Текст книги "Шевалье"

Автор книги: Синтия Хэррод-Иглз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

– Я не огорчу вас более чем вы уже огорчены, – ласково сказал священник. – Я никогда не буду говорить об этом, обещаю вам. Благослови и храни вас Господь.

Он повернулся и вышел, оставив Матта со странным чувством, будто именно он совершил неблагодарный поступок и прошен рыжим священником.

* * *

Индия была в хорошем расположении духа в тот вечер, хотя Матт видел, что она неестественно оживлена, и что смех ее звучал немного натянуто. Он пытался успокоить ее и через некоторое время настоял, чтобы она села шить, пока он играл для нее. Это в конце концов прорвало искусственный барьер и дало выход слезам. Он поспешил утешить ее, позвал Миллисент, чтобы та отвела ее в постель, положила ей на лоб компресс с отваром лещины и хорошо расчесала волосы, чтобы успокоить ее. Когда он пришел в спальню час спустя, он нашел ее доброй и спокойной. Глаза ее были опухшие, а ресницы влажные. Она выглядела, как ребенок, и его сердце сжалось от жалости. Он разделся, юркнул в кровать и обнял ее. Она прижалась к нему, как дитя. Впервые за время их женитьбы он почувствовал себя сильным, способным защитить ее, он ощущал себя старше ее и мудрее. Впервые он почувствовал, что он управлял ситуацией, а не она. Он успокаивал ее некоторое время без слов, потом поцеловал ее и стал осторожно снимать с нее ночную одежду. Она не сопротивлялась, но соглашалась неохотно. Он обхаживал ее с большой нежностью, пока она не задрожала от удовлетворения. Затем Матт снова обнял ее, положил ее голову к себе на плечо, как в колыбель и проговорил:

– Теперь спи, моя дорогая. Я всегда буду заботиться о тебе.

Она слегка вздохнула, и он почувствовал, что она улыбнулась, прежде чем закрыть глаза и уснуть, как он сказал.

* * *

На следующий день настроение Индии пришло снова в норму. За завтраком она прервала его чтение писем и газет, чтобы сообщить:

– Я полагаю, мне лучше сразу начать поиски нового наставника, так как это может занять много времени.

– Ты сама хочешь заняться этим? – удивился Матт.

Индия нежно улыбнулась.

– Дорогой муж, конечно я предложу тебе поговорить с ними, ради соблюдения формы, но я должна тоже принимать окончательное решение. В конце концов ты выбрал последнего, и видишь, что из этого вышло. Я уверена, моя оценка надежнее твоей, ибо ты такой неискушенный и добрый. Любой может обмануть тебя, как сделал тот ужасный человек. Теперь, дорогой, улыбнись и посмотри приветливей. Ты знаешь, что я права.

Матт машинально улыбнулся, и она стала ковать железо пока горячо с торжествующей улыбкой.

– Я еду в Йорк как раз сегодня и начну свои расспросы. Я так занята, не знаю, как я найду время, но я что-нибудь придумаю. Миллисент, – обратилась она к служанке, – скажи Клементу, чтобы он приказал подготовить лошадей сразу после завтрака. И поднимись сейчас наверх и сложи мои платья. Приготовь письменные принадлежности, ты отправишь письмо моей матери, потому что у меня не будет времени навестить ее сегодня.

Матт мог только улыбнуться ей через стол.

– Моя дорогая, ты великолепна. Ничто не сокрушит твой дух.

– О, я никогда не была из тех, что плачут и скорбят. Что сделано, то сделано, – объявила она.

* * *

Индия потратила много времени, чтобы найти нужного человека, но в январе она сообщила, что у нее есть подходящая кандидатура. К февралю новый священник приступил к своим обязанностям в Морлэнде. Ему было двадцать пять и он уже сменил несколько мест, которых лишился из-за ударов исключительно несчастливой судьбы. Он представлял из себя хорошо сложенного, хорошо говорящего человека среднего роста и красивыми вьющимися волосами, голубыми глазами и прекрасным лицом греческого типа. Одевался он неожиданно модно, если учесть его ограниченные средства. Звали его Энтони Коул.

– Правильно, что мы пригласили человека, одевающегося должным образом, – сказала Индия, когда Матт после первых расспросов выразил сомнение по поводу высоких каблуков у туфель Коула. – Помни, что он обязан воспитывать наших сыновей. Ты же хочешь, чтобы они стали джентльменами, не так ли?

– Есть более важные вещи, чем надлежащая одежда, для того, чтобы стать джентльменом, – кротко возразил Матт.

– Да, он сможет научить их ходить, стоять и сидеть, как войти в комнату и поклониться, как снимать шляпу. Он знает все это, я гарантирую. И как обращаться к людям высшего общества, чего нельзя сказать о том непристойном создании, – добавила она, будто это был убивающий удар.

– Да, но он также должен развивать их ум, дорогая, а ты ничего не сказала о его образовании.

– Лорд, ты можешь судить о его образовании по тому, как он говорит, – нетерпеливо перебила его Индия.

– Но где он учился? Его уровень?

– Мне кажется, он сказал, что учился в Оксфорде, – быстро нашлась она. – В самом деле, я убеждена в этом. Да, я отчетливо помню, как он сказал, что окончил Колледж Христа и знает твоих кузенов. Думаю, у них был один и тот же наставник.

Матт почти рассмеялся, но сдержал себя, потому что она могла легко рассердиться из-за вопроса образования, и подумал, что она чувствует в глубине души недостаток своей образованности.

– Я встречусь с ним еще раз, любовь моя, и спрошу его. А сейчас успокойся. Я не пойду против твоего выбора, но я должен быть уверен, что он способен учить наших мальчиков. Ты бы не хотела, чтобы они выросли дикарями, не так ли?

Она подплыла к нему, обвила его шею и потерлась о него лицом.

– Но когда ты спросишь, ты его примешь, хорошо?

– Да, моя дорогая, если ты этого захочешь. При условии...

– О, спасибо, дорогой, спасибо. Ты самый лучший из мужей, – замурлыкала она, покрывая поцелуями все его лицо, губы и глаза. Он попытался отшутиться, но его тело прижалось к ней, как это было всегда, и он крепко обнял ее и начал целовать в ответ. Через некоторое время она освободилась из его объятий и сказала:

– Сейчас, дорогой, ты не должен волновать меня, у меня очень много дел.

– Индия...

– Нет, нет, не сейчас, дорогой муж. Что скажут слуги?

– К черту слуг...

– Нет, дорогой, нет. Сегодня ночью. Подожди до ночи.

– О, тогда очень хорошо, – проворчал Матт. Она последний раз поцеловала его в лоб и пошла окрыленная. Ойстер бежала рядом сзади, пытаясь, как всегда, прижаться головой к ее платью.

– Сегодня ночью, ты обещаешь?

– Обещаю! – ответила она и юркнула за дверь.

Глава 11

Несмотря на обещание, Карелли не провел Рождество 1704 года в Венеции. Он получил известие, что его друг Бервик находится в Сен-Жермен со своей герцогиней, и Карелли не смог не воспользоваться возможностью встретиться с ним. Они не писали друг другу с прошлого года, так как Бервика направили в качестве особого посланника ко двору Испании. Бервик был несчастлив там. Ему не нравилась атмосфера интриг и чересчур сложного этикета. С самого начала он был убежден, что французский посол замышлял навредить его карьере. Бервик жаждал активной службы. Когда его, наконец, отозвали во Францию, он обратился с просьбой о предоставлении французского подданства, чтобы продолжить военную карьеру и улучшить положение своей жены и детей, пока участвовал в военной кампании. Королева Мария, как глава Совета по регентству дала разрешение от имени короля, поставив условие, чтобы Бервик всегда, когда потребуется, был в распоряжении короля, на что тот с готовностью согласился. Карелли был милостиво принят по возвращении, поскольку отличился в недавних кампаниях. Он был рад снова увидеть Бервика и остался весьма доволен милостью королевы. Единственное, что его смущало, это встреча с сестрой Альеной, так как он никогда не мог принять то, что знал о ее происхождении. В течение всего своего путешествия он думал, как он будет чувствовать себя, когда опять встретится с ней лицом к лицу. Ему не пришлось долго ждать, чтобы узнать это. Король принял его в приемном зале. Ему было шестнадцать – высокий стройный юноша с широкой костью, показывающей, что он станет еще выше. Его кожа была чистая, черты замечательно похожи на материнские, с такими же темными и выразительными глазами, как у нее, волосы светло-каштановые, почти белокурые. Он был очень спокоен в речи, но не торжественен или суров, а по-королевски величественен в манерах. Карелли преклонил перед ним колени, чувствуя, что он настоящий король, служить которому было приятно. Король сказал:

– Встаньте, кузен. Мы рады видеть вас здесь. Рождество – это время для сбора всей семьей, как вы думаете?

Это был в высшей степени милостивый прием и Карелли весь вспыхнул от удовольствия. Назвать его «кузеном» являлось проявлением огромного великодушия со стороны короля, учитывая, что их кровное родство было незаконным. А затем он несколько раз назвал Бервика «братом» без какого-либо намека на смущение.

– Я очень рад быть здесь, ваше величество. Король улыбнулся:

– Я знаю, что вы захотите встретить свою сестру. Она гуляет в саду с принцессой. Я вам позволяю пойти туда сейчас. Мы очень благодарны вашей матери за то, что она оставила ее здесь. Она очень славная компаньонка для нас обоих.

– Ваше величество чрезвычайно добры, – произнес Карелли, а про себя подумал: «Вот почему я так любезно принят – из-за нее». Он поднялся и вышел с мыслью, что должен подавить свою досаду любой ценой. Если король и принцесса так высоко ценят Альену, он не должен ценить ее ниже.

La consolatrice[29]29
  La consolatrice (франц.) – утешительница


[Закрыть], как называли принцессу, была двенадцатилетней, милой и подвижной девочкой с материнскими большими темными глазами и золотисто-каштановыми волосами, за которые многие придворные дамы отдали бы состояние. Карелли увидел ее вдали, играющей среди кустов тиса на аллее в какую-то игру, похожую на салки, так как было много беготни тут и там, и прежде чем Карелли смог приблизиться к ней, легкая фигурка выбежала из-за кустов рядом с ним и налетела на него так стремительно, что он вынужден был подхватить ее, чтобы она не упала.

– Что ж, мисс Нэн, прекрасный способ здороваться с друзьями, – сказал он, ставя ее снова на ноги.

Нэн уставилась на него в недоумении на какой-то миг, а затем вскрикнула:

– О, милорд, я не узнала вас сразу. Прошу прощения у вашей светлости.

– Все в порядке. Кажется, увлекательная игра.

– Мне надо поймать ее высочество и миледи, но не слишком быстро, – объяснила Нэн с лукавой улыбкой, – но я осмелюсь сказать, что у них будет сейчас лучший предмет для занятий. Подождите здесь, милорд, я пойду и позову их.

Но никакой надобности в этом не было, так как принцесса вышла из своего укрытия узнать, почему никто ее не преследует, и тотчас же прекратила игру и приняла официальный вид. Карелли, немного взволнованный, подошел серьезно к ней и низко поклонился.

– Ваше высочество.

– Милорд Челмсфорд, рада вас видеть. Мы много слышали о вашем участии в последней кампании. Ваша сестра будет рада. Альена! Выходи, здесь гость.

Стройная фигурка в темном красновато-коричневом плаще выскочила из-за кустов и застыла около принцессы. Карелли увидел ее, и его сердце, казалось, остановилось на миг. Вокруг великой красоты установилась тишина и спокойствие, словно сама природа затаила дыхание. Альене уже исполнилось семнадцать. Карелли не видел, как она вырастала из ребенка в женщину. Она не была высокой, но ее прямая и грациозная осанка делала ее выше. Ее щеки разрумянились от холодного воздуха, дыхание чуть клубилось из полуоткрытого рта, а глаза, похоже, целиком отражали купол синего неба, чистого и сверкающего, какое может быть только в середине зимы или в середине лета.

О, да, она прекрасна. Карелли с его солдатским опытом в отношении красивых женщин, с воспоминанием о прекрасных придворных дамах, о красотках всей Европы от Версаля до Венеции имел возможность для сравнения, и он замер, не в силах произнести ни слова, покоренный ее красотой, а еще более – выражением ее синих глаз, ибо так же, как и черты отца, она, очевидно, унаследовала его добрый, спокойный характер, благоразумие и остроту ума. Он полюбил ее с первого взгляда, а явное доказательство того, кто был ее родителем, только добавило остроты его любви, и она глубоко врезалась в его сердце.

– Здесь твой брат, Альена, – сказала принцесса с довольным видом, с каким преподносят подарок, которому наверняка будут рады. – Я надеюсь, ты убедишь его задержаться у нас подольше. Вы знаете, милорд, что будет большой бал в Версале, накануне Крещения? Мы обе подготовили для него новые платья, не так ли, Альена?

Альена улыбнулась, и Карелли догадался, что новые платья не часто случаются в жизни изгнанной принцессы. Это тронуло его, и он подумал, что ему следовал бы иметь больше ума и привезти для нее что-нибудь прелестное из Венеции. Прибытие с пустыми руками показалось ему сейчас ужасным. Но еще оставалось время до Двенадцатой ночи.

– Платье принцессы из янтарного бархата. Я обещаю вам, милорд, что не пожалеете, если останетесь и увидите ее.

Принцесса шагнула ближе, взяла Альену под руку и сказала:

– Боюсь, я никогда не смогу выглядеть так же хорошо, как ваша сестра, милорд. Она истинная красота.

В устах другой принцессы это прозвучало бы грубой лестью, но он видел, что принцесса Луиза-Мария говорила то, что думала. Он открыл было рот для ответа, но принцесса опередила его:

– Я уверена, что вы желаете немного побыть вдвоем, так что я пойду вперед вас, Альена. Пойдемте, леди. Мы скоро встретимся на вечерней службе.

Она призвала сопровождавших ее дам, получила от Карелии поклон и оставила их. Альена проводила ее взглядом.

– Это похоже на нее, оставить нас наедине. Пойдем, брат? Слишком холодно долго стоять без движения.

Карелли предложил ей руку, и они неспеша пошли по тисовой аллее. Нэн отстала на несколько шагов, чтобы не мешать им. Карел смотрел на нежную руку, покоящуюся на его руке, и подбирал слова. Наконец, он произнес:

– Когда я уезжал, я оставлял дитя. Теперь ты женщина. Мне очень трудно привыкнуть к этой мысли.

– Я чувствую то же самое. Я скучала по вам по всем.

– Расскажи мне о своей жизни здесь. Ты счастлива?

– О, да. Здесь почти все время очень спокойно, за исключением случаев, когда мы собираемся в Версаль или Фонтенбло. Мы немного шьем, читаем, молимся. Иногда ездим в Шале с королевой. Конечно, мы учимся. Король Джеймс и я берем уроки вместе с некоторыми другими молодыми людьми, а после всего я учу принцессу тому, чему сама научилась. У нее свои уроки, но она старается держаться с нами. Ей нравится быть вместе, втроем.

– Втроем, – задумчиво повторил Карел и улыбнулся. – Как это хорошо звучит! Ты очень любишь их обоих, я полагаю.

Альена посмотрела слегка озадаченно.

– Люблю?

По отношению к ее королю и его сестре это слово прозвучало для Альены странно.

– Я... связана с ними, – сказала она, с трудом подыскав нужное слово.

Карелли сжал ее руку.

– Я понимаю, – ответил он, и он в самом деле понял. Немного.

– Какой он, король? Ее лицо просветлело.

– Он весь – доброта, он никогда не выходит из себя, не противоречит, не язвит, чтобы ни случилось. Он всегда жизнерадостен. Не то, чтобы очень веселый – он довольно серьезен по натуре, но любит, когда другим вокруг радостно. Мы ведем такие замечательные беседы, я думаю, мы беседуем целыми днями. Знаешь, он интересуется всем.

Она продолжала говорить, и Карелли без труда увидел, как сильно она любит короля. Он надеялся, что любовь не причинит ей горя, ибо рано или поздно, но король должен был жениться. Наблюдательность подсказала ему, что чувствовал король к его сестре. Только после всего он осознал, как быстро он прошел от чувства неловкости и смущения, от мысли о встрече с ней вообще, до глубокой озабоченности, как бы она не стала несчастлива.

* * *

Большой бал в Galerie des Glaces[30]30
  Galerie des Glaces (франц.) – зеркальный зал во дворце Шато де Версаль в Версале


[Закрыть] в Версале явился значительным событием. Но что впечатлило Карелли больше всего, так это чувство семьи, нежной, любящей доброты между французской королевской семьей и английской. И в эту семью он был принят с проявлением доброты и любезности, и он чувствовал, что такой прием вызван как благородством его происхождения, так и его достойной службой в армии Франции. Король и его юная сестра были центром внимания. В своем новом платье янтарного бархата принцесса вызвала искреннюю похвалу старого короля Людовика, который сказал, что она напомнила ему его великую тетушку Марию Манчини. Но везде, где бы ни увидели королевскую пару, на один шаг сзади них держалась Альена, и хотя ее платье было переделано из старого, она поражала воображение даже больше, чем ее юная госпожа. Король танцевал со своей сестрой, а Карелли танцевал с Альеной, и все головы поворачивались, чтобы увидеть, как две молодые пары проходили тур танца.

Иногда они меняли партнеров, и король танцевал с Альеной, когда Карелли вел принцессу, так что Карелли мог наблюдать за своей сестрой и оценить чувства короля к ней. Они в совершенстве подходили друг другу как танцоры. Говорили они или молчали, Карелли видел полное доверие и согласие между ними. Но это не были ни отношения мужчины и женщины, ни отношения брата и сестры, что-то иное, возможно, согласие двух молодых солдат, сражающихся плечом к плечу, любовь двух абсолютно равных людей.

Король танцевал с его сестрой, с Альеной и с одной или двумя дамами из французской королевской семьи, но чаще всего с его сестрой, хотя бал продолжался до четырех утра, и он не пропустил ни один танец. Карелли удивлялся этому и спросил Альену, танцует ли король когда-нибудь с другими девушками. Она отрицательно покачала головой.

– Король не решается танцевать с дамой, если не знает ее длительное время и если она не его родственница. Он очень... замкнут.

Она посмотрела на Карелли, будто оценивая, как много она может сказать ему, а затем продолжила, понизив голос:

– Знаешь, его отец оставил ему письмо с очень детальными советами об управлении королевством и о жизни. Особые инструкции касались проявления осторожности в его отношениях с женщинами. Умерший король с чувством писал о своем собственном сердечном опыте и предупреждал сына самым серьезным образом. Я думаю, что наш король принял это очень близко к сердцу. Он не хочет давать свой матери и сестре каких-либо поводов для огорчений такого рода и желает избежать любого, по его мнению, опасного соблазна. Так что он никогда не должен иметь что-либо общее с незнакомыми дамами и в нашем дворе едва ли разговаривает с женщинами за исключением королевы и ее высочества.

– И тебя, – сказал Карелли.

Она взглянула на него своими яркими синими глазами.

– И со мной. Я все же принадлежу к его семье.

В ее взгляде читалось сообщение и предупреждение. Говорила ли она ему, что не надо бояться за ее сердце, что она знает, каково положение короля? Он не хотел, чтобы она вынуждена была терпеть и покориться. Кого бы она ни любила, он должен любить ее, кого бы она ни пожелала, он должен принадлежать ей. Он чувствовал себя переполненным негодованием и желанием защитить ее и даже сам удивлялся этому. Но ведь она была его сестрой. В этот момент он почти забыл о другой стороне медали.

* * *

Первые месяцы 1705 года принесли новости и развлечение для Аннунсиаты. Королева в признание великой победы Мальборо под Бленгеймом решила подарить ему королевское поместье в Вудстоке и оплатить строительство нового дома, проект которого был грандиозен. Выбор архитектора казался простым, ибо Рен возглавлял Департамент работ и уже занимался постройкой нового Собора Святого Павла и дворца в Гринвиче. Несомненно, он был одним из выдающихся современных архитекторов. Но Ванбро, посетивший графиню в доме Челмсфордов однажды утром, сказал, что выбор пал на него.

– Это чистая случайность, графиня, уверяю вас, – смеялся он. Я встретил Мальборо за игрой прошлой ночью, и мы немного поговорили. Я сказал совершенно без задней мысли: «Кстати, ваше сиятельство, я слышал, что вы собираетесь строить новый дом в Вудстоке», а он ответил, тоже неопределенно: «Да, сэр Джон. Не желали бы вы заняться им?»

– Вы авантюрист, – рассмеялась Аннунсиата. Ванбро пожал плечами.

– Я не мог отказать такому знаменитому герцогу и герою, мадам. Что мне оставалось сказать? Между прочим, Рен очень занят собором Святого Павла и Гринвичем, у него не хватило бы времени.

– А вы, Ван, заняты замком Говард и моим новым домом. Где вы найдете время? Рен по крайней мере в Лондоне, а не за двести миль в Йоркшире.

– А-а, но я не мог противостоять этому предложению, графиня! Он рассказал немного о проекте. Никаких расходов не жалеют. Он должен стать английским Версалем, достойным памятником величайшему генералу Англии и самой замечательной победе. О, вы знаете положение вещей.

– Я читаю об этом ежедневно в газетах, – отозвалась Аннунсиата сухо. – Но скажите, какие у вас замыслы? После проекта для Хендерскельфе как вы можете превзойти себя?

– Откровенно говоря, мадам, не знаю. Я думаю, что Хендерскельфе всегда будет моим любимым творением. Не любит ли мать больше всех своего первенца? В первый плод своего ума я вложил все, что хотел. Но я постараюсь как-нибудь.

– Вы обязательно должны держать меня в курсе дела. Я не хочу упустить момент начала истории этого Версаля. Но вам не следует пренебрегать моим собственным памятником, вы согласны?

Ванбро поцеловал ее руку.

– Когда я умру, на моем сердце увидят выгравированную надпись: «Шоуз», – пообещал он.

Ванбро сделал свой макет, и Кристофера Рена послали в Вудсток от имени королевы для оценки стоимости воплощения замысла в жизнь. Он вернулся и сообщил, что строительство обойдется в 100 000 фунтов стерлингов. Новость оказалась ошеломляющей. В самом деле, замок Говарда по самым последним оценкам должен был обойтись всего в 50 000 фунтов стерлингов. Герцогиня Сара заявила королеве, что это абсурд и что она ни при каких условиях не согласилась бы оплачивать такую скандальную причуду. Но Мальборо и Ванбро оба проявили такой энтузиазм, что королева согласилась выплатить требуемую сумму из своих собственных доходов. Поэтому первый камень был заложен в июне – восемь квадратных футов, со словами, выложенными мозаикой: «В память о битве при Бленгейме, 18 июня 1705 года, царствующая королева Анна».

Собственный скромный проект Аннунсиаты, оцениваемый всего в 18 000 фунтов стерлингов, продвигался успешно.

В один из приездов вместе с Аннунсиатой на место постройки Ванбро сказал:

– Как бы сильно я ни любил замок Говарда и грандиозный проект в Вудстоке, мне кажется, что ваш дом будет самым изысканным из всех, дворец в миниатюре. Теперь я понимаю, почему великие художники любили обращаться к миниатюре. Она предохраняет душу от огрубления.

Артур снова работал под началом Ванбро. С разрешения Аннунсиаты на него возложили руководство работами в Шоузе, где он воплотил одну или две своих идеи. Аннунсиата, считавшая своего внука никчемным и скучным, была удивлена его способностью схватывать основы архитектуры. Она выразила мнение, что Артур, очевидно, был прирожденным архитектором. Он счастливо обосновался, как представлялось, с Кловер, хотя до сих пор не наблюдалось признаков скорого рождения ребенка. Кловер не приехала с ним в Морлэнд. Артур сказал, что она стала совсем деловой женщиной и что годы, когда она помогала Кловису управлять имением, привили ей вкус к ведению своих дел. Аннунсиата подумала, что занять себя таким образом – наилучшая для нее возможность, особенно, если при этом исключается вмешательство Артура. Несмотря на то, что наблюдение за Артуром не дало ей свидетельств его распущенности, она не могла, не хотела верить ему.

В это лето состоялась свадьба Джона Раткила и Франчес Франкомб, и их отъезд в Европу совместил медовый месяц и завершение образования Джона. Произошли и другие изменения в семье. Кэти Морлэнд тихо умерла в своей постели в доме. Аберледи от старости. Новость сильно потрясла Аннунсиату, ибо Кэти была всего несколькими месяцами старше нее, и ей еще не исполнилось шестидесяти одного года. Но затем она утешила себя. Кэти никогда с детства не отличалась крепким здоровьем и страдала от многих болезней, так же, как от несчастливой жизни. К тому же она много лет прожила в Шотландии, на самом краю цивилизации.

– Палгрейвы живут долго, – сказала она Хлорис. – Посмотри на мою тетушку Софи.

Хлорис, все это слышавшая ни один раз, кивнула.

– Кроме того, мадам, ваши родители обладали крепким здоровьем, не таким, как у бедной миссис Кэти.

– Это правда, – успокоила себя Аннунсиата. – А я здорова, как всегда. Я все еще езжу верхом, гуляю и танцую с такой же энергией, как и раньше. В езде верхом я могу дать фору большинству молодых людей, если потребуется.

Для доказательства она послала за Фениксом. Верхом на нем она выехала к Марстон Муру и скакала, пока конь не устал, а Китра всю дорогу домой скулила и сердилась.

Кэти не успела дожить до первого внука всего несколько недель. Ее дочь Сабина все еще носила траур, когда подарила Аллану Макаллану сына, которого они назвали Хамиль. Согласно воле Кэти, все ее имущество завещалось ее внучке Мари, дочери Мавис, поскольку Аллан должен был наследовать имение своего отца, и его дети, таким образом, были обеспечены. Но к настоящему времени две семьи продолжали жить вместе, деля свое время между домом Аберледи зимой и замком Бирни летом. Так было удобно, потому что трое взрослых выросли вместе и чувствовали, что для их детей будет тоже приятно расти вместе.

Смерть госпожи Сабины осенью вызвала меньше удивлений. Она некоторое время уже явно жила в долг, так как разрасталась все больше и больше в ширину и становилась все краснее лицом. Ее смерть наступила, возможно, так как она желала бы. В тот день Сабина охотилась, поднятая общими усилиями на спину своего тяжеловоза, и издавала громогласные вопли вместе с лучшими охотниками, вслед за борзыми, остановившись только из-за недостатка дыхания с жалобой на боли в груди. Она оставила охоту, когда выследили вторую пару, поехала домой в сопровождении двух слуг. Но добраться до дома ей не довелось, она выронила поводья с хрипом удивления, прижала руки к груди и рухнула как камень из седла. Слуги подбежали к ней и пытались возвратить ее к жизни, но Сабина была уже мертва. Ей минуло сорок девять лет и, учитывая ее образ жизни, это был для нее хороший возраст.

Джейн Берч умерла на Новый год. Ей исполнилось семьдесят три, и она неуклонно угасала в этот год. Но Аннунсиата восприняла ее смерть значительно тяжелее, чем потерю родственников, потому что Берч служила ей со времен ее первой зимы в Лондоне, когда ей было пятнадцать. С тех пор прошла целая жизнь, и даже более, где Джейн являлась свидетельницей всех горестей и триумфов жизни Аннунсиаты, часто острая на язык, но всегда исключительно преданная. Аннунсиата не могла сделать большего для своей старой подруги, как привезти ее тело назад в Морлэнд, несмотря на зимнюю пору. Джейн Берч родилась в Лондоне, но последние годы она всегда относилась к Морлэнду как к своему дому, и он действительно был домом для нее и ее госпожи более чем любое другое место.

Матт дал разрешение на то, чтобы гроб с телом Берч поместили в склеп, пока не закончат строительство в Шоузе, так как Аннунсиата хотела похоронить свою подругу недалеко от себя и намеревалась перевезти гроб, когда новый дом будет готов. Отец Сен-Мор также приехал. Именно он служил заупокойную службу. Новый священник, отец Коул, помогал ему. Когда отец Сен-Мор произносил речь, голос его дрожал, ведь он и Берч как гувернер и гувернантка детей графини были близкими друзьями, поэтому один раз он всецело доверил службу отцу Коулу, и тот спокойно и тактично произнес свои слова, пока отец Сен-Мор не овладел собой. Церемония получилась трогательной. Даже Индия, заметно беременная, всплакнула по-настоящему, хотя она едва ли знала Берч. Матт, с озабоченностью наблюдавший за ней, удивился слезам. Клемент, больше знавший правду, негодовал.

После службы устроили поминки. Аннунсиата вступила в разговор с преемником отца Сен-Мора и нашла его интересным собеседником с живым умом и более сведущим о внешнем мире за пределами прихода, чем это часто бывает. Матт сказал ей, что священник основательно обосновался в доме за короткое время, и что все слуги очень его любят. Он оказался полезен во многих домашних мелочах и в работах на земле, помогал в расчетах, знал, как ухаживать за садом и лошадьми, учил младших слуг читать и писать, руководил хором мальчиков из деревни, прилежно посещал больных жителей и давал первые уроки Джемми и Робу.

– Образец совершенства, – сухо заметила Аннунсиата.

Матт с гордостью посмотрел на свою жену, широкую в черном платье с огромным количеством оборок, наблюдающую за жженым элем.

– Это Индия выбрала его. Она замечательно разбирается в людях. Я совершил ошибку в предыдущем случае, но она исправила ее на этот раз.

Аннунсиата отнеслась к замечанию Матта как к бессмысленной чепухе, но сказала:

– Он в самом деле кажется приятным молодым человеком и красивым для священника.

На следующий день после похорон у Индии начались роды, без сомнения ускоренные нервным напряжением предыдущего дня. Однако она без особых трудов произвела четвертого ребенка, мальчика, длинного, с большим количеством темных волос и неожиданно большим для малыша носом. Индия заявила Матту, что его надо назвать Георгом, что было очень неприятно Аннунсиате, ибо имя Георг для нее являлось проклятием, вызывая в памяти Георга-Луиса, который претендует на трон короля Джеймса.

Матт, разрывавшийся между желанием ублажить свою жену, которую любил, и желанием не огорчить графиню, которую уважал, дипломатично обратился к Аннунсиате:

– Это хорошее имя, бабушка, и комплимент королеве Анне. Вы же всегда любили ее мужа, принца Георга, не так ли?

– Я не против принца. Он совершенно безобидный человек, – ответила Аннунсиата, – но дело в том, что это немецкое имя и принадлежит тупому немцу. Оно не годится для Морлэндов или Стюартов.

Но Матт, хотя и очень извинялся, вовсе не собирался перечить Индии, особенно, когда еще продолжались роды, так что дитя было окрещено Георгом отцом Коулом, после чего Аннунсиата уехала в Лондон, несмотря на весьма сердечные просьбы остаться, пока не наступит хорошая погода и не начнется сезон строительства. Правда, попрощалась она вежливо.

В Лондоне ее ждали более серьезные заботы. Вот когда Аннунсиате не хватало Кловиса, чтобы получить от него немедленные и детальные сведения о том, что происходит в Вестминстере и в Сент-Джеймсе. Правда, Ванбро как почетный член привилегированного Виг-клуба «Кит-Кэт»[31]31
  «Кит-Кэт» – клуб, основанный в начале 18 века ведущими вигами Англии, включая Ванбро


[Закрыть] делал все возможное, чтобы держать ее в курсе событий, когда приехал в Лондон. Сейчас вновь поднялся уже давно обсуждаемый вопрос объединения Англии и Шотландии. Эта идея впервые возникла, когда король Англии Джеймс I объединил оба трона. Объединение являлось заветным желанием Узурпатора Вильяма, и будь он жив, он вполне мог бы осуществить его сам. Со временем объединение становилось все более необходимым, так как от этого, похоже, во многом зависела возможность наследования трона преемником из Ганновера.