Текст книги "Шевалье"

Автор книги: Синтия Хэррод-Иглз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

Глава 14

Война складывалась для Франции неудачно. К военным поражениям добавились неурожай и голод, а в апреле 1711 года – смерть дофина от оспы. Его сын, герцог Бургонский, стал новым дофином, а герцогиня, кузина короля Джеймса Мария-Аделаида – дофиней. Карелли и король Джеймс по-прежнему были вместе. В это лето они служили под командованием Бервика, и какая-то робкая дружба завязалась между ними, несмотря на большую разницу в возрасте. Карелли исполнялось в этом году сорок лет, в то время как король едва достиг двадцати трех. Однако разница не бросалась в глаза, как могло показаться, поскольку Джеймс был необычно серьезный и зрелый для своего возраста, а Карелли, наоборот, как иногда случается с наемниками, оставался очень молодым на вид. Их объединяла любовь и уважение к Бервику, а также их сестры, оставшиеся в Сен-Жермен.

Оба получали письма от Альены и Луизы-Марии, державшие их в курсе парижских дел. Новая дофина обходилась с ними весьма любезно. Она приглашала их на многочисленные вечера и даже по случаю большой охоты послала Луизе-Марии лошадь и амазонку, чтобы та могла принять в ней участие. Короля Джеймса беспокоила судьба сестры. Ей было девятнадцать лет, она обладала прекрасным характером и умом, однако ее положение вызывало озабоченность. У нее не было поклонников, никакого приданого, красивых туалетов, и, возможно, она могла остаться незамужней. Не предвиделось никакой возможности для него получить корону, хотя он добросовестно питал слабую надежду и даже писал письма свой единокровной сестре, королеве Анне, прося ее вспомнить ее долг и оставить трон ему. Карелли никогда реально не верил в такую перспективу. Он делал, что мог, чтобы поддержать и одобрить короля, и снова зимой нарушил свое обещание Диане проводить каждое Рождество с ней. Он чувствовал, что король в нем нуждается больше, так как война проходила настолько плохо, что король Людовик был готов к переговорам о мире с Англией, а мирный договор почти наверняка потребовал бы, чтобы Людовик отрекся от Джеймса и изгнал его из Франции.

На обратном пути в Париж они остановились в Лионе. Там они посетили шелковую фабрику и каждый из них купил по отрезу шелка для своей сестры. Король Джеймс выбрал белый, расшитый золотом – для принцессы, а Карелли купил алый для своей темноволосой сестры. Ни у одной из девушек не было большого выбора нарядов, и шелк мог прийтись кстати.

Рождество в Версале обещало быть весьма унылым. Но дофина Мария-Аделаида решила, что по крайней мере на праздники они должны повеселиться, и даже умудрилась немного расшевелить старого короля Людовика. Устроили и охоту, и пир, и бал. В центре веселья находилась дофина. Она со светящимися темными глазами не оставляла в покое королевскую семью, заставляла их смеяться. Карелли подумал, что она очень похожа на короля Джеймса, а когда они танцевали вместе, их можно было принять за брата и сестру. Король всегда легко подпадал под влияние его окружения. Раз Карелли, танцуя с Альеной, наблюдал, как король Джеймс поднимался с места и, запрокинув голову, смеялся в совершенно не свойственной ему манере.

– Это хороший признак, – приглушенно проговорил он.

Альена кивнула.

– Что здесь было в последнее время? – спросил он ее.

Она очень по-французски пожала плечами.

– Слезы и страдания. Que voulez-vous?[36]36
  Que voulez-vous? (франц.) – Чего вы хотите?


[Закрыть] Королева стара. Принцесса никогда не видела жизни. Без короля, которого они обожают, какой смысл в их жизни? Le Grand Roi[37]37
  Le Grand Roi (франц.) – Великий король


[Закрыть] не выгонит их, не лишит их пенсии, но для таких, как они, дело не просто в крыше над головой и достаточной еде. Они стараются не быть несчастливыми и неблагодарными, но мы проводим все больше и больше времени в Шале, в поисках укрытия и комфорта. Если король уедет, королева, осмелюсь сказать, скоро умрет, и принцесса станет монахиней. Несчастное создание. Карелли понял ее.

– Она такая красивая. Она должна быть самой счастливой девушкой в мире, – сказал он.

– Принцесса красивая, – кивнула Альена. – Ирония судьбы, не правда ли?

– А что с тобой? – спросил робко Карелли. – Ты не принцесса, но судьбы у вас схожие.

Альена улыбнулась ему.

– Ты льстишь мне, брат мой. Но обо мне не стоит печалиться. Принцесса говорит, что ее доля не так тяжела, как ее матери, поскольку она родилась в изгнании и не знала лучшей жизни. Ты мог бы то же сказать и обо мне. Я не знаю другого дома, кроме Сен-Жермен. Я дома и со своей семьей. Чего еще я могу желать?

– Мужа, наверное, – ответил Карелли. Она странно посмотрела на него.

– О нет, не это. Я не чувствую в этом потребности.

Она следила за королем и дофиной, которые закончили танец и возвращались на место. Сейчас она и Карелли находились в голове танцующих и должны были пройтись через весь зал, поэтому он больше не стал спрашивать ни о чем, хотя продолжал время от времени думать, что она имела в виду.

Праздники закончились в конце января. Дофина, уже имевшая двух сыновей, объявила, что она снова беременна, и что ей доставляет удовольствие любой повод для веселья. Однако 9 февраля она слегла с оспой, а на следующий день умерла. С ее смертью как будто померк свет. Король Людовик был убит горем. Спустя всего несколько дней ее муж, дофин, заразился той же болезнью и через неделю скончался, оставив четырехлетнего старшего сына дофином. Двор погрузился в большой траур, но даже после этого не наступила передышка. Через три недели ребенок тоже умер от оспы. Король Людовик правил в течение почти непостижимых семидесяти лет, и его единственным наследником остался двухлетний ребенок, его правнук.

Для короля Джеймса не представлялось никакой возможности покинуть двор в такое время, и Карелли чувствовал, что если король не уедет, ему тоже придется задержаться при дворе. Джеймс снова написал королеве Анне, побуждая ее объявить его наследником. На этот раз королева ответила, что если Джеймс сменит вероисповедание, она сделает для него все возможное. Это обещание было ненадежным, но даже в таком виде оно могло иметь значение, поскольку было известно, что Анна не любит Ганноверов, особенно своего кузена Георга. Джеймс не мог, не стал бы пренебрегать последними словами своего отца, обращенными к нему, в которых старый король просил чтить их религию больше, чем трон. Он твердо ответил, что его удовлетворяет истина его религии, но никого другого он не станет побуждать к смене веры и ни о ком не станет думать хуже, если его вера иная. Поэтому он ожидает, что ему разрешат такую же свободу совести, в какой он сам никому не отказывает.

Март в Сен-Жермен тянулся утомительно. Королева и принцесса находились в Шале, где болела их подруга, сестра Анжелика. Альена была с ними. Карелли нашел дворец унылым. Король пребывал в тревожном, угрюмом настроении и не мог составить хорошую компанию. Карелли жаждал действий и начал подумывать об отъезде. Когда он попробовал заговорить об этом с королем, тот не пожелал слушать и сказал вместо ответа, что ему надо поехать в Шале и просить свою мать и сестру вернуться в Сен-Жермен.

– Будет лучше, когда они будут здесь. Недостаток женского общества делает нас скучными, – сказал он.

Королева и принцесса вернулись. Двумя днями позже король заболел. Когда сыпь появилась на его лице, их охватил страх. Карелли ожидал в приемной, вышагивая взад-вперед. «Означает ли это конец их делу?» – с горечью думал он. Он вспоминал о Мартине и Ките, погибших в битве, о своем собственном долгом изгнании, о зря прожитой жизни. Ему исполнилось сорок, и он ничего не имел, ничего не достиг. Было уже очень поздно, когда Альена тихо проскользнула в комнату и встала перед ним.

– Это оспа, но доктора говорят, что в слабой форме, и что король должен выжить. При хорошем уходе даже следа не останется.

– Слава Богу, – искренне порадовался Карелли. Альена тихо вздохнула и опустилась на ближайший стул, подперев голову руками.

– Ты устала, – заботливо проговорил Карелли. – Позволь мне позвать Нэн, чтобы она уложила тебя спать.

Альена покачала головой, а моментом позже распрямилась и посмотрела на него. Она пылала. Ее глаза неестественно блестели.

– Это не усталость, Карелли, – произнесла она твердо. – Я не устала. Я больна.

– Нет, нет. Не может быть, – разволновался Карелли.

В этот миг он понял, как много стала значить для него Альена, разрушив своей добротой и мягкостью барьеры, которые он воздвиг между ними из-за ее происхождения.

– Мне жаль, милорд, – произнесла она. – Я думаю, у меня оспа.

* * *

Настало тревожное время, но по прошествии недели стало ясно, что оба – король и Альена – выздоравливают. Карелли не покидал сестру. Он спал в приемной и дежурил наравне с Нэн, что удивляло и смущало слуг. Он не разрешил пустить кровь Альене, чем вызвал неудовольствие, ибо кровопускание являлось первым и самым действенным способом лечения всех болезней. Однако Карелли настаивал на том, что именно кровопускание убило герцога Глостера и что дофина стала хуже себя чувствовать после того, как ей пустили кровь. Он помнил рассказы матери о том, что принц Руперт высказывал самые серьезные сомнения в действенности кровопускания и отказался от такого лечения сам, а то, что хорошо для его прославленного деда, хорошо и для его сестры.

Альена поправилась. Неожиданно нагрянувшая весенняя погода позволила обоим выздоравливающим сидеть на свежем воздухе на одной из террас. Они поставили стулья рядом и Карелли отметил, как они сидят в тишине и обмениваются взглядами, заменявшими разговор. Он подумал, что они похожи на старую семейную пару. Луиза-Мария сидела с ними и пыталась отвлечь их картами или разговорами, но Карелли видел, как мало им нужно для развлечения и переключил ее энергию на себя, оставив их в покое. Через несколько дней Луиза-Мария обнаружила сыпь на своем лице, но восприняла это легко.

– Мой брат и твоя сестра полностью выздоровели. Я не сомневаюсь, что у меня такая же легкая болезнь. С Божьей помощью у меня не останется даже оспинок.

Она удалилась в спальню. Королева с большой тревогой, которую она всеми силами пыталась скрыть, последовала за ней. Альене и королю не позволили быть рядом, так как болезнь могла вернуться и привести к фатальному концу. Ночь принцесса провела спокойно, но на следующий день врач пустил ей кровь из ноги, а к вечеру ее состояние ухудшилось. В последующие несколько дней лечение, переносившееся ею с большим терпением, не давало результатов. Проболев неделю, она попросила свою мать послать за священником.

В приемной комнате ожидали король, Карелли и Альена, оцепеневшие и потрясенные.

– В ней нет жизни, никакой жизни, – сказал король.

Наконец, священник вышел.

– Как она, отец Гэллан? – спросил король.

– Она очень слаба телом, сир, но ее разум совершенно ясен. Она подчинилась смерти. Она вверила себя в руки Господа.

– О, я молю, чтобы Господь пощадил ее, – произнес король, и слезы потекли у него по лицу. – Я молю, чтобы Бог увидел, что мы нуждаемся в ней больше, чем в нем.

– Вы должны молить о смирении, сир, – ответил священник мягко. – Да исполнится Его воля.

Поздно ночью вышла королева.

– Ей дали сонный порошок, – сообщила она. – Она молилась, чтобы могла жить для служения Господу и моего утешения. Она так молода, так молода.

– Ты должна отдохнуть, матушка, – ласково произнес король, беря ее за руку. Они склонились друг к другу на мгновение.

– Позволь мне распорядиться, чтобы тебе тоже дали сонный порошок. Потом ты ляжешь спать.

Принцесса умерла ранним утром перед тем, как проснулась королева. Ее похоронили рядом с отцом в церкви английских бенедиктинцев в Париже. Отрез шелка, выбранный для нее королем в Лионе, из которого она так и не сшила платья, отдали монахиням в Шале для напрестольной пелены в капелле, где она провела очень много мирных часов.

Несколько дней спустя королева выехала из Сен-Жермен в Шале, где надеялась получить постоянное пристанище. Шевалье Сент-Георг и маршал герцог Челмсфорд оставили Париж, чтобы присоединиться к воюющей армии. Альена осталась с королевой, но Карелли волновался за нее, поскольку со смертью принцессы у нее не оказалось официального места при дворе, и она, похоже, готова была все бросить. Альена, конечно, могла поехать к Морису. Однако он все глубже и глубже погружался в мир музыки, а сейчас предпринял путешествие по Италии со своим тестем. Морис ставил оперы в Риме, Неаполе и Флоренции, возвращаясь в Венецию только на короткое время. Какую жизнь он может предложить там сестре? Карелли считал, что единственно возможным для нее выходом было вернуться в Англию и жить с матерью. Чтобы Карелли ни чувствовал по отношению к матери – хотя даже для него самого это чувство было слишком сложным для понимания – не могло быть никаких сомнений, что Аннунсиата могла бы, при желании, обеспечить Альене такую жизнь, которую Карелли желал для нее. Так что при первой оказии Карелли проглотил все свои сомнения и написал письмо, объяснив матери положение дел и попросив ее вызвать Альену в Англию.

* * *

25 марта Аннунсиата устроила вечер в Шоузе, празднуя шестьдесят седьмой день рождения. Дом, в сущности, был завершен, даже сады разбили весьма приятным образом, как и задумывалось. Она нашла компромисс между традиционными взглядами и подходом Мальборо, посадив вперемешку как взрослые деревья, так и саженцы. Постройка запруды, которая вызвала некоторые неприятные происшествия, наконец, была успешно окончена. Спускающиеся уступами сады вели теперь к маленькому красивому озеру. Если бы погода позволила, Аннунсиата устроила бы торжества на воде для развлечения своих гостей. Ванбро объявил, что он доволен домом, и что после замка Говард это его любимое дитя. Он все еще работал над Бленгеймом для Мальборо. Однако Ванбро и герцогиня Мальборо недолюбливали друг друга настолько, что он предвидел время, когда вынужден будет отказаться от проекта в пользу кого-нибудь другого. Торнтон, архитектор нового дома в Бенингборо, посетил замок Говард и Шоуз и задумал воплотить в Бенингборо лучшие черты обоих строений. Бурчиеры были среди гостей на праздновании Аннунсиаты и интересовались, как ей удалось осуществить свой замысел. Аннунсиата не могла скрыть удовлетворения тем, что ее дом был завершен первым и таким образом служил образцом, а не копией.

Другой гость – Генри Элдрич. Его любимый проект сноса старой гостиницы Пекуотер и замены ее современным зданием уже осуществлялся несколько лет. Аннунсиата однажды осмотрела строительство и высоко отозвалась об архитектуре.

– Вы сильно истощили мой кошелек, – заметила она, – но я не жалею ни об одном потраченном пенни.

Настоятель обещал, что новое здание закончат в срок. Оно предназначалось для ее первого правнука. По завершении он вновь мог вернуться к церковным делам. Аннунсиата в благодарность пригласила его на свой день рождения и предложила ему погостить у нее. Ванбро поддразнивал ее:

– Вы должны вызволить беднягу из нищеты и немедленной выйти за него замуж. Вы не представляете, до какой степени он собирается завоевать вше внимание. Если вы не примете его, он будет вынужден снести следующим здание Уолси, а, возможно, даже собор.

Аннунсиата рассмеялась.

– Ван, я слишком стара для любви, – упрекнула она его.

Ванбро оглядел ее внимательно с головы до ног.

– Возможно, вы слишком стары, чтобы влюбиться, но это можете решить только вы, однако, что бы вы ни говорили о своем возрасте, в вас еще можно влюбиться. Сомневаюсь в том, что вы вообще когда-нибудь состаритесь. Вы вгоняете в краску молодое поколение Морлэндов, да и большинство общества Йорка. Если бы я не пребывал в огромном благоговейном страхе перед вами, я бы предложил вам руку и сердце.

Все это была приятная чушь, но Аннунсиата и в самом деле, чувствовала себя моложе, сильнее и более жизнерадостной, чем многие годы до этого. Когда родился ее первый внук, ей претила мысль, что она бабушка. Но теперь прожитые годы вовсе не волновала ее, не волновало ее и все увеличивающееся число правнуков. Ее отношения с Элдричем, ее дружба с избранным кругом знаменитых архитекторов, строительство в Шоузе, – все это дало ей новый вкус к жизни. Более двадцати лет прошло с тех пор, как погиб Мартин, как она тоже мечтала умереть.

– В нашей семье живут долго, – обычно говорила она Хлорис во время бесед, какие все чаще ведут с возрастом. – В жизни так много интересного.

Хлорис, десятью годами младше своей хозяйки, выглядела старше, и Аннунсиата, полная сил, иногда упрекала ее за сидение на стуле у огня вместо того, чтобы гулять или ездить верхом со своей хозяйкой. Хлорис похудела и заметно сутулилась от привычки склонять плечи за работой из-за испорченного зрения. Она поседела, и Аннунсиата порой по рассеянности называла ее Берч. Отец Сен-Мор уже умер, и Аннунсиата пригласила другого священника, молодого человека, в возрасте двадцати одного года, ученика Эдмунда из Сент-Омера. Его звали Ринард. Аннунсиата нашла его интересным собеседником, заражающим ее своей энергией. Они часами подряд неистово спорили. Порой Ринард, по характеру горячий и быстрый, уходил рассерженный для того, чтобы немного погодя вернуться и, улыбаясь, просить прощения и налагать на себя епитимью. Хлорис не одобряла Ринарда, ибо думала, что его поведение по отношению к госпоже недостаточно уважительное. Хлорис считала неподобающе нежными для священника и хозяйки такие отношения. Она так и заявила об этом Аннунсиате, но та даже не была задета.

– Что здесь плохого? – говорила она. – Это приятно нам обоим.

– Если бы он не был священником, а вы не были бы так стары, вы стали бы любовниками, – грубо парировала Хлорис, а Аннунсиата рассмеялась.

– Но в этом-то все и дело, дорогая Хлорис. Именно потому, что мы не можем. Тебе не понятно?

Хлорис не понимала.

– Одно из преимуществ моего возраста в том, что я могу любить всех молодых людей без опасений за последствия. Любовь, как ты часто мне указывала, трудная и опасная штука, которая приносит нам ужасные беспокойства. Сейчас же я могу срывать ее плоды без опаски. Ты должна быть довольна.

Теперь она могла так говорить, хотя прошло много времени, прежде чем она смогла привыкнуть к смысли, что больше никогда не сможет зачать ребенка. Архитектура, по ее признанию, заменила эту сторону ее жизни. С помощью Шоуза она смогла создать нечто в такой же степени ее собственное и в такой же степени доставляющее наслаждение, как любой из десяти детей, которых она родила, но значительно более постоянное. Все то же самое. Письмо от Карелли об Альене вернуло ее в ту жизнь, в какую она не думала возвращаться снова. Когда Аннунсиата прочитала его, она долгое время сидела в одиночестве, думая о последнем и самом дорогом своем ребенке, пытаясь представить ее молодой двадцатичетырехлетней женщиной, размышляя, сможет ли она вынести острую боль встречи с ней. Но она всегда намеревалась уехать из Шоуза к Альене, – однако было очевидно, что карьера дочери в Сен-Жермен завершена. Она ответила Карелли и одновременно послала письмо Альене, предложив ей приехать домой.

«Все можно устроить, – писала она. – Я могу послать слуг за тобой, если нужно. Твое будущее здесь обеспечено. Ты сможешь выйти замуж, если захочешь. Но независимо от этого, ты станешь хозяйкой Шоуза после меня. Политическая ситуация у нас такова, что не причинит тебе беспокойств. Нас оставили в покое власть предержащие, и я не вижу оснований полагать, что что-либо изменится. Помни, что ты кузина королевы так же, как и короля».

На самом деле, хотя Аннунсиата не сказала этого в своем письме, положение вещей в Англии было более обнадеживающим. Вигов в управлении страной заменили тори, и многие на высших должностях в таких местах, как Оксфорд, Ормонд, Болингбрук и Map были известны проякобитскими симпатиями. Королеве совсем не нравилась идея наследования трона Геогом-Луисом, и единственным препятствием для воцарения Джеймса на троне оставалась его религия. Ежегодно 10 июня день рождения Джеймса отмечался празднованиями и шествиями, а Шотландия никогда не прекращала волноваться со времени образования Союза. Эта надежда почти в такой же мере, как и все остальное, заставляла Аннунсиату чувствовать себя такой молодой и сильной в последние год-два.

В других ветвях семьи дела шли не так хорошо, о чем Аннунсиата знала, хотя это влияло на нее очень незначительно. Обе, Сабина и Франчес, страдали от цепи несчастий с их детьми, выкидышей и смертей детей. Несмотря на то, что первенец Сабины, Хамиль, уже дожил до семи лет, Франчес осталась без наследника из-за смерти ее сыновей Джона и Артура одного за другим. Артур Баллинкри не женился вторично после смерти Кловер и, казалось, не имел никакого желания нарушать свою холостяцкую жизнь клубами, кофейными домами, праздниками в Лондоне или охотой в провинции. Его работа занимала его в достаточной мере, чтобы удерживать от попоек и распутства. Три его дома в настоящее время строились. Похоже, что он предпочитал общество других архитекторов и джентльменов любым женщинам и не проявлял никакой озабоченности по поводу отсутствия наследника.

Трудное положение сложилось в Морлэнде. Аннунсиату потрясло и ужаснуло известие о самоубийстве Индии. Хотя графиня видела письмо, которое оставила молодая женщина, она всегда чувствовала, что здесь очень многое осталось недосказанным, даже для такого доверенного лица, как она сама. Например, таинственное исчезновение «друга» Матта, Дейви, который ушел из Морлэнда в ту же ночь, и больше о нем не слышали. Это случилось три года назад, и Матт, как и Артур, не проявлял никакого желания снова жениться. Правда, имея шестерых здоровых сыновей, в этом не было острой необходимости.

Аннунсиата не была в Морлэнде со времени трагедии, и честно говоря, сама избегала даже думать об этом. В Йоркшире она много времени уделяла Шоузу. На ее вежливое письмо с извещением о ее приезде в основном отвечали вежливой благодарностью, что предоставляло ей свободу действий. Графиня следила за садами, меняла обстановку, скакала на Фениксе в сопровождении Китры, прыгающей около ее каблуков, спорила с отцом Ринардом и посещала знакомых в городе. В одном случае она могла видеть Матта – когда проходила неделя скачек. Однако то, что он никогда на них не присутствовал, извиняло для нее все другие причины.

Скачки, которые начал проводить Ральф много лет назад, стали настолько популярными, что превратились в неофициальное ежегодное событие, ожидавшееся окрестными жителями, и не только владельцами лошадей, но и теми, кто любил азартную игру и многими, кому просто нравилось появиться на людях в своих лучших нарядах и встретиться с друзьями, а таких было большинство. В 1709 году, когда Матт тяжело переживал свою трагедию и отказался проводить скачки, знатные люди Йорка сформировали комитет. Они решили проводить официальные скачки ежегодно в течение недели. Впервые они состоялись в 1709 году в Клифтон Ингс, на общественных землях около реки Уз поблизости от строящегося дома Уотермилл, принадлежавшего отцу Кита Морлэнда и разрушенного в гражданскую войну.

С того времени скачки начали приобретать большую популярность. В течение всей недели состязаний устраивались балы, вечера, собрания у знатных хозяев Йорка. Много дочерей на выданье нашли хорошую партию, а в прошлом году одна пара даже тайно сбежала. В имении Морлэндов на скачках можно было бы хорошо заработать, разводя и поставляя лошадей, однако за три года никто из Морлэнда не участвовал в них, и ни одна их лошадь не была там представлена. Аннунсиата не удивилась, когда ее приглашение на день рождения вежливо отклонили, и даже если она заметила, что отказ был только подписан Маттом, а не написан его рукой, она ничего об этом не подумала, зная, как много писем отправляется из Морлэнда в неделю.

Однажды утром, в начале мая, она прогуливалась по террасам, наслаждаясь солнечными лучами и бросая палку Китре, которая должна была ощениться. Ее прогулку прервал появившийся из дома Гиффорд и подошедший к ней с большей, чем обычно, неуверенностью.

– Моя госпожа, кто-то просит вас об аудиенции, – сообщил он с таким выражением, словно это было необычным делом.

– Если пришли с пустяками, отошли их назад, – добродушно распорядилась Аннунсиата. – Сейчас слишком рано. Ты знаешь, что я не принимаю никого, по крайней мере, до одиннадцати.

Гиффорд помедлил.

– Моя госпожа, это Клемент...

– Управляющий Клемент? Из Морлэнда? – спросила Аннунсиата, нахмурившись. – Надеюсь, плохих новостей не будет? Никто не болен?

– Он прибыл не с новостями, госпожа. Он просит о частной беседе с вами и не желает говорить мне, о чем.

Аннунсиата пожала плечами.

– Проводи его сюда, Гиффорд. Я уверена, что Клемент не стал бы беспокоить меня из-за пустяков. А когда ты приведешь его, сделай так, чтобы нас никто не тревожил.

Клемент служил управляющим у Аннунсиаты, когда она была хозяйкой Морлэнда. Сейчас он поседел, но в остальном казался таким же, как прежде. Они вместе пережили осаду и очень хорошо знали друг друга. Аннунсиата, вглядевшись в его лицо, призналась себе, что поверит ему, наверное, больше, чем любому другому, кого она знала. Должность управляющего в имении Морлэнд принадлежала семье Клемента многое поколения, и каждый последующий Клемент обладал чувством собственного достоинства и ответственностью, своего рода аристократичностью. Любой незнакомец, глядя на нынешнего Клемента, принял бы его за джентльмена.

– Хорошо, что вы согласились меня выслушать, моя госпожа, – произнес он.

Аннунсиата обратила внимание на его озабоченный и усталый вид и сказала решительно:

– Пойдем в сад и ты расскажешь мне, что произошло. Там нам не помешают и не подслушают.

Клемент взглянул на нее с благодарностью, и когда они бродили по аллеям с Китрой, теперь притихшей и что-то заинтересованно вынюхивающей под каждым кустом, он откликнулся на ее открытость, как мужчина мужчине.

– Дела в Морлэнде неважные, моя госпожа. Я стараюсь по возможности смягчить вред, но сейчас это не в моих силах. Я не вижу никого, кроме вас, кто бы мог помочь. Хозяин глубоко потрясен смертью хозяйки, что вполне естественно. Мы все ужасно переживали. Но за три года он не пришел в себя. Он ничего не делает, целыми днями просиживает в комнате управляющего с закрытыми шторами и никого не хочет видеть. Ест совсем мало и отваживается выйти наружу только после наступления темноты. Тогда он бродит по саду подобно призраку.

– Ты думаешь, он повредился в уме?

– Не знаю, моя госпожа. Он почти ни с кем не говорит, поэтому мне трудно судить. Часто, когда я обращаюсь к нему, он кажется глухим, но если я настаиваю, он сердится и просит оставить его одного и самому решать все вопросы. Однако, моя госпожа, я не могу единолично управлять имением. Без хозяина дом приходит в упадок. Приказы не отдаются, как должны. Слуги... старые слуги очень верны, но в человеческой природе заложено получать выгоду от слабости другого, а на некоторых молодых слуг вовсе нельзя положиться.

– Да, я могу все это понять, – кивнула Аннунсиата.

Она, которой довелось вести хозяйство большого дома, легко могла нарисовать картину растущего хаоса в поместье, управляемого без хозяина или хозяйки.

– Потом дети, моя госпожа. У них нет наставника, а их отец совсем не интересуется ими. Служанки в детской стараются изо всех сил, но мальчикам нужна более твердая рука. С Джемми и Эдмундом просто сладу нет, и это плохой пример для младших.

– Что ты хочешь от меня? – спросила она откровенно, когда Клемент замолчал.

Аннунсиата остановилась и повернулась к нему лицом. Они стояли у маленького озера, и Китра с лаем начала гоняться за утками.

– Для начала поговорите с хозяином. Попытайтесь достучаться до него. Заставьте его понять, что он отвечает за всех нас. А если это не сработает...

– Если нет?

– Тогда возьмите все в свои руки. Вы уже занимались хозяйством раньше. Я знаю, что вы не хотите вмешиваться в дела Морлэнда с тех пор, как... с тех пор, как...

– С тех пор, как умер Мартин, – спокойно закончила она за Клемента.

Клемент встретился с ней взглядом.

– Вы из рода Морлэндов, моя госпожа, вы были хозяйкой Морлэнда и бабушка хозяина. Вы нам нужны, и ваше место с нами. Если вам тяжело, я сожалею, но долг – тяжелая вещь.

– Жестко сказано, Клемент, – произнесла Аннунсиата с легкой улыбкой. – Ты осмеливаешься говорить мне о моем долге?

– Моя госпожа, вы меня достаточно долго знаете и можете видеть, что у меня на душе. Я всю свою жизнь посвятил Морлэнду и Морлэндам.

– Я знаю и поэтому не должна удивляться тому, что ты хочешь, чтобы и я остаток дней посвятила Морлэнду.

Она вздохнула, посмотрела на озеро, обвела взглядом свои сады, где последнее время наслаждалась покоем.

– Хорошо, я поговорю с Маттом и сделаю, что смогу. Ты правильно поступил, приехав ко мне. И ты прав, напомнив мне о моем долге. Мы не можем сменить кровь, текущую в наших венах, никто из нас.

Несмотря на то, что она была заранее предупреждена, Аннунсиату потрясли изменения в Морлэнде. Поместье выглядело пустынным, когда она приехала. Клемент поспешил выйти навстречу, когда услышат стук копыт во дворе. Однако она успела заметить, что окна в доме давно не мыты, на многих опущены шторы, мусор и навоз валялись во дворе, словно никто уже несколько дней не позаботился подмести его, но больше всего графиню поразила неестественная тишина.

– Конюшни почти пустые, моя госпожа, – сообщил ей Клемент тихим голосом. – Мы держим только несколько лошадей для отправки сообщений. От других я отказался, потому что некому за ними следить.

Молодой человек, в котором Аннунсиата запоздало признала внука Клемента, взял у нее поводья и увел Феникса, а Клемент проводил ее в дом. Внутри царило то же запустение. Все выглядело если не совершенно грязным, то закоптелым и неухоженным. Слуги не сновали взад и вперед с поручениями, не слышались звуки уборки, не чувствовалось запаха приготавливаемой пищи. В доме стоял заплесневелый дух. Пересекая большой зал, они услышали сзади какой-то звук, и неряшливый мальчик лет шести выскочил из прохода, ведущего на кухню, сжимая что-то в руках, промчался мимо них и вскоре его шаги застучали по лестнице. В конце прохода появилась служанка, очевидно гнавшаяся за ним, но когда она увидела Клемента и графиню, она застыла и присела испуганно в реверансе, а потом исчезла там, откуда явилась, до того, как успели что-либо сказать ей.

– Кто этот мальчик, – поинтересовалась Аннунсиата.

– Хозяин Георг, – ответил Клемент. – Думаю, должно быть, он стянул пирог с кухни.

Аннунсиата взглянула на него. Она видела, что ему больно допустить такое в доме, но он хотел, чтобы она знала худшее.