Текст книги "Капкан"
Автор книги: Синклер Льюис
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)
Синклер Льюис
Капкан
Глава I
В зудящую шею колючими жалами впивалась потница; от тяжести ноши подламывались колени. Весь долгий путь волоком и после, мучительно выгребая веслом, Ральф с неотступной тревогой думал о Пороге Призраков, который ждет впереди, о человеке, который настигает их сзади.
Он был рад, когда это произошло, наконец, когда они приблизились к зловещей стремнине, и он увидел, как Лоренс Джекфиш, сидевший на носу лодки, вскочил на ноги, указывая веслом единственный надежный ход сквозь неистовство рваных потоков. Зажатая узловатыми скалами, река неслась ровной, упругой струей, и Ральфу почудилось, что, если тронуть горячими пальцами тугую гладь, вода окажется твердой и скользкой на ощупь, точно полированная бронза. Опасность подстерегала дальше, за горловиной, где взбаламученная, обезумевшая река бурлила десятками водоворотов среди полускрытых пеной валунов.
Лодка невероятными зигзагами металась по курсу, который указывал Лоренс. Скорчившись над веслом, чтобы круто повернуть нос суденышка вправо, Ральф краем глаза увидел прибрежные утесы и понял, что их со скоростью самолета несет в пучину.
А потом внезапно они очутились на тихой воде, пороги были позади, и Ральф всхлипнул от облегчения над поднятым веслом; молоденькая женщина оглянулась в изумлении, а индеец насмешливо фыркнул. Сп асены. Благословенная минута… Но Ральф и сейчас помнил, он помнил все время, что за ними, быть может, гонится по пятам разгневанный мститель – беспощадный, грозный, стремительный…
В чудовищно благонадежной и респектабельной фирме нью-йоркских стряпчих «Бизли, Прескотт, Брон и Брон» не было, вероятно, человека, более благонадежного и респектабельного, чем Ральф Прескотт. Он вел дела так же хладнокровно и осмотрительно, как играл в шахматы. Вспылить, повздорить сгоряча было для него так же немыслимо, как ввязаться в уличную драку. Поэтому он был неприятно удивлен, обнаружив, что с некоторых пор стал раздражителен, брюзглив и склонен вступать в перебранки со своими клиентами, официантами в ресторанах и шоферами такси.
«Заработался, – думал он. – Надо разгрузить себя немного. Эти переговоры с гидроэлектрической компанией – слишком большое напряжение… Попробуем заняться гольфом». Однако выяснилось, что занятий гольфом и даже (небывалое легкомыслие!) вечера, проведенного в мюзик-холле, а не дома над бумагами, которыми был вечно набит его солидный портфель, недостаточно, чтобы унять расходившиеся нервы: из ночи в ночь его будили неведомые страхи, и он лежал без сна, цепенея от смутных и недобрых предчувствий.
Дожив до сорока лет, Ральф Прескотт был более чем когда-либо холост. Причина? Ни одна девушка, которую он знал, не могла сравниться с его матерью, человеком такого нравственного совершенства, душевной гармонии и поразительной чуткости, что ради ее милого общества он был готов пожертвовать любым сердечным увлечением. Но вот уже два года, как она умерла, и если прежде, выманив его в полночь из-за письменного стола, она поболтала бы с ним за стаканом молока и, рассмешив остроумной шуткой, отправила спать, – теперь, чтобы как-то заполнить пустоту одиночества, он с тяжелой головой засиживался за работой до часу, до двух ночи, а то и до рассвета.
Приветливый, серьезный человек был Ральф Прескотт: худощавый, в очках, чуточку наивный, пожалуй. В кругу немногих друзей – адвокатов, врачей, инженеров, биржевых маклеров, которых он знал еще со студенческих лет и каждый вечер встречал в Йельском клубе, [2]2
Йельский клуб-объединяет лиц, окончивших Йельский университет.
[Закрыть]к нему относились тепло и ровно.
Человек трезвого ума, строгий и неподкупный страж законности, он сохранил к Изящным Искусствам и Изящным Условностям то же благоговейное отношение, что и в студенческие годы, когда, слушая лекции профессора Фелпса [3]3
Фелпс, Уильям Лайон (1865–1943) – американский литературовед, критик, профессор литературы в Йельском университете (1891–1933), автор одного из первых в США исследований о русском романе («Статьи о русских романистах», 1911). Синклер Льюис, слушавший его лекции в бытность свою студентом Йеля, оставил о Фелпсе теплые воспоминания.
[Закрыть]по литературе, издалека, почтительно склонил голову перед Торо, Эмерсоном, Рескнном, перед идеями гуманности и разума. Не пробивная сила, не умение стращать, нажимать и пускать пыль в глаза, свойственные более практическим его коллегам, снискали ему добрую славу в юридическом мире, но сосредоточенность и особый, предупредительно-дружелюбный тон в обращении с судьями и присяжными.
И вот как-то в мае, в начале двадцатых годов, Ральф Прескотт почувствовал, что с нервами у него дело обстоит из рук вон плохо.
Была суббота, и он снарядился на собственной машине за Белую Равнину, чтобы поразмяться на площадке для гольфа в загородном клубе «Букингемская Пустошь». Двухместный автомобиль, с аккуратненькими никелированными бамперами, сверкающими чистотой зеркальными стеклами и строгими свеженакрахмаленными холщовыми чехлами на сиденьях, имел удручающе приличный вид, словно похоронное бюро.
Весна запаздывала, это был первый погожий субботний день, и все в Нью-Йорке, кто мог вывести на улицу хоть какой-нибудь мотор на колесах – будь то «фордик» образца 1910 года или «роллс-ройс» последнего выпуска, лимузин или сотрясаемый страстной дрожью мотоцикл, – в едином порыве устремились за город. Осторожно свернув на Пятую Авеню с Восточной Тридцать Седьмой, где находилась его скромная квартира, Ральф понял, что усталому человеку нечего и думать пробиться сквозь коварную, неподатливую массу транспорта. Только рискуя машиной, а заодно и собственной жизнью, он смог втиснуться в общий ряд. Милю за милей полз он в хвосте у видавшего виды седана, в паническом страхе нажимая на тормоза всякий раз, как тот останавливался, пока, наконец, не возненавидел лысину, сияющую над рулем впереди. А тут еще приходилось все время зорко следить за встречным потоком, подступающим чуть ли не вплотную к его левому крылу; приходилось помнить о той машине, что норовила врезаться в него сзади.
«И это называется субботний отдых! – сокрушался он. – Нет, бежать, вырваться отсюда во что бы то ни стало! Что это за жизнь! Уехать бы куда-нибудь, где хоть можно шаг ступить свободно, отдышаться…»
Один раз, когда его остановил на самом перекрестке полисмен-регулировщик, и другой раз, когда какой – то мальчишка выскочил на мостовую прямо ему под колеса, у него едва не остановилось сердце от ужаса, жуткого и пронзительного, как вопль сумасшедшего. Напряжение так и не отпускало его всю дорогу, он только с отчаянием ждал, когда кончится эта пытка.
Но вот уныло замельтешили мимо и остались позади бензоколонки, киоски-сосисочные, уродливые жилые дома, и Ральф въехал на территорию Букингемского загородного клуба. Простор, тишь. На извилистой, мощенной гравием дороге, обсаженной рододендронами, он остановил машину и навалился на баранку обмякшим телом.
«Надо заняться собой хорошенько, – размышлял он. – Состояние – никуда. И курю слишком много…»
Клубная раздевалка нагнала на него еще большую тоску, чем обычно.
Сырые цементные стены, щербатые цементные полы, запах пота, джина, застиранных купальных полотенец; немолодые полнеющие бодрячки в спортивном белье, взрывы преувеличенно молодцеватого смеха, хвастливые и не всегда удачные остроты по поводу выигранных партий… Это логово издавна вызывало в нем брезгливое чувство, а сегодня здесь было совсем невмоготу. Он облегченно вздохнул, когда его подхватило и втянуло в свою орбиту бронебойное оживление мистера Э. Вэссона Вудбери.
Вудбери состоял председателем спортивного комитета, а также вице-президентом и коммерческим директором всесильной чулочной компании «Век Ажура», чьи шелковистые изделия обтягивают ножки доброй половины молодых женщин в Америке начиная с работниц – японок на снэтлских консервных заводах и кончая нью – йоркскими хористками. Кругленький, плотный и самодовольный, мистер Вудбери напоминал большую и сочную куриную ножку из фрикасе, поданного к воскресному обеду, а его громкий внезапный смех резал ухо, как скрежет тормозов под ногою неопытного шофера.
У своего шкафчика, пятого от Ральфа, Вудбери облачался в клетчатые бриджи и носки-гольфы с узором из малиновых, канареечных и гороховых кружочков, кое-где перемежающихся для разнообразия премиленькими ромбовидными крапинками. Одеваясь, он кричал, словно Ральф находился по крайней мере за милю от него:
– Ну как, составим партию? I рое есть, четвертого не хватает! Всего трое – я, да судья Уизерс, да Том Эбенауэр – три игрока, зато какие! Один к одному! Команда – блеск! Давайте соглашайтесь, очень советую – глядишь, судья и поблажку даст, когда вас привлекут за торговлю виски.
Обычно Ральф избегал Вудбери. Он предпочитал партнеров более сдержанных, более искусных и честных. Но в сегодняшнем, пугающе-развинченном состоянии розовощекая, чванливая, лоснящаяся самоуверенность Вудбери приободрила его. Так новичок-первокурсник, не особенно восхищаясь познаниями капитана футбольной команды в области латинской грамматики, все же бывает страшно польщен его дружеским расположением к себе.
– Что ж… – сказал Ральф.
С таким, как этот Вудбери, наверно, не пропадешь. И потом должен ведь кто-нибудь вывести его из этой вязкой хандры…
Ральф Прескотт играл в гольф метко и на совесть и даже сегодня, не вполне еще совладав со своими нервами, оказался безусловно лучшим из четверки. Вудбери мазал и громогласно недоумевал:
– Ах ты, дьявольщина, как же это я?.. – очевидно, полагая, что этого достаточно, чтобы исправить дело.
Расхаживая по тихим лужайкам осененного вязами спортивного поля, Ральф вновь обрел покой и душевное равновесие и проникся некоторой симпатией к своим острякам-партнерам.
Впрочем, Вудбери не только острил. Он еще и жаловался.
– До чего не везет, а? Задумал съездить в Канаду – поудить рыбки вволю, походить на байдарках, забраться подальше к северу от конечной станции вдоль границы Манитоба-Саскачеван, по долине Мэнтрап-Ривер. [4]4
Английское слово «мэнтрап» означает «капкан».
[Закрыть]Потрясающие места: цивилизацией не пахнет, начисто забываешь, что в мире существует всякая гнусность вроде конторских столов, звонков по телефону, балансов, которые не сходятся… Был там три года назад – правда, до самой Мэнтрап-Ривер не добрался, – но почти. Рыбы – уйма! Золотистая щука – в Канаде называется dore, озерная форель, – по десять, по пятнадцать фунтов рыбина – во! Совсем было собрался туда этим летом с приятелем – он живет в Виннипеге, – и все уже на мази: купили байдарки, маршрут выбрали, наняли четверку проводников-индейцев – отличные ребята. И тут Лу, мой приятель, взял да заболел. Удружил, понимаешь. Слушайте, Прескотт, а не поехать вам вместо него? Подумайте. Тем более, какие у вас, адвокатов, особо важные дела? Отступились бы ненадолго от бедняг клиентов, дали бы им возможность пока поднакопить деньжат – все равно осенью отберете!;
– Пожалуй, недурно бы съездить отдохнуть, – пробормотал Ральф, которого сейчас больше занимали не Бескрайние и Дикие Просторы, а вопрос о том, куда ляжет его мяч.
– Недурно? Да вы вду-умайтесь! Таскать из воды пятнадцатифунтовых форелей! Сидеть у костра, слушать, как старожилы плетут бывальщину о жизни первых поселенцев! Спать в палатке и не слышать вокруг автомобильных гудков! И при этом у меня все так организовано, что никаких усилий. Нет, серьезно, Прескотт, глядите: когда идем волоком, все несут индейцы, харч готовят тоже они, рыбу чистят, ставят палатки. Где не пройти на подвесных моторах, гребут опять же они, а не мы.
– Моторы? На байдарках? – вскинулся Ральф. Это звучало кощунственно. – В Северной Канаде?!
Вудбери замахал на него клюшкой в припадке истерического смеха.
– Э-эх, интеллигентик несчастный! Дикий человек из дебрей Манхэттена! Да в Канаде у каждого вождя из племени кри… воображаете, поди, что они одеваются в оленьи шкуры и ходят на челнах из березовой коры? А там что ни вождишка – то собственный подвесной мотор, парусиновая байдарочка, все как у белого человека… Черт, ну и народец – просто зло берет. Про Лондон он тебе все знает, про Париж, про Ривьеру… Да-да! Что я, не слышал, как вы там изливались перед Эдди Лероем! А вот про эту самую Северную Америку котенку известно больше вашего. Дремучее невежество! Так что давайте-ка, собирайтесь! По крайней мере раз в жизни увидите настоящих людей!
Ральф был задет, но вместе с тем и пристыжен. Вудбери сказал правду. Он ничего, решительно ничего не знает о трапперах и старателях, что и поныне сторожат далекую окраину. Он никогда не спал на голой земле. Он изнежен. Он мягкотел и робок – отдыхать, так с комфортом, с прохладцей: Бретань, Девоншир, Баварский Оберланд! И как его все-таки раздражает покровительственный тон этого Вудбери, который, точно лектор на радио, вещает о шести способах передвижения на больших грузовых байдарах, которыми пользуются в длительных походах по северным местам: гребки, шест, мотор, бечева, парус и при большой волне даже весла.
К элегантным байдаркам с красными сиденьями и вычурными именами, которые видишь на летних курортах, мистер Вудбери явно относился с презрением. А поскольку Ральфу только с такими и приходилось иметь дело, и поскольку с одной из них у него были связаны нежные воспоминания двадцатилетней давности: озеро, девушка, ради которой он как-то раз в те золотые дни отмахал на веслах целую милю, – то он заключил, что Вудбери просто грубый мужлан… Упаси боже проводить бок о бок с подобным субъектом дни и ночи в нелегком походе по безлюдным дебрям!
Но когда они кончили игру и побрели к клубу пропустить по рюмочке джина с лимонадом (судья Уизерс всю неделю так трудился, приговаривая людей к наказанию за торговлю джином, что теперь просто изнывал от жажды), Вудбери обхватил Ральфа за плечи и с подкупающей мальчишеской непосредственностью, прорывавшейся у него по временам, воскликнул:
– Ладно, Прескотт, ты не обижайся, что я тебя поддел! Не привык к глухим местам – ничего, научишься. Ты парень с выдержкой и сообразительный. Так что, если тебя устроит, буду душевно рад. Представляешь: двинем к Гудзонову заливу, а там с августа месяца северное сияние полыхает во все небо!
Нел ьзя сказать, чтобы Ральф отнесся к этому предложению серьезно, и все же на обратном пути он правил по забитой транспортом дороге играючи, поглощенный картинами Севера – картинами, навеянными ему рассказами, которые он глотал в постели поздней ночью, когда издерганные нервы обрекали его на бессонницу…
Долгий путь. Едва заметная тропа меж исполинскими елями. Сверху сквозь ветви сочится золотисто-зеленый свет. Серебро березовых рощ, отраженное в черных, как смоль, озерах. Ночь темней воронова крыла, и звезды, особенно яркие в неоглядном безмолвии. Суровые, молчаливые индейцы, высокие и горбоносые, вышагивают десятки миль по следу раненого лося. Бревенчатая хижина, и на пороге – обворожительная принцесса-индианка. Траппер со связкой роскошных мехов: горностай, красная лисица, бобер…
В таких-то мечтах, повеселев после вкусного обеда в японском ресторанчике на Кроутон-Ривер, Ральф подкатил к огромному, гудящему, как улей, гаражу, где с царственным комфортом расположились автомобили видных адвокатов, миллионеров-бутлеггеров и даже киноактрис. Оставив здесь машину, он, посвистывая, зашагал к внушительному старому особняку из песчаника, переоборудованному под многоквартирный дом; посвистывая, отворил свою экстравагантную, черную с оранжевым, дверь – и окаменел, задохнувшись от ужаса, от бешеных ударов сердца…
Прямо перед ним, в упор наставив на него револьвер, стоял чужой…
В следующий миг Ральф разглядел, что налетчик не кто иной, как он сам в неясной глубине зеркальной двери ванной, а в вытянутой руке поблескивает не револьвер, а его собственный старомодный ключ от парадной двери. Тяжело отдуваясь после внезапного испуга, Ральф кое-как добрел до богато отделанной, полной книг гостиной и бессильно опустился в красное кожаное кресло.
«Ф-фу ты… Надо что-то предпринимать, иначе недолго и свихнуться! Поеду с Вудбери в Каналу. В конце концов, как он там ни шумит, как ни пыжится, чтобы показать свою удаль, он все-таки очень порядочный малый. Еду-и баста!»
Ни разу за всю свою рассудочную, строго расписанную по минутам жизнь он еще не был исполнен столь отчаянной решимости.
Испуганным голосом назвал он телефонистке номер Вудбери на Вест-Энд авеню, испуганно заговорил, когда хозяин дома взял трубку; все тем же испуганным голосом подзывал такси и прощался с привратницей, и привратница многозначительно ухмыльнулась вслед благонравному мистеру Прескотту, который на ночь глядя отправляется невесть куда.
– Какой разговор! Само собой – приезжай безо всяких! – гаркнул ему в трубку Вудбери. – Поздно? Ерунда! Сию минуту скажу жене, чтоб наш япошка сунул в ледник пивца, да настоящего, с градусом!
Согретый ласковым словом генерал-квартирмейстера экспедиции, Ральф трясся в такси.
– …все побоку, – бормотал он. – Все эти судейские кляузы и каверзы, концерты, чопорные английские еженедельники, чинные партии в бридж… Поживу среди настоящих людей, отведаю здоровой пищи, посплю на Матушке-Земле. Симпатяга этот Вудбери, широкая душа!
Когда Ральф прибыл, Вудбери, который поджидал его в холле, трижды потряс ему руку, трижды хлопнул по плечу и повел к себе по лестнице из черного ореха, украшенной вычурной резьбою. Его богатый и душноватый кабинет изобиловал чучелами уток, обкуренными трубками в витринке с выжженной по дереву надписью, восславляющей доблести Колгетского университета, и оригиналами тех самых реклам, изображающих девиц с обтянутыми глянцевитым шелком ножками, которые принесли исстрадавшемуся миру благую весть о том, что наступил Век Ажура.
Была извлечена на свет миссис Вудбери, миловидная особа лет тридцати.
– Ах, мистер Прескотт, – защебетала она. – По-моему, просто чудесно, если бы вам удалось поехать с Вэссоном. У-у, медведище! Изображает из себя заправского туриста, для которого лес – что родной дом, а сам беспомощен, как малое дитя. Я так надеюсь, что вы сумеете выбраться: хоть будет кому приглядывать аа ним. Вы вот говорите, что не приспособлены к походной жизни, но у вас такой спортивный вид – честное слово: легкоатлет, да и только.
– Что ж, это ты верно, – согласился ее супруг и повелитель. – Не такой уж я герой, каким себя выставляю. Но вообще-то, не скажи, душа моя: я умею обходиться копченой грудинкой и пресными лепешками гораздо лучше, чем ты думаешь. Ну, а ему для первой вылазки в Большие Леса как раз подойдет не слишком матерый волк, который не заставит трубить без привала по восемнадцати часов в сутки.
Эта скромная оценка достижений хозяина дома в роли Отважного Землепроходца сильнее самого красноречивого бахвальства убедила Ральфа в том, что они славно проведут время в походе. А тут еще Вудбери, совсем как мальчишка – несколько обрюзгший мальчишка, правда, но очень веселый, – принялся вытаскивать из чуланов и сундуков все свои любимые игрушки, и Ральфа покорили… нет, не прелести крытой лаком блесны (у рыбки был до того тоскливо-неживой вид, что никакого рыболовного азарта она в его душе не разбудила) и не остроумная конструкция катушки спиннинга на агатовых камнях – его пленила пара стоптанных, ссохшихся шнурованных ботинок.
– Чем не пижонские туфельки? – захлебывался Вудбери. – В самый раз на танцы! Ты взгляни, как набиты гвоздики, – будто солью тряхнули из солонки. Сделаны по специальному заказу. А подметка! Мягонькая, как у мокасинов. Эти самые ботинки – где они только со мной не побывали: в Мэне, в Мичигане, в Канаде… Сколько окуней я в них переловил – и каких здоровенных! Сколько гор излазил!.. Ну, а теперь я тебе покажу такуюштуку – пальчики оближешь!
И он жестом фокусника развернул перед Ральфом карту на холщовой подкладке, озаглавленную «Мэнтрап-Ривер и ее окрестности». Вот Виннипег в нижнем правом углу, вот Фламбо-Ривер, а выше – озеро Уоррик и Мэнтрап-Ривер, фактория Мэнтрап, Озеро Грез, Река Туманной Скво, Порог Призраков, река Потерянная, река Плакучая, озеро Полуночное…
Что такое Виннипег, Ральф еще более или менее знал, хоть никогда не бывал западнее Чикаго. Слышал он и про Фламбо-Ривер, и воображение рисовало ему хмурый поток, который катит свои желтые воды тысячу миль по густой сосновой тайге сквозь чащобу ивняка, по безлюдным болотам, таким унылым в час заката. Однако о большинстве мест, обозначенных на карте – как на манитобской стороне, так и в Саскачеване, – он имел не больше представления, чем о центральных областях Тибета, и их названия ласкали ему слух: Порог Военных Барабанов. Певучая Быстрина, озеро Нипигосис, Ручей Болотных Курочек, Озеро Птицы-Громомет, Сосновый мыс. А селения! Белопенное, Киттико, фактория Мэнтрап… Что это за прелесть, должно быть: меднокожие индейцы, индианки с малышами на спине, бревенчатые хижины, посты «Компании Гудзонова Залива», колоритные фигуры трапперов в клетчатых красно-черных рубашках.
Еще не успев пробежать по карте взглядом, обыкновенно столь скептическим и трезвым, он уже знал, что вырвется из своей чистенькой, налаженной, привычной жизни и окунется в таинственный мир приключений. Еще не допив бутылку пива (которую ввиду загадочного и, разумеется, временного отсутствия в доме таких предметов, как открывалка или консервный нож, Вудбери с шиком откупорил о ручку кухонного шкафа), Ральф очертя голову сделал заявление, безрассудно-опрометчивое для человека его склада:
– Пожалуй, действительно стоит подумать, нельзя ли попробовать устроить так, чтобы мне удалось выбраться тоже. Страшно признателен вам с миссис Вудбери за радушный прием в такой непристойно поздний час…
Глубокой ночью шагал он к себе на Т ридцать Седьмую – пешком до самого дома, – шагал и чувствовал себя жилистым, рослым, независимым. Надменно цокали по мостовой каблуки его черных ботинок под безукоризненными гетрами, а ему чудилось, будто они ступают по пружинистой и мшистой тропе далекого Севера.
