Текст книги "Шрам: ЧЗО (СИ)"

Автор книги: Сим Симович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Но посмотрел на Олю. Глаза горят, улыбка ждёт ответа. Хочет чтобы он пошёл. Просит, не требует. Можно отказаться. Но зачем?

– Идём.

– Серьёзно?

– Серьёзно.

Оля взвизгнула, схватила его за руку, потянула.

– Тогда быстрее! Начало в восемь, а сейчас без двадцати. Надо успеть!

Побежали по спуску вниз. Оля тянула за руку, скрипка прыгала на спине, смеялась. Легионер бежал следом, неуклюже. Давно не бегал просто так. Без цели, без опасности. Просто бегал с девушкой в кино.

Странное чувство. Лёгкое, глупое. Но приятное.

Кинотеатр оказался маленьким. Старое здание, советское, вывеска потёртая. Внутри фойе тесное, билетная касса древняя, кассирша бабушка лет семидесяти. Оля купила два билета, повела в зал.

Зал крошечный. Пятьдесят кресел, половина пустая. Экран небольшой, занавес красный. Пахло пылью, попкорном, ностальгией. Сели в последний ряд. Оля сняла куртку, устроилась в кресле, ноги подогнула. Выглядела как ребёнок, взрослый ребёнок.

Свет погас. Реклама старая, советская почти. Потом начались титры. Музыка Вангелиса, мрачная, космическая. Лос-Анджелес будущего на экране, тёмный, дождливый, неоновый.

Дюбуа смотрел. Давно не видел этот фильм. Помнил смутно – репликанты, охотник за ними, вопросы про человечность. Философская фантастика. Медленная, красивая.

Оля смотрела не отрываясь. Глаза отражали экран, лицо сосредоточенное. Иногда шептала реплики вместе с персонажами. Знала наизусть.

Легионер смотрел то на экран, то на неё. Девушка любит этот фильм. Понятно почему – вопросы про жизнь, про смерть, про то что значит быть человеком. Репликанты живут четыре года, знают когда умрут. Как солдаты. Каждый день на грани. Каждый момент последний может быть.

Сцена на крыше. Рой Бэтти умирает. Монолог знаменитый: «Я видел то чего вы люди не поверите…» Голос спокойный, печальный. Принятие смерти.

Оля плакала тихо. Слёзы по щекам, вытирала рукавом. Пьер посмотрел на неё, протянул платок. Она взяла, улыбнулась сквозь слёзы.

– Спасибо. Каждый раз плачу на этой сцене. Не могу сдержаться. Он так красиво говорит про жизнь перед смертью. Как будто… как будто только в конце понимаешь что жил.

Легионер кивнул. Понимал. Сам так чувствовал иногда. Особенно после боёв. Когда товарищи погибали, а он выживал. Чувство что жизнь временная, случайная. Что каждый день – подарок украденный.

Фильм закончился. Титры, музыка, свет включился медленно. Зал почти пустой, человек десять всего. Оля вытерла глаза, встала, потянулась.

– Как тебе?

– Хорошо. Забыл какой он медленный. Красивый.

– Мой любимый фильм. Смотрю раз в месяц наверное. Каждый раз что-то новое замечаю.

Вышли из кинотеатра. Ночь, холодно, улицы пустые. Оля закуталась в куртку, шла рядом молча. Настроение после фильма задумчивое, тихое.

– Знаешь о чём я думаю? – сказала она через минуту.

– О чём?

– Про репликантов. Они живут четыре года и знают это. Каждый день считают. Мы не знаем когда умрём. Может завтра, может через пятьдесят лет. Это лучше или хуже?

– Не знаю. По-разному.

– Я думаю хуже. Потому что не ценим. Откладываем жизнь на потом. Думаем времени много. А репликанты живут каждый день полностью. Потому что знают – времени мало.

Легионер молчал. Она права. Солдаты так живут. Каждый день как последний. Не откладывают. Не планируют. Сегодня война, завтра может не быть.

Но устаёшь так жить. Постоянное напряжение, постоянная готовность умереть. Изнашивает. Опустошает.

– Может баланс нужен, – сказал он. – Жить как будто времени достаточно. Но помнить что оно не бесконечно.

Оля посмотрела на него удивлённо.

– Ого. Философия. Не ожидала от тебя.

– Иногда думаю.

– И о чём думаешь?

– О разном. О жизни. О смерти. О том что дальше.

– И что дальше?

Пьер остановился, посмотрел на неё.

– Не знаю. Раньше знал. Война, контракты, смерть в итоге. Простой путь. Теперь не знаю. Остался в Киеве. Ради чего? Что буду делать? Не понимаю.

Оля взяла его за руку, сжала.

– Будешь жить. Просто жить. Гулять, читать стихи, смотреть кино. Может найдёшь работу. Может нет. Не важно. Главное жить. Не воевать, не умирать. Жить.

– Это так просто?

– Нет. Это сложно. Потому что жизнь сложнее войны. На войне всё ясно. Враг там, друг здесь, цель понятна. В жизни ничего не ясно. Надо выбирать, думать, чувствовать. Сложно. Но лучше.

Легионер смотрел на их руки. Её маленькая в его большой. Тепло, контакт, человечность.

Может она права. Может жизнь лучше войны. Сложнее, но лучше. Надо попробовать. Может получится. Может нет. Но попробовать стоит.

– Спасибо, – сказал он тихо.

– За что?

– За то что заставляешь чувствовать себя живым.

Оля улыбнулась. Встала на цыпочки, поцеловала в щёку. Тепло, быстро.

– Пожалуйста. Ты тоже мне помогаешь.

– Чем?

– Верить что хорошие люди существуют. Что не все злые, холодные, мёртвые внутри. Ты выглядишь мёртвым. Но внутри живой. Я чувствую.

Она отпустила его руку, пошла вперёд.

– Пошли, замёрзла. Проводишь до дома?

– Провожу.

Шли молча, рядом. Город спал вокруг. Киев, ночь, ноябрь. Холодно, тихо, мирно.

Легионер шёл и думал. Остался. Выбрал жизнь вместо войны. Воробья вместо Зоны. Стихи вместо пуль.

Страшно. Непривычно. Неизвестно что будет.

Но рядом Оля. Бирюзовая, смешная, живая. Заставляет чувствовать. Улыбаться почти. Надеяться может быть.

Может получится. Может нет.

Но попытка стоит того.

Волк попробует быть человеком. В последний раз. Всерьёз.

Ради девушки с бирюзовыми волосами, что плачет над репликантами и верит в хороших людей.

Может выйдет.

Время покажет.

Дом Оли оказался на окраине Подола. Старый дом, пятиэтажка, третий этаж. Подъезд тёмный, лестница скрипучая. Она открыла дверь ключом, впустила его внутрь.

Квартира маленькая. Две комнаты, одну делила с соседками. Её комната крошечная – кровать, стол, шкаф, скрипка на стене. Постеры музыкантов, книги на полках, беспорядок уютный. Пахло лавандой и старыми книгами.

– Извини за бардак, – сказала Оля, скидывая куртку. – Не ожидала гостей.

– Нормально.

– Чай будешь? Или кофе? Есть дешёвый растворимый.

– Чай.

Она прошла на кухню, маленькую, общую с соседками. Поставила чайник, достала чашки. Вернулась в комнату, села на кровать, похлопала рядом.

– Садись. Не стой как истукан.

Легионер сел осторожно. Кровать узкая, пружины скрипят. Оля рядом совсем близко. Сняла очки-авиаторы, положила на стол. Посмотрела на него без них. Глаза медовые, яркие, близко.

– Не передумал остаться?

– Нет.

– Правда?

– Правда.

Она улыбнулась, придвинулась ближе. Тепло от неё, запах лаванды. Рука легла на его руку, пальцы переплелись.

– Мне страшно, – прошептала она.

– Чего?

– Что уедешь. Что проснусь завтра, а тебя нет. Что всё это сон.

Пьер посмотрел на их руки. Её маленькая в его большой. Реальная, тёплая, живая.

– Не сон. Я здесь.

– Докажи.

– Как?

Оля посмотрела на него долго. Потом наклонилась, поцеловала. Губы мягкие, тёплые. Несмело, вопросительно. Первый настоящий поцелуй, не в щёку, не в лоб. Настоящий.

Легионер замер. Не знал что делать. Давно не целовал никого. Годы. Забыл как. Но тело помнило. Рука поднялась, коснулась её щеки. Губы ответили на поцелуй. Осторожно, неумело. Но ответили.

Оля прижалась ближе. Руки обняли его шею, поцелуй углубился. Несмело перешёл в страстно. Она целовала жадно, отчаянно, будто боялась что он исчезнет.

Пьер обнял её, прижал к себе. Маленькая, лёгкая, хрупкая. Но живая, тёплая, настоящая. Целовал медленно, нежно. Не торопясь. Первая близость за годы. Не с проституткой за деньги, не пьяная случайность. Настоящая. С чувством.

Оля отстранилась, дышала тяжело. Глаза затуманены, губы припухли. Взяла его руку, положила на своё сердце. Стучит быстро, сильно.

– Чувствуешь? Я живая. Ты живой. Мы здесь. Вместе.

Пьер кивнул. Чувствовал. Сердце под ладонью, тепло, жизнь.

Оля встала, потянула его за руку. Выключила свет. Окно открыто, луна светит, холодный свет заливает комнату. Вернулась к нему, стянула футболку через голову. Под ней ничего. Бледная кожа, тонкие плечи, маленькая грудь. Не стеснялась. Смотрела прямо.

– Я не красавица. Тощая, плоская. Но я твоя. Сегодня. Если хочешь.

Легионер смотрел на неё. Красивая. По-своему. Не модельная, не идеальная. Живая, настоящая, своя.

Он встал, снял рубашку. Тело шрамы покрывают. Пулевые, ножевые, осколочные. Карта войны на коже. Оля ахнула тихо, коснулась шрама на плече – свежий, от когтей псевдомедведя.

– Боже… что с тобой делали?

– Война.

– Страшно жил.

– Жил как умел.

Она обняла его, прижалась. Кожа к коже, тепло к теплу. Целовала шрамы, один за другим. Нежно, бережно. Как будто лечила прикосновениями.

Пьер обнял её, поднял на руки. Лёгкая, невесомая почти. Положил на кровать, лёг рядом. Целовал медленно – губы, щёки, шею. Руки гладили осторожно, изучали. Каждый изгиб, каждую линию. Шершавости от струн на пальцах, родинка на плече, тонкие рёбра под кожей.

Оля дышала тяжело, глаза закрыты, губы приоткрыты. Руки гладили его спину, плечи, грудь. Изучала шрамы пальцами, запоминала.

– Пьер… – прошептала она. – Будь со мной. Полностью. Пожалуйста.

Он посмотрел в её глаза. Золотистые, затуманенные, открытые. Доверие полное, страх и надежда вместе.

– Уверена?

– Уверена.

Остальное растворилось в близости. Руки, губы, дыхание. Медленно, нежно, осторожно. Он боялся сломать её – такая хрупкая, маленькая. Она прижималась, шептала его имя, целовала.

Первый раз за годы он чувствовал не просто тело. Чувствовал человека. Связь, близость, тепло. Не функцию, не разрядку. Настоящее. Два человека, вместе, живые.

Оля сжимала его плечи, дышала в шею, вскрикивала тихо. Он целовал её, двигался медленно, смотрел в глаза. Видел как меняется выражение – от робости к страсти, от боли лёгкой к наслаждению.

– Не останавливайся, – прошептала она. – Пожалуйста, не останавливайся.

Он не останавливался. Любил её медленно, нежно, полностью. Забыл про войну, про Зону, про мёртвых. Только она, только сейчас, только это.

Время перестало существовать. Только дыхание, прикосновения, шёпот. Луна плыла по небу за окном, тени двигались по стенам. Они двигались вместе, дышали вместе, существовали вместе.

Когда волна накрыла их обоих, Оля вскрикнула, вцепилась в него, задрожала. Пьер прижал её, крепко, бережно. Чувствовал как она пульсирует вокруг него, как бьётся её сердце, как дышит.

Они лежали неподвижно, переплетённые, тёплые. Он гладил её волосы – бирюзовые кончики мягкие под пальцами. Она лежала на его груди, слушала сердцебиение, рисовала узоры по шрамам.

– Спасибо, – прошептала она.

– За что?

– За то что остался. За то что здесь. За то что живой.

Легионер поцеловал её в макушку.

– Спасибо тебе.

– За что мне?

– За то что заставила вернуться.

Оля подняла голову, посмотрела на него. Улыбнулась устало, счастливо.

– Вернуться откуда?

– Из мёртвых.

Она положила голову обратно на его грудь. Вздохнула глубоко, расслабленно.

Они лежали так, молчали, просто были. Близость тихая, мирная. Пьер гладил её спину, чувствовал как дыхание замедляется, становится ровным. Засыпает.

Но он не спал. Смотрел в потолок, чувствовал её вес, тепло. Живая девушка на груди. Доверяет, спит, дышит. Первый раз за годы кто-то доверяет полностью.

Ответственность тяжёлая. Страшная даже. Что если не справится? Что если волк внутри проснётся, разрушит всё? Что если война вернётся за ним?

Но сейчас, здесь, в этой комнате – война далеко. Только Оля, только тепло, только жизнь.

Он закрыл глаза. Уснул тяжело, глубоко. Впервые за месяцы без кошмаров. Без мёртвых. Только темнота мирная и тепло живого человека рядом.

* * *

Проснулся от света. Солнце в окно, яркое, холодное, утреннее. Оля рядом, спит ещё. Лицо спокойное, губы чуть улыбаются. Волосы растрёпаны, бирюзовые пряди на лице. Простыня до подбородка, плечи голые.

Пьер лежал неподвижно, смотрел на неё. Красивая. Живая. Его. Хотя бы на один день, но его.

Оля открыла глаза, увидела его. Улыбнулась сонно.

– Доброе утро.

– Доброе.

– Не убежал пока я спала?

– Нет.

– Хорошо.

Она потянулась, зевнула, села. Простыня упала, не прикрылась. Не стеснялась. Встала, нашла футболку на полу, натянула. Босиком прошла на кухню.

Легионер оделся, последовал за ней. Кухня маленькая, окно на восток, солнце заливает. Оля ставила турку на плиту, молола кофе. Движения привычные, автоматические. Утренний ритуал.

Он сел за стол, смотрел как она готовит кофе. Молча, сосредоточенно. Волосы светятся в солнце – золотисто-бирюзовые. Футболка большая, до середины бедра, ноги голые.

Кофе сварился. Оля разлила по двум чашкам. Принесла к столу, села напротив. Протянула одну ему. Взяла свою, обхватила обеими руками. Смотрела в окно, молчала.

Пьер пил кофе медленно. Крепкий, горький, правильный. Смотрел на неё, она смотрела в окно. Молчание комфортное, без напряжения.

Солнце поднималось выше, свет становился ярче. Город просыпался – машины за окном, голоса соседей, жизнь начиналась.

Оля допила кофе, посмотрела на него. Улыбнулась тихо.

– Не жалеешь?

– О чём?

– Что остался. Что ночь была.

Легионер покачал головой.

– Не жалею.

– Правда?

– Правда.

Она встала, обошла стол, села к нему на колени. Обняла за шею, положила голову на плечо. Сидели так, молчали. Солнце грело, кофе остывал, город жил.

Первое утро новой жизни. Без войны, без Зоны, без смерти. Просто утро. С кофе, с девушкой, с тишиной.

Страшно. Непривычно. Хорошо.

Волк проснулся человеком. В первый раз за тринадцать лет.

Может получится. Может нет.

Но вчерашняя ночь стоила того.

И это утро тоже.

Пьер обнял Олю крепче. Она вздохнула тихо, довольно. Прижалась.

Молчали. Пили остывающий кофе. Смотрели в окно на солнечный Киев.

Жизнь продолжалась.

Новая жизнь.

Может быть, правильная.

Время покажет?

Глава 10

Неделя прошла как сон. Пьер снял маленькую квартиру на Подоле, две комнаты, старый дом, дёшево. Тысяча гривен в месяц, на полгода хватит из тех пятнадцати тысяч евро. Мебели почти нет, но не важно. Главное крыша, тепло, место где можно быть.

Оля приходила каждый день. После игры на спуске, вечером, с термосом чая и булочками. Оставалась на ночь иногда, иногда уходила под утро. Не навязывалась, не требовала. Просто была рядом. Тепло, просто, живо.

Они гуляли по Киеву. Не туристическими маршрутами, тихими дворами. Она показывала любимые места – кофейни, книжные, скверы. Он слушал, смотрел, молчал. Учился жить заново. Без оружия, без опасности, без войны.

Читал ей стихи. Каждый вечер, перед сном. По-французски, по-русски. Бальмонт, Верлен, Бродский, кого вспоминал. Она слушала с закрытыми глазами, улыбалась. Говорила что голос его успокаивает, лечит.

Ночами любили друг друга. Медленно, нежно, долго. Он учился быть осторожным, внимательным. Она учила не бояться близости, чувств. Два раненых человека лечили друг друга теплом.

Седьмой день. Воскресенье, утро. Они лежали в кровати, переплетённые, тёплые. Солнце в окно, город тихий. Оля лежала на его груди, рисовала пальцем по шрамам. Молчала, задумчивая.

– Пьер, – сказала она вдруг. Голос серьёзный, непривычно.

– Да?

– Мне надо тебе кое-что сказать.

Легионер напрягся. Тон тревожный. Что-то плохое. Он приподнялся на локте, посмотрел на неё. Оля не смотрела в глаза, смотрела в сторону.

– Что случилось?

Она вздохнула долго, тяжело.

– Месяц назад была у врача. Плановый осмотр. Взяли анализы. Позвонили через неделю, сказали приехать. Поехала. Они… они сказали что у меня лейкоз.

Тишина. Легионер смотрел на неё, не понимая. Лейкоз. Рак крови. Слышал про это. Смертельно. Без лечения – месяцы, может год.

– Что? – только и смог выдавить он.

Оля повернулась, посмотрела на него. Глаза спокойные, печальные, но не испуганные.

– Острый миелобластный лейкоз. Третья стадия. Нашли поздно. Лечить можно, но сложно. Химиотерапия, потом пересадка костного мозга. Долго, больно, дорого. И шансы пятьдесят на пятьдесят.

Пьер сел на кровати, смотрел на неё не веря. Неделя счастья, тепла, жизни. И вот это. Смерть вернулась. Не к нему, к ней. К девушке с бирюзовыми волосами, что научила его жить.

– Почему не сказала раньше?

– А зачем? Ты только остался, только начал жить. Зачем нагружать? Хотела чтобы ты был счастлив хотя бы немного.

– Сколько времени?

Оля пожала плечами.

– Врачи говорят полгода без лечения. Может год, если повезёт. С лечением – может выздоровею, может нет. Но лечение стоит денег.

– Сколько?

– Много. Химиотерапия – триста тысяч гривен. Пересадка костного мозга – миллион, может больше. В Украине не делают нормально, надо в Германию или Израиль. Там вообще астрономические цифры.

Легионер считал быстро. Триста тысяч гривен – десять тысяч евро примерно. Миллион – тридцать тысяч. У него пятнадцать тысяч осталось. Половина нужной суммы. Мало.

– Есть деньги, – сказал он. – Пятнадцать тысяч евро. Возьми. На лечение.

Оля посмотрела на него удивлённо.

– Откуда у тебя столько?

– Работал. Копил.

– Пьер, это огромные деньги. Не могу взять.

– Возьмёшь. Это на твою жизнь. Больше нечего важнее.

Она покачала головой, отстранилась, села на краю кровати спиной к нему.

– Нет. Не возьму.

– Почему?

– Потому что не хочу лечиться.

Тишина тяжёлая, плотная. Пьер смотрел на её спину, на бирюзовые волосы, на тонкие плечи. Не понимал.

– Что значит не хочешь?

Оля повернулась, посмотрела на него. Лицо спокойное, решение твёрдое.

– Я думала месяц. Взвесила всё. Химиотерапия – выпадут волосы, буду блевать каждый день, слабая как котёнок. Полгода ада. Потом операция – если найдут донора, если приживётся, если организм не отторгнет. Шансы пятьдесят на пятьдесят. Может выздоровею, а может умру на столе. А может выживу, но инвалидом останусь.

– Но шанс есть!

– Шанс есть. Но какой ценой? Полгода мучений, все деньги, все силы. И в итоге может всё зря. Я подумала – хочу ли я так? Ответ – нет.

Легионер встал, подошёл к ней, взял за плечи.

– Ты сдаёшься? Просто так?

Оля улыбнулась печально.

– Не сдаюсь. Выбираю. Есть разница. Сдаться – значит опустить руки, ждать смерти. Выбрать – значит решить как жить оставшееся время. Я выбрала жить. Не лечиться, а жить. Каждый день, полностью, пока могу.

– Это безумие.

– Нет. Это свобода. Знаешь почему я так спокойна? Потому что приняла. Смерть придёт. Скоро. Не могу остановить. Зато могу выбрать как прожить время до неё. Не в больнице, не в мучениях. На улице, со скрипкой, с тобой. Живя, не выживая.

Пьер отпустил её плечи, сел рядом. Смотрел в пол. Руки дрожали. Гнев, бессилие, отчаяние. Только нашёл причину жить, и её отнимают. Смерть преследует его. Всегда. Везде. Теперь пришла за ней.

– Сколько осталось? Правда сколько?

– Врачи говорят полгода. Но я чувствую – меньше. Устаю быстро. Синяки появляются просто так. Кровь из носа иногда. Два месяца, может три. До весны не доживу наверное.

Она говорила спокойно, ровно. Как о погоде. Буддийский фатализм, она сама назвала так неделю назад. Принятие неизбежного без борьбы, без страданий.

– Как ты можешь так спокойно говорить про собственную смерть?

Оля взяла его руку, сжала.

– Потому что злиться бесполезно. Плакать бесполезно. Бороться с неизбежным – терять время. Лучше принять, успокоиться, наслаждаться тем что есть. У меня есть два месяца. Может три. Это много, Пьер. Шестьдесят дней. Тысяча четыреста сорок часов. Восемьдесят шесть тысяч четыреста минут. Каждая минута – подарок. Не хочу тратить их на страх, злость, лечение. Хочу тратить на жизнь.

Легионер смотрел на неё. Двадцать два года. Молодая, красивая, талантливая. Должна жить десятилетия. Но умрёт через два месяца. И принимает это. Спокойно, осознанно.

– Репликанты, – сказал он вдруг. – Как Рой Бэтти. Четыре года жизни, знает когда умрёт. Ты так же.

Оля кивнула.

– Да. Я как репликант. Поэтому люблю этот фильм. Понимаю его. Рой принял смерть. Не боролся до конца, не цеплялся за жизнь. Просто жил красиво, ярко, полностью. И умер достойно. Я хочу так же.

Пьер закрыл глаза. Боль острая, глубокая. Не физическая, душевная. Впервые за тринадцать лет чувствовал настоящую боль потери. Ещё не потерял, но уже знает что потеряет. Два месяца. Шестьдесят дней. Ничего.

– Что мне делать? – спросил он тихо.

Оля обняла его, прижалась.

– Быть со мной. Эти два месяца. Гулять, читать стихи, любить. Не плакать, не жалеть, не грустить. Просто быть. Жить вместе, пока можем. Когда умру – отпустить. Без вины, без боли. Просто отпустить. Обещаешь?

Легионер не мог говорить. Горло перехватило. Обнял её крепко, прижал. Тело маленькое, хрупкое, смертельно больное. Но тёплое, живое, здесь.

– Не могу обещать, – выдавил он. – Не умею отпускать. Всех мёртвых ношу с собой. Ты будешь ещё одной. Самой больной раной.

– Тогда не отпускай. Носи меня с собой. Но не как рану, а как память. Хорошую, светлую. Девушку с бирюзовыми волосами, что научила тебя жить. Ладно?

Он кивнул молча. Слёзы жгли глаза, не давал им течь. Солдаты не плачут. Легионеры не плачут. Но человек плачет. Пьер-человек плачет. Первый раз за тринадцать лет.

Оля почувствовала влагу на своих волосах, подняла голову. Увидела слёзы на его лице. Вытерла пальцем, поцеловала.

– Не плачь. У нас ещё есть время. Давай не тратить его на слёзы. Пойдём гулять. Погода хорошая. Зима скоро, снег пойдёт. Хочу увидеть снег. Покажешь мне снег?

Пьер кивнул, вытер глаза.

– Покажу. Всё что хочешь покажу.

– Тогда одевайся. Будем наслаждаться жизнью. Шестьдесят дней впереди. Не будем считать назад, будем считать вперёд. Каждый день – победа. Каждый час – подарок. Согласен?

– Согласен.

Они оделись молча. Оля надела джинсы, свитер тёплый, куртку, берцы. Взяла скрипку. Пьер оделся просто – джинсы, рубашка, куртка. Оружие оставил дома. В Киеве не нужно. Пока.

Вышли на улицу. Холодно, но солнечно. Декабрь начинался. Зима близко. Снег скоро пойдёт.

Оля взяла его за руку, пошла вперёд. Быстро, легко, живо. Будто ничего не случилось. Будто не сказала час назад что умирает.

Легионер шёл рядом, смотрел на неё. Бирюзовые волосы светятся на солнце, улыбка на губах, глаза яркие. Живая. Пока живая.

Два месяца. Шестьдесят дней. Тысяча четыреста сорок часов.

Успеть прожить. Не выживать. Жить.

Показать ей всё что можно. Дать всё что может. Любить полностью, пока возможно.

Потом отпустить. Если сможет.

Но сейчас – жить. Вместе. Ярко. До конца.

Волк полюбил воробья. И воробей умирает. Скоро. Неизбежно.

Но шестьдесят дней ещё есть.

Надо сделать их лучшими.

Последними. Лучшими.

Для неё. Для себя. Для памяти.

Они шли по Киеву, держась за руки. Солнце светило холодное. Зима близко. Смерть близко.

Но сегодня жизнь. Пока всё ещё жизнь…

Вечером того же дня Оля сказала загадочно:

– Сегодня сюрприз. Одевайся теплее. Берём плед, термос с чаем, печенье. Идём в особенное место.

– Куда?

– Увидишь.

Легионер не спрашивал больше. Оделся тепло – свитер, куртка, шарф. Оля натянула два свитера, куртку поверх, шапку с помпоном. Выглядела как пушистый шар с бирюзовыми прядями, торчащими из-под шапки. Засунула в рюкзак плед толстый, термос, печенье, фонарик. Взяла ноутбук старый.

– Зачем ноутбук?

– Для кино.

– Кино? На улице?

– Не на улице. На крыше.

Пьер посмотрел на неё удивлённо. Она улыбнулась заговорщицки.

– Мой секретный кинотеатр. Для двоих. Пошли.

Вышли, шли минут двадцать. Дом старый, девятиэтажный, советский. Оля достала ключ, открыла подъезд. Зашли, поднялись на девятый этаж лифтом. Дальше лестница техническая, железная, узкая. Табличка: «Посторонним вход воспрещён».

– У тебя ключ от крыши?

– У соседа попросила год назад. Скопировала. Он не помнит уже. – Оля открыла дверь, пропустила его вперёд. – Добро пожаловать в мой кинозал.

Крыша широкая, плоская. Бетон, трубы вентиляционные, антенны старые. Ветер холодный, но не сильный. Вид на весь Подол – огни внизу, река Днепр блестит, мосты светятся, город живёт.

Оля отвела его к углу, где труба вентиляционная большая создавала укрытие от ветра. Расстелила плед на бетоне, села, похлопала рядом.

– Садись. Здесь теплее, ветер не дует.

Пьер сел. Она укрыла их вторым пледом, достала термос, налила чай в кружки. Горячий, сладкий, с лимоном. Протянула печенье – домашнее, овсяное, с изюмом.

– Сюда прихожу когда грустно, – сказала Оля, глядя на город внизу. – Или когда хочется побыть одной. Высоко, тихо, красиво. Никого нет. Только я и небо.

– Часто грустно бывает?

– Раньше да. После того как родители умерли. Пять лет назад. Авария, машина, оба сразу. Осталась одна. Тогда узнала про это место. Приходила, плакала, смотрела на звёзды. Помогало.

Легионер смотрел на неё. Маленькая, под пледом, с кружкой в руках. Сирота. Одна. Болеет. Умирает. Но улыбается.

– Родители знали бы что ты больна – расстроились бы, – сказал он тихо.

– Знаю. Поэтому хорошо что не знают. Не хочу чтобы кто-то страдал из-за меня. – Она посмотрела на него серьёзно. – Ты тоже не страдай. Обещал помнишь? Не плакать, не грустить. Просто быть.

– Стараюсь.

– Старайся сильнее.

Она поставила кружку, достала ноутбук. Включила, экран засветился. Открыла папку с фильмами.

– Выбирай. Что хочешь посмотреть?

Пьер посмотрел на список. Старые фильмы, классика. «Достать до небес» Вендерса, «Амели» Жене, «Страх и ненависть в Лас-Вегасе», «Космическая одиссея» Кубрика, «Сталкер» Тарковского.

– «Сталкер».

Оля удивилась.

– Серьёзно? Там три часа, медленный, философский.

– Уверен. Давно хотел пересмотреть.

– Хорошо. Мне тоже нравится.

Запустила фильм. Экран маленький, звук тихий, но не важно. Они сели близко, под одним пледом. Плечом к плечу, тепло между ними.

Фильм начался. Чёрно-белая Зона, серая, мрачная, опасная. Сталкер ведёт Писателя и Профессора к Комнате, где исполняются желания. Медленный, тягучий, философский. Диалоги про веру, надежду, смысл.

Легионер смотрел завороженно. Зона на экране. Другая, не та где он был. Но похожая. Опасная, аномальная, манящая. Место где люди ищут ответы.

– Ты был в Зоне, – сказала Оля вдруг. Не вопрос, утверждение.

Пьер посмотрел на неё.

– Откуда знаешь?

– Чувствую. Ты смотришь на фильм как на документалку. Узнаёшь что-то. Значит был там. В настоящей Зоне. Чернобыльской.

Он молчал секунду. Она права.

– Был.

– Страшно там?

– Очень. Каждый шаг – риск. Радиация, аномалии, твари. Смерть везде.

– Почему ушёл?

Пьер посмотрел на неё долго. Глаза медовые, внимательные.

– Ради тебя. Встретил тебя, почувствовал что-то. Решил попробовать жить, а не выживать.

Оля улыбнулась грустно.

– И через неделю узнаёшь что я умираю. Ирония судьбы.

– Может поэтому и остался. Чтобы быть с тобой эти два месяца.

Она положила голову на его плечо. На экране Сталкер вёл клиентов через Мясорубку – аномалию опасную, невидимую. Шли медленно, осторожно, каждый шаг проверяли.

– Жизнь как Зона, – прошептала Оля. – Везде опасности. Идёшь осторожно. Но всё равно можешь не дойти до конца.

– Но Сталкер знает дорогу. Ведёт других.

– А кто наш Сталкер?

Легионер подумал.

– Никто. Мы сами себе Сталкеры. Ведём себя через жизнь.

– Значит мы с тобой Сталкеры друг для друга. – Оля подняла голову, поцеловала его в щёку. – Я веду тебя к жизни, ты ведёшь меня… куда?

– К смерти достойной. Без страха.

Она кивнула.

– Хорошая цель.

Продолжили смотреть молча. На экране герои дошли до Комнаты. Остановились у порога. Никто не решался войти. Боялись узнать настоящие желания.

Писатель разозлился, ушёл. Профессор хотел взорвать Комнату, но не смог. Сталкер заплакал – привёл людей, а они не поверили.

Финальная сцена. Дочь Сталкера, калека, двигает стаканы взглядом. Телекинез. Чудо есть. Просто не там где ищут.

Фильм закончился. Титры, музыка, тишина. Оля вытерла глаза – плакала тихо. Пьер обнял её.

– Каждый раз плачу, – сказала она. – Такой грустный, но красивый. Про надежду, веру. Про то что люди боятся чуда.

– А ты боишься?

– Нет. Я верю в чудеса. Маленькие, ежедневные. Вот солнце встало – чудо. Кофе горячий – чудо. Ты рядом – чудо. Не надо Комнаты для счастья. Счастье здесь, вокруг.

Легионер посмотрел на город внизу. Огни мерцают, река блестит, машины едут. Жизнь течёт.

– Ты права. Не видел этого раньше. Всю жизнь в Зоне был. Настоящей или метафорической. Искал смысл. Не нашёл. А счастье рядом было.

Оля повернулась, посмотрела в глаза.

– Заметил теперь?

– Заметил. Благодаря тебе.

Она улыбнулась, поцеловала его. Медленно, нежно, долго. Холодно вокруг, ветер дует, но под пледом тепло. Два человека на крыше, целуются, держат друг друга.

Город внизу живёт. Небо темнеет. Звёзды появляются одна за другой. Луна всходит, серебристая, холодная.

Они легли под пледом, смотрели на звёзды. Молчали, просто были вместе.

– Пьер, – прошептала Оля.

– Да?

– Если бы у тебя была Комната из фильма, что бы загадал?

Легионер думал долго.

– Вылечить тебя. Чтобы жила.

Оля вздохнула.

– Знала что скажешь это. Не надо. Загадай для себя что-то.

– Ты – для меня что-то. Самое важное.

– Идиот, – прошептала она, но голос тёплый. – Романтичный идиот.

Они лежали, смотрели на звёзды. Ковш Большой Медведицы, Полярная звезда, Орион на востоке.

– Там где-то Комната есть, – сказала Оля. – В космосе, на какой-то планете. Где исполняются желания по-настоящему. Найдём её когда-нибудь. Встретимся там. Загадаем что-нибудь хорошее.

– Верующая стала?

– Нет. Мечтающая. Это не одно и то же.

Пьер поцеловал её в макушку.

– Хорошо. Встретимся в космической Комнате.

– Обещаешь?

– Обещаю.

Она улыбнулась, закрыла глаза. Устала. Болезнь забирает силы.

– Пойдём домой, – сказал Пьер. – Замёрзла.

– Ещё пять минут. Так хорошо здесь. Как будто мы одни во вселенной.

– Пять минут. Потом несу на руках.

– Неси. Я не тяжёлая.

Лежали ещё пять минут. Звёзды мерцали, город дышал, ветер пел. Романтика на крыше. Кино для двоих. Чудо маленькое, настоящее.

Счастье простое, недолговечное.

Пятьдесят девять дней осталось.

Они спустились с крыши, пошли домой. Оля держалась за его руку, шла медленно. Устала, но счастливая. Пьер нёс рюкзак, ноутбук, вёл её бережно.

Киев спал вокруг. Декабрь начался. Зима близко.

Но сегодня было тепло.

На крыше, под пледом, под звёздами.

Тепло двух людей, что любят друг друга.

Несмотря ни на что.

Вопреки всему.

До конца.

Какой бы он ни был близкий.