Текст книги "Князек"

Автор книги: Синтия Хэррод-Иглз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

А когда в канун Рождества 1572 года они вновь приехали в Фулхэм в ту же самую гостиницу «У Трех Перьев», правда всплыла наружу. Джек сказал, что должен отлучиться по делу – якобы повидаться с неким джентльменом, который хочет нанять труппу для представления в его усадьбе. Вильям, предоставленный сам себе и к тому же обеспокоенный тем, как прозвучало объяснение Джека, решил посвятить вечер починке костюмов, порядком поистрепавшихся в дороге. Он пошел к маленькому сарайчику на скотном дворе, где они всегда, останавливаясь в Фулхэме, складывали свое барахло. В руке он нес лампу. Он распахнул дверь – и в неверном свете чадящего светильника узрел белый сверкающий зад Джека и яростный блеск его глаз, когда тот повернулся к дверям. А под ним, на кипе костюмов, копошился самый младший из учеников...

Ральф, мальчик, пытался что-то сказать, но Джек сунул его лицом вниз в ворох одежи. Но сам больше не сделал ни одного движения.

– Ну что ж, мой дорогой, – сказал он наконец, – теперь ты знаешь правду. – Вильям печально поглядел на него, удивленный его неподвижностью.

– Нет, мой дорогой, – ответил он. – Я знаю об этом уже давно.

– С каких же пор? – презрительно спросил Джек.

– А с тех самых, как это началось, – сказал Вильям и вышел, плотно притворив за собой дверь, чтобы бедняги не простыли...

Выйдя в темноту, Вильям вдруг ощутил странный прилив сил и энергии. Он почувствовал себя свободным, словно с плеч его сняли тяжкий груз, – он немного помешкал, несмотря на холод, пытаясь разобраться в причине своей радости.

– Могу идти, куда хочу, могу делать, что хочу... – произнес он вслух. Но ему некуда было идти – да к тому же и делать ничего ему не хотелось. И он остался с труппой, а его благородное поведение по отношению к Джеку и Ральфу снискало ему куда большее уважение, нежели любые возможные попытки отстоять свою честь и достоинство. Но он больше не желал Джека – он просто пока сам не понимал, чего хочет. Он напоминал куколку, в которой уже копошилась пока еще невидимая бабочка. Прошел еще год – и перемены в нем стали заметными. Он вдруг начал расти и мужать и, хотя не стал ни чересчур высоким, ни очень широкоплечим, но из мальчика превратился в настоящего мужчину.

Голос сделался глубже, а борода росла быстрее. Некоторые актеры это отметили: осенью 1573 года Кит Малкастер отвел его в сторонку и сказал:

– Теперь тебе трудненько будет играть женщин и девиц, дорогой, – ты не подумывал об этом?

Вильям кивнул:

– За этот год...

– Да, мы все это заметили. Ну что ж, ты прекрасный актер, у тебя чудный голос, и ты все еще поешь как ангел – правда, как ангел мужского пола... – он улыбнулся, и Вильям почувствовал искренность и сердечность Кита. – Я обсудил проблему с товарищами, и все согласились со мной – ты можешь вступить в труппу уже на правах полноправного члена. Конечно, тебе придется кое-что вложить, чтобы стать пайщиком...

– А сколько понадобится денег?

– Сотня фунтов, – ответил Кит. Сумма вовсе не была фантастической. Вильям к тому времени уже скопил кое-что, да и зарабатывал он недурно. Он взвешивал все «за» и «против».

– А когда мне нужно сообщить о своем решении?

– Не завтра, но вскоре... Прости, дорогой, но твоего места уже ждут. И хоть ты пока играешь королев, но принцессу тебе уже не осилить... К Рождеству ты должен дать нам ответ.

– До Рождества я отвечу. Я не знаю пока... – он колебался, но Кит был ласков и дружелюбен. – Я пока сам не знаю, чего хочу. Мне нравится сочинять и петь песни ничуть не меньше, чем играть на подмостках. Может быть...

– Да, вполне может быть и так. Подумай хорошенько – и, Вилл, никому ни слова. В нашей жизни важно уметь держать язык за зубами.

А вот это было ценно.

– Спасибо, – сказал Вильям.

К Рождеству 1573 года труппа снова оказалась в Фулхэме, где Вильяма впервые в жизни разлюбили... Гостиница «У Трех Перьев» была уютной и чистенькой, а ее владелец, некий Джон Грин – добропорядочным и добрым человеком. У него была большая семья, а три его дочки помогали прислуживать в таверне. Младшая, Сюзан, всегда была любимицей Вильяма. Ей только что исполнилось четырнадцать – в ту зиму он впервые заметил, что она сменила детское платьице на женское, подвела бровки и по-взрослому причесалась.

– Ох, Сюзан, какая же ты хорошенькая! – вырвалось у него, когда он впервые в этом году увидел ее. Она вспыхнула и опустила глазки, весьма польщенная. Но тем же вечером Вильям заметил, что он далеко не единственный, чье внимание привлекла перемена, совершившаяся в девушке. И хотя Джон Грин хороший отец и добрый христианин, но все же таверна не место для незамужней девушки. Разумеется, в свои четырнадцать Сюзан уже вполне годилась в жены, и наверняка Джон Грин уже подыскивает ей подходящего жениха.

Тем же вечером он подозвал Вильяма и сказал:

– Почему бы тебе не спеть нам песенку? Одну из твоих собственных, а? Парни просят, и знаю, что младшенькая моя Сюзи умирает как хочет тебя услышать! – он улыбнулся дочке, которая скромно отвернулась. – Спой-ка нам «Летний веселый танец», Вилл, – мы все так его любим.

Вильям покорно настроил лютню, присел на стул и запел – и с первым, же звуком его голоса в таверне все смолкли. А потом были бешеные аплодисменты, просили спеть еще – он пел снова и снова, но теперь искал глазами Сюзан и ловил на себе ее взор, полный восхищения. Она была хорошенькая и нежная, с сияющими глазками и приоткрытыми губками – словно детеныш белочки, – подумал он. А когда он пел последнюю песню, то обводил взглядом помещение, гадая, кого же выберет Джон Грин ей в супруги. Его неожиданно больно кольнула мысль, что это нежное, маленькое создание будет принадлежать кому-нибудь из огромных и грубоватых парней с мозолистыми ладонями – тех, кому она сейчас подавала эль...

Он отказался петь дальше – тогда Джон Грин собственной персоной поднес ему кружку ароматного эля.

– Нет-нет, это в благодарность! – отмахнулся он, когда Вильям попытался заплатить. Клянусь Пресвятой Девой, Вилл, – у тебя такой сильный и волшебный голос, а песни – просто заслушаешься! Люди на много миль вокруг расспрашивают о тебе. Удивляюсь, как это ты еще не пел перед самой королевой! Богом клянусь, как бы я хотел, чтобы ты остался здесь и пел каждый вечер! Тогда таверна «У Трех Перьев» прославилась бы до самых границ Шотландии!

– Что ж, может, это и возможно... – лениво ответил Вильям. Но весь следующий день он только и размышлял об этом. Возможно, этого он всю жизнь и хотел – быть композитором, сочинять песни, исполнять их? Он был придворным музыкантом – и был счастлив. Может быть, счастье улыбнется ему снова... В любом случае, надо что-то делать – скитаться с труппой лорда Говендена он больше не хотел. И вот, через пару недель, когда труппа уехала, Вильям остался – он стал сыном владельца гостиницы, его помощником и певцом в его таверне. Он отрастил бороду, написал много песен – и женился на Сюзан Грин, потому что та любила его, а ему неприятна была мысль, что она может выйти за кого-то другого. А осенью 1574 года, когда его первое дитя – сын по имени Амброз – появился на свет, он решил, что снова счастлив – и, похоже, навсегда…

Глава 15

На Благовещение 1574 года Нанетта в сопровождении Мэтью ехала из Уотермилла в усадьбу Морлэнд. Ехали небыстро – Нанетта впереди на старой и спокойной верховой лошадке, а Мэтью на полкорпуса позади, внимательно следя за каждым ее движением. Он умолял госпожу согласиться ехать позади него на его жеребце – но она была чересчур горда и чуть было голову ему не оторвала, покуда он слезно умолял ее не садиться на только что выхолощенного коня. В конце концов она сменила гнев на милость и скрепя сердце согласилась на флегматичную лошадку, но ехала все же по-мужски, как и встарь, а на морде лошади красовалась все та же алая, расшитая золотом уздечка, изукрашенная золотыми подвесками и маленькими колокольчиками – эту узду носили все ее чистокровные жеребцы вот уже сорок лет... И Мэтью вынужден был признать – ведь он ехал с ней почти бок о бок, готовый в любой момент подхватить поводья, если бы в этом возникла нужда – что его госпожа все еще придворная дама и истинная леди с головы до пят. Невысокая лошадка горделиво несла голову, а Нанетта сидела в седле, стройная, словно прутик, в своей французской синей бархатной амазонке и шляпе с перьями, надетой поверх льняного чепца.

Знаком того, сколь многое переменилось в доме, было то, что никто не поспешил им навстречу, когда они въехали в ворота навесной башни, а затем во двор усадьбы Морлэнд. Мэтью пришлось спешиться и привязать поводья своего коня к кольцу, потом он помог сойти с седла Нанетте, а ей пришлось ждать, покуда он не привяжет лошадей. Мэтью отчетливо слышал тяжелое и чуть хрипловатое дыхание госпожи, и на лице его появилась неодобрительная гримаса.

– Уже белый день, Мэтью, – а никто и не принимался за уборку, – заметила она, когда они вошли в главный зал усадьбы. Тут в это время дня уже вовсю должна была кипеть работа – слуги должны были суетиться, меняя половики, отмывая до блеска окна, снимая портьеры, натирая канделябры песком – но в зале царила тишина, и было душно и мрачно...

– Может, мне пойти и поискать господина Морлэнда, мадам? – спросил Мэтью. – А вы бы покуда прогулялись по парку – на воздухе так чудесно!

– Не надо, я и сама знаю, где он. В одном из садиков наверняка. Пойдем – и увидишь сам. – Она бросила на него уничтожающий взгляд, без слов говоривший, что она прекрасно поняла его попытку дать ей передышку – а вот этого-то она и не хотела. И из чистого упрямства она быстрыми шагами направилась прочь, что требовало немалых и заметных усилий – платье ее было очень тяжелым.

Как она и предполагала, Пол сидел в садике, вплотную примыкавшем к кухне, – он поднял на них глаза, пустые и бессмысленные. Он не удивился, не обрадовался – хотя визит и не был оговорен заранее. Пол был почти двадцатью годами младше Нанетты, но теперь выглядел чуть ли не старше ее. Сухой, согбенный и совершенно седой, с морщинистым лицом, покрытым клочковатой бородой, он выглядел ужасно – но что было для Нанетты самым дурным знаком, так это его костюм: Пол, прежде щеголь и франт, сейчас был облачен в какой-то длинный простой кафтан – вроде того, за который он в свое время так поносил Джона...

– Ах, вот и вы! – сказал он, словно поджидал их. – Поглядите, только погладите на эти росточки! Как это прекрасно! А там, где еще ничего не взошло, под землей вовсю идет работа. Я каждый день прихожу сюда, чтобы поглядеть, насколько продвинулось дело. А иногда даже ложусь прямо на землю, прикладываю ухо – и слушаю, как они там копошатся...

Нанетта огляделась. Все здесь было опрятно и ухожено – совершенно очевидно, что это в основном дело рук самого Пола. Она все поняла – здесь, в саду, все еще чувствовалось биение жизни, ощущалось обновление природы... С тех пор как жизнь ушла из усадьбы Морлэнд, он проводил все больше времени вне его стен – словно находиться в доме было для него мучительно.

– А что ты посадил? – заботливо спросила она. Он гордо обвел рукой свое хозяйство и даже слегка выпрямился. Он никогда не был высоким – сейчас он глядел прямо в глаза Нанетте.

– Дыни, огурцы, тыквы, редис, морковь, турнепс, пастернак и два сорта кабачков, – ответил он, указывая место каждого овоща на грядках. – А вдоль стен я пробую новые сорта груш и абрикосов, а еще миндаль и инжир. Цены на миндаль на рынке просто чудовищны...

– А ведь ты так любишь форель с миндалем и медом, к тому же твой повар превосходно ее готовит! – сказала, улыбаясь, Нанетта. – Кстати, о форели и прочем – твой дом спешно нужно приводить в порядок, Пол! Да знаешь ли ты, что уже полдня миновало?

– Правда? – изумился Пол. – Тогда мне нужно воротиться. Надо рассчитаться со слугами, да и крестьяне должны приехать – время выплачивать ренту...

– И необходимо убрать в доме, – Нанетта была неумолима. – Кстати, почему никто не встретил меня, когда я приехала? Нет, ворота, мне, разумеется, отперли – привратник на месте, но во дворе – никого. Ты пренебрегаешь делами усадьбы, Пол! У тебя грязь и запустение!

– Ну-ну, тетя Нэн... – примирительно протянул Пол. Она взяла его под руку, и они пошли к воротам садика.

– Пойдем, кузен, в парк – посидим немного там да потолкуем... Пора нам с тобой браться за ум – нам обоим, Пол. Мэтью, пойди-ка в кладовую, найди кого-нибудь и попроси принести нам кувшин холодного эля. А заодно пригляди за лошадьми – не бросили ли их на произвол судьбы. А потом приходи за мной.

Мэтью склонил голову и заспешил исполнять приказание хозяйки. – Нанетта любила, когда все ее распоряжения исполнялись незамедлительно и с готовностью. А двое пожилых людей прошли мимо дома и углубились в парк. Здесь все тоже было в порядке – дорожки прямые и чистые, а кусты аккуратно подстрижены. Нанетта направилась к беседке, увитой экзотическим цветущим плющом, много лет тому назад привезенным Бог знает откуда. Там стояла каменная скамейка, по обеим сторонам которой в каменных горшках красовались два лавровых дерева – отец Иезекии, тоже Морлэнд по имени Иезекиль, привез их откуда-то из Средиземноморья. Нанетта присела на скамью, тщательно расправила юбки, сняла шляпу с перьями и начала:

– Пол, кажется, настало время мне возвратиться в усадьбу Морлэнд. Я несчастлива в Уотермилле. Ты знаешь, мои дети отошли от старой веры... И думаю, я для них обуза и бельмо на глазу. Я вижу, как они с неприязнью смотрят на моего бедного Симона. И потом, я не могу удержаться от замечаний по поводу того, как Мэри ведет хозяйство – и это вызывает недовольство. Мне не так долго осталось жить, а когда я умру... Пол, мне хочется умереть в собственном доме, где я родилась и выросла. Вот поэтому я и решила переехать в усадьбу Морлэнд.

Пол раскрыл было рот, чтобы ответить ей, но Нанетта, жестом остановив его, продолжала:

– А теперь о том, что касается тебя – тебе просто необходим кто-то, кто следил бы за хозяйством! А я всю жизнь этим занималась, и у меня огромнейший опыт. К тому же двум малюткам необходимо общество женщины. Ты отвечаешь за девочек Баттсов! Уверена, что с их частью наследства все в полном порядке, но что до них самих... Я знаю, Джейн присматривает за Маргарет, но она не всегда свободна, и у нее мало времени, чтобы всерьез о ней позаботиться. Что же до малютки Селии – ее тотчас же следует забрать из школы и вверить моим заботам. Ей уже десять, и, возможно, мы опоздали – но она смышленая девочка, и, сдается мне, из нее еще может выйти толк. Как ты собираешься выдавать ее замуж, если она носится по горам словно дикарка?

Пол даже заморгал от ее суровости, но ничего не возразил. Он чувствовал, помимо всего прочего, еще и громаднейшее облегчение – кто-то предлагал ему снять с плеч бремя, которое ему с каждым днем все тяжелее было нести. Нанетта на какое-то время умолкла – явился Мэтью в сопровождении служанки, несущей поднос с кувшином эля и двумя кружками. Он наполнил кружки и почтительно удалился. Тут Пол заметил, что Нанетта ищет что-то глазами.

– Что ты ищешь? – спросил он, радуясь возможности отклониться от столь волнующей темы. Нанетта, словно очнувшись, повернула к нему лицо и рассмеялась.

– Глупо, ах, как глупо! Я искала Зака. Все еще скучаю по нему, вспоминаю, как он терся у ног... Сейчас у меня впервые нет собаки – впервые с тех самых пор, как Анна Болейн подарила мне спаниеля. Собачий век так недолог... – грустно добавила она. Они пригубили эль и оба задумались. Время от времени Пол бросал взгляд на Нанетту и чувствовал, как хорошо и покойно ему в обществе существа, схожего с ним, думающего так же, как и он, живущего по тем же законам... Нанетта вскоре вернулась к прерванному разговору:

– На сегодня довольно. У тебя много дел. Я приеду только в конце недели – за это время ты все успеешь подготовить. Со мной приедут Симон Лебел, Мэтью и Одри – да, и еще Дигби, если позволит Джэн. Ну, а если не он, то какой-нибудь другой лакей. Что же до их положения в доме – это будут мои личные слуги, но поступят они под начало Клемента. Как ты понимаешь, самое время бедному отцу Филиппу сложить с себя свои обязанности – он слишком стар, чтобы так рисковать, не говоря уже о ночных верховых поездках к умирающим в округе. Предлагаю Симона – тогда отец Филипп сможет уйти на покой. Мой Симон мог бы жить в комнате священника, а отцу Филиппу мы подыскали бы маленький уютный домик в деревне. Ну, а если он предпочтет жить в городе, Джэн предоставит ему такую возможность...

– Хорошо – если только он согласится, – сказал Пол. Нанетта улыбнулась.

– Я сама переговорю с ним. И он согласится. И он сам поймет, насколько Симон подходит для выполнения этих обременительных обязанностей. Я не привезу много скарба – разве только кое-что из мебели да столовый прибор. Мне, разумеется, понадобится кровать – где кровать Элеаноры?

– Наверху. На ней стал спать Артур...

– А ты спишь в постели Баттсов?

– Да, в спальне.

– А кто спит с тобой?

– Мальчик, слуга.

– Что ж, хорошо. Но еще лучше будет, если Артур переберется к тебе. Мальчику-слуге сойдет и матрац. Нехорошо, что Артур спит один, без присмотра. Оттуда запросто можно улизнуть ночью, спустившись из окна и пройдя по крыше... А Артур как раз в том возрасте, когда особенно тянет на приключения. А на кровати Элеаноры спать буду я – надо только повесить туда гобелен с единорогом. Он ведь в твоей комнате, правда? Но он мой, для меня выткан, и – можешь считать это капризом – я хочу, чтобы мы вновь были вместе. Одри будет спать со мной, а Дигби и Мэтью устроим на чердаке. Так, что еще осталось?

– Думаю, ты упомянула обо всем, – сухо сказал Пол. Нанетта вздернула бровь.

– Ты чем-то недоволен? Неужели ты думаешь, что я не подумала и о тебе? Тебе же нужна компаньонка, тобой необходимо руководить! Я возьму бразды правления здесь в свои руки – займусь домом, стану распоряжаться слугами. А еда, насколько я знаю, здесь всегда выше всяческих похвал, – с улыбкой прибавила она. – И в этом мне нечем тебе помочь.

– Дела с кухней будут обстоять еще лучше, когда подрастут мои овощи, – Пол ощутил прилив энергии. Нанетта потрепала его по руке и вновь посерьезнела.

– Но, Пол, ты должен быть очень осторожен. Когда в доме появится Симон, мы станем служить мессу, как встарь – но времена меняются и требуют все большей осмотрительности. Во время службы в дверях часовни должен стоять верный слуга, а еще один – у ворот замка, чтобы и мышь не проскользнула. А ты – ты должен ходить в церковь – не спорь, я знаю, что ты не посещаешь официальных служб и исправно платишь штраф в казну. Но пойми – это привлекает к тебе внимание, и ты в конце концов наживешь себе врагов. Но если ты будешь раз в неделю посещать службу, тебя оставят в покое. Ты рискуешь безопасностью и жизнью всех домашних и слуг – а к тому же и древним благочестием Морлэндов.

– Но, тетя Нэн... – запротестовал Пол, но Нанетта решительно остановила его.

– Ты и Артур. Господь все поймет. Симон подробно побеседует об этом с вами – и отпустит вам этот грех. Это для нашего общего блага, поверь.

– Ну, тогда хорошо... – апатично отозвался Пол. Нанетта исподлобья взглянула на него и обворожительно улыбнулась.

– А теперь расскажи-ка мне про лошадей, – попросила она. Лицо Пола сразу же просияло. – Вот видишь, мы с тобой прекрасно скоротаем время за приятными беседами. А по вечерам будет музыка... Здесь чересчур тихо – и уже так давно...

Через неделю состоялся переезд. В Уотермилл-Хаусе обстановка день ото дня все накалялась, и хотя Нанетта была уверена, что Джэн еще не открылся Мэри, но знала, что рано или поздно это случится – и тогда конфликт неизбежен. Джэн одновременно и печалился, и радовался отъезду матери – а Нанетта вполне разделяла его противоречивые чувства. Они расстались, крепко обнявшись на прощание, и поклялись, что будут часто видеться – хотя оба прекрасно знали, что Нанетта едет в усадьбу Морлэнд отчасти для того, чтобы прийти на помощь Полу в случае, если Джэн и Мэри решатся на открытую борьбу за наследство.

Она ехала в усадьбу Морлэнд верхом, бок о бок с Мэтью – а Одри и Дигби тряслись на повозке, запряженной волами, в которую погрузили все имущество Нанетты. Хотя временами Нанетта бывала очень и очень богата, она никогда не возила за собой множества вещей – одной повозки вполне хватило, чтобы разместить весь ее скарб. Она везла с собой два сундука с платьем – один из серебристого дуба, свадебный подарок Пола-старшего. Сундук этот, скорее всего, когда-то принадлежал Элеаноре Кортиней. Еще она взяла с собой серебряное отполированное зеркало в эбонитовой, отделанной серебром раме – вещь дивной красоты. Затем пару дубовых стульев, еще один маленький трехногий стульчик из красного дерева с причудливо вырезанной спинкой, и несколько резных дубовых шкатулок для хранения драгоценностей... Везла она также и столовые приборы – шесть серебряных тарелок и еще шесть позолоченных, и хрустальный, в серебре, кубок – один из свадебных даров Джеймса, и отделанный серебряными пластинами рог для вина – подарок Пола-старшего. И, конечно же, распятие – фигурка Христа слоновой кости на кресте розового дерева – с ним Нанетта никогда не расставалась...

...Немного добра скопила Нанетта за свою жизнь – но скольких людей согрела она теплом своего сердца, сколько себя вложила она в других... Ей есть что вспомнить. Она рада, что едет в усадьбу Морлэнд – туда, где она родилась, где жила в счастье и довольстве с любящими отцом и матерью, где познала она недолгое счастье и любовь, став женой Пола-старшего... И теперь, на склоне дней, она возвращается, чтобы вкусить недолгий покой перед смертью…

– Вилл... ты все еще здесь? Погляди, свеча почти догорела – ты ведь знаешь, это влетает нам в копеечку... Ну к чему тебе работать ночами?

Вильям поднял глаза от листа с нотами и мягко произнес:

– А я думал, ты спишь.

Сюзан с огромным животом, набросив поверх ночной сорочки стеганое покрывало, стояла в дверях крохотной мансарды, где Вильям устроил себе студию. Ее длинные волосы были заплетены на ночь в толстые косы, которые свешивались ей на грудь из-под ночного чепца – она выглядела невероятно юной, почти ребенком, в шутку привязавшим к животу подушку. Она сердито глядела на него, словно ища, к чему бы еще придраться.

– Ну почему ты не можешь работать днем вместо того, чтобы ночи напролет жечь свечи?

– Потому что днем я занят другими делами. Отцу требуется моя помощь, – рассудительно отвечал Вильям. Его неистощимое терпение раздражало Сюзан. Ее сводило с ума то, что он всегда относился к ней спокойно и ровно – неизменно почтительно и нежно, что бы она ни говорила, что бы ни вытворяла... Не было ни вспышек страсти, ни ярости... Ох, лучше бы он поколотил ее, чем вот так ходить мимо, словно она пустое место! Вот, например, сейчас, он терпеливо ждет, пока она не оставит его в покое. Он ни за что не прогонит ее, не вышвырнет вон...

– Я не смогла уснуть... – пожаловалась она. – В комнате так жарко...

– Но она же рядом с кухней. – Будто она сама не знает! – Что, снова болит?

– Все время болит, – ответила Сюзан. Она беспокойно поежилась и вздрогнула, словно лошадь перед грозой. – Страшно ломит спину.

– Тогда ляг на бочок.

– Пойдем в постель, Вилл, – жалобно протянула она. – Я бы прислонилась к тебе... Не могу спать, пока ты тут работаешь.

– Я скоро приду.

– Скоро проснутся малыши – тогда тебе будет уже не до сна. – Он не отвечал, его взгляд словно притягивал листок с нотами и текстом, лежащий на столе.

– Что это ты сочиняешь, Вилл? Новая песня?

– Может быть, – уклончиво ответил он. Она шагнула ближе и склонилась над столом – а Вильям инстинктивно прикрыл листок руками.

– Это для меня, Вилл? Песня посвящена мне? – Однажды, на заре их брака он написал песенку и назвал ее «Малышка Сюзан». Она тогда была счастлива... А теперь, лишь для того, чтобы от нее отделаться, он сказал:

– Да, если ты хочешь. – Она улыбнулась, и лицо ее стало не таким сердитым – и не таким ребяческим.

– Напиши на листке мое имя! Напиши сверху «Сюзан» – ну, как положено...

– Хорошо. – Она обошла вокруг стола и стала внимательно глядеть, как он, обмакнув гусиное перо в чернильницу, медленно выводит: «Сюзан». Она была необразованной, но Вильям выучил жену читать и писать собственное имя.

– Дальше... – настаивала она. Он послушно приписал «Шоу» – и Сюзан счастливо рассмеялась.

– А теперь лучше тебе лечь в постельку. Я скоро приду. Иди, тебе надо больше отдыхать. Скоро рассветет.

С неохотой, но понимая, что задерживаться больше незачем, она тихо вышла, притворив за собой дверь, – он молча ждал, пока не скрипнула дверь, спальни и не щелкнула задвижка. Тогда он расслабился, глубоко вздохнув – так, что заколебалось пламя свечи. Он толкнул оконную раму – окно чуть приоткрылось. Было еще темно, но это была та особая тьма – предрассветная, и в воздухе витал запах утра. Он уже не мог сосредоточиться. Посмотрел на бумагу – и с презрительной гримасой дунул на свечу. И сразу же в темноте проступили очертания крыш – там, где чуть позже взойдет солнце. А где-то неподалеку зазвучал голос черного дрозда – первого певца утра, радостно выводившего свои рулады... Вильям вдруг ощутил острый приступ тоски: ему захотелось плакать неизвестно отчего... Он сжал руки и стал молча молиться.

«О Боже Праведный, Всемогущий и Вездесущий...» – мысленно произнес Вильям. ...Что он здесь делает? Для чего живет? Для чего создан человек? Ему казалось, будто он блуждает в лесной чаще, всего в полушаге от тропинки, которая могла бы вывести его к свету – но удаляется от нее с каждым шагом все дальше и дальше... Внизу во дворе послышалось лязганье собачьей цепи – проснувшийся пес вылез из конуры и гавкнул разок, пробуя голос. Вильям прислушался, ожидая услыхать плач ребенка, – но все было тихо. Тогда он стал думать о Сюзан. Он знал, что она несчастлива, – но не понимал отчего. Чего ждала она? Она вышла за него по воле отца – и еще потому, что он был хорош собой и затмевал всех знакомых ей юношей...

Их любовные отношения были странными. Вильям спал с ней – потому что так полагается. Он исправно исполнял свои супружеские обязанности, но не испытывал ни острого наслаждения, ни каких-либо потрясений. Сюзан почти сразу же понесла – и он оставил ее в покое. Так повторялось уже трижды: Амброз родился осенью семьдесят четвертого, малышка Сюзан – летом семьдесят пятого – и вот со дня на день должен был появиться третий малыш... Похоже было, что Сюзан так и будет все время беременна – но она на это вроде бы не жаловалась. К тому же он видел, что множество окрестных женщин живут именно такой жизнью – и не ропщут. Ее печалило что-то иное – но что, Вильям не знал...

А сам он чего хотел? Он работал в поте лица каждый день – помогая отцу Сюзан в таверне, пел свои песни... Вилл Шоу и вправду прославился – его песни переписывали, а коробейники вовсю торговали нотами с лотков. Вильяму нравился Джон Грин, приятна была Сюзан, он забавлялся с детишками, как с лукошком котят, не тяготился своей работой... Но только музыка изредка дарила ему пронзительное ощущение, что вот-вот ему откроется Истина... Он должен был что-то создать – и никак не мог. Он взглянул на листок – нет, это не песня в полном смысле слова, хотя он чувствовал, что этой мелодии необходимы слова. Когда у него в голове начинала звучать музыка, он сразу понимал, звучит лютня ли это, или же труба, гобой – или голос человека... Но то, что лежало перед ним на столе, пело на разные голоса – они должны были слиться воедино... Бог-Отец, Бог-Сын, Бог-Дух Святой... Троица... Триединый Бог... Нужные слова ускользали...

К действительности Вильяма вернул плач младенца. Он увидел, что уже рассвело. Вовсю чирикали пташки, перебивая друг друга – и лишь черный дрозд пел без всякого усилия, и чистые ноты словно возносились к самому Престолу Господню... Слезы покатились по щекам Вильяма, вначале обжигая кожу, но сразу же остывая.

– Господи, что мне делать? – громко вопросил он. И вдруг услышал крик Сюзан – вопль боли и страдания. Он вскочил на ноги и кинулся к дверям, поняв сразу, что означал этот крик. Сквозняк подхватил листок с нотами – он покружился по комнате и скользнул на пол, под стул, в грязь и пыль... Через два дня слуга, заприметив со двора неприкрытые ставни в мансарде, вошел, поднял бумагу с полу и отдал Вильяму – а вдруг это что-то важное?

Вильям, сидя у камина, поглядел на листок – он совсем позабыл о нем – перечел, удивился и, безжалостно скомкав его, швырнул в огонь. Он даже не заметил имени Сюзан, написанного сверху. На его рукаве была повязана черная атласная лента, блеснувшая в свете пламени – Сюзан умерла. Она скончалась, дав жизнь дочке, Мэри – крошечное создание мяукало в люльке, поджидая, пока отыщут кормилицу...

Осенью 1576 года Нанетта прознала, что Артур обрюхатил одну деревенскую девицу – и поспешила к Полу в крайнем раздражении.

– И когда это он умудрился – я-то полагала, что мы не спускаем с него глаз! – сказала она. Но Пола это известие не слишком взволновало.

– Свинья грязи найдет, – небрежно обронил Пол, не отрываясь от дел. Нанетта решительно отняла у него перо.

– Пол, этого нельзя так оставлять! Последствия этого греха неминуемо отразятся на нас! Девушку надо отослать прочь и хорошо обеспечить – очень хорошо. Но услать как можно дальше! Ты же не хочешь, чтобы Артур справлялся о ней и о младенце?

– Разумеется, нет. Я прослежу за этим. Не беспокойся.

– Тщательно проследи. – Нанетта не удовлетворилась его ответом. – И нынче же! Теперь ты сам видишь, Пол, что мальчика самое время женить. Ему восемнадцать – неудивительно, что он зачал дитя. Хорошо еще, что не дюжину! Он должен жениться – и заиметь законного наследника. Удивляюсь, как это ты до сих пор не подготовил почвы!

– Почему же... – Пол встал и принялся прохаживаться взад-вперед по комнате. – Но подобные переговоры съедают уйму времени – а его у меня так мало!

Нанетта раздраженно прищелкнула пальцами:

– Да ты не видишь, что происходит у тебя под самым носом! Разве под крышей твоего собственного дома не подрастает богатая наследница? Разве ты не опекун? Что, с самим собой так трудно договориться? Послушай, Пол, если Маргарет не выйдет за Артура, до за кого же бедняжке идти? Неужели ты упустишь наследство Баттсов?

– Артур и Маргарет? – удивился Пол.

– Ей почти семнадцать! – угрюмо сказала Нанетта. – И если она принесет тебе в подоле свое отродье, с этим справиться будет куда труднее. Пожени их – и не медли! Тогда уже следующим летом у поместья Морлэнд появится законный наследник.