Текст книги "Месяц как взрослая"

Автор книги: Сильвия Труу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

8

Силле откашлялась.

– Наступил исторический момент, – сказала она. – Начинаю свою первую работу на своем первом рабочем месте.

Сказано было просто так, полушутя, как все они в классе любили шутить каждый день. Но сейчас, после этих слов, когда первая коробка оказалась у нее в руках, Силле ясно ощутила особую торжественность. Она оглянулась. И все девочки казались взволнованными и немного важными.

Мерле подчеркнуто усердно занималась своей коробкой.

Хийе с поразительным для нее старанием устанавливала весы.

И Нийда тоже взяла в руки свою первую коробку.

– Ну, пошло. Желаю счастья! – сказала она, обращаясь к Силле.

– Тебе тоже!

– Боже мой, как вы все театральны, – усмехнулась Хийе.

– А что, первая настоящая работа, – откликнулась теперь и Мерле. – Ничего не скажешь – захватывает.

Силле положила коробку на колени и начала по одной укладывать конфеты. Сначала она смотрела, нет ли брака, затем клала конфету в маленькую бумажную чашечку и уже потом – с чашечкой – в коробку. Бракованные конфеты она отправляла в рот, потому что этот путь был короче, чем другой – в ящик для бракованных конфет, ну и им, конечно, это разрешили.

Она работала неторопливо, аккуратно и чувствовала удовольствие от каждого движения руки.

«Очень хорошая работа, – думала она. – Простая и легкая. Сиди и двигай руками. Захочется сладкого, не надо даже подниматься, бери и отправляй в рот. Чудесно!»

Когда Силле снимала с весов третью коробку, у нее появилось желание вообще остаться на этой работе. В самом деле! Разве мало кто в шестнадцать-семнадцать лет уже работает? Особенно если работа такая простая: руки двигаются, а голова не занята. Положи рядом на стол словарик английского языка или какой-нибудь учебник и учи, можно за год пройти сразу два последних класса. А почему бы и нет! Закончишь среднюю школу, поступай в институт. Могут даже стипендиатом от фабрики послать. Почему бы и нет! Так ведь делается. И опять работаешь и учишься и можешь одолеть за один год…

– Ах! – прервала вдруг Хийе мысли Силле. – Пойду посмотрю, что там другие делают.

– И не вздумай! – резко остановила ее Силле. – А то еще скажут: разве ты, деточка, не знаешь, что во время работы не разгуливают.

Хийе капризно надула свои красивые губки, поджала под себя ноги и принялась жевать конфету.

Она насупила брови, и казалось, будто у нее вовсе нет век, а ресницы растут прямо из бровей. Нахмуренное лицо Хийе стало капризным, даже злым. И вдруг ее насупленные брови скакнули вверх, взгляд подобрел.

– Ой, девочки! – вздохнула она. – Мне уже охота учиться в школе. В самом деле! Не обижайся, Силле, я вижу, что ты начинаешь сердиться. Одно время я думала, что как же это здорово, когда нет больше за спиной учителя: захочу – встану без спроса и буду расхаживать, и ни один черт не сделает мне замечания. Но эта бригадирочка куда опаснее, чем все школьные учителя, вместе взятые: она умеет поставить тебя на место. Ладно, так и быть, будем сидеть и работать.

Однако за работу Хийе не бралась. Задумчиво уставилась на Силле и сказала:

– Не пойму. Какая беда погнала тебя вместо Крыма сюда на работу? Единственный в семье ребенок, копейку в доме считать не нужно… Не поехать в Крым из-за каких-то пятидесяти или шестидесяти рублей… Так поступают только…

Хийе выразительно покрутила пальцем возле своего виска.

– Разве работают только из-за денег? – спросила Силле почти обиженно. – По-твоему, единственный ребенок обеспеченных родителей вообще не должен работать? Да? И пока живы мамочка и папочка, и пока они вкалывают, этот единственный ребенок, подобно ангорской кошке, должен валяться на диване, с розовым бантиком на шее, горшок сметаны под носом. И в тридцать лет тоже. Так, что ли?

– Зачем же сразу так? Только никакой нормальный школьник, кроме как за деньги, летом в хомут не полезет.

– Да ну-у? – усмехнулась Силле.

– Точно! Другое дело – Анне: она думает, что единственно разумное занятие на свете – спорт. Поэтому все лето и возится на детском стадионе с мальчишками…

– А может, и у меня что-нибудь подобное?

Брови у Хийе полезли вверх и сморщили лоб.

– Здесь?..

– Никогда не знаешь, где…

– Да перестаньте вы умничать! – остановила Мерле. – Какое имеет значение, почему мы пришли сюда. Работать все равно надо аккуратно и марку свою держать. Потому что…

– Что?

Мерле затрясла головой.

– Ах, не будьте такими любопытными, я не могу об этом говорить.

Хийе и Нийда были не из тех, кого могли остановить отговорки, что «не могу, не смею». Они принялись рьяно допытываться.

Мерле лишь трясла головой.

И только когда любопытствующие поостыли, она чуть слышно проговорила:

– Поймите, есть вещи, о которых действительно нельзя говорить, о которых лучше молчать.

– Тогда не говори! – посоветовала Силле. – Молчи!

9

Просто удивительно, как некоторые люди могут одним своим присутствием выводить людей из себя! Например, Индрек. Всякий раз, когда он появляется, проходит мимо стола, у нее просто в затылке немеет: вдруг возьмет и скажет что-нибудь об неотложной поездке в Крым и о работе? Или брякнет опять про неженку, а то и похлеще чего.

Странно, что один человек может так нарушать спокойствие другого! Будто сидишь на пороховой бочке, возле которой со спичками в руках ходит Индрек. Без него работа тут была бы одним удовольствием.

И конец вечера под иванов день он тоже испортил. А вообще-то там было здорово. Особенно когда Индрек положил ей на ладонь светлячка и неожиданно с чувством произнес: «Мы подарим тебе свет…» Умеет говорить красиво. Хотя тут же может оглушить тебя «неженкой». Обидит, а сам делает вид, что стоит за самое правое дело на свете.

Опять он идет к столу. И не мечтай, что я подниму голову. Тоже мне! Нашелся какой… Может, думает, что я из-за страха не отрываю глаз от работы? Да ничуть. Если захочу, то могу посмотреть в глаза так же, как любому другому человеку. Но я просто не хочу. Ясно?

И Силле подняла глаза. Встретилась со взглядом Индрека, и, к ее удивлению, он стушевался и отвернулся.

Спустя время, после того как, попив воды, она возвращалась назад, в вестибюле ей попались навстречу Индрек и Воотеле. И опять Индрек быстро отвел взгляд и ускорил шаг.

Что за новость! Чем объяснить его такое странное поведение?

Во всяком случае, не застенчивостью. Кто угодно, только не он – Индрек и застенчивость несовместимы, так же как горький перец и медовая конфета. Перед девчонками Индрек никогда еще не тушевался, всегда ходил с поднятой головой, серьезный и гордый. Ясно, что и здесь он старается не смотреть на девчонок именно из-за своей непомерной гордости. Потому что все, кроме Нийды и, конечно, ее, Силле, готовы были из кожи лезть, чтобы обратить на себя внимание абитуриента.

Да, но почему он тогда отворачивается при встрече?

Вдруг?.. Силле покраснела: вдруг Индрек решил, что это она попросила отца, чтобы он уговорил Индрека в ночь под иванов день быть ее кавалером, что после того, как они танцевали весь вечер, и после того, как Индрек подарил ей светлячка, она уже считает Индрека своим Ромео и с радостью бежит ему навстречу? И что она только из-за него отказалась от поездки в Крым и пошла работать?

Но в таком случае, уважаемый молодой человек, твое поднявшееся до небес самомнение придется опустить на землю. И сегодня же. Если не тут, тогда дома.

Придется сказать ему, что еще зимой, перед весенними каникулами, в классе вели разговор об этой летней работе.

И ни слова о том странном чувстве потерянности, которое охватило ее, когда остальные девочки разом ввалились в фабричную проходную, а она, будто всем им чужая, ехала мимо, удаляясь все дальше…

Разве мальчишки могут понять это?

Откуда им понять чувство, которое она испытала, когда девчонки, из-за этой крымской поездки, начали считать ее, Силле, чуть ли не отбившейся от своего класса и уже не заговаривали с ней об их общих планах?

Пусть Индрек укажет хоть одного человека, который был бы согласен, чтобы одноклассники его единодушно отвергли. Для мальчишек такое, может, ничего и не значит? Кто знает! Во всяком случае, об этом лучше молчать и говорить только о решении класса пойти работать.

Но когда Силле вечером открыла на стук дверь и увидела на площадке Индрека, она забыла про свое намерение оправдаться и от неожиданности онемело уставилась на него.

Рядом с Индреком стоял плутовато улыбавшийся Антс из соседней квартиры.

– Мы пришли исправить звонок, – сказал Индрек и подвинулся к Антсу. – Я вчера испортил его.

Антс нажал на кнопку. Раздался громкий звон, от которого мастера сконфуженно уставились друг на друга.

– Дело в том, что… – наконец выговорила Силле.

Но тут внимание всех привлек донесшийся с нижнего этажа незнакомый женский голос:

– Вы не знаете, где сейчас Индрек Па́рмас? Дома его нет, – говорила женщина.

Тетя Тийна ответила, что видела, как Индрек поднялся наверх, и посоветовала немного подождать.

Но спрашивавшая, наверное, спешила: на лестнице раздались медленные тяжелые шаги. Вскоре показалось грустное, исхудалое лицо пожилой женщины.

Индрек пошел ей навстречу, и женщина объявила, что она пришла посмотреть комнату. Ее родственник – санитар из больницы – сказал, что здоровье Элины Пармас хуже некуда и что осталось уже недолго… Вот и пришла глянуть на квартиру, потому что такую большую площадь одному школьнику никак не оставят, все равно уплотнят. А она, человек опытный, могла бы по доброте душевной и сочувствию…

– Убирайтесь! – грубо оборвал ее Индрек. – И мамино здоровье… – Он сжал крепко губы, втолкнул Антса в переднюю и захлопнул дверь. – Разрешишь? Пока… уйдет эта…

Силле провела ребят в свою комнату.

Индрек подошел к окну и остался стоять там. Силле подала Антсу знак помолчать и сунула ему в руки журнал.

Она сочувственно смотрела на Индрека. Уж если пришли смотреть комнату, то дела у матери Индрека действительно плохие.

Губы у Силле начали дрожать.

– Врет! – вдруг воскликнула она. Индрек, вздрогнув, обернулся, а сидевший за столом Антс испуганно поднял голову. – Врет! – уже тише повторила Силле. – Здоровье у твоей мамы не такое плохое. Мой отец сказал, что туберкулез сейчас вылечивается, что сейчас есть такие лекарства… Отец знает. И ты знаешь тоже. Ты и сам вылечился. Эта женщина просто хочет хитростью… Понимаешь?

– Думаешь?

В улыбке Индрека было столько страдания, а в его тихо произнесенном вопросе так мало надежды, что в горле у Силле встал комок.

– Здесь нечего и… Вообще нечего думать, все ясно.

– Маме очень плохо. Она может спать только сидя или полусидя. Какое-то тяжелое воспаление легких, и туберкулез, и что-то там еще… В больнице зря говорить не станут.

Как же теперь Индрек пойдет домой? Как он там будет один, без всякой надежды?.. Были бы дома мама с папой, они бы знали, что делать и что сказать.

– Ну, наконец-то вышла за калитку! – вздохнул Индрек и собрался уходить.

В передней, возле телефона, Силле осенило:

– Давай позвоним в больницу, Индрек?

– Я только что оттуда. Ходил после работы. Разрешили немножко посидеть возле мамы.

Силле решила, что прошло несколько часов, состояние может уже быть другое, а так как она в больницу не ходила, то возьмет и позвонит. Она набрала по порядку все больничные номера, которые были в телефонной книге. Только комната медицинских сестер отозвалась. За справками обращаться поздно, ответил бодрый женский голос, хотя и спросил, кем Силле доводится больная, после чего было коротко брошено:

– Состояние прежнее.

Все. Щелчок и… туут-туут-туут.

Индрек не отрывал глаз от губ Силле, которая крепко прижимала к уху трубку, чтобы он не услышал коротких гудков.

Прежнее… Состояние прежнее…

– Благодарю! – ответила Силле гудкам, быстро положила трубку и сказала: – Ей уже лучше. Ты слышишь? Не волнуйся, твоя мама, честное слово, поправится.

– Ты… хорошая девочка, – сказал Индрек и ушел.

10

На следующий день девочкам пришлось впервые в жизни иметь дело с «ее величеством» Нормой, как сказала Силле. С самого утра, с первой уложенной коробки товарищ Норма держала всех в напряжении. Справятся ли с тем, что она от них требует, или нет?

От усилия и спешки конфеты норовили выскочить из пальцев, вместо одной чашечки Силле хватала несколько. И вообще руки сделались неловкими, беспомощными и чужими.

– Не надо, дети, так сильно спешить. Главное – делайте аккуратно, – советовала бригадир. – Успеете. Сперва приучите руки к четким движениям.

– «Дети»! Вы слышите, дети! – отозвался эхом голос Хийе.

Силле следила за действиями Нийды. Длинные пальцы подружки сортировали и раскладывали конфеты спокойно, даже слишком спокойно. Силле казалось, что ее собственные пальцы двигаются куда быстрее. Сравнить же свое проворство с ловкостью сидящих по другую сторону стола она не могла – Мерле и Хийе были скрыты от нее коробками, наложенными посередине стола.

Время от времени раздавались возгласы Хийе:

– Ой, не могу! Ой, опять в коробку забралась половинка! Ой, не успеваю, это же сущая мука!..

Мерле не вытерпела и сердито оборвала:

– Замолчи ты, наконец! На нервы действует!

– Вот как! – обиделась Хийе. – Значит, и подгонять себя уже нельзя?

Громкий смех, раздавшийся за столом, снял общее напряжение. Но к началу производственной гимнастики оно снова поднялось. И когда бригадира позвали к телефону, одна девочка из другой школы вскочила на стул и объявила, что прошла ровно половина рабочего времени и что если теперь посчитать готовые коробки, то сразу будет ясно, справляются они с нормой или нет.

Поднялся общий гвалт.

Силле уложила тридцать коробок. К ее удивлению, Нийда, несмотря на свои медленные движения, уложила тридцать семь коробок.

Услышав это, хмурая Мерле едва улыбнулась и вопросительно глянула в сторону Хийе и Нийды.

– Двадцать восемь, – сказала одна.

– Тридцать семь. – Это ответила Нийда.

На лице Мерле засветилась уже широкая улыбка.

– А у меня тридцать девять, – объявила она, – но все равно мало.

Хийе безутешно стиснула руки.

– Шестьдесят…

– Врешь! – обрезала ее Мерле. – У тебя всего двадцать восемь.

– …процентов, – закончила Хийе. – Если взять половину рабочего дня за сто процентов, то я сделала уже шестьдесят. Не знаю, скажут ли мне теперь спасибо?

С половиной нормы до обеда никто не справился. Об этом девочки сказали и бригадиру.

– Успеете, дети, – успокоила их Эндла Курма. – До обеда мы отрабатывали точность движений. А теперь нажмем на скорость.

– Говорит, как тренер тройного прыжка, – вздохнула ободренная Хийе. – Ну что ж, дети, прибавим скорости в точности движений.

Во второй половине рабочего дня шея и спина у Силле все больше затекали, то и дело приходилось менять положение ног, да и правая рука, которая непрерывно двигалась между ящиком с конфетами и коробкой, все чаще требовала отдыха.

Борясь с усталостью, Силле думала о том, что она лишь сегодня ощутила вкус настоящей работы. Что производственное обучение сравнительно с этим просто детская забава – по четыре часа один раз в неделю. И что если она справится с нормой и ей не придется стыдиться, то шут с ней, с этой затекшей шеей, и ноющими суставами.

Но расфасовать девяносто коробок в этот день никому не удалось. Лишь назавтра задолго до конца работы Мерле вскочила со стула и, прыгая на одной ноге, принялась напевать:

– Все! У меня все! У меня девяносто коробок!

– Тише! Слышим, – мрачно буркнула Хийе.

У Нийды не хватило всего трех коробок, у Силле – восьми, а у Хийе – даже целых четырнадцати. Норму одолела едва четверть девочек.

Дело оказалось серьезнее, чем представлялось вначале.

Ну и суровая же эта особа, товарищ Норма, думала по дороге домой Силле. Ты задолжала ей всего восемь «Рыбаков», только восемь коробок из девяноста, а она отбирает у тебя всю радость. Нет чтобы простила эти восемь девяностых. Но ничего не поделаешь, придется придумать какую-нибудь хитрость. Да побыстрее, пока не начали говорить, что чего это пустили сюда детей.

Единственное, к чему после совместных размышлений пришли вечером Силле и Нийда, было то, что надо все держать под рукой, – об этом Эндла Курма говорила им еще в первый день. Они тогда сразу последовали ее совету, но, видно, не совсем удачно.

На третье утро они начали с перестановки коробок и пачек укладочной бумаги. Расположением стопки пустых коробок Силле осталась довольна только после четвертого перекладывания.

– За то время, которое вы потратили, я уже три коробки уложила, – объявила Мерле и свысока, пренебрежительно добавила: – Вот не выношу, когда свою неспособность стараются прикрыть бог знает чем. Надо просто быть самой на высоте – в этом все искусство и вся загвоздка.

– У меня тоже две коробки готовы, – похвалилась Хийе, подняв их над головой. Затем Хийе-фасовщица отложила коробки и предоставила слово Хийе-математику, которая начала подробно объяснять, каким образом она дома высчитала, что на каждую коробку им отведено по четыре минуты.

– Ого! – воскликнула Силле и глянула на часы. – Следовательно, ты проболтала сейчас ни больше ни меньше, как полторы коробки.

– Что ты говоришь! – испугалась Хийе. – Я всего пару словечек…

Это навело Силле на мысль: а не потеряла ли она в предыдущий день восемь коробок в разговорах и оттого, что слишком часто ходила пить газировку?

Но ведь руки не бездействовали во время разговоров, думала она. Да и пить ходила всего три или четыре раза. Вместе взятое, все это составляет одну коробку – четыре минуты, а может, и того меньше. Дело, видно, все-таки в отсутствии навыка.

Чтобы удостовериться, Силле решила потратить еще минуту. Она глянула на часы и поспешила из помещения, торопливо прошла по коридору, потом через вестибюль в карамельный цех, где возле двери, в нише, находился автомат с газированной водой.

Возвращаясь назад, Силле столкнулась в вестибюле с бригадиром карамельного цеха, под началом которой проходила производственную практику.

Высокая, полная, румяная женщина протянула Силле руку и приветливо улыбнулась, как старой знакомой.

– А-аа! Здравствуй, здравствуй! На работе? Ах, только на месяц… Хорошо, если нравится, люди нам нужны… Да, новые машины получили… Надо будет поглядеть… Смотрели нашу новую линию по изготовлению ассорти?.. Нет? Сходите. Обязательно. Пусть организуют для вас маленькую экскурсию. Прекрасный конвейер. Все сам делает. Только приглядывай. А Хийе с вами?.. Ах, и она тоже!.. Уже несколько дней на работе и еще не заглянула к нам. Ай-яй-яй! Спасибо, что обещаешь… Прекрасная погода. Понимаю. Ходите вместе купаться?.. Ну как, трудностей на работе нет? Хорошо.

И весь разговор, но, когда Силле вернулась, Хийе с явным удовольствием объявила:

– Еще две коробки профукала.

То же самое подтверждали часы.

Невероятно. Всего несколько шагов туда, несколько обратно. Обмолвились десятком слов – и уже восемь минут. Невозможно!

Силле пересчитала находившиеся рядом с ее двумя коробками пять готовых коробок, которые расфасовала Нийда, и села на стул, глубоко пораженная скоротечностью времени.

– Невероятная история, девочки! – покачала она головой. – Разве нам мало говорили о минуте и о том, что делается за шестьдесят секунд на свете! До надоедливости твердили. И каждый говорил, будто совершал открытие. Но вот когда на своей шкуре испробуешь, тогда это действительно становится твоим открытием.

– М-да! Что верно, то верно, – согласилась Хийе.

11

Индрек ходил неразговорчивый и поникший. Было ли его матери лучше или хуже – этого Силле не знала. Последние дни она не видела Индрека дома. И на фабрике не случалось остаться с глазу на глаз. Прямо спросить Силле не осмеливалась: вид и состояние Индрека ничего доброго не предвещали. А как принять плохую весть, если сама наврала ему, сказала, что матери его уже лучше.

Ничего не скажешь, есть у некоторых особый талант ставить себя в глупое положение, думала Силле. И если бы еще из-за дела, если бы кому-то действительно стало от этого легче. Но усмешка, которая тогда появилась на лице Индрека, заставила ее сразу же, после его ухода, засомневаться. То ли Индрек разгадал ее наивную уловку и поэтому усмехнулся. И его «хорошая девочка» была благодарностью за доброжелательность, а не за то, что она позвонила.

– Что это с нашим Индреком? – спросила Хийе перед обедом. – Ходит, как Гамлет, мрачный.

– А что тут удивительного – скоро обед. Пустой желудок обычно делает представителей мужского пола злыми и неприветливыми, – сказала Мерле. – Если хочешь видеть мужчину в хорошем настроении, то позаботься, чтобы он был сытым. Это еще мудрость бабушек…

– Конечно, – прервала ее Хийе. – Только Индрек уже давно ходит сверхсерьезным.

Мерле заговорщицки улыбнулась и затем демонстративно громко вздохнула.

– А что еще вынуждает молодого человека быть серьезным, кроме как… сами знаете – сердечные дела. Человек скоро кончает школу и уже сможет даже жениться, если захочет.

– Замолчи! Ничего не знаешь, а… – с упреком начала Нийда, но, увидев, что Силле подает запрещающий знак, запнулась и сказала совсем другое: – По-моему, он всегда такой деловой и серьезный.

– Прекрасно! Серьезные натуры в два раза интереснее, – нашлась Мерле и стала распространяться о том, каким должен быть ее суженый.

Силле с интересом смотрела на сидевшую напротив одноклассницу. «Серьезные натуры»… Хм! Говорит о ребятах, будто учительница домоводства о брюкве. Жизненного опыта у нее, кажется, больше, чем у всех других девочек. И чего только она не знает! Даже то, каким должен быть ее… су-же-ный…

Силле мысленно произнесла это по слогам, как некое неожиданное и неуместное в школьном лексиконе, новое и мудреное иностранное слово. При этом у нее было такое неясное, смешанное с робостью и приподнятостью чувство, которое она испытала однажды в пятнадцать лет, пойдя вместе с Нийдой на фильм, который детям до шестнадцати лет смотреть запрещалось.

Мой суженый…

Для Силле это был еще невообразимо далекий и туманный мир.

Но все-таки… Каким должен быть этот ее суженый?

Таким, у которого в любом деле можно получить совет, и кто знал бы много интересного, и с кем никогда бы не было скучно. Как отец. И кто был бы хороший, дружелюбный, понимающий и всегда в хорошем настроении. И кто придумывал бы в конце каждой недели что-нибудь занятное и знал бы, как отец, все самые лучшие леса, и горы, и за́мки. И был бы начитанным. И не стыдился бы помогать стирать и готовить еду. И с кем хотелось бы всегда и всюду бывать вместе, как с мамой и папой. И кто был бы очень симпатичным…

– И каким же этот благоверный должен быть? – с насмешливой улыбкой спросила у Мерле Хийе.

– Ну… Серьезный. Красивый. Широкоплечий – атлетически сложенный…

– Значит, борец? – уточнила Хийе.

– Почему борец? Человек спортивного склада. И еще непьющий и некурящий. И…

Хийе снова прервала Мерле:

– И чтобы аппетит у него, конечно, был хороший. Не так ли? Чтобы мог съесть все, что ты ему для поддержания хорошего настроения собираешься скормить, и без ропота.

Нийда рассмеялась.

– Давай на спор: ты бросишь школу и выйдешь замуж.

– А что, возьму и брошу, – улыбнулась Мерле. – Все может быть.

– Глупость, – презрительно сказала Хийе. – Другое дело, если в семье не хватает денег и надо идти работать. По себе знаю, какие мысли лезут в голову из-за денег. Но и тут можно найти выход. Летом заработать на книги и одежду. Я делаю это уже третий год.

Мерле слушала Хийе с интересом, но потом тряхнула головой:

– Не из-за одних денег оставляют школу.

– Тогда, значит, замуж? – победно засмеялась Нийда.

– Я и об этом думала, – ответила Мерле спокойно, без кокетства. – А что! Нам всем уже пора подумать о будущем.

– Сначала все-таки профессия. Надо выбрать себе дело и научиться ему, – сказала Силле. – И только тогда думать о другом. Мы не современники Анны Карениной, которые…

– Кто как, – заявила Мерле. – Один может разом разрешать несколько проблем, а другой по очереди. Кто смел, тот два съел…

Пренебрежительная усмешка Хийе исчезла за ее презрительной гримасой.

– Ну конечно, если тебя прельщает заниматься только домом – убираться и готовить… Прошу! Пожалуйста! И это работа.

Нийда вмешалась и сказала, что, для того чтобы выйти замуж раньше восемнадцати, требуется получить разрешение мамы и папы.

Мерле не считала это препятствием.

Хийе недовольно опустила веки, голос ее стал резким, сердитым:

– Вы болтаете, как барышни лет сто тому назад. Не трать ты, Силле, энергию на то, чтобы объяснить Мерле азбучные истины. Пусть выходит замуж и сидит с оравой детей на шее мужа. Вот моя мама домашняя хозяйка. У нее пятеро детей. Папа зарабатывает столько же, сколько отец у Силле.

– Тогда это неплохая зарплата, – заметила Силле.

– Да, но приходится она на семь душ. Твоя мама зарабатывает еще столько же, и все это раскладывается на три человека. Вы одеваетесь как на демонстрации мод. А моя мама… С первого класса помню у нее одно и то же пальто. И через день нам подают на стол кашу. Да здравствует крупа! Вот видите! Тут не надо и пятерки по математике, чтобы понять, что для нас сейчас самое важное.

– Ну, деньги все-таки не самое важное, – возразила Силле.

– Кому что. – Хийе пожала плечами. – У моей бабушки нет ни одного зуба – она считает самым важным на свете зубы. А слепой, конечно, глаза…

А сама Хийе – деньги, подумала Силле. Семерым на одной зарплате жить непросто. Поэтому Хийе и побелела так, когда Воотеле на одном классном вечере бросил в нее тряпкой, той, что стирали с доски мел. Хийе была в вишневом лавсановом платье, которое носила уже три года. В другой раз, когда Воотеле, скользя в коридоре по паркету, наткнулся нечаянно на Хийе и на туфле у нее отлетел каблук, она вначале так горько и отчаянно заплакала, будто по меньшей мере сломала себе ногу. А может, это платье и эти туфли были куплены на заработанные ею деньги…

– Самое важное – любовь, настоящая, глубокая, – сказала Мерле. – Поверьте мне, девочки! Все остальное – это только гарнир.

– Кому что! – снова отрезала Хийе. – Слушая твои такие слова, я не удивляюсь, что ты бросаешь школу.

– Кто сказал, что я бросаю?

Подошел Воотеле и почти дрожащим от волнения голосом стал рассказывать Нийде, что, оказывается, мастер тарного цеха мюрмеколог и только что рассказывал ему, каким образом между собой общаются муравьи. Воотеле не терпелось поделиться этой новостью с Нийдой. Но его перебила Мерле, которая с приходом Воотеле все время поглядывала на дверь.

– А где же другой снабженец? – спросила она.

– Пошел в город, – ответил Воотеле. – Должен бы вернуться. Если не ошибаюсь, он уже на лестнице.

Мерле торопливо вышла. Воотеле начал было продолжать свой рассказ о химическом языке муравьев, как вошел Индрек и позвал его на склад. Следом прибежала Мерле, улыбаясь, она остановилась возле Индрека.

– Искала как раз тебя…

Мерле окинула взглядом помещение и удовлетворенно усмехнулась: почти все следили за ней и за Индреком. Она повернулась спиной к девочкам и, потянувшись к уху Индрека, негромко сказала:

– Мне очень нужна помощь. Не смог бы ты врезать в дверь замок?

– В квартиру? – переспросил Индрек.

– Нет. В комнату.

– А замок есть?

– Я не знаю, какой купить. Приходи, посмотришь, посоветуешь, и тогда я куплю.

– Девочки, Мерле начинает амурничать, – громко засмеялась Хийе.

Индрек вопросительно посмотрел на Хийе, потом на Силле, которая низко склонилась над коробкой, и наконец снова глянул на Мерле.

– Поговорим в другой раз, – сказал он. – Я должен идти на склад.

Мерле достала из кармана халата пакетик и сунула его в руки Индреку.

– Возьми. А то здесь, среди сладкого, все время хочется соленого.

Индрек разглядывал пакетик.

– Бутерброды с килькой, – поспешила объяснить Мерле. – Я переложила их еще яйцом.

Индрек недоуменно поднял глаза.

– Это мне? – удивился он. – Ничего не понимаю. – Лицо его покрылось краской. – Спасибо, но я не ем килек, – сказал он и вернул бутерброды Мерле.

– Чего ты ломаешь голову по пустякам! – воскликнул Воотеле, выхватил у Мерле пакетик и сунул себе в карман. – В другой раз приходи прямо ко мне. Я помогу тебе ликвидировать подобные излишки.

Он подмигнул Мерле и, раскачиваясь, гусиным шагом вышел за дверь.

– Ну что, получила? – от души засмеялась Хийе.

– Разве твой отец не умеет врезать замок? – спросила Силле.

– Ты имеешь в виду маминого мужа? – бросила Мерле и резко села на стул.

Полными слез глазами она сердито глянула на Силле и Хийе и чуть слышно пробормотала, что пусть лучше с нормой справляются и не суют нос в чужие дела.