Текст книги "Месяц как взрослая"

Автор книги: Сильвия Труу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

28

Эндла Курма остановилась в конце стола.

Силле с интересом ожидала ее слов: бригадир обязательно выскажется по поводу распавшегося квартета. Вчера она этого не сделала. Сегодня же сновала как челнок и только сейчас внесла последние результаты вчерашнего дня в график.

Силле посмотрела на стену, цифры были слишком мелкими, чтобы увидеть издали, сколько вчера Мерле уложила коробок. Сама Мерле об этом не говорила.

Эндла была суровой. Она проследила, как Мерле складывает коробку, затем – как то же самое делает Хийе, и выпалила:

– Снова перестроились! Вы не в песочнице играете. Без разрешения бригадира нельзя ничего предпринимать. Думаете, если о вас написали в газете, то вам уже не нужен бригадир, что вы все знаете и умеете сами?.. Нет, дорогие мои, порядок есть порядок.

Мерле примирительно улыбнулась бригадиру и спросила:

– Вы довольны нашей работой?

– Смотрите, какие колоссальные цифры вы вписали в табель, – сказала Хийе.

– Надо делать столько, сколько от вас требуется, – сухо отрезала бригадир.

– Как это понимать? – удивилась Силле. – А если мы сделаем больше, чем требуется? Сделаем столько, сколько можем?

– Кому нужна ваша спешка? Она приводит к браку. Ясно. Главное, не делайте меньше положенной нормы. Чтобы не было нареканий. Ясно?

Кивая, Силле повторяла:

– Главное, делать такую малость, какую требуют. Ясно. Чтобы не было нареканий. Ясно.

Эндла Курма вроде бы хотела еще сказать что-то, но тут за ней явилась Вейнике.

Силле подошла к графику, увидела цифру 102 рядом с именем Мерле, скользнула по цифре 82 – столько коробок уложила Ингел – и вернулась на свое рабочее место. Работу она делала нехотя, медленно.

Значит, главное, чтобы не было нареканий. И ни одного доброго слова за вчерашние сто четырнадцать коробок. Неужели верить своим глазам и ушам? Бригадиру нет никакого дела до того, что Ингел расфасовала только восемьдесят две коробки, а они здесь – по сто четырнадцать.

Если перевести в проценты, то это будет… Сто двадцать шесть процентов – вот что такое их сто четырнадцать коробок. Великолепно! Просто замечательно! Если бы Эндла Курма хоть словом обмолвилась об этом, тогда бы можно было понять, что она ценит их усилия. Похвалы не надо. Спасибо, проживем. Но заслуженную оценку дать нужно.

А она:

«Главное, не делайте меньше положенной нормы. Чтобы не было нареканий. Ясно?» Чтобы… чтобы… чтобы…

Теперь Хийе может встать, потянуться и сказать, что она пойдет и немного походит, посмотрит, что там другие делают… Столько, сколько требуется, она может сделать и так, шутя. Их норма явно взята с потолка, потому что раньше до них не было временных фасовщиц.

Лишь машина делает столько, сколько ей положено. Только робот. Человек – не машина, человеку требуется шевелить мозгами. Но выходит, что этот новоиспеченный начальничек был бы рад, если бы вместо девочек за столами сидели роботы и роботихи. Уложит каждый свои девяносто коробок конфет и… точка. Просто и ясно. А если бы некоторые роботы-малыши стали делать столько же, сколько большие роботы, и если бы они уложили по сто четырнадцать коробок, то Эндла Курма сразу же отправила бы их в ремонт. Мол, гляньте, что стряслось с этими безумными: они делают столько, сколько могут, а не столько, сколько положено.

– Здравствуйте! Как у вас дела?

Возле Силле остановилась заведующая участком.

– Спасибо! Хорошо! – быстро ответила Мерле.

– Вас в газете так хвалят!.. – продолжала заведующая. – Ваш бригадир Эндла Курма сказала мне, что вы не всем довольны.

– Ничего подобного, очень довольны, – возразила Мерле.

– Мне кажется, что нас тут не принимают всерьез, – сказала Силле. – Почему нас не поставили работать в цех? Может, мы укладывали бы там столько же коробок, сколько и молодые укладчицы.

Заведующая участком слушала Силле с интересом. Хотя на ее лице, казалось, было написано: «Слышали мы и раньше шестнадцатилетних подростков, которые считали, что родившиеся до них люди вообще не умеют вести земные дела».

И тогда заведующая участком сказала, что временной бригадой очень довольны, что сразу видно: производственная практика не прошла для них даром. Что их принимают очень даже всерьез, потому что из этой бригады фабрика надеется получить существенное пополнение и именно поэтому их взяли на работу. В цех их не могли поставить, потому что ни в одном цехе нет такого количества свободных мест для двадцати пяти девочек. Что недавно закончили монтаж новых современных конвейеров, на которых в будущем станет работать, возможно, и кое-кто из их бригады. Что же касается молодых фасовщиц, которые работают на ручной укладке в цехе, то…

Заведующая подошла к висевшим на стене показателям, изучила их, вернулась и закончила:

– Норма укладчиц трюфелей за смену – сто восемь коробок.

– Сто восемь! – воскликнула Мерле и вскочила с места. – Девочки, мы на высоте! Мы делаем даже больше! Ур-р-р-аа!

Заведующая участком засмеялась:

– Хорошо! Продолжайте работать! Но если у вас тут будут какие-нибудь сложности или возникнут планы, сразу же обращайтесь к бригадиру.

Заведующая ушла.

– Поняли, в чем дело? – спросила девочек Хийе и наклонилась к соседке: – Вот так, Мерле, не самовольничай! В этом смысле ты еще не на высоте.

«Так что жаловаться и беспокоиться нет причины, – подумала Силле. – Мы на высоте. Но почему сознание этого уже не радует? Другие девочки довольны. Значит, я не на своем месте? Мерле хочет остаться работать на фабрике. Хотя, бывает, она срывается. Но главное, она знает, чего хочет. Один самый существенный вопрос в жизни для Мерле ясен: она знает, где будет работать. А я? Неужели и мне придется быть всю жизнь фасовщицей? Ага! Сомневаюсь, колеблюсь, не уверена в себе. У каждого человека должна быть такая работа, о которой можно сказать без всякого колебания: „Только эта и никакая другая“. До аттестата зрелости остался всего год. Один год для поисков, взвешиваний и решения. И если за это время сама не найдешь, придется идти на консультационный пункт за советом. Хорошо, если бы там стояли электронно-счетные машины, которые за несколько секунд выберут тебе подходящую работу! Ведь решить вопрос о настоящей работе для себя иногда бывает столь же трудно, как найти среди сотен миллионов людей своего Ромео. Но причем здесь Ромео? Как причем? Ромео и работа – для счастливого человека всегда единственные. Но Имре Лойк сказал, что у некоторых в работе нет своего единственного счастья, так же как и в любви. А у меня?»

29

В коридоре к Силле подошел Воотеле:

– Через несколько минут тебя будет ждать во дворе человек на первой скамейке возле фонтана.

У Силле заколотилось сердце. Зовут на свидание. Первое приглашение. Она была абсолютно уверена, что это Индрек, но все же прикрылась равнодушием, спросила:

– Кто будет ждать?

– Не велено говорить ничего, кроме того, что в руках у него будет сегодняшняя «Но́орте Хя́яль», – тихо объяснил Воотеле.

Силле улыбнулась: зачем Индреку держать в руках «Ноорте Хяяль»? Значит, зовет не он. Кто же?

– Пусть лучше приходит сюда!

– Не может.

– Почему?

Воотеле пожал плечами.

– Почему? Разве он не здешний?

Воотеле огляделся, будто боялся, что кто-нибудь услышит, и подмигнул Силле.

– Кто же он такой? – удивилась Силле.

– Я же сказал: с газетой в руках.

Перед глазами Силле почему-то возник Виханди из механического. Нет, тот бы не стал фокусничать с газетой. Такая шутка подходит Ринальдо. А что он хочет сказать? Опять вспомнил какой-нибудь пошлый анекдот?

– Спасибо, не хочется! – сказала Силле.

Но так как Воотеле настаивал – он старался ревностно выполнить поручение, – то Силле наконец смилостивилась.

– Ладно. Чтобы не было ошибки – «Ноорте Хяяль» могут читать и другие люди, – пусть он держит газету вверх ногами.

– Чтобы все видели это?

– Сколько их там ходит у фонтана, а из окон не видно. Так что пусть перевернет газету. И паролем будет: «Китайский – это китайский. Ничего не понимаю». Так он должен мне ответить.

Воотеле старался разъяснить ей, что солидность и чувство человеческого достоинства ущемляются подобным условием.

– Так же как и у меня, когда я ни с того ни с сего очертя голову бегу на свидание неизвестно с кем, – сказала Силле. – Пусть сам идет сюда, и все.

– Нет, он просил…

– Ну, тогда…

– Ладно, ладно!

Воотеле отступил.

Силле не сразу пошла на свидание. Сперва глянула из окошка в коридоре. Возле фонтана действительно кто-то сидел. Лицо скрывала развернутая газета. Как он держал ее, отсюда видно не было.

Силле вышла во двор.

Газету держали вверх ногами.

Силле уселась на скамейку и глянула на солнышко.

Газета рядом зашуршала: ее сложили. Но пароль сказан не был.

– Ну и делов с тобой, прежде чем удастся поговорить, – произнес Индрек.

– А просто прийти и поговорить нельзя?

– Просто с тобой не выходит. Не успеешь рта раскрыть, как тебя уже нет.

– Так уж и нет?

– Знаешь, Силле…

У Силле прервалось дыхание. Голос Индрека опять прозвучал так же, как на острове, в вечернем лесу. Силле повернулась к Индреку.

– Я уже давно хотел сказать тебе…

Он поднял глаза, их взгляды встретились, Индрек смутился и умолк. Затем кашлянул и продолжил:

– Ах да! О чем это я хотел сказать? Ваша Мерле собирается на неделю перебраться в общежитие. Что у нее там стряслось дома?

Опять Мерле! И чего только он не знает о ней.

Силле снова подставила лицо солнцу.

– Она боится, что будет просыпать по утрам. Мать уехала в командировку.

– Вот почему! – удивился Индрек. – Но при чем тут замок? Что-то не сходится.

– Это, может быть, совсем другое дело. А ты врезал замок?

– Нет.

На языке у Силле вертелся вопрос, чем же увлекательным они занимались у Мерле, если на замок не осталось времени. Вопрос вертелся, вертелся на языке, пока не вырвался.

Индрек безмолвно уставился на Силле, какое-то время молчал, прежде чем нерешительно заговорил:

– Ты странная, Силле. Все простое и ясное настолько усложняешь, что хоть караул кричи. Все. И Нийда кое в чем плохо на тебя действует.

– Ах, ты это хотел мне сказать? Спасибо! Очень интересная встреча была.

Силле вскочила со скамейки.

30

Напротив окна сонно шелестела липа. За ней, упершись в серое небо, дремали темные сосны. И дом спал. И все люди спали. И все вещи.

Только у Силле не было сна. Она лежала на постели, разглядывала тусклое небо, неподвижные сосны, прислушивалась к сонным липам и думала о том, что по милости Воотеле она осталась без подружки. А Индрек озадачен и, несмотря на весь свой ум, не может понять, зачем Мерле выдумала всю эту историю с замком.

И вдруг Силле охватило сожаление, что она не поехала вместе с родителями. Первый раз пожалела об этом. И тут же упрекнула себя в слабости.

Но самокритика не помогла, чувство одиночества и беспокойства не ушло. Она поднялась, взяла уголек и стала рисовать видневшиеся деревья за окном.

«Смотри-ка, вполне приличный получился рисунок! – разглядывая его, решила она. – Пожалуй, лучшее из всего, что я сделала, во всяком случае, мне кажется так».

Удовлетворенно забралась под одеяло и мигом уснула.

Ее разбудил долгий и резкий в ночи звонок. Силле вскочила и опустила ноги на пол.

В доме снова стояла тишина, напряженная от колотящегося сердца тишина. Дрожащей рукой она включила свет и посмотрела на часы. Два.

Пронзительный звонок опять заполнил комнату, и из-за двери донесся тревожный голос:

– Силле! Силле! Открой! Скорее!

Силле побежала к двери.

– Кто там?

– Я. Скорей открой! Ну скорее же!

– Кто «я»?

– Мерле!

Силле дрожащей рукой открыла дверь. Мерле влетела в переднюю, захлопнула дверь и проверила замок.

– Закрыто! – вздохнула она облегченно, попыталась улыбнуться, но вместо этого расплакалась.

– Что с тобой?

Силле обняла ее, повела в свою комнату и усадила в кресло-качалку.

– Разреши, я посижу у тебя до утра? – попросила Мерле. – Ты иди спать, а я посижу.

– Что случилось, Мерле? Да говори же!

Мерле уцепилась за Силле и просила не открывать дверь. Силле ничего не понимала.

– Почему ты убежала из дома? Что ты сделала?

– Я? – крикнула Мерле и, не отрывая глаз от двери, вполголоса и быстро продолжала: – Каждый раз, когда мама уезжает в командировку, ее муж притаскивает коньяк и кто знает еще какое пойло. А потом начинает шуметь, дебоширить… Сегодня я привязала дверь веревкой, все равно ворвался. Ужас, как я испугалась…

Мерле била дрожь. Пережитый страх и боязнь, что отчим может прибежать к ней, заставили ее выпалить то, что она до сих пор старательно скрывала.

Силле оторопела. Мерле привязала дверь веревкой… Индрек не приходил к ней… Ужас, как превратно мы иногда думаем о других. Бедная Мерле! Какая мужественная! Вела себя как ни в чем не бывало. Пускала пыль в глаза, болтала об акселерации и подсказках.

Силле обняла Мерле, коснулась головой ее щеки и прошептала:

– Я не впущу его. Я тоже боюсь пьяных. Они будто не нормальные люди, а… идиоты или… как испорченные роботы.

Мерле теребила пуговицу наспех надетого домашнего халата. Стыд не давал ей взглянуть на Силле.

– Послушай! – сказала она, не поднимая глаз. – Я тут наговорила всякого… Надеюсь, ты не поверила всему?

– Я в горячке и не слышала, что ты говорила, – соврала Силле. – Ты сказала вроде, что можешь проспать утром.

– А если другие у тебя спросят?

– Разве им такой ответ недостаточен?

Силле перенесла свою постель в комнату родителей, а Мерле постелила на своей кушетке.

– В этой комнате ты будешь жить, пока не вернется из командировки твоя мама. А если раньше приедут мои родители, то будем жить вдвоем. Спокойной ночи!

Утром Силле проснулась, чувствуя, что ее трясут за плечо.

– Вставай же! Как же ты сама просыпалась?

Силле протерла глаза.

Возле кровати стояла Мерле.

Взгляд Силле задержался на Мерленом платье-халате.

– Сейчас, сейчас! – Силле побежала в свою комнату. – Сейчас найду тебе все, что нужно.

Она выбрала из стопки мохнатое полотенце с самой веселой расцветкой, достала самое красивое белье.

Две недели Силле варила кофе только себе. Сегодня она готовила на двоих.

Ею двигало сейчас желание сделать так, чтобы Мерле было хорошо, сделать все, что в ее возможностях. Старательно зажарила яичницу, вытащила для бутербродов все, что у нее было.

Но Мерле безучастно следила за хлопотами Силле.

Силле считала, что это от потрясения. А держится она молодцом. Другая бы плакала или отчаивалась. А Мерле нахохлилась и молчит.

Почему у Мерле при этом нет-нет да и мелькнет неуловимая враждебность к ней, этого Силле объяснить не могла. «Наверное, это я слишком чувствительна», – решила Силле.

Она достала из шкафа новый бирюзовый костюм и принесла на кухню, где стояла гладильная доска.

– Ах, оставь! – сердито остановила ее Мерле, когда Силле приложила к ней юбку.

Но Силле и не подумала оставить. Она ловким движением надела юбку Мерле через голову, помогла натянуть жакет и сама застегнула его. Потом подвела Мерле к зеркалу.

– Посмотри, как эта бирюза идет к твоим глазам.

Хотя Мерле старалась не показать своего удовольствия, все же радостная улыбка выдала ее.

Счастливая Силле смотрела на вертевшуюся перед зеркалом Мерле. Вон как у нее опять порозовели щеки, в ее красивых глазах нет уже и в помине грусти.

Вдруг Мерле опять сникла.

– Так мы еще и опоздаем, – хмуро бросила она.

В гардеробе фабрики они встретили Хийе, и Мерле опустила глаза. Кто-то из девочек спросил, почему Мерле нарядилась в платье Силле.

– Почему ты думаешь, что это мое платье? – в ответ спросила Силле.

– Так тебе же подарили такое бирюзовое на майские праздники.

– Почему ты думаешь, что такой костюм купили только мне? – снова спросила Силле.

Мерле передернула плечами и, нахмурившись, рванулась вверх по лестнице. Промчалась, не заметив сидевшего на подоконнике Индрека.

Индрек посмотрел вслед Мерле, затем уставился на Силле. «Что с ней?» – спрашивал его взгляд.

– Все в порядке. Она ночевала у меня, – сказала Силле и хотела пройти мимо Индрека.

– Вот как! – Индрек загородил ей дорогу. – Надо будет сегодня же врезать замок в ее дверь.

– Это не поможет, – покачала головой Силле. – А мы уже договорились, что она пока поживет у меня.

Брови Индрека слегка сошлись. Он хотел еще что-то сказать, но подошла Хийе, и разговор оборвался. Девочки вместе пошли в зал.

– Ну-у! – обиженно протянула Хийе. – Значит, таким образом ты собираешься вернуть Мерле в наш квартет? Кто же у кого ночует за это?

– Я ночую у Силле, – неожиданно для обоих прозвучал голос Мерле, которая стояла вверху, на лестнице.

Силле изумленно смотрела то на одну, то на другую.

– Что с вами? Вы с ума сошли?

– Почему с ума? – обрезала Мерле. – Я уже с самого утра думаю, что… Если вы, девочки, не против, я могу вернуться в квартет.

Голос Мерле смягчился, стал неуверенным, когда она через мгновение продолжала:

– Если ты, Силле, хочешь этого, то… то… Ты сегодня так стояла за меня, и я все это время думала, что не следует ли мне…

– Ах, в благодарность? – улыбнулась Силле. – За то, что я стану тебя будить? – добавила она сразу, как только заметила взгляд, который Мерле метнула в сторону Хийе.

– Я… не совсем уж так, – в замешательстве говорила Мерле. – Я, во всяком случае, думала… Я решила…

– Может, решила, что я так думала? – короткий смешок Силле прозвучал резко. – Если уж решила, что будешь работать отдельно, то и работай сама за себя. То, что мы живем теперь вместе, к делу отношения не имеет.

– Думаешь? – нерешительно спросила Мерле.

– Что тут думать? И вообще… Возвращение в квартет зависит не только от меня. У нас есть бригадир… Но прежде надо спросить у Нийды и Хийе. И, честно говоря – ты только не обижайся, – мы не очень хотим твоего возвращения. Завтра ты снова передумаешь.

– Да, никогда не знаешь, что ты выкинешь в следующую минуту, – добавила Хийе. – К тому же, обижайся или не обижайся, а втроем мы укладываем куда больше, чем раньше вчетвером.

Мерле не обиделась. Даже засмеялась. Засмеялась широко, обхватила Силле и крепко сжала ее.

– Когда-нибудь я расскажу, почему мне сейчас важно поработать одной, – сказала она и, напевая, побежала к своему рабочему месту.

31

Силле освободила в своем стенном шкафу место для вещей Мерле. В обеденный перерыв Мерле съездила домой за одеждой. Ринальдо свозил ее туда и обратно на мотоцикле.

Силле оставила Мерле укладывать вещи в шкаф, а сама побежала в магазин.

Когда она вернулась домой и проходила мимо двери Индрека, то вдруг услышала в его квартире голос Мерле.

– Ой! Силле уже пришла. Так я пойду, – сказала она.

Ноги у Силле налились свинцом.

«Раз, – беззвучно произнесла она и подняла левую ногу. – Два… – ступила она правой ногой. – Три… четыре… пять… шесть… Сколько же ступенек у этой лестницы! Восемь…»

Дверь в квартиру Индрека все еще не открывалась.

Девять и десять… Вот, значит, оно, то, чего можно было ожидать, но о чем Силле до сих пор отказывалась думать. Индрек уже давно тянется к Мерле. Силле стало стыдно, так стыдно, что, стараясь вырваться из этого удушающего состояния, она устремилась вверх по лестнице, влетела в комнату, бросилась ничком на кровать родителей и зарылась лицом в подушку.

И в конце концов, если она, Силле, вообще что-нибудь значит для Индрека, говорила она себе, то пусть в одном доме с ним живут и ходят с ним разговаривать хоть двадцать Мерле. Отношение Индрека от этого не изменится, если он не какой-то безвольный флюгер. Если же она, Силле, для Индрека соседка, приятельница, товарищ по школе, ну, тогда… однажды появится кто-нибудь и тот, для кого она станет Джульеттой. Непременно, потому что для каждого, как говорят, на свете есть кто-то еще.

«Но кто скажет, что есть такой человек и для меня? – спросила она и тут же подумала, что у нее нет даже ни сестры, ни брата. – Может, я рождена на этот свет для одиночества? Вполне может быть. Бывают же такие люди».

Хотя сердце ее горело огнем, она усмехнулась: одиночка… это значит – исключительная. Чем человек исключительнее, тем труднее встретить ему подобного себе.

Силле отнесла сумку на кухню и стала выкладывать покупки на стол.

Вскоре вернулась взволнованная Мерле.

– Можешь себе представить: позвонили из редакции! Из редак-ции, редакции газеты. Просили передать Индреку Пармасу… этому самому нашему Индреку, что…

– Из редакции, Индреку? Кто звонил?

– Какой-то сотрудник из молодежной газеты. Мол, будьте добры, напишите записку товарищу Пармасу, если его сейчас нет дома, чтобы он сразу же пришел в редакцию. Он очень нужен сегодня.

«В редакцию?» Значит, после работы он ходит в редакцию!

Мерле сказала:

– У тебя такой вид, будто ты и в самом деле не знаешь, что Индрек и есть тот самый «У. Кареда», который написал о нашей бригаде.

– Кто? Индрек?

Брикет рыбного филе выпал из рук Силле и шлепнулся на пол.

– Кто сказал, что это он?

– Никто не сказал.

Мерле оказалась проворнее Силле и, опередив ее, подняла брикет.

– Никто не сказал, – повторила она. – Сама решила. Имре Лойк говорил, что для понимания жизни требуется алгебра. Уравнение с одним неизвестным я разрешила вмиг. Так что Икс, этот мистер Икс, или «У. Кареда», есть не кто иной, как Индрек. Яснее ясного: во-первых, ему позвонили из редакции, во-вторых, никто из посторонних, не фабричных, до появления этой заметки у нас в бригаде не появлялся, в-третьих, кто другой стал бы писать только о тебе? – Мерле рассмеялась. – Вот так! Ничего другого и знать не нужно. Но как он покраснел, чудило, когда я ему сказала о звонке из редакции, совсем как девчонка. Куда мне этот айсберг положить?

Силле взяла у Мерле брикет.

– Представь себе, он хочет быть журналистом, – пощелкала языком Мерле. – Из нашей школы станут выходить разного рода деятели. Подожди, у тебя рыба течет…

Она взяла пачку из рук Силле. Начала разворачивать ее над раковиной и продолжала:

– Ну а я в самом деле, без шуток, хотела бы остаться работать на фабрике. И немедля! Если бы это мне только удалось! Потому и хочу работать одна, чтобы у них было обо мне ясное мнение. Но об этом пока никому ни слова – молчок! Я верю только тебе, ты мне не конкурент, потому что тебе никто не позволит оставить школу…

– А тебе?

– Об этом в другой раз. Я сказала еще Индреку, только тебе и ему. Но другим – не сметь! Не то, если все бросятся, у меня ничего не выйдет. Так. Что мы теперь будем делать с этой рыбой? Пожарим или что?