Текст книги "Шрам: ЧЗО (СИ)"

Автор книги: Сим Симович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

Петренко вошёл в ресторан, исчез из вида. Легионер не двигался. Ждал. Терпеливо.

В девять десять цель появилась снова. Сидел за столом у окна. Большое окно, прямая видимость. За столом ещё пятеро – другие депутаты, толстые, лысые, довольные. Смеялись, пили вино, ели. Петренко в центре, спиной к окну. Идеальная позиция.

Дюбуа навёл перекрестие на затылок Петренко. Лысина блестит, видно родинку на шее, видно воротник рубашки. Расстояние четыреста метров. Ветер два метра в секунду западный. Поправка внесена. Дыхание ровное, пульс медленный. Палец на спуске.

Подождал. Петренко двигался, говорил, жестикулировал. Нестабильная цель. Подождал ещё. Петренко взял бокал, сделал глоток, поставил. Замер на секунду. Расслабленный, неподвижный.

Момент.

Легионер выдохнул медленно до конца. Задержал дыхание. Между ударами сердца – пауза полсекунды. В эту паузу нажал спуск.

Выстрел.

Глушитель приглушил звук, но не полностью. Хлопок громкий, как удар молота. Отдача сильная, плечо откинуло назад. Винтовка дёрнулась, но сошки удержали. Гильза вылетела, звякнула об пол.

Через оптику видел результат. Пуля 12,7 миллиметра вошла в затылок Петренко, вышла через лоб. Голова взорвалась. Череп разлетелся на куски, мозги брызнули на стол, на еду, на соседей. Тело дёрнулось, упало вперёд лицом в тарелку. Кровь фонтаном, заливает скатерть, стол, пол.

За столом паника. Соседи вскочили, кричали, отшатнулись. Женщина в платье упала в обморок. Охранники выхватили оружие, закрыли депутатов телами. Официанты бежали, посетители кричали. Хаос.

Дюбуа уже не смотрел. Отодвинулся от окна, встал быстро. Достал телефон, сделал фото винтовки на полу – доказательство работы. Убрал телефон. Винтовку оставил. Крид сказал – после выстрела бросить. Следов нет, серийный номер спилен, отпечатков нет – перчатки.

Взял рюкзак, пошёл на кухню. Чёрный ход, дверь открыл. Пожарная лестница ржавая, крутая. Спускался быстро, но бесшумно. Берцы на металле не стучали – ставил стопу мягко, перекатом. Семь этажей за минуту.

Внизу выход в соседний двор. Открыл, вышел. Двор пустой, мусорные баки, кошка шарахнулась. Прошёл через арку на улицу параллельную. Машина на обочине – старая «Тойота», серая, грязная. Незаметная. Ключи под козырьком, как Крид обещал.

Сел за руль, завёл. Двигатель тихо зафыркал. Выехал медленно, без резкости. Машин мало, люди на тротуарах спокойные. Новости не облетели ещё. Выстрел был минуту назад, информация не дошла.

Впереди перекрёсток. Светофор красный. Дюбуа остановился, ждал. В зеркале заднего вида увидел мигалки. Полицейские машины, три штуки, мчались с воем сирен. Мимо него, прямо к ресторану. Светофор зелёный, легионер поехал дальше. Спокойно, не торопясь.

Проехал три квартала. Впереди блокпост. Две полицейские машины поперёк дороги, четыре копа с автоматами. Проверяют всех, останавливают каждую машину. Быстро среагировали. Профессионально.

Дюбуа не паниковал. Остановился в очереди из пяти машин. Ждал. Впереди копы проверяли документы, светили фонарями в салоны, заглядывали в багажники. Тщательно.

Очередь дошла до него. Коп постучал в окно. Легионер опустил стекло. Коп молодой, лет двадцати пяти, нервничал. Рука на кобуре, пальцы дрожат.

– Документы.

Дюбуа достал паспорт французский, водительские права. Протянул. Коп взял, посветил фонарём. Изучал долго. Французский паспорт, имя Пьер Дюбуа, фото совпадает. Водительские права международные, действительные.

– Куда едете?

– К отелю. Подол, Контрактовая площадь.

– Откуда?

– С ужина. У друзей. Печерск.

Коп смотрел подозрительно. Французский акцент в русском, странный для Киева. Но документы в порядке, ведёт себя спокойно. Коп позвал старшего. Тот подошёл, лет сорока, с полковничьими погонами. Взял документы, осмотрел. Посмотрел на Дюбуа долго, внимательно.

– Француз?

– Да.

– Туристом приехали?

– Да. Неделя отпуска.

– Что делали сегодня вечером?

– Ужинал у друзей. Потом еду в отель.

– Адрес друзей?

Легионер назвал адрес съёмной квартиры на Печерске. Полковник записал. Смотрел подозрительно, но придраться не мог. Документы настоящие, история правдоподобная, ведёт себя спокойно. Руки на руле, не дрожат. Глаза прямые, не бегают. Либо невиновен, либо профессионал.

– Откройте багажник.

Дюбуа вышел, открыл. Багажник пустой. Запасное колесо, домкрат, всё стандартное. Коп посветил фонарём, ничего не нашёл. Осмотрел салон через окна. Чисто, только рюкзак на пассажирском сиденье.

– Что в рюкзаке?

– Вещи. Одежда, документы, деньги.

– Покажите.

Легионер открыл рюкзак. Коп заглянул. Футболка, джинсы, нижнее бельё, паспорт, кошелёк. Ничего подозрительного. Кольт на бедре под курткой, но коп не просил раздеться. Пистолет скрыт хорошо.

Полковник вернул документы.

– Свободны. Езжайте.

Дюбуа сел обратно в машину, завёл. Уехал медленно, спокойно. В зеркале видел как копы остановили следующую машину. Проверяли всех, но не нашли ничего.

Проехал ещё два квартала, свернул на боковую улицу. Бросил машину у подъезда жилого дома. Вытер руль, ручки, всё что трогал. Забрал рюкзак, вышел. Пешком к центру, через дворы, переулками. Народу мало, все дома, вечер будний.

Через полчаса вышел на Крещатик. Центральная улица, яркая, людная. Кафе, магазины, прохожие. Жизнь обычная, спокойная. Никто не знает что час назад депутат убит. Информация не распространилась ещё. Новости выйдут завтра утром.

Легионер зашёл в метро. Купил жетон, спустился на платформу. Поезд пришёл через две минуты. Вагон полупустой, пассажиров десяток. Сел, доехал до Контрактовой площади. Вышел, поднялся наверх.

Гостиница в пяти минутах ходьбы. Дошёл спокойно. Зашёл в номер, закрыл дверь. Разгрузился. Кольт на тумбочку, куртку на стул, рюкзак на пол.

Сел на кровать, посмотрел на часы. Девять сорок. Сорок минут с момента выстрела. Чисто, быстро, профессионально. Петренко мёртв, полиция в растерянности, следов нет. Завтра встреча с Кридом, вторая половина денег. Пятнадцать тысяч евро за один выстрел.

Хорошая работа. Элегантная. Без ошибок, без свидетелей, без паники. Как в лучшие времена легиона. Профессионализм высшего уровня.

Дюбуа лёг на кровать, закрыл глаза. Усталости не было. Адреналин ушёл быстро, сыворотка в крови помогла. Тело спокойное, разум чистый. Совесть? Не беспокоила. Петренко был мишенью, не человеком. Цифра, объект, задача. Выполнено. Оплачено. Забыто.

Телефон завибрировал. Сообщение от Крида: 'Работа принята. Завтра десять утра, Контрактовая площадь, у памятника.

Легионер ответил: «Понял».

Убрал телефон. Встал, подошёл к окну. Посмотрел на ночной Киев. Огни, машины, жизнь. Где-то на Печерске полиция работает. Осматривают место преступления, ищут гильзу, опрашивают свидетелей. Не найдут ничего. Гильза одна, следов нет, свидетели видели только результат.

Профессиональная работа. Чистая. Красивая даже. Один выстрел, одна смерть, ноль ошибок. Как учили в легионе, как делал в Зоне. Снайпер высшего класса. Холодный, точный, беспощадный.

Волк выполнил контракт. Получит деньги, решит что дальше. Вернуться в Зону? Остаться в Киеве? Уехать совсем?

Вопросы на завтра. Сегодня работа завершена. Элегантно. Профессионально. Смертельно.

Как всегда.

Он отошёл от окна, лёг обратно на кровать. Закрыл глаза. Уснул быстро, без снов. Сон убийцы после работы. Спокойный, глубокий, без угрызений.

Потому что это просто работа. Ничего личного. Только бизнес.

И он лучший в этом бизнесе.

Всегда был.

Утро выдалось холодным, но ясным. Десять часов, Контрактовая площадь. Народу немного – пенсионеры на скамейках, мамы с колясками, туристы редкие фотографируют церковь. Дюбуа стоял у памятника Богдану Хмельницкому, курил, смотрел по сторонам. Рюкзак на плече, Кольт под курткой, телефон в кармане с фотографией трупа Петренко.

Крид появился ровно в десять. Высокий, широкий, костюм бирюзовый, очки-пенсне на носу. В руке портфель кожаный, дорогой. Шёл уверенно, спокойно. Не озирался, не проверял хвосты. Либо уверен в безопасности, либо наплевать.

Подошёл, остановился рядом.

– Доброе утро.

– Доброе.

– Работа выполнена?

– Выполнена.

– Подтверждение?

Легионер достал телефон, открыл галерею. Фото винтовки на полу пустой квартиры. Крид посмотрел, кивнул. Убрал телефон обратно.

– Чисто. Новости уже вышли. Депутат Петренко убит снайперским выстрелом в ресторане. Полиция в растерянности, следов нет, свидетелей нет. Профессиональная работа. Заказчик доволен.

Протянул портфель.

– Семь с половиной тысяч евро. Наличные, мелкие купюры. Считать не нужно, всё на месте. Проверял лично.

Дюбуа взял портфель, взвесил в руке. Тяжёлый. Открыл, заглянул. Пачки банкнот аккуратные, перевязанные. Закрыл. Кивнул.

– Спасибо.

– Не за что. Работа оплачена, контракт закрыт.

Крид достал сигары, протянул одну. Легионер отказался жестом. Крид усмехнулся, закурил сам. Затянулся, выдохнул дым медленно.

– Первый раз работаешь киллером?

– Нет. В легионе были подобные задачи.

– Но там приказы, здесь контракт. Разница есть.

– Бумаги другие. Суть та же.

Крид засмеялся коротко.

– Верно. Суть одна – кто-то платит, кто-то умирает. Приказ или контракт – детали. Главное результат.

Помолчали. Крид смотрел на церковь напротив, курил. Дюбуа стоял рядом, держал портфель. Люди проходили мимо, не обращали внимания. Двое мужчин в костюмах разговаривают на площади. Обычное дело.

– Читал Достоевского? – неожиданно спросил Крид.

– Давно. В школе, кажется.

– «Преступление и наказание»?

– Да.

– Помнишь теорию Раскольникова? Про людей обыкновенных и необыкновенных. Про право имеют.

Легионер затянулся сигаретой, выдохнул.

– Смутно. Он делил людей на два типа. Одни живут по правилам, другие правила создают. Одни тварь дрожащая, другие право имеют.

– Точно. Раскольников убил старуху-процентщицу, чтобы проверить – относится ли он к высшей категории. Право имеет или нет. Не выдержал, сознался, пошёл на каторгу. Вывод – не имел права.

– К чему ты?

Крид затянулся сигарой, посмотрел на легионера.

– Петренко был депутатом. Власть имел. Деньги, влияние, связи. Законы для других писал, сам по ним не жил. Продавал страну за откаты, богател на войне. С точки зрения закона – преступник. С точки зрения морали – мразь. Но власть имел. Значит право имел. На что? На жизнь, на богатство, на безнаказанность. Почему? Потому что власть имел.

Легионер слушал молча. Крид продолжал:

– Ты его убил. По чьему праву? По контракту. Кто-то заплатил пятнадцать тысяч евро, ты выстрелил, Петренко мёртв. Законно? Нет. Морально? Спорно. Но ты сделал, и деньги получил. Значит право имел. На что? На его жизнь. Почему? Потому что тебе заплатили. Деньги дали право.

Крид стряхнул пепел с сигары, посмотрел на площадь.

– Достоевский задавал вопрос – кто право имеет? И сам пытался ответить через Раскольникова. Мораль, совесть, страдание. Религиозная хрень. Красиво, но неправильно. Правильный ответ проще. Право имеют те, у кого власть. Власть бывает разная. Политическая – Петренко имел, законы писал. Военная – я имею, людей нанимаю. Финансовая – заказчик имеет, убийство покупает. Физическая – ты имеешь, курок нажимаешь. Все право имеют. Вопрос только – чьё право сильнее.

Легионер затушил сигарету о памятник, посмотрел на Крида.

– Петренко имел власть политическую. Не помогло. Умер от пули.

– Верно. Потому что финансовая власть заказчика оказалась сильнее. Деньги купили твою физическую власть. Ты оказался сильнее Петренко. Иерархия простая. Деньги, оружие, смерть. Политика в самом низу. Слабейшая форма власти. Красивая, но бесполезная против пули.

– Значит я сильнейший? Я убил, я выше?

Крид усмехнулся.

– Нет. Ты инструмент. Молоток в руке заказчика. Сильный молоток, дорогой, профессиональный. Но молоток. Заказчик сильнейший. Он решил кто умрёт, нанял тебя, заплатил. Ты исполнил. Иерархия сохранена. Деньги на вершине, ты посередине, Петренко в могиле.

Легионер молчал, думал. Крид прав. Он инструмент. Пятнадцать тысяч евро – цена его руки, его глаза, его пальца на спуске. Дорого, но это цена инструмента. Заказчик решает, снайпер стреляет. Иерархия.

– Раскольников думал иначе, – сказал Пьер. – Он хотел стать тем кто право имеет. Убить, взять деньги, использовать на благо. Не получилось. Совесть замучила.

– Потому что был слабаком. Интеллигент, студент, мечтатель. Убил старуху топором, расплакался, пошёл каяться. Жалкое зрелище. Если решил что право имеешь – имей до конца. Без совести, без страданий, без соплей. Наполеон не страдал после Аустерлица. Цезарь не мучился после Галлии. Они имели право, знали это, пользовались. Раскольников сомневался. Значит не имел. Простая логика.

– А я имею?

Крид посмотрел на него долго, оценивающе.

– Ты? Ты не думаешь об этом. Не задаёшь вопросы про право. Просто делаешь работу. Заплатили – выстрелил. Спросили – согласился. Это не сила, это функция. Ты функционируешь, не думаешь. Право имеют те кто решает. Ты не решаешь. Ты исполняешь.

Легионер усмехнулся.

– Значит я тварь дрожащая?

– Нет. Ты профессионал. Это другая категория. Раскольников делил на высших и низших. Глупое деление. Реальных категорий больше. Высшие – те кто решают, заказывают, платят. Средние – те кто исполняют, стреляют, убивают. Низшие – те кто умирают, страдают, подчиняются. Ты средний. Петренко был низшим в этой конкретной ситуации. Заказчик высший. Иерархия функций, не моральных качеств.

– Циничная философия.

– Реалистичная. Достоевский хотел верить в мораль, в совесть, в бога. Красиво, но наивно. Мир работает иначе. Власть решает всё. Деньги, оружие, влияние. У кого больше – тот сильнее. Мораль для слабых, для тех кто оправдаться хочет. Сильным мораль не нужна. Они сами решают что правильно.

Крид затушил сигару об урну, посмотрел на легионера.

– Ты спрашивал себя – правильно ли убил Петренко? Терзает совесть?

Дюбуа пожал плечами.

– Нет. Работа как работа.

– Вот и ответ. Ты не Раскольников. Ты профессионал. Убиваешь за деньги, не за идею. Не мучаешься, не страдаешь. Делаешь, получаешь, живёшь дальше. Это здоровая позиция. Раскольников пытался быть философом с топором. Не получилось. Ты солдат с винтовкой. Получается отлично.

Легионер посмотрел на портфель в руке. Семь с половиной тысяч евро. Цена одной жизни. Петренко стоил пятнадцать тысяч. Дорого для политика, дёшево для человека. Относительность цены.

– Следующий контракт будет? – спросил он.

– Возможно. Зависит от заказчиков. Такие работы редкие, но прибыльные. Но сначала реши – возвращаешься в Зону или нет. Левченко ждёт ответа. Снайпер нужен, платят хорошо, работы много. Выбор за тобой.

– Подумаю.

– Думай быстро. Отпуск кончается завтра. Либо на базу, либо до свидания навсегда.

Крид протянул руку. Рукопожатие крепкое, короткое.

– Удачи, Дюбуа. Ты хороший солдат. Таких мало. Если решишь уйти – пойму. Если останешься – буду рад. В любом случае, знай – ты право имеешь. На что? На то что сам решишь. Деньги дают выбор. У тебя теперь денег достаточно. Выбирай.

Развернулся, пошёл через площадь. Широкий, уверенный, в бирюзовом костюме. Растворился в толпе за минуту.

Легионер остался один. Портфель в руке, пятнадцать тысяч евро внутри. Цена убийства Петренко. Цена его собственных сомнений. Цена выбора.

Крид прав. Достоевский задавал вопрос – кто право имеет? Ответ простой. Тот у кого власть. Власть разная – деньги, оружие, влияние. У Пьера оружие и деньги. Значит право имеет. На что? На жизнь, на выбор, на путь.

Зона или город? Контракт или свобода? Война или мир?

Он посмотрел на церковь напротив. Золотые купола, кресты, красота старинная. Внутри люди молятся, просят прощения, ищут ответы. Достоевский там бы сидел, мучился, страдал. Раскольников тоже.

Но Пьер не Раскольников. Он солдат. Философия не его дело. Работа его дело. Выстрел, деньги, жизнь дальше. Просто, понятно, эффективно.

Петренко мёртв. Пятнадцать тысяч евро в кармане. Работа закрыта. Следующий шаг?

Решит сегодня. К вечеру. Может Оля поможет решить. Воробей с бирюзовыми волосами, что заставляет чувствовать жизнь. Или Зона решит. Место где всё ясно – убивай или умирай.

Два пути. Один выбор. Время до завтра.

Легионер сунул портфель в рюкзак, закинул на плечо. Пошёл через площадь. Медленно, без спешки. Город жил вокруг. Киев, третий день, последний день решения.

Кто право имеет? Он имеет. На что? На выбор.

Сделает его сегодня.

Но сначала кофе. И может скрипка. Голос французский, читающий стихи. Воробей, слушающий внимательно.

Жизнь перед выбором. Последние часы человечности.

Потом решит – остаться человеком или вернуться волком.

Оба права имеют.

Вопрос только – какое право сильнее.

Глава 9

Андреевский спуск в три часа дня. Солнце пробивалось сквозь облака, холодное, но яркое. Туристов больше чем в тот раз – группа японцев фотографировала церковь, пара студентов торговала картинами, художник рисовал портрет девушки.

Оля стояла на том же месте. Скрипка у плеча, глаза закрыты, играла. Мелодия знакомая, печальная. Чайковский, кажется. Лебединое озеро, или что-то похожее. Играла красиво, самозабвенно. Несколько прохожих остановились слушать, бросали монеты в чехол.

Дюбуа стоял в десяти метрах, смотрел. Рюкзак на плече, портфель с деньгами внутри. Работа закончена, контракт закрыт. Петренко мёртв, пятнадцать тысяч евро в кармане. Выбор впереди – Зона или город.

Но сейчас только она. Девушка с бирюзовыми волосами, что играет на скрипке и не знает что он убийца.

Мелодия закончилась. Оля открыла глаза, увидела его. Лицо расплылось в улыбке. Широкой, искренней, радостной.

– Пьер! Пришёл! А я думала не придёшь.

– Обещал.

– Обещания не всегда выполняют.

– Я выполняю.

Она засмеялась, положила скрипку в чехол, закрыла. Закинула на спину, подошла к нему. Встала близко, посмотрела снизу вверх – он выше на голову с лишним.

– Как спал?

– Хорошо.

– Правда? А то выглядел как зомби. Сегодня чуть лучше. Почти живой.

Легионер усмехнулся. Она не знает насколько точное сравнение. Зомби он видел. Много. Недавно.

– Спасибо, наверное.

– Это комплимент. Значит отдых помогает. – Оля толкнула его локтем игриво. – Пошли? Я закончила на сегодня.

– Куда пошли?

– Туда же. В нашу кофейню. Они синнабоны свежие утром привозят. Ещё тёплые должны быть. И кофе. Ты же любишь кофе?

– Люблю.

– Тогда пошли. Угощу. Пока при деньгах…

Взяла его за руку, потянула. Рука маленькая, тёплая, пальцы тонкие. Он не сопротивлялся. Пошли вместе через переулки, дворами. Она болтала без остановки – про утро, про репетицию дома, про соседей что ругались через стену, про кошку бездомную что просила еды.

Легионер слушал молча, кивал иногда. Не говорил, но слушал. Голос её лёгкий, весёлый. Как ручей, как скрипка. Журчит, течёт, живёт.

Кофейня та же. Подвал, лестница вниз, дверь деревянная. Внутри тепло, уютно, пахнет кофе и корицей. Народу немного – пара за столиком у стены, студент с ноутбуком у стойки. Тихо.

Оля заказала два американо и четыре синнабона. Понесла на поднос к столику у окошка. Тому же что и в прошлый раз. Села, скинула скрипку, куртку. Под курткой та же футболка. Волосы растрёпаны, бирюзовые кончики торчат во все стороны. Поправила очки-авиаторы на голове, посмотрела на Пьера.

– Садись.

Он сел напротив. Положил рюкзак на пол, снял куртку. Под ней рубашка чёрная, простая. Оля протянула кофе, булочку. Взяла свою, откусила, закрыла глаза.

– М-м-м. Боже. Почему они такие вкусные? Это магия какая-то.

– Просто хорошо готовят.

– Нет, это магия. Поверь мне.

Она открыла глаза, посмотрела на него. Он ел булочку медленно, запивал кофе. Лицо спокойное, расслабленное. Не такое каменное как тогда. Помягче.

– Тебе идёт.

– Что?

– Расслабленность. Сегодня почти человек.

– Почти?

– Ну, улыбаться ещё не умеешь. Но это мелочи. Главное прогресс есть.

Легионер усмехнулся. Чуть-чуть, едва заметно. Но Оля увидела, захлопала в ладоши.

– Вот! Вот это я видела! Усмешка! Почти улыбка! Прорыв!

– Не смешно.

– Ещё как смешно. Ты так серьёзно сидишь, как будто на похоронах. А я синнабонами кормлю и радуюсь. Контраст забавный.

Пьер допил кофе, посмотрел на неё. Она доедала вторую булочку, вытирала пальцы салфеткой. Медовые глаза яркие, живые. Без очков видно – золотистые, с зелёными искорками. Необычные. Красивые.

– Почему бирюзовые? – спросил он неожиданно.

– Что?

– Волосы. Почему покрасила в бирюзовый?

Оля засмеялась, потрогала кончики волос.

– А что, не идёт?

– Идёт. Просто странно. Необычно.

– Вот именно. Хотела быть необычной. Блондинок миллион, брюнеток миллион. А бирюзовых мало. Заметная, яркая. Как панк. Хотя панк из меня так себе. Скорее воробей, который притворяется ястребом.

– Почему воробей?

– Потому что маленькая, тощая, пищу клюю где попало. – Она засмеялась. – Играю на улицах, живу в съёмной квартире с тремя соседками, ем дошик. Воробьиная жизнь. Но мне нравится. Свободная. Никому ничего не должна.

Легионер смотрел на неё молча. Она права. Воробей. Маленький, взъерошенный, свободный. Летает где хочет, поёт что хочет. Не боится волков.

– Прочитай мне ещё стихи, – попросила Оля вдруг. – Как тогда. На французском. Голос у тебя… особенный. Тёплый. Хочу ещё послушать.

– Здесь? В кофейне?

– Ну да. Тихо же. Никто не помешает.

Пьер посмотрел по сторонам. Правда тихо. Пара за столиком шепталась, студент в наушниках. Бариста мыл чашки. Никто не обратит внимания.

– Верлена хочешь? Или кого-то другого?

– А кого знаешь ещё?

– Бальмонт. Русский поэт, но писал на французском иногда. Переводил французов, сам на их языке сочинял. Лёгкие стихи. Воздушные.

Оля наклонилась вперёд, подперла подбородок руками.

– Читай Бальмонта.

Легионер думал, вспоминал. Мать читала Бальмонта когда он был маленьким. Давно, в другой жизни. До войны, до всего. «Будем как солнце», «Только любовь», «Фейные сказки». Лёгкие, мелодичные, живые стихи.

Начал тихо, почти шёпотом:

– Je suis venu vers toi, ma bien-aimée,

Pour te chanter la mer…

Голос изменился. Стал мягким, тёплым. Французский язык обволакивал, тёк как мёд. Слова простые, но красивые. Про море, про любовь, про мечты.

Оля слушала, не двигалась. Глаза широко открыты, губы приоткрыты. Смотрела на него как завороженная.

Он продолжал:

– Et les vagues chantaient doucement,

Et le vent murmurait tendrement…

Читал медленно, наслаждаясь словами. Забыл про кофейню, про людей, про всё. Только стихи, только французский, только голос. Мамин голос из детства, чистый, живой.

Закончил последнюю строку. Замолчал. Посмотрел на Олю.

Она смотрела на него, глаза блестят. Не слёзы, но близко. Вытянула руку через стол, положила ладонь на его руку. Тёплая, лёгкая.

– Это было прекрасно, – прошептала она. – Не понимаю слов, но чувствую. Море, ветер, что-то нежное. Правда?

– Правда. Про море, про любовь. Бальмонт писал про красоту мира. Простую, естественную.

– У тебя получается так… так живо. Когда говоришь по-русски – будто робот. Когда по-французски – будто человек. Настоящий. Какой ты на самом деле?

Пьер посмотрел на их руки. Её ладонь на его руке. Контакт простой, невинный. Но тёплый. Живой. Человеческий.

– Не знаю. Давно не был собой. Забыл какой я.

– Тогда будь французом. Который читает стихи. Мне такой нравится.

Она убрала руку, но улыбка осталась. Мягкая, искренняя, без насмешки.

– Ещё одно прочитай. Пожалуйста.

Легионер кивнул. Вспомнил другое стихотворение. Короткое, лёгкое. Про бабочку, про полёт, про свободу.

Начал читать:

– Je suis comme le papillon léger,

Qui vole dans le ciel d’été…

Голос снова мягкий, тёплый. Слова летели, как музыка. Оля слушала, покачивалась в такт. Закрыла глаза, улыбалась.

Он читал, смотрел на неё. Маленькая, бирюзовая, воробей-панк в кофейне подвальной. Слушает французские стихи, не понимает слов, но чувствует. Живёт, радуется, дышит.

Когда он в последний раз видел такое? Человека, который просто живёт? Не воюет, не убивает, не выживает. Просто есть. Играет на скрипке, пьёт кофе, слушает стихи. Нормальная жизнь. Простая. Чужая для него. Далёкая.

Но сейчас, здесь, в этой кофейне, рядом с ней – казалась близкой. Достижимой. Реальной.

Закончил стихотворение. Оля открыла глаза, посмотрела на него. Встала, обошла стол. Наклонилась, поцеловала его в лоб. Быстро, легко. Выпрямилась, села обратно.

– Спасибо. Это… это как подарок. Красивый, неожиданный. Спасибо.

Пьер коснулся лба там где она поцеловала. Тёплое место. Живое.

– Пожалуйста.

Они сидели молча минуту. Пили кофе, доедали булочки. Тишина комфортная, без напряжения. Просто два человека в кофейне. Отдыхают, говорят, живут.

Оля первая нарушила тишину:

– Завтра увидимся?

Легионер замялся. Завтра последний день. Решение – Зона или город. Крид ждёт ответа. Левченко ждёт. Контракт или свобода.

Но посмотрел на Олю. Медовые глаза смотрят внимательно, без давления. Просто интерес. Хочет увидеться или нет.

– Не знаю. Может уеду завтра.

– Куда?

– Далеко. На работу.

– Какую работу?

– Не могу рассказать.

Оля кивнула, не настаивала.

– Ладно. Секреты твоё дело. Но если останешься – приходи. Буду играть как обычно. Если уедешь… – Она помолчала. – Если уедешь, спасибо что были эти два дня. Мне было хорошо. Правда.

– Мне тоже.

– Правда?

– Правда.

Она улыбнулась. Широко, тепло. Встала, надела куртку, закинула скрипку.

– Пошли. Провожу тебя до гостиницы. Или ты сам найдёшь?

– Сам найду.

– Тогда… до встречи. Может быть.

Протянула руку. Легионер пожал. Рука маленькая, но рукопожатие крепкое. Она засмеялась, отпустила.

– Ты жмёшь руку как генерал. Можно мягче, я не сломаюсь.

– Извини. Привычка.

– Ничего. Просто в следующий раз мягче.

Вышла из кофейни первой. Берцы громко простучали по ступенькам вверх. Дюбуа остался. Допил кофе, посмотрел в окошко. Ноги прохожих, машины, жизнь.

Два дня с Олей. Скрипка, стихи, кофе, улыбки. Простое человеческое тепло. Хорошо было. Правда хорошо.

Но завтра решение. Зона зовёт. Война зовёт. Волк зовёт.

А воробей улетел. Оставил тепло. Маленькое, еле заметное. Но реальное.

Легионер встал, заплатил бариста, вышел. Холодно, ветер, ноябрь. Киев живёт. Последний день в городе.

Завтра решит.

Но сегодня было хорошо.

И это уже что-то.

Вечером Дюбуа сидел в номере гостиницы, смотрел в окно. Темнело быстро, фонари зажигались один за другим. Город погружался в ночь, мирную, спокойную. Киев не знал что сегодня утром один политик был убит снайперским выстрелом. Не знал что снайпер сейчас сидит в дешёвой гостинице и думает о будущем.

На столе лежали два телефона. Его собственный и номер Крида в записной книжке. Один звонок – и завтра утром он едет на базу под Припятью. Зона, контракты, снайперская работа. Знакомое, понятное, опасное. Деньги хорошие, задачи ясные. Убивай или умирай. Простая математика войны.

Рядом на кровати рюкзак с пятнадцатью тысячами евро. Достаточно чтобы не работать полгода. Снять квартиру, жить тихо, думать что дальше. Или уехать совсем – Франция, Германия, куда угодно. Начать новую жизнь. Без войны, без крови, без мёртвых в голове.

Но сможет ли? Тринадцать лет войны. Половина жизни. Привычка к насилию, к опасности, к смерти. Сможет ли жить обычной жизнью? Работать, улыбаться, разговаривать с соседями о погоде? Не сойдёт ли с ума от скуки, от тишины?

Легионер закрыл глаза. Вспомнил лица. Гарсия, истекающий кровью в Тессалите. Андрей под бетонной плитой. Рашид без головы. Костя, Гриша, все шестеро разорванные псевдомедведем. Петренко с взорванной головой в ресторане. Старик-катала с пулей в виске.

Мёртвые. Десятки. Сотни может. Все лица, все имена. Память цепкая, профессиональная. Не забывает жертв.

Но среди мёртвых лиц всплыло другое. Живое. Оля. Бирюзовые волосы, медовые глаза, улыбка искренняя. Играет на скрипке, слушает стихи, целует в лоб. Тепло, простое, человеческое.

Два дня с ней. Сорок восемь часов. Ничего особенного – прогулки, кофе, разговоры. Но что-то изменилось. Маленькое, еле заметное. Чувство что жизнь возможна. Другая жизнь. Не война. Не кровь. Просто… жизнь.

Дюбуа открыл глаза. Посмотрел на телефон. Потом на окно. Город живёт, Оля где-то там. Играет на скрипке, пьёт чай, может думает о нём. А может нет. Может уже забыла. Два дня – не срок.

Он взял телефон, набрал номер Крида. Гудки. Три, четыре. Ответили.

– Дюбуа. Решил?

– Решил.

– И?

Легионер молчал секунду. Последняя секунда выбора. Зона или Оля. Война или мир. Волк или человек.

– Не еду. Остаюсь в Киеве.

Пауза на другом конце. Крид не удивился. Просто молчал, переваривал.

– Понял. Причина?

– Личная.

– Женщина?

– Не твоё дело.

Крид засмеялся коротко.

– Ладно. Твой выбор. Сожалею, хороших снайперов мало. Но если решил – решил. Удачи в гражданской жизни. Если понадобится работа – звони. Контакты остаются.

– Спасибо.

– Береги себя, Дюбуа. Мир опаснее войны. На войне враг понятен. В мире враги везде, но невидимы.

Отключился. Легионер положил телефон на стол. Всё. Решение принято. Контракт отклонён. Зона осталась позади. Впереди Киев, Оля, неизвестность.

Страшно? Да. Непривычно? Очень. Правильно? Не знает. Но выбор сделан.

Он встал, оделся. Куртка, ботинки, Кольт оставил в номере – на улицах Киева оружие не нужно. Вышел из гостиницы. Вечер, холодно, ветер. Пошёл к Андреевскому спуску. Быстро, решительно.

Оля ещё была там. Играла под фонарём, последние прохожие слушали, бросали монеты. Увидела его, лицо расплылось в улыбке. Закончила мелодию, положила скрипку в чехол.

– Пьер! Не уехал?

– Не уехал.

– Остался?

– Остался.

Она смотрела на него, глаза широко открыты. Потом бросилась, обняла крепко. Маленькая, лёгкая, тёплая. Уткнулась лицом в его грудь, молчала. Он стоял неподвижно, не знал что делать. Руки медленно поднялись, обняли её осторожно. Неумело, но обняли.

Оля отстранилась, посмотрела вверх.

– Правда остался? Насовсем?

– Не знаю насовсем. Но не уезжаю завтра.

– Это уже хорошо! – Она засмеялась, вытерла глаза. Не плакала, но близко. – Я рада. Очень рада. Думала не увижу больше.

– Почему рада? Знаешь меня два дня.

– И что? Два дня достаточно чтобы понять что человек хороший. А ты хороший. Странный, молчаливый, грустный. Но хороший.

Легионер усмехнулся. Хороший. Она считает его хорошим. Не знает что вчера он убил человека за деньги. Не знает что в Зоне убил сотни. Хороший. Если бы знала правду – убежала бы.

Но не скажет. Никогда. Прошлое останется прошлым. Здесь, с ней, он другой. Пьер, который читает стихи и слушает скрипку. Не Дюбуа-снайпер, не легионер-убийца. Просто Пьер.

– Пошли со мной, – сказала Оля вдруг. – В кино. Старый кинотеатр на Подоле показывает классику. Сегодня «Бегущий по лезвию». Видел?

– Давно. Лет десять назад.

– Тогда пересмотрим! Это шедевр. Надо смотреть на большом экране. Пошли?

Дюбуа хотел отказаться. Кино? Он не был в кино лет пять. С тех пор как ушёл в легион. Кино – развлечение мирных людей. Не для солдат.