Текст книги "Князек"
Автор книги: Синтия Хэррод-Иглз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)
– Зима будет суровая, хозяин, – об этом говорят все приметы. Остролист весь усыпан ягодами – а ведь это лучшее доказательство. А гуси поутру летели так высоко – вы видели их, хозяин? Так высоко, что не подстрелить... Ах да, пришел слуга с бараном из усадьбы Морлэнд и принес новость: лис молодого хозяина вернулся – да, Тодди, нынче утром; нахальный и огненно-рыжий, и потрусил прямиком на кухню, мошенник...
Мэтью сгреб золу в кучку и поднялся.
– Я скоро принесу вам обед, – сообщил он, поворачиваясь к постели. – Тепло ли вам, господин? Может быть, принести еще одеяло?
Но хозяин не отвечал – его невидящие глаза устремлены были в окно, в холодное зимнее небо…
Глава 4
В день Святого Георгия в 1562 году вся семья съехалась на празднество в усадьбу Морлэнд. С утра пораньше в часовне отслужили мессу для семьи, потом – для слуг, которых собралось очень много, и все они были приверженцами старой веры. Но поскольку праздник совпал с воскресным днем, Морлэнды сочли недальновидным ограничиться домашним богослужением. Пол и Джон поехали в Йорк и отстояли заутреню в церкви Святой Троицы.
Это была монастырская церковь, пришедшая в упадок во времена смуты. Десять лет тому назад во время ужасного урагана рухнула колокольня, проломив крышу и разрушив алтарь – и долгое время церковь стояла, открытая всем ветрам, покуда прихожане не собрали достаточно денег, чтобы восстановить кровлю над нефом. Тогда церковь стала приходским храмом. Правда, здесь витала лишь тень былого величии – но Морлэнды всегда посещали храм Святой Троицы: многие из них венчались здесь и тут были погребены, пока не появилась часовня в усадьбе Морлэнд. Именно этот храм они посещали во время официальных треб.
Когда Пол и Джон возвратились из Йорка, началось празднество. Пол не изменял своим привычкам – но воскресеньям все упражнялись в стрельбе из лука: и домочадцы, и слуги. Установлены были соломенные мишени вдоль крепостного рва, и, по случаю праздника, решено было устроить большое состязание, в котором любой мог принять участие. Приготовили даже призы – черный поросенок, бурдюк доброго вина и сверкающая медная кастрюля... Это были самые ценные награды. Пол настаивал на том, чтобы все его дети без исключения приняли участие в стрельбе – разумеется, с учетом возраста подбиралось и оружие. Елизавета в детстве не овладела искусством стрельбы из лука – в Хар-Уоррене это было не принято. И хотя, уже став женою Пола, по его настоянию и чтобы доставить ему удовольствие, порой натягивала лук, не преуспела в этом занятии... Так что ее участие в состязании было чисто символическим – она сидела на скамеечке и с гордостью наблюдала за детьми и мужем.
...Пол, ее супруг, был невысок и очень прям – такая осанка обычно и бывает у людей, не вышедших ростом. Его горделивую стать подчеркивал и жесткий испанский воротник, не позволявший сгибать шею, и камзол по последней моде, не дающий возможности гнуть спину. Он тщательно следил за своим внешним видом, всегда одеваясь модно – и настаивал, чтобы и Елизавета следила за, собой. Пол был темноволос и светлокож, как все Морлэнды. В одежде он предпочитал черный цвет, изредка позволяя себе сапфирово-синий.
Елизавету еще юной девушкой отослали на север, собираясь выдать за брата Пола – но судьбой ей суждено было стать супругой Пола. Для нее разница не имела никакого значения – ведь женщина обязана выйти замуж там, куда ее отсылают родственники из династических соображений, к тому же это была хорошая партия, и для нее все сложилось наилучшим образом. Пол был добр, хотя и строг, порой холоден и, возможно, слегка скучноват – в доме звенел смех и царило веселье только когда он бывал в отъезде, а это случалось частенько. Но он никогда не был жестоким и несправедливым и не скупился на подарки жене. На заре их совместной жизни Елизавете казалось, что она могла бы полюбить мужа – если бы они были простыми йоменами, это наверняка произошло бы. Но господин и госпожа Морлэнды – это ведь король и королева своей маленькой страны, и необходимость всегда держаться официально и величественно не дали чувству расцвести.
Но брак во всех отношениях оказался удачен – это было совершенно очевидно: Бог подарил им десятерых детей, из которых выжили семеро. И сейчас Елизавета, сидя на скамеечке этим теплым апрельским днем, любовалась ими, дивясь, какие все они здоровые и красивые – все, кроме двоих, типичные Морлэнды – темноволосые и голубоглазые. У младшего, ее любимчика, четырехлетнего Артура волосы были чуть рыжеватые, а глаза фиалково-синие, какие обычно бывают у «рыжиков». Он оставался по-детски пухленьким, но так гордо выступал в своем новом, почти взрослом костюмчике! Он даже изо всех сил пытался натянуть лук восьмилетнего Вильяма.
У Вильяма была нетипичная для Морлэнда внешность – светлые, почти белые волосы, которые на солнце отливали чистейшим серебром. Миссис Стоукс, его гувернантка, называла мальчика ангелочком – и дело тут было не только в его необыкновенной красоте, но и в добронравии, мягкости и нежности. А голос его звучал так благозвучно и нежно, что мог растрогать до слез и самого закоренелого грешника. Сейчас он терпеливо наблюдал за бесплодными усилиями маленького братца – лук для того явно был слишком велик. Подняв глаза на мать, он лучезарно улыбнулся ей. Он любил все и вся, совершенно без усилий, – и обладал природным даром всегда говорить и поступать правильно.
Следующей по возрасту шла одиннадцатилетняя Мэри, сейчас стрелявшая по мишени бок о бок со старшей сестрой, четырнадцатилетней Джейн. С первого взгляда они казались близняшками – обе темноволосые и голубоглазые. Мэри была очень высока для своих лет, а Джейн, напротив, очень хрупка – на вид они были ровесницами. Мэри своим безудержным темпераментом и бесстрашием походила на мать – и подобно ей частенько совершала промахи и безрассудства. Дисциплина в школе Святого Эдуарда, которую она исправно посещала, подействовала на нее благотворно – и все же ей было больше по душе носиться целый день по окрестностям с деревенскими мальчишками, ее одноклассниками. Миссис Стоукс, качая головой, выражала сомнение, что Мэри когда-нибудь сумеет стать истинной леди. Елизавета же возражала: «К двенадцати годам она станет женщиной, вот увидишь – у нее достаточно времени, чтобы стать леди».
А вот Джейн оказалась загадкой для матери – но предметом гордости гувернантки: она была тиха, послушна и уже во всем настоящая леди. Отец Фенелон прозвал ее «книжная барышня», Пол – «маленькая монахиня». Елизавета смялась над ними обоими. Но необыкновенная задумчивость и кротость Джейн настораживали мать – это казалось ей даже неестественным. Джейн очень редко смеялась, но при этом не была меланхоличной – она просто спокойно и ласково глядела на этот мир, и какой-то неведомый источник питал ее уверенность и спокойствие. Елизавета поначалу думала, что ей было бы полезно посещать школу, но девочку воспитывали и учили только дома.
Еще один Морлэнд, посещающий школу святого Эдуарда, – маленький Пол... В свои тринадцать лет он был наименее красив из всего выводка, и при этом обладал бешеным нравом. Он хватался за жизнь, словно дитя за боевой меч – не с того конца, вечно раня себе руки... Он постоянно влипал в истории, всегда был виноват, его никто не понимал – но его ошибки не были сродни оплошностям Мэри, вызванным лишь неуемным темпераментом. Прирожденный неудачник, он так и не завел себе друзей, в школе все время дрался с мальчишками, бурно ссорился с Мэри и Леттис – и, что непостижимо, был любимчиком Пола-старшего. Елизавета не питала к нему подобных чувств – ее сызмальства манило лишь все красивое и «удачное». Но Пол всем сердцем обожал ребенка, не испытывая и доли этой любви к прочим детям.
Маленький Пол упрямо шел своей темной дорожкой, спотыкаясь на ровном месте, запинаясь на ухабах, которых никогда не мог вовремя заметить – у него просто не было времени оценить отцовскую нежность. К тому же он страстно желал уважения и восхищения – его раздражало, что отец любит его вопреки тому, каков он есть, а не за его доблести и заслуги. Маленький Пол любил только лишь Джейн – и своего сокола. С соколом он управлялся господински, и охота за мелкими пташками была единственным утешением в его борьбе с жизнью, которая не баловала его. Со всякой бедой он шел к своей ласковой сестрице, ища сострадания – и находил его.
Около ближайшей к Елизавете мишени соревновались двое ее старших детей. Леттис уже исполнилось пятнадцать – и ее красота, обещавшая поражать сердца, только расцветала. Ее молочно-белая кожа была слегка окрашена нежнейшим румянцем, глаза светло-голубые и спокойные, словно незабудки, а длинные, мягкие как шелк, вьющиеся волосы блестели на солнце. Натянув лук и прицелившись, она улыбалась каким-то своим мыслям. Стреляла она отменно, и прекрасно ездила верхом, чудесно танцевала и умела исполнить на клавесине простенькие пьески. Леттис занимало лишь то, что приличествует даме света и, будучи отнюдь не глупой, она отдавалась этому всей душой. Но настоящего образования она не получила, оставаясь ленивой, неученой и неисправимо тщеславной.
Ну и что из того, утешала себя Елизавета. Ведь Леттис спала и видела себя замужем за достойным человеком – в этом она явно собиралась переплюнуть Мать. А завтра она поедет ко двору, чтобы сделать там карьеру. Елизавета ни секунды не сомневалась, что какой-нибудь придворный глупец тут же страстно влюбится в девушку, и, если у Леттис достанет мудрости, а у юноши – смелости, то уже в этом году Дочь будет замужем. Это лишь обрадовало бы Елизавету – она вовсе не была без ума от Леттис, да к тому же завидовала ей, и ее присутствие в доме действовало угнетающе...
И Елизавета перевела взгляд на своего первенца, болтающего с Леттис, – Джон тоже едет ко двору, чтобы получить там место, но в отличие от сестры вовсе не рад этому... Мать залюбовалось им, и сердце ее забилось от любви.
Неужели из ее чрева, вопрошала она себя уже в сотый раз, появилось на свет это богоподобное создание, этот великолепный золотой гигант? Ведь она сама среднего для женщины роста, а Пол невелик и щупл для мужчины – но Джон Морлэнд в свои семнадцать лет уже выше шести футов, широк в плечах и необыкновенно силен, словно это не простой смертный, а и вправду божество...
Его редкостная сила и гигантский рост внушали благоговение – но ведь он еще и необычайно красив! Точеные черты лица носили печать душевности и кротости – но отнюдь не слабости. Прямые волосы были светлыми, как ячменный колос с чуть-чуть рыжеватым отливом, что необычайно гармонировало с золотистой кожей. Зеленовато-ореховые глаза его люди называли «счастливыми» – а выражение доброты и мудрости делало юношу старше своих лет. Золотого великана отличала еще и нежность.
Люди очень скоро распознавали в нем то, что всегда было ведомо зверью. Дитя, которого ни разу не укусила пчела, не цапнул лисенок, и в чьих силах было укротить любого бешеного коня или пса, превратилось в мужчину, к которому простые люди шли издалека со своими тяготами и бедами. Елизавете странно было видеть, как деревенская женщина доверяет своего захворавшего ребенка огромным ласковым рукам Джона и поднимает на него глаза, полные веры и благоговения. Чем меньше и слабее существо, тем нежнее Джон и – что удивительнее всего – он исцеляет! Он частенько снимал Елизавете головную боль и усмирял приступы удушья у маленького Пола.
В нем было истинное величие, а его богоданная красота гармонировала с необычайной физической силой. Когда он вырос, любовь матери к нему изменилась. Теперь в этом чувстве был трепет и изумление – это была страсть, которую не смог доселе пробудить в ее сердце ни один мужчина. Он был для нее больше, чем сын – и она отчаянно противилась в душе его поездке ко двору. Она не мыслила себе жизни без него, она пропадет, зачахнет...
Джон, словно почувствовав, что происходит у нее в душе, тотчас же откликнулся. Поймав ее взгляд, он тут же подошел и преклонил колено перед матерью:
– Что с тобой, мама? У тебя такое лицо...
– Я думала о завтрашнем дне, – отвечала она. – В душе трепетно надеюсь, что тебе там откажут в должности...
Необыкновенные глаза Джона изучали ее лицо:
– Я же откровенно надеюсь на это! – признался он. – Я только что говорил с сестрой…
– Скорее, это она говорила, а ты слушал. – Елизавета измученно улыбнулась.
– Она стремится ко двору всей душой. Меня восхищают ее страсть и решимость.
Елизавета попыталась скрыть удивление:
– Страсть и решимость, ты сказал? – Джон словно прочел ее мысли.
– Ты неверного мнения о Леттис, мама, – возразил он. – У нее много качеств, которых сразу не распознаешь. Смотри, отец идет...
Он торопливо поднялся, увидев приближающегося Пола. Это было какое-то стыдливое движение, и Елизавета усилием воли заставляла себя улыбаться – отец и сын стояли друг напротив друга: Пол вытянулся как струна, чтобы казаться выше, а Джон пытался как бы съежиться. Ведь оказаться настолько выше отца в какой-то мере оскорбительно для того – впрочем, как и обнаружить, что пытаешься это скрыть...
– Ты готов? – спросил Пол. – Пора начинать турнир. Джон, я полагаю, тебе лучше выступить в качестве судьи вместе со мной – ведь у тебя слишком явное преимущество перед ровесниками.
– Хорошо, отец, – смиренно ответил Джон. Он великолепно стрелял по мишени, хотя ни разу в жизни не воспользовался этим умением, чтобы убить зверя или птицу.
– Мы не станем дожидаться Баттсов, – продолжал Пол. – Ах, вот и Иезекия, и Джэн – только что прибыли. Ну, пора начинать, иначе мы не управимся до обеда.
Он направился прочь, и Джон был уже готов последовать за отцом, но тут Иезекия увидел их с Елизаветой и подошел поздороваться с ними – учтивость велела юноше помешкать. Иезекия только что возвратился из дальнего плаванья – об этом красноречиво свидетельствовала продубленная солнцем и солью кожа и покачивающаяся походка, да и с голосом своим он все еще не мог справиться: чересчур привык орать на матросов во время бушующего шторма.
– Привет, кузина! – загремел он. – Благослови Господь тебя, малышка Елизавета. Ох, Джон – Господи, ты снова вырос! А я-то думал, что я в роду самый большой – но в последние годы я перестал расти, а вот ты вымахал, словно молодой дубок! Как поживаешь?
Елизавета радостно приветствовала его. Она обожала этого огромного грубоватого моряка – и завидовала его вольной жизни. Иезекия был правнуком того самого Ричарда Морлэнда, о котором ходили легенды. Говорили, что тот трижды обошел босиком всю Англию, взял в жены дикую женщину из шотландских пустошей: никто не понимал ее языка, и детей своих она рожала словно волчица – прямо под открытым небом... Правда это или нет – никто не знал, но Иезекия был одержим страстью к странствиям, и почти всю сознательную жизнь провел в море, время от времени возвращаясь в Шоуз – поместье, унаследованное от отца. Какое-то время он энергично и добросовестно обрабатывал земли – но потом море снова позвало его... В двадцать девять лет это был высокий широкоплечий мужчина с открытой и доброй улыбкой и густейшей окладистой бородой, которую почти обесцветили ветер и солнце.
– У меня уйма подарков для тебя и для всего твоего выводка – да вот только они остались дома. Если ты пригласишь меня погостить, то завтра же поеду и привезу, – говорил он. – Слыхал, твой муж завтра уезжает в Лондон. Если ты предложишь мне на время остаться вместо него в качестве защитника и насладиться обществом женщин, то знай – я согласен!
– Ну разумеется, будь как дома, – ответила Елизавета. – Но учти: невзирая ни на какие подарки я не разрешаю тебе разбивать сердца моих девушек – знаю я вас, моряков!
Иезекия воздел к небу руки:
– Да разрази меня гром...
– Моя горничная и по сей день сходит по тебе с ума, Иезекия, – а уж когда ты привез ей из Индии гребень из раковины, она и вовсе сдурела. Поэтому помни свое обещание!
– Конечно, конечно! Ох, батюшки, да неужели это моя маленькая кузиночка Джейн? Извини, Елизавета, у меня есть для нее такая прелестная штучка – ах, я дурак, она же дома, там, где и остальное! Но ты ей обязательно скажи...
Елизавета и Джон обменялись улыбками, видя, как он заспешил прочь. Он всегда припасал какой-нибудь особенный подарочек для «тихони» Джейн. Джон собрался было уйти, но тут вперед выступил Джэн, до той поры оттесненный разглагольствующим Иезекией. Юноша отвесил поклон Елизавете и протянул Джону нечто, завернутое в ткань.
– Рад, что поймал тебя, Джон. Хотел что-то показать...
– Что это, Джэн? Я не могу долго задерживаться – меня зовет отец.
– Не догадываешься? – усмехнулся Джэн. – А что я пообещал тебе пару недель тому назад?
Лицо Джона радостно вспыхнуло, он протянул руки:
– Щенок? – он развернул ткань. Толстый и потешный серо-коричневый звереныш барахтался, поскуливал и тянулся к пальцам юноши. Найдя один, он тут же стал сосать его. Джон восхищенно прижимал к себе малыша. Довольный Джэн наблюдал за ним. Дружба между двумя юношами не угасла, несмотря на то, что Джэн теперь стал хозяином земель и у него было дел невпроворот. Но время для Джона он умудрялся находить.
– Что это? – голос Елизаветы прозвучал резче, нежели бы ей того хотелось. Она никогда не жаловала Джэна, но ради сына всегда старалась это скрыть. – Разве у тебя мало собак, Джон?
– Ах, нет, мама! – Джон даже удивился. – Это все собаки отца – а своей собственной у меня нет. Джэн пообещал мне одного от своей суки – ведь это необычный помет. Помнишь, ведь я тебе рассказывал? Ом спустил с поводка течную суку, когда к усадьбе подошла волчья стая – эти щенки наполовину волки!
– Они возьмут от родителей все самое лучшее, – вежливо объяснил Елизавете Джэн. – Собачьи отвага и верность, волчьи сила и хитрость. А этот – самый лучший. Мне показалось, что после лисенка волчонок ему будет в самый раз. Я уже боялся, как бы он не взялся приручать рысенка!
– Спасибо тебе, медвежонок, – только и сказал Джон, но все остальное легко читалось в его глазах. – Но я должен непременно идти – отец зовет меня. Не возьмешь ли у меня пока щенка?
– И даже больше – я подержу его у себя, покуда он будет сосать мать, а потом снова тебе его привезу. Но взамен... – Джэн сунул руку за пазуху и вынул письмо. – Не передашь ли это матери, когда будешь в Лондоне?
– Разумеется! – Джон передал Джэну щенка, принял письмо – и тут же побежал, повинуясь настойчивому зову отца.
Соревнование, наконец, началось – все получили уйму удовольствия. Джэн Морлэнд, лучший лучник в округе, развеселил всех, делая вид, что напрочь разучился стрелять – а потом одна его искусно пущенная стрела пронзила берет Иезекии, которым тот усердно размахивал, подбадривая стрелка. Черного поросенка выиграла Леттис – что очень обрадовало Пола, но огорчило девушку: она не успокоилась, пока Пол не пообещал обменять его на браслетик или другую безделушку. Джейн Морлэнд также выиграла приз, но рангом пониже – ее стрельба тоже крайне всех развлекла, но тут веселье было иного рода: Иезекия все время стоял у нее за спиной, натягивал за нее лук, сам прицеливался и чуть ли не сам стрелял по мишени! Только не желая оскорбить кузена в его лучших чувствах, «маленькая монахиня» приняла приз, который считала явно незаслуженным.
Тут приехали Баттсы и настало время обеда. Необыкновенно располневшая Кэтрин явилась во вдовьем платье – в прошлом году скончался ее супруг, старый Джон. Ее сопровождала неизменная Чэрити и сыновья Самсон и Джозеф с женами Энни и Грейс, гувернанткой и стайкой прелестных служанок, приглядывающих за детьми. Над семьей Баттсов тяготело проклятье, как утверждала Кэтрин: выживали лишь одни девочки – у Самсона было две дочери, восьмилетняя Розалинда и двухлетняя Маргарет, а четыре его сына умерли во младенчестве. И у Джозефа было две девочки – Грейс и Джейн, пяти и четырех лет от роду, и единственный уцелевший сын Уолтер, хотя и доживший уже до восьми лет – но домашние и не чаяли, что он достигнет совершеннолетия.
Нанетта, разумеется, считала причиной смерти сыновей Баттсов нездоровую атмосферу Йорка – они с Кэтрин до хрипоты спорили на эту тему при каждой встрече. Теперь, когда ее под руки ввели в зал и усадили за обеденный стол, Кэтрин явно ощущала потребность с кем-нибудь сцепиться и, не найдя достойного объекта, стала изливать душу, жалуясь на Нанетту.
– Ох уж эта моя сестрица! Блаженствует при дворе – да это же просто непристойно! Ведь тело ее мужа еще не остыло в могиле, а она вовсю скачет на коне по лесам – и это в ее-то годы! Оставила все земли своему мальчишке – еще неизвестно, откуда он взялся, этот парень... А? Что?.. – подставила несносная женщина ухо Иезекии, который что-то горячо ей зашептал. – Да-да, знаю, что он здесь. Я близорука, но, слава Богу, еще не слепа, хотя мне и исполнится пятьдесят один в день святого Михаила, и эти мои больные ноги... Да, вот этот ломоть свинины, и кусочек баранины – пожирнее! Пожалуй, и несколько тушек дичи – три-четыре, не больше: для меня в них слишком много косточек. Я предпочла бы, конечно, жирненькую куропаточку – но упрямой Елизавете больше по вкусу тощие кроншнепы. Такие, как сестрица Нэн – по сей день она худа, словно мышь! У нее прочное положение при дворе – но я-то за все сокровища мира не согласилась бы сидеть за одним столом с королевой! Пусть она дочь короля Гарри, но это не дает ей права вешаться на шею мужчине – а когда женщина в ее положении делает конюшего своим любовником и предлагает ему убить собственную жену, чтобы жениться на ней... послушайте, этот соус достаточно острый? Поставьте-ка его поближе, чтобы я смогла сама дотянуться до него – хотя он наверняка не такой острый, как я люблю... Да, я пожилая женщина – но вкусы мои неизменны и изысканны. А все это потому, что я была и остаюсь леди – и на месте Елизаветы я ни за что на свете не отослала бы дочь ко двору, даже для того, чтобы она удачно вышла замуж. Кто знает, возможно, она потеряет куда больше, чем приобретет...
В полнейшем отчаянье Иезекия преувеличенно громко заговорил с Джейн и, стыдливо воодушевляемый собеседницей, принялся рассказывать бесконечные истории о своих путешествиях по морю в экзотические страны, не жалея красок – внимательное личико Джейн подстегивало его воображение. Постепенно его повествование захватило всех присутствующих, а после того, как он поведал о кровопролитном сражении с морским чудовищем, Елизавета шутливо захлопала в ладоши и воскликнула:
– Прекрасно, кузен, – но укроти свой нрав, пока не поздно, иначе ты победишь всех и вся, и в следующем году тебе ровным счетом не с кем будет сразиться!
– Ну кто же может знать, кого он повстречает через год? – спросил Джон. Елизавета от души засмеялась.
– Да неужто ты веришь всем этим сказкам? Он же все выдумывает, чтобы позабавить нас – а на самом деле преспокойно себе плавает между Рэем и Кале, вырезая из морских раковин безделушки и любуясь дельфинами.
– А мне-то и в голову не пришло... – пробормотал Джон, а Иезекия оглушительно расхохотался, умиленный наивными представлениями Елизаветы о жизни моряков.
– А я ему верю, – упрямо заявила Джейн, почувствовав, что Иезекия нуждается в защите. – Кузен Иезекия никогда бы не солгал.
Иезекия как-то странно взглянул на нее:
– Ты и вправду так думаешь, кошечка? – нежно произнес он. – Не стану утверждать, что ничего не приукрасил, но клянусь: я никогда не солгу тебе, госпожа Джейн Морлэнд – ни разу в жизни, разрази меня гром!
– Чудесный тост! – смеясь, воскликнул Джон. – За спасение души моряка!
Все засмеялись и потянулись к кубкам, а Джон и Елизавета обменялись быстрыми и весьма красноречивыми взглядами. Затем ко всем присутствующим обратился Пол:
– У нас нынче будет музыкальный вечер – собралось столько талантов! Иезекия споет нам морские песенки, Джейн и Леттис сыграют на клавесине, потом споет Вильям, а затем Джэн усладит наш слух песней собственного сочинения. А теперь прошу внимания и сосредоточенности: послушаем отрывок из Святого Писания. Клемент, – обратился он к лакею, – принеси-ка книгу. Почитайте нам вслух, отец Фенелон...
Когда гости разъехались и семья уже готовилась отойти ко сну, Елизавета поднялась в спальню первой – Пол остался внизу побеседовать с глазу на глаз с Джоном и Леттис в комнате управляющего. Елизавета быстро разделась и легла в постель, задернув полог – ведь через их спальню будут проходить все остальные, направляясь к себе. Кровать, на которой они с Полом спали, была фамильной реликвией Баттсов – ее сделали еще для деда и бабки Пола в качестве свадебного подарка. Это было творение рук искуснейшего резчика, а материалом послужил прочнейший кедр. Каждый из четырех столбов изображал рог изобилия – извергающиеся из них мощнейшим потоком плоды и цветы плавно переходили в чудесный резной фриз, поддерживающий балдахин и занавес. Вокруг столбов вились виноградные лозы, отягощенные гроздьями спелых ягод.
Верхний фриз и нижнюю панель ложа украшали изображения фавнов, сатиров и менад, вовсю развлекающихся в роскошном саду – со множеством фривольных подробностей. Зимний полог был алого бархата, а легкий, летний – легчайшего, пурпурного с золотом, шелка. Когда семья переезжала на ежегодный отдых в усадьбу «У Двенадцати Деревьев», ложе Баттсов перевозили туда же на повозке, запряженной волами – Пол никогда не расставался с ним. Для него эта фамильная реликвия стала символом величия рода – а так как он был в семье младшим, то соблюдал родовую честь с величайшим рвением.
Елизавета примостилась на своем краю ложа, натянув на себя одеяло, надеясь крепко заснуть к тому времени, как придет супруг – чтобы ему не захотелось будить ее. Он вовсе не злоупотреблял своими правами на ее тело, всегда был внимательным и куртуазным любовником – и все же Елизавету страшили эти вечера, когда он не засыпал тотчас же, едва добравшись до подушки... Ее младшему сыну исполнилось всего четыре года, рассуждала она про себя – и ей может снова «не посчастливиться». Она чувствовала себя виноватой за то, что даже в мыслях произнесла эти слова – но, хотя она гордилась детьми, она была бы рада, если бы ей больше не пришлось стать матерью. Ведь ей всего тридцать шесть – а она уже десять раз была беременна, и еще не скоро утратит способность рожать... Она не хотела вновь испытывать тяготы беременности – а больше всего страшилась умереть родами.
Ей ни разу в жизни не приходило в голову, что соитие с мужем может иметь целью нечто иное, нежели продолжение рода. Ведь он ни разу не подарил ей истинного блаженства, и несмотря на глубокую симпатию к мужу, Елизавета была уверена, что для него совокупление – также не более чем долг.
Но в этот вечер ей не повезло... Хоть она и закрыла глаза, и старалась глубоко и ровно дышать, но когда Пол отодвинул полог и коснулся ее, по его учащенному дыханию она поняла, что нынче произойдет.
– Завтра я уезжаю, и меня не будет по меньшей мере месяц, – он нежно положил руку ей на плечо. Его охватила дрожь при мысли, что вот сейчас он развяжет тесемки ее пеньюара и коснется гладкого нагого тела. Но он ждал, надеясь, что она скажет: «Я буду тосковать по тебе», что кинется к нему в объятия, прильнет к нему всем телом, шепча слова любви и страстно отдаваясь ему... Но ждал он напрасно – как и всегда. Елизавета лежала покорная, ожидая своей участи – и сердце его сжалось от боли и разочарования. Но строгий моралист, живущий в нем, настойчиво твердил, что брак заключается не для удовольствия, а лишь для того, чтобы появилось многочисленное потомство...
Обуреваемый этими противоречивыми чувствами, он овладел ею, все еще надеясь, что вот-вот она ответит ему, хотя бы телом – он страстно желал ее любви и проклинал себя за то, что так обожает ее. Ведь он любил ее – любил с самого начала, безнадежно и страстно, коленопреклоненный перед этим воплощением женской добродетели и целомудрия...
...Когда все закончилось, к нему вернулся трезвый рассудок – он оторвался от нее, унылый и одинокий, как и прежде. И они заснули – каждый на своем краю обширной постели, отодвинувшись как можно дальше друг от друга.
– Не нужно вставать завтра утром, чтобы проводить меня, – успел сказать Пол. – Мы отправимся очень рано.
Елизавета пробормотала что-то, соглашаясь. Она вообразить не могла, как ему хотелось, чтобы она начала возражать – посему она подчинилась воле мужа, тем более что это было удобно для нее самой... Оба заснули с чувством смутного неудовлетворения. Ее мучили тяжелые сновидения. Во сне она тосковала по чему-то, что ускользало от нее – хотя не знала, что это было. Она всхлипывала во сне. Нет, она вовсе не мечтала иметь идеального любовника. У нее никогда не было мужчины, кроме Пола – она не могла знать, какою бывает любовь…
Церемония представления произошла очень быстро. Все столпились в коридоре, ведущем к залу для аудиенций, ожидая появления королевы – Пол, его покровитель молодой герцог Норфолкский, Джон и Леттис, одетая с головы до ног во все самое лучшее, столь же взволнованная, сколь и прекрасная. Их окружали придворные различных рангов, ожидая удобного случая попросить монархиню о милости – или просто попасться ей на глаза. Но поскольку молодой Норфолк был родственником королевы, его протеже Морлэнды стояли в первых рядах толпы.
Все суетились и перешептывались – это было чем-то сродни огню, бегущему по сухой траве в преддверии порыва урагана. И вот ветер задул слабое пламя – все принялись кланяться и приседать в реверансе. Появилась королева, направилась в зал, но вдруг помешкала и остановилась прямо перед Морлэндами.
– А это еще кто, кузен Норфолк?
Рыжеволосый белокожий молодой человек, великолепный в своем алом камзоле, расшитом золотом и усыпанном жемчугом – дарами королевы – указал пальцем на Морлэндов:
– Имя им Морлэнды, ваше величество, – вы, возможно, помните. Господин Морлэнд прибыл сюда, чтобы рекомендовать вашему величеству...
– Ах, да, Морлэнды. Кажется, это твоя родня, Нэн, – перебила его королева, поворачиваясь к Нанетте, стоявшей в толпе фрейлин. Взгляд королевы безразлично скользнул по фигурке Леттис, все еще склоненной в реверансе – но девушка все же осмелилась на мгновение поднять глаза.
– Хм-м-м... Милое личико. Но при дворе и без нее множество прелестниц. А это что за необыкновенный юноша?
Джон взглянул на королеву, и лицо его вспыхнуло. Величественное и прекрасное лицо было так близко и почти вровень с его лицом – хотя он и был согнут в три погибели. Холодные темные глаза оглядывали его со странным любопытством. Повинуясь их приказу, он выпрямился во весь свой гигантский рост – эти темные глаза на бледном лице, не отрываясь, глядели на юношу, хотя королеве и пришлось запрокинуть для этого голову.
