.[41]41
  Ради общественного блага (лат.).


[Закрыть]

Дерек сердито вспыхнул.

– Это неправильно, – пробормотал он.

– Что неправильно?

– Что отца Шилы будут судить, а этот человек выйдет сухим из воды только потому, что…

– Милый друг, мы с вами это уже обсуждали, помните? Не давайте воли своему идеализму, а то бог знает, какие контракты вы санкционируете в своем министерстве. Кроме того, не забывайте, что подобные вещи – палка о двух концах. Я бы не поручился, что Брадобрею предстоят менее тяжелые времена, чем вашему будущему тестю. Пусть это вас утешит. По Темплу ходят слухи… впрочем, об этом мы поговорим в следующий раз. Вижу, что вам не терпится вернуться к своим делам. А мне надо возвращаться в свою контору. После сегодняшнего утреннего чуда может случиться все, что угодно. Меня не удивит даже, если мне позвонит какой-нибудь новый клиент.

Петтигрю был прав. Переживания обычного человека, ожидающего обвинения, даже весьма серьезного свойства, в уголовном суде, наверное, редко достигают такой остроты, как переживания Барбера в ожидании гражданского иска за правонарушение в результате небрежного вождения. На самом деле иск еще не был предъявлен. Всеми возможными способами Хильде, которой Барбер, сломленный своими страданиями, полностью доверил ведение этого дела, удавалось пока отсрочивать злосчастный день. Выдвигая все новые предложения и контрпредложения, используя любое средство затянуть и выиграть время, они с братом умудрялись держать дело в подвешенном состоянии месяц за месяцем. Безусловно, это была превосходная тактика проволочек, проводившаяся в жизнь с завидным умением и упорством, но она давала всего лишь отсрочку, не более. Барбер прекрасно понимал, что вся эта борьба все равно окончится одним из двух единственно возможных результатов: либо громким скандалом в суде – либо мировым соглашением, которое его полностью разорит.

Как только завершилось турне, серия угроз и неприятных происшествий, которые преследовали его, внезапно оборвалась. Всегда безразличный к своей безопасности, он определенно сожалел о нынешней бессобытийности жизни. Вероятно, именно поэтому он твердо настоял на отзыве двух агентов Скотленд-Ярда, которые в течение нескольких первых недель по возвращении из турне нарочито-неотступно следовали за ним по пятам, сопровождая в суд и обратно. Это было излишне. Никто, судя по всему, больше не собирался угрожать его жизни, и он, оставленный в покое, продолжал безо всякой радости исполнять свои профессиональные обязанности, становясь все более ожесточенным и замкнутым.

Тем временем, по мере того как суровая зима уступала место прекрасной, но исполненной мучительных ожиданий весне 1940 года, он начинал все более ясно отдавать себе отчет в том, что слухи о его злоключениях распространяются шире и шире. С момента памятной встречи с коллегой-судьей в «Атенеуме» никто не сказал в его присутствии ни слова, которое хотя бы отдаленно намекало на это дело, но обострившимися вследствие стресса нервами он ощущал, что все вокруг все знают. Он видел смущение своих высокопоставленных коллег по инну, когда присоединялся к ним во время обеденного застолья. Он был уверен, что последний швейцар в суде смотрит на него особенным взглядом. Его новый секретарь – кстати, Барберу неожиданно трудно оказалось найти замену Бимишу – выказывал ему меньшее, чем положено, уважение, словно знал, что служит на тонущем корабле. А время от времени, проходя через Темпл, он боковым зрением замечал Бимиша, который, без сомнения, шастал там в поисках работы, но одновременно активно распространял ядовитые сплетни среди своих бывших коллег.

Сплетни тем не менее, как бы быстро ни распространялись, не сразу доходят до официальных кругов. А возможно, те, кто в этих кругах вращается, предпочитают не замечать их до тех пор, пока они не получат подтверждения в ходе осторожного расследования. Так или иначе, только за неделю до окончания судебной сессии Барбер узнал, что его бесчестье перешагнуло стадию сплетен и озаботило очень важных лиц. Он всегда знал, что рано или поздно это случится, но это не предотвратило шока, который он испытал, когда некое очень высокопоставленное в юридическом мире лицо призвало его к себе и тактично поставило вопрос об отставке.

Лицо вело себя чрезвычайно деликатно и всячески старалось смягчить удар. Оно несколько раз коснулось здоровья Барбера, и впрямь заметно пошатнувшегося вследствие нервного напряжения, в котором он жил последние несколько месяцев. Тем не менее лицо ясно дало понять подтекст разговора: человек в положении Барбера не должен оставаться судьей. Если это неприятное дело может быть улажено быстро и окончательно – то прекрасно, скандал еще можно погасить и предать забвению, прежде чем общественное доверие и доверие юридической администрации не утрачено безвозвратно. Но если дело будет заведено или просочится в прессу, что ж, тогда лицо за последствия не отвечает. В целом лицо, оказавшееся на удивление хорошо осведомленным, считало шансы на немедленное достижение мировой призрачными. Не лучше ли уйти в отставку сразу, пока гниль не успела расползтись дальше? Барбер, конечно же, должен рассмотреть этот вопрос с точки зрения интересов судейского сообщества, а точнее, с точки зрения интересов всего британского правосудия…

Несчастный Барбер поймал себя на том, что униженно умоляет об отсрочке решения. Он не может уйти в отставку сейчас, в разгар судебной сессии. Сделать это, убеждал он, все равно что признать себя виновным в неправомерном поведении. Это как раз и вызовет скандал, которого все так хотят избежать. Кроме того, он не теряет надежды найти компромисс со своими оппонентами – в сущности, он уверен, что сумеет уладить дело миром в довольно короткий срок. В любом случае ему нужно время, чтобы подумать…

Лицо, продолжая проявлять деликатность, заверило, что не имеет ни малейшего намерения оказывать давление на Барбера.

– Более того, – отметило лицо, – по закону я не имею права это делать. Но в то же время…

В конце концов сошлись на следующем. Поскольку иск пока не подан и официально Барбер не является ответчиком, то – если положение не достигнет той точки, когда станет очевидной невозможность быстро уладить дело, – он может оставаться на своем посту до окончания летней сессии. Если удастся закрыть и бесповоротно похоронить дело Сибалда-Смита, тогда прошения Барбера об отставке будут ожидать во время следующих после нее судебных каникул.

«Они не могут заставить тебя уйти в отставку!» – звучали у него в голове слова Хильды, пока он возвращался домой. Так ли? Вероятно – если быть таким же упорным и неукротимым, как Хильда. Едва волоча ноги по ступенькам и входя в дом, он не впервой пожалел, что не обладает ее витальностью и безразличием к чему бы то ни было, кроме собственных амбиций и благополучия. Он же в душе не сомневался, что «они могут». Что там конституционные гарантии, Билль о правах и милая сердцу неприкосновенность его положения против них, тех, чье оружие – непобедимое давление общественного мнения и неписаные законы, которым следовали и он, и его предшественники и которые они сами нарушали на свою погибель?

Он в одиночестве поужинал, погруженный в уныние, которое чем дальше, тем больше усугублялось. Хильда, как назло, уехала на один день. Она отправилась за город, чтобы присутствовать на свадьбе дочери своего брата, а также, как он догадывался, чтобы еще раз обсудить с Майклом планы умиротворения несговорчивого врага. Дом казался холодным и притихшим. Барбер выпил две рюмки портвейна, посмотрел на графин и решил, что в нем осталось содержимого всего на еще одну, так что нет смысла беречь такое малое количество. Оказалось, он недооценил остаток более чем наполовину, но все равно прикончил его. Эффект от выпивки выразился в том, что его депрессия лишь усилилась. Он долго сидел, уставившись на догорающие в камине угольки и размышляя о будущем. Впрочем, какое будущее могло быть у экс-судьи Высокого суда, ушедшего в отставку под давлением сомнительных обстоятельств? Когда Сибалд-Смит оттяпает у него свой кусок, на что он будет жить? Высокое лицо ясно дало понять, что при сложившихся обстоятельствах нечего и думать обращаться в казначейство с просьбой назначить пенсию после всего пяти лет службы. Возможно, все сложилось бы по-другому, будь он популярным, как бедный старик Беттерсби, а не просто хорошим судьей. «А я ведь хороший судья, – с сердитым вызовом убеждал себя Барбер, – в десять раз способнее Беттерсби. Никто не смеет этого отрицать». И вот из-за какого-то смехотворного инцидента, который мог произойти со всяким, его карьера готова рухнуть, и он, возможно, умрет с голоду, а всем будет на это наплевать. Лицемеры! – мысленно воскликнул он в сердцах, обращаясь ко всему юридическому сословию – от лица до последнего клерка в Темпле.

Вспышка гнева погасла, и вслед за ней наступило еще более глубокое уныние. «Это конец, – повторял он себе снова и снова. – Это конец». Продолжая сидеть перед камином, он уже ни о чем не думал – просто страдал; в голове не было никаких мыслей, кроме мысли о том, что мир рушится. А потом вдруг он понял, что надо делать.

В последний момент Хильда решила не оставаться на ночь и объявила, что интуиция подсказывает ей: надо возвращаться домой. Никто, разумеется, не мог опровергнуть ее утверждения, но можно было предположить, что в данном случае интуицию подпитывала острая неприязнь к одной из родственниц, которая тоже была приглашена на свадьбу и которой отвели лучшую из свободных спален. Так или иначе, Хильда покинула дом брата сразу же после ужина и успела на последний лондонский поезд. На вокзале она не без труда нашла такси и добралась до дома только около полуночи. К ее удивлению, в гостиной все еще горел свет. Войдя, она нашла мужа в кресле, без сознания. Рядом на полу стоял пустой стакан, а на столе лежало два написанных им собственноручно письма. Одно было адресовано ей, другое – коронеру.[42]42
  В Англии – должностное лицо при органах местного самоуправления, которое разбирает дела о насильственной или внезапной смерти при сомнительных обстоятельствах.


[Закрыть]

Врач, который после долгой задержки, чуть не сведшей Хильду с ума, все же наконец прибыл, впоследствии утверждал, что только быстрота ее реакции и присутствие духа позволили спасти жизнь ее мужу. К тому времени, когда он появился, все, что может сделать непрофессионал, опираясь лишь на сохранившиеся в памяти сведения из учебника первой медицинской помощи, было сделано. Барбер чудом избежал смерти. В течение получаса Хильда непрерывно делала ему искусственное дыхание, и к тому времени, когда он начал проявлять слабые признаки жизни, сама физически была на грани обморока. Но, даже поняв, что победа одержана, она не потеряла голову. Бледная, но спокойная, она помогала доктору недрогнувшей рукой профессиональной медсестры, а когда все осталось позади, с полным самообладанием толково изложила ему правдоподобную историю того, что, по ее мнению, случилось. Ее муж плохо спал и привык принимать снотворное. Из-за близорукости он уже не раз неправильно прочитывал назначения, написанные на бутылочках с лекарствами. Очевидно, в данном случае он тоже по ошибке принял слишком большую дозу. Доктор не согласен?

Доктор, впечатленный еще больше, чем прежде, ото всей души согласился. Тем не менее, прежде чем на следующее утро навестить выздоравливающего пациента, он счел своим долгом сообщить о происшествии в местный полицейский участок. Это был старый врач-пенсионер, которого в связи с войной пригласили заменить призванных в армию более молодых врачей, но голову на плечах он имел и краешком глаза заметил адресованное коронеру письмо, которое Хильда неосмотрительно оставила на столе в гостиной.

Глава 21
КОНЕЦ КАРЬЕРЫ

Свой триумф по поводу спасения жизни мужу Хильда увенчала еще одним, менее эффектным, но доставшимся ей большим трудом. К началу следующей судебной сессии Брадобрей снова сидел на судейской скамье, выполняя свои обязанности, на посторонний взгляд, так, словно ничего не произошло. Злые языки, которые распоясались после того, как было опубликовано сообщение о болезни судьи Барбера, внезапно притихли. Все, кто претендовали на то, что они в курсе дела, вычитали в этом сообщении предвестье его надвигающейся отставки. Его возвращение произвело впечатление, слухи на время прекратились.

Какими средствами удалось Хильде впрыснуть мужу достаточное количество жизненной энергии, чтобы заставить его продолжать вести обычную жизнь внутри сковывавшей оболочки постоянного страха, было ведомо ей одной. Уж точно она добилась этого не обращением к Биллю о правах. Барбер дал слово Важному Лицу и намеревался его сдержать. То ли она ухитрилась вопреки очевидности уговорить его, что положение может исправиться, поскольку Сибалд-Смит и женщина, которая дергала его за ниточки, в последнюю минуту, не исключено, подобреют, то ли она просто убедила его, что доиграть игру до конца – это более по-мужски, но факт остается фактом: ей это удалось. Результат, однако, кое-чего стоил ей самой. Все заметили, что в течение нескольких последующих недель она становилась все более бледной и апатичной. Словно поделилась собственной жизнестойкостью, чтобы одушевить робота, который каждый день продолжал ходить в суд, сидеть там, выслушивать прения сторон и угрюмо выносить приговоры, делая вид, что его положение так же неуязвимо, как положение любого другого судьи, которого отделяют от пенсии десять лет.

Прекрасным апрельским утром, когда вся британская публика с волнением обсуждала названия далёких норвежских мест, с ужасающей внезапностью ставшие почти домашними, Барбер – все еще господин судья Барбер – ехал в арендованном автомобиле в Центральный уголовный суд, поскольку настала его очередь председательствовать там на разбирательстве. Он всегда жаловался, что тамошняя синтетическая атмосфера вызывает у него головную боль, и по какой-то собственной причине даже возражал против специального букета цветов, коим город по традиции защищал своих служителей правосудия от угрозы сыпного тифа. В прежние годы редкий его визит туда обходился без того, чтобы он в завуалированной форме не выказал своего отвращения. На сей раз он вообще ничего не говорил. Он ехал, чтобы просто посидеть на еще одной судейской скамье и провести еще один процесс; для него, ожидавшего собственного смертного приговора, уже не имело никакого значения, где это будет происходить и о чем пойдет речь.

Сидевшая рядом Хильда молчала, так же как и он. Теперь она всегда ездила с ним в суд, как будто боялась выпускать его из поля зрения. В то утро она едва заглянула в газету, невидящим взглядом скользнув по обширной карте Норвегии. Все ее мысли были заняты письмом, которое принесли с первой почтой. Она прочла его молча, сложила и спрятала подальше. Барбер не задал никаких вопросов и ничем не дал понять, что его это интересует. Теперь, однако, когда машина остановилась перед светофором на Ладгейт-серкус, он неожиданно нарушил молчание.

– То утреннее письмо пришло от твоего брата, да? – спросил он.

– Да, – безразлично ответила Хильда.

– И что в нем?

– Фарадеи сделали последнее предложение. Оно в точности повторяет предыдущее.

– Вот как?

– Они дают нам сроку до послезавтра, чтобы принять его. В противном случае подают иск, – продолжала Хильда, пока машина заворачивала за угол здания Олд-Бейли. – Майкл говорит, что на этот раз они не шутят.

Барбер вздохнул. Ему почти показалось, что у него с плеч свалилась гора. Он не сказал больше ни слова, пока машина не подъехала к судейскому входу на Ньюгейт-стрит, а потом очень спокойно произнес:

– В таком случае, Хильда, похоже, это последняя сессия, которую мне доводится проводить в Олд-Бейли.

Полицейский, открывший дверцу машины, чуть не забыл помочь его светлости выйти – настолько испугал его вид ее светлости, как он впоследствии рассказывал. Казалось, что она вот-вот потеряет сознание. Но Хильда взяла себя в руки и твердым шагом направилась в здание суда.

Скамья подсудимых в зале номер один Олд-Бейли представляет собой нечто необозримое. Она занимает такую площадь, что со скамей, расположенных позади и сбоку от нее, трудно увидеть, что происходит «на сцене». Дерек Маршалл, не имея преимуществ и не сумев их придумать, не смог найти место впереди этой помехи. С помощью приятеля – помощника барристера ему удалось лишь пробиться внутрь зала и там протиснуться в конец ряда, предназначавшегося для запасных присяжных. Слышал он довольно хорошо, но не видел почти ничего. А главное, что сводило его с ума, это то, что он не имел никакой связи с Шилой, которая вместе с матерью сидела на местах, зарезервированных для тех, кто имел отношение к рассматривавшемуся делу. Она запретила ему присоединяться к ним, и он вынужденно повиновался, но рассчитывал, что сможет хотя бы издали поддерживать ее.

– Пусть предстанет перед судом Герберт Джордж Бартрам! – провозгласил секретарь, и Дерек удовольствовался лицезрением затылка своего будущего тестя, который встал и заявил, что не признает себя виновным в убийстве Эдварда Фрэнсиса Клея. Затем, после обычных предварительных замечаний, которые знал наизусть, он услышал скрип в дальнем правом углу, означавший, что со своего места встал адвокат короны[43]43
  Адвокат короны является представителем обвинения и выступает на процессе прежде других адвокатов.


[Закрыть], чтобы открыть слушания по делу, которое, как Дерек знал из собственного опыта участия в судебных процессах, являлось очень серьезным случаем дорожного происшествия со смертельным исходом.

К концу дня рассмотрение не было завершено. Дерек мимолетно увидел свою ненаглядную, которая выходила из зала, опираясь на руку отца: его снова отпустили под залог. В целом, решил Дерек, все прошло не так уж плохо. Памятуя о том, что сказал ему Петтигрю, он чувствовал: шанс на оправдательный приговор есть. До того как вошел в зал, он не знал, кто председательствует на заседании, и испытал шок, услышав знакомый скрипучий голос. Его вдруг охватило безумное желание встать и заявить, что этот человек – последний, кто имеет право рассматривать такое дело. Но, поразмыслив, он вынужден был признать, что пока разбирательство шло безукоризненно честно и объективно. Если уж на то пошло, судья скорее благоволил защите. Возможно, то, что Брадобрея назначили судить это дело, неожиданно обернется благом. Разве он, разве любой человек в его положении может не ощутить сострадания?.. Эта мысль утешала Дерека до тех пор, пока он не вспомнил рассказ Петтигрю о суде над Хеппенстолом. Тревога снова начала одолевать его.

– Простите, милорд, не мог бы ваша светлость уделить мне несколько минут? Очень коротко, милорд…

Барбер, стоявший на тротуаре возле своего дома, медленно обернулся. Ему не сразу удалось стряхнуть с себя оцепенение, в котором он пребывал с тех пор, как закончилось заседание суда. Он посмотрел на обращавшегося к нему человека пустым, ничего не выражавшим взглядом, как на совершенно незнакомого. И только когда Хильда сжала ему руку, он пришел в себя, узнал того, кто с ним заговорил, и сухим, ровным голосом произнес:

– Мне нечего вам сказать, Бимиш.

Казалось, что говорил мертвец. В этом голосе была такая ужасающая безысходность, что тщательно подготовленная просьба застыла на губах Бимиша. Ему оказалось достаточно лишь взглянуть на усталое, отрешенное лицо Барбера, чтобы тут же заспешить прочь, даже выругался он только тогда, когда завернул за угол, а выругавшись, принялся наверстывать упущенное время.

«Мне нечего сказать» – похоже, это стало сжатой формулой жизненного кредо Барбера с того самого мгновения, когда он увидел, как Хильда читает роковое письмо. После всех их споров и словесных перепалок окончательное решение обрело эту формулировку, состоявшую из минимального количества слов.

– Я направлю прошение об отставке в конце недели, – сказал он. – Было бы неудобно для всех, если бы я сделал это посреди разбирательства. К тому времени оно должно быть закончено, и я смогу договориться с рекордером, чтобы он взял на себя остальные мои дела.

– Да, – согласилась Хильда. – Так, наверное, будет лучше всего.

Она помолчала, потом заметила:

– Скажи Майклу, чтобы он зарегистрировал явку в суд. Возможно, так даже обойдется дешевле – не предпринимать никаких дальнейших шагов, и пусть жюри шерифа само определяет размер ущерба.

– Я спрошу у Майкла, что он думает по этому поводу.

Еще позже, когда они уже ложились спать, он сказал, почти с нежностью:

– Мне очень неловко перед тобой, что все так кончилось, Хильда. Может, было бы лучше, если бы ты позволила мне…

– Не говори так, Уильям! – быстро перебила она его и отвернулась, чтобы он не мог видеть ее лицо.

На следующее утро Дерек, придя пораньше, смог занять довольно хорошее место в зале, где должен был состояться финальный этап суда над Джорджем Бартрамом. Опрос свидетелей завершился накануне вечером, остались лишь заключительные речи сторон и напутственное слово судьи присяжным. Все это укрепило уверенность Дерека в положительном исходе. Защиту вел королевский адвокат Джон Фосетт, искусный оратор, чья слабость состояла разве что в склонности к многословию, которое порой захлестывало его самого. Слушая, как один период его речи следовал за другим, без пауз для размышления или хотя бы для того, чтобы перевести дух, Дерек вспомнил шутку Петтигрю о «незакрытом водопроводном кране».[44]44
  Фамилия Фосетт – Fawcett – по-английски звучит так же, как слово «faucet», означающее «водопроводный кран».


[Закрыть] Но насколько он мог судить, речь производила впечатление на жюри. Напутственное слово по сравнению с ней показалось робким и неэффектным. Брадобрей говорил как усталый, почти потерявший интерес к делу человек. Когда присяжные гуськом удалились в комнату для совещаний, Дерек поймал взгляд Шилы, который, насколько он мог судить, тоже утратил тревожную напряженность. Они обменялись безмолвными посланиями, говорившими о надежде, а то и об уверенности в успехе.

Жюри отсутствовало чуть больше получаса. Все это время, боясь потерять место, Дерек был вынужден слушать предварительные заявления по другому делу, к которому не испытывал ни малейшего интереса. Шила и ее мать тем временем дружески беседовали со своим поверенным в коридоре. Наконец присяжные вернулись. Дерек пытался прочесть по их лицам, какое решение они приняли, но тщетно. Они выглядели такими же бесстрастными, какими умудряются выглядеть все британские граждане, принимая на себя обязанности присяжных. Слушания по следующему делу были приостановлены. Мистера Бартрама снова усадили на скамью подсудимых, а жюри по его делу неловко выстроилось перед ложей присяжных, которая теперь была занята следующим составом.

Спустя минуту тревожное ожидание закончилось. Старшина присяжных твердым голосом произнес благословенную формулу: «Не виновен», – и секретарь, словно бы для того, чтобы удвоить уверенность, эхом повторил: «Вы сказали, что подсудимый невиновен и что вердикт вынесен единогласно». Дерек чуть не зааплодировал. Он видел, как Шила прижимает к глазам платок, а миссис Бартрам поворачивается к Фосетту, чтобы пожать ему руку.

Потом наступила пауза, смысл которой Дерек не сразу осознал. Вместо того чтобы приказать освободить подсудимого, судья о чем-то шепотом переговаривался с секретарем. Обвинитель обменивался репликами с Фосеттом. Что случилось? Потом он припомнил, что слышал, как мистер Дженкинсон, один из адвокатов защиты, что-то говорил о другом, второстепенном обвинении, которое будет рассматриваться вслед за основным. С волнением следя за ходом процесса по обвинению в убийстве, он совершенно забыл об этом. В чем состоит это второе обвинение, он не знал, и, похоже, никто не воспринимал его всерьез.

Секретарь, закончив переговоры с судьей, повернулся к залу и сказал присяжным, которые неловко топтались на месте, словно труппа актеров после окончания спектакля в ожидании занавеса, который застрял и отказывался опускаться, что они исполнили свой долг и могут быть свободны. А подсудимому зачитали второе обвинение. Он обвинялся в том, что такого-то числа в таком-то месте управлял автомобилем, не имея действующего свидетельства о страховании ответственности перед третьими лицами. Подсудимый, признал себя виновным.

Выступления адвокатов сторон были краткими. Факт правонарушения, полностью подтвержденный в ходе предыдущего разбирательства, сомнений не вызывал. Фосетт попытался напомнить его светлости о том, что тому и так уже было хорошо известно: что его подзащитный выполнял важную работу, связанную с военными нуждами; что в настоящее время все испытывают нервное напряжение, под давлением которого любой может случайно нарушить требования Актов дорожного движения; что поведение его подзащитного, и как человека, и как водителя, было до того дня безупречным. Пока судья обдумывал свое решение, зал ждал в напряженной тишине. Подняв голову, Дерек увидел, что обычно бледное лицо Барбера слегка порозовело. И вдруг ему стало очень страшно.