Текст книги "Приемная мать"

Автор книги: Сильвия Раннамаа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

И все в том же духе. Чем более ядовитые замечания сыпали мальчишки, тем больше я укреплялась в нашем решении. Как выяснилось, то же самое испытывали все девочки. Нам, девочкам, становилось ясно, что и мы – сила. И именно потому, что мы были правы, теперь оставалось только выдержать до конца!

Труднее всего, конечно, на уроках. Наш обет молчания неизбежно распространяется и на подсказку. А ведь эта привычка засела в школьниках прочнее, чем какая-либо другая. Совершенно непроизвольно, словно сам по себе, рот открывается, когда тот, кто вызван, не знает, а ты сама знаешь и сидишь в подходящем для отвечающего месте.

Я сама чуть не попалась, когда Прямая вызвала по алгебре Тийта. Во всяком случае, за сегодняшний день мы сумели провести в классе твердую линию. Мальчики сами довольно скоро оказались по ту сторону этой линии. К концу дня они уже не искали общения с нами. В особенности, в отношении подсказок. Возможно, надеются, что мы без этого пропадем. Ну, в части подготовки к урокам мы всегда сильнее.

Учителя пока ничего не заметили. В девятом, говорят, такое же положение.

Сложнее всего, конечно, отдельные случаи. Свен встретился мне в коридоре и заговорил со мной таким голосом и с таким выражением лица, как будто само собой разумеется, что для него я сделаю исключение. Со своей точки зрения он может быть и прав, если вспомнить, что он рассказал мне о стенном шкафе. И мне в особенности трудно было при мысли о цветке, когда он спросил:

– Послушай, объясни, что все это значит? Чего вы добиваетесь?

Я молчала, как русалочка из сказки Андерсена. Темные брови Свена приподнялись:

– О-о, и ты тоже не разговариваешь? Даже со мной?

Я уже хотела покачать головой, но тут же подумала, что в сущности это тоже разговор, и опустила глаза.

– Скажи только, вы это из-за вчерашней чепухи? Из-за Ааду, да?

Если бы я и кивнула, это все равно не имело бы смысла. По правде говоря, я не сделала этого только из-за Ааду. Пришлось бы объяснять куда пространнее. Я была в невозможно трудном положении. Открыла было рот, чтобы объяснить наказуемому вину, за которую он вместе с другими должен понести наказание, но тут же осеклась. К счастью, я вспомнила, что у Анне, например, гораздо меньше оснований для того, чтобы не разговаривать с Андресом, и все же она не разговаривает. Она тоже молчит. Только из солидарности с нами, остальными девочками.

Тут очень кстати подоспела Лики, взяла меня за руку и потащила на тренировку.

Оставили Свена, где он стоял. Пусть сердится! Пусть постарается объяснить остальным то, чего они, по-видимому, сами понять не могут.

ПЯТНИЦА...

Мы выдержали уже пять дней. И к таким вещам, оказывается, можно привыкнуть... В нашем классе посредником стала Марелле. Если возникает необходимость общения с противной стороной, то это делается посредством Марелле. Она относится к своей роли чрезвычайно серьезно и каждый раз пытается примирить противников, смягчить их сердца. Но это относится, главным образом, к нам. С мальчиками она держится и разговаривает так, как будто она в чем-то виновата перед ними. Не знаю, что заставляет ее поступать так – сострадание к побежденным или просто потребность в заискивании. Во всяком случае, я, да и многие другие, не пользуемся посредничеством Марелле. Обойдемся и без нее. В девятом, например, нет ни одного нейтрального пункта и ничего, справляются. Но там на страже неусыпное око Анне.

Забавно было сегодня смотреть на Сассь, когда Энту в столовой неожиданно подошел к ней и спросил:

– Ну, как твой утюг, работает?

Сассь набрала воздуху, вытаращила глаза, взглянула на меня и выпалила:

– Если хочешь, я отдам его обратно, но с тобой я все равно не разговариваю!

Я бы с удовольствием тут же расцеловала ее за это, но с ней в таких делах нужно быть особенно осторожной.

В общем-то я страшно устала. Конечно, не от молчания, а от тренировок. Я теперь в запасной команде. А Лики жмет со своими тренировками, как сумасшедшая. Конечно, у каждого своя точка зрения. А Лики убеждена: если мы хотим произвести на мальчишек какое-то впечатление, то должны занять первое место. Это, конечно, правильно. Наши мальчишки и по баскетболу и по волейболу занимают среди школьных команд первое место в городе.

Похоже, что Мелита варится в собственном соку. Она уже просила Лики допустить ее хотя бы к тренировкам. Лики повернулась к ней спиной. Когда учительница физкультуры вчера во время тренировки ввела ее в игру, мы так ловко подавали мячи мимо нее, что она сама вскоре исчезла с площадки.

Спортивной величины или мастера мяча из меня, конечно, никогда не получится, но все-таки я стараюсь, как могу, если дело касается серьезной игры. Ведь нам обязательно надо завоевать первенство в игре со II средней школой.

СУББОТА...

Бывают же на свете сложные ситуации! Сегодня нас посетили очередные гости. Вообще к нам приезжают гости со всего света, как будто мы показательный образец из области школ-интернатов. На этот раз прибыли из министерства. Побывали в спальнях, в столовой, в классах – словом, повсюду. Всеобщие похвалы заслужил наш уголок отдыха. Именно сегодня я вместе с Энту дежурила по кухне. Вошли гости. Заглядывали в каждый угол, в котлы, в сковородки и в шкафы и принялись нас расспрашивать о самых разных вещах. Один из гостей спросил Энту:

– Ну как, молодой человек, работа в кухне не кажется вам неприятной?

Я с любопытством взглянула на Энту. Я довольно точно знала, что он думает, например, о чистке картошки, потому что он только что достаточно выразительно и непечатно выразил об этом свое мнение. Энту поднялся из-за корзины с картофелем и произнес с наигранным простодушием:

– Нет. Почему же мне должно быть неприятнее, чем девочкам. Ведь мы, мальчики, тоже едим картошку.

И, подло используя момент, тут же обратился ко мне:

– Не правда ли, Кадри? Ведь тебе не трудно чистить картошку?

Больше всего мне хотелось заткнуть ему рот неочищенной картофелиной, но я стояла среди посторонних, немая, как придорожный столб, и на моем покрасневшем лице, наверно, можно было прочитать только одно. Я очень надеюсь, что мое упорное молчание гости приписали застенчивости.

К счастью, один из гостей догадался повторить свой вопрос:

– А вам, девушка, это дежурство на кухне не в тягость?

– Не очень.

Пусть здесь был директор и старший воспитатель, все равно сейчас я была абсолютно не в состоянии изворачиваться, подобно Энту.

– Значит, все-таки не очень. А не скажете ли мне, как вам тут вообще нравится?

И найдут же, что спросить! Почему тогда уж сразу не полюбопытствовать, как мне вообще нравится жить на свете. Итак, я оказалась в центре внимания. Меня это никогда не устраивает. К счастью, на свете есть простые правила вежливости. И я прибегла к одному из них.

– Спасибо, нравится.

– А не могли бы вы сказать, что именно вам в этой школе нравится? Раньше вы учились в другой, не так ли? Что здесь иначе или что вам тут больше по душе, чем, в прежней школе?

Уж лучше бы спросили, что не нравится. Это я успела хорошо обдумать и сразу сумела бы ответить. А так...

– Не знаю...

Должно быть, я произвела на них совершенно безнадежное впечатление. Слышала, как директор стал объяснять стоявшим рядом, что я поступила сюда только в этом году.

– И все же.

Отвернувшиеся было лица вновь обратились ко мне.

– Прежде всего равноправие. Я хочу сказать, что все должны уметь все делать. Видите, даже мальчики чистят картошку. Дома бы они этим не занимались. Вообще многим из нас некоторыми вещами дома не пришлось бы заниматься, а в сущности, все это лишь на пользу. Научимся самостоятельности и не будем надеяться только на родителей. Ну да, именно, у нас тут все равны. Я думаю, что в такой школе мы гораздо ближе к коммунизму, чем в других. Мы придем к нему немножко раньше, чем люди из других школ. Я думаю... как бы это сказать... ну, конечно не фактически, то есть, значит, и фактически, но...

Кок-кок, мёк-мёк. Наконец, я все-таки нашла более-менее подходящее слово:

– Морально!

– Так, так...

Дяденька из министерства потирал свой подбородок.

– Как вы учитесь? Какой, например, табель вы получили за полугодие? А-га – пятерки и несколько четверок. Так. Так.

Да-да, товарищ. Так-так. Четверки и пятерки были у меня даже и в седьмом классе. Но вообще-то дело не в этом. Уж такая я уродилась – если у меня вот так – бух! – что-то спрашивают, то настоящий ответ приходит мне в голову не раньше, чем через двадцать четыре часа. Вообще вам следовало дать нам время подумать, раз уж вы задаете такие исчерпывающие вопросы. Но, по правде говоря, насчет коммунизма я все-таки неплохо сказала. Сама не понимаю, как это у меня получилось. Я раньше об этом как-то не думала. Надеюсь, что, несмотря на мое заикание, они все-таки поняли мою мысль. Только вот надо было говорить о конкретных вещах. О наших практических занятиях, об опыте, который мы в этой школе приобретаем, и еще я совсем забыла упомянуть о наших взаимоотношениях с малышами. Что незаметно для себя мы становимся для них старшими братьями-сестрами. А это очень важно. Я могла бы рассказать, например, о том же утюге, сделанном Энту. Но этот Энту?! Ведь все же прекрасно поняли, что насчет картошки он просто паясничал.

Впрочем, зачем я волнуюсь. Они сами достаточно конкретно познакомились с нашей жизнью. В мастерской, в классе рукоделия, в садоводстве и т. д. Единственное, что я могла бы им еще сказать, это чтобы они постарались как-нибудь поторопить наших строителей, которые строят новое здание интерната, но что-то уж очень медленно.

Позже в честь гостей был устроен вечер с импровизированной программой – трио мальчиков, Свен играл на фортепьяно, я и Анне читали стихи и т. д.

Раз мы уж все равно опоздали в баню – и, наверно, за удачную программу – после концерта директор разрешил нам потанцевать. Именно теперь! Так случается в жизни нередко. В другое время такие неожиданные дополнительные танцы были бы встречены общим ликованием, но сегодня..? И к тому же у нас гости!

Пока готовили зал к танцам, мы, большие девочки, собрались и жужжали, как потревоженный улей. Что-то будет? Как вести себя? Глупее всего, что здесь гости. Многие девочки были непреклонны и предлагали уйти с вечера. Другие считали, что ради гостей сегодня нужно сделать исключение. Иначе получится неприятная история. Наш ожесточенный спор привлек внимание воспитательницы Сиймсон и она направилась к нам.

– Девочки, идемте в коридор!

Одна за другой мы вышли из зала. Здесь продолжалась борьба «за» и «против». Мне показалось, что для очень многих девочек гости были только предлогом. Я старалась агитировать, как умела, но мои слова в таком деле не имеют веса. Сама-то, я все равно не хожу на танцы. И тут молчавшая до сих пор Веста сделала решающий шаг. Она просто стала спускаться с лестницы.

– Веста, постой, куда ты? – крикнула Лики. Веста обернулась, и выражение ее лица решило все сомнения. Ладно! Разве это преступление, если однажды вечером девочки почему-то предпочтут баню танцам?

Наша группа удалилась в полном составе, исключая, конечно, Мелиту. Роози мы уполномочили наблюдать, как развернутся события. За нами последовали другие группы. Прежде всего первая, а за ней остальные. Теперь, когда решение было принято, нам стало просто весело.

Такого веселого банного дня у нас еще не бывало. Малыши помылись еще днем и персонал тоже. Мы были совершенно одни, и нам не надо было спешить из-за мальчишек.

Мы использовали все банные удовольствия. Ритмично похлопывая себя на полке вениками, чувствовали себя хозяевами положения. Победителями! Внизу на скамейке Урве и Анне затянули песню. И скоро вся баня гудела от песни, которую распевали несколько десятков победных голосов. Роози появилась в тот момент, когда мы громко распевали импровизированные слова на известный мотив:

Танцует парень с песнею, песнею,

обняв скамейку, кружится, кружится!

Осторожно не споткнись, не споткнись,

носик можешь ушибить, ушибить!

Тра-ля-ля-ля и т. д.

Роози сообщила, что гости вместе с директором почти сразу ушли с вечера, так что они, по-видимому, ничего особенного не заметили. На Роози посыпались вопросы:

– Что делал Рейн?

– А Тийт сразу ушел?

– С кем танцевал Пеэду?

И т. д. и т. д. Каждую интересовала, главным образом, судьба и поведение ее друга или партнера на танцах. На лицах появлялась легкая, довольная улыбка, когда Роози отвечала всем почти одно и то же:

– Не танцевал. Сразу ушел. Танцевал всего один танец с семиклассницей и исчез. Посидел у стенки и заковылял домой.

К Роози продолжали приставать с расспросами, и наконец она даже рассердилась немножко и сказала:

– Я же говорила. Большие мальчики улетучились почти сразу. Сейчас там крутятся только семи– и восьмиклассники. Даже Мелиту никто не пригласил.

– А ты танцевала?

Роози как раз намылила голову, и можно было ожидать, что она не ответит, но после короткой паузы она заявила:

– Я отказала даже Свену.

– Даже Свену! – повторила Анне таким голосом, что стало понятно – и ей известна большая тайна Роози.

Посмотрим, чем все это кончится. Во всяком случае, завтра танцы определенно отменяются, если даже будут официально разрешены. Мальчишки не позволят себя дурачить вторично.

ВТОРНИК...

Прежде чем описывать сегодняшний вечер, я должна, пожалуй, рассказать, что произошло перед этим. Мы случайно оказались только втроем – Веста, Сассь и я.

Веста сидела к нам спиной, вглядываясь в темноту за окном. Видеть там она ничего не могла, разве что свое отражение в оконном стекле. Сассь стояла на коленях на стуле и, опираясь локтями в стол, углубилась в какую-то растрепанную книжонку. Я заметила, как она время от времени исподлобья поглядывала на Весту, Вдруг она спросила;

– Веста, биллион – это самое большое число?

Для Весты в эту минуту явно не существовали никакие числа на свете, она с головой ушла в какие-то свои тяжелые, грустные мысли.

– Веста! – этот голос невозможно было не услышать. Веста пробормотала что-то, не поворачивая головы.

– Я же тебя спрашиваю, Веста. Биллион – это самое большое число? Ты знаешь? – Сассь, по-видимому, решила не отступать.

– Да. – Веста, наверно, сказала бы «да», даже если бы Сассь назвала число «10». Так далеки от нас и от этой комнаты были ее мысли.

Это поняла и Сассь. Она слезла со стула, подошла вплотную к Весте и, глядя снизу вверх в ее лицо, спросила:

– А что будет после биллиона?

Веста подняла светлые ресницы:

– Биллион один.

– А после биллиона одного?

– Биллион два. – Наверно, такой голос был бы у электронно-счетной машины, если бы она вдруг заговорила.

– А после биллиона двух?

– Биллион три.

– А после биллиона трех?

– Биллион четыре.

– А после... – Число достигло уже биллиона двадцати трех, а нетерпение Сассь возрастало на глазах. Она захлебывалась от волнения.

– А после биллиона двадцати трех?

Голос Весты по-прежнему звучал безразлично и монотонно, словно принадлежал машине по имени Веста.

– Биллион двадцать четыре.

– Веста! – крикнула потрясенная Сассь. – Когда же ты скажешь: «теперь оставь меня в покое!»?

Впервые с того злополучного воскресного вечера Веста слабо улыбнулась, хотя совсем рассеянно и словно бы против воли.

А у Сассь никогда не поймешь, сколько ей на самом деле лет.

СРЕДА...

Темой вчерашнего вечера группы по старому плану было «Как писать письма». Но как-то сама по себе получилась совсем другая тема – «Мой одноклассник». Разумеется, инициатором была воспитательница– История с нашим бойкотом дошла до учительской и, как можно было понять из нескольких слов воспитательницы, по-видимому, вызвала там самые разные мнения, Теперь она решила расспросить нас о подробностях.

Постепенно все было рассказано. Фактов, то есть вопиющих фактов, самих по себе было немного. История с моим дневником, несправедливость Ааду во время проверки и отказ, полученный Вестой на танцах. Но ведь не это главное. Есть нечто иное, то и дело отравляющее наши взаимоотношения. Какое-то умничание, высокомерие, унизительные двусмысленности и пошлости, все то, о чем трудно, а зачастую очень неловко говорить. Воспитательница слушала и кивала головой.

– Ах, значит так? Таковы дела?

Когда мы опять вернулись к той последней капле, переполнившей чашу – то есть к тому, как Веста получила отказ, она вдруг вскочила:

– Девочки, не надо, Из-за меня не надо. Напрасно вы это. Не стоит этого. Я все обдумала – освободите меня от обязанностей старосты. Выберите новую. Именно сегодня, сейчас выберите, Кадри или Лики, все равно кого. Я не буду больше. Не могу. Не стоит больше об этом говорить, Давайте, сразу выберем.

– Ну что ты городишь? – сердито и в то же время участливо сказала Лики.

– Я говорю серьезно. Кроме того, я больна и... Об этом уже был разговор. Вы сами хотели. Теперь я, со своей стороны, прошу – выберите нового. Нет смысла откладывать это дело. Кадри все равно заместитель и Лики.

– Пусть будет Кадри, – сорвалось у Тинки, и тут же Мелита торопливо перебила:

– Нет, лучше уж Лики!

– Постойте!

– Что вы выдумали? Во всяком случае, я не согласна. И Лики тоже (уголком глаза я успела заметить, что Лики кивнула). – У Лики и без того тысяча дел. А обо мне и речи быть не может. Я не справлюсь. Вы же сами знаете, что Веста – самый подходящий староста группы. А если ты больна, – обратилась я к Весте, – то сходи к врачу и полечись. На это время каждая из нас согласится тебя заменить! Не разыгрывай из себя жертву. Все равно тебя никто не отпустит. Теперь, когда у нас в группе все идет на лад, когда мы добились единодушия и прочее, и когда клавиши пианино появились на горизонте, теперь ты хочешь уйти! Не пройдет. И вообще, за кого ты нас принимаешь? Кто за то, чтобы Веста осталась старостой группы? Поднимите руки!

Раньше всех поднялись руки Сассь и Марью и последней – рука Мелиты. Но промежуток был очень коротким. Во всяком случае, все подняли руки, включая воспитательницу.

Воспитательница не разрешила нам бежать за Вестой в спальню. Это нужно понять. Когда расплачется и убежит такой человек, как Веста, да еще при таких обстоятельствах, то уж, конечно, для этого должна быть причина...

ПОЗДНЕЕ...

Но собрание группы на этом еще не закончилось. Воспитательница подсказала нам ужасно интересную идею. Почему бы нам не выступить с нашими заботами открыто? Например, по комсомольской линии передать это дело в товарищеский суд. Скажем, так: требования современной девушки к своим одноклассникам или что-нибудь в этом роде.

Эта мысль сразу захватила нас. Конечно. Так и сделаем. Попросили воспитательницу разъяснить, как это делается. Задумали как-нибудь сходить в настоящий суд, познакомиться с судопроизводством.

В качестве обвиняемых перед судом предстанут два представителя противной стороны – Ааду и Энту.

В судьи больше всего годится Лики. О прокуроре пришлось немного поспорить. Из трех кандидатов (Анне, Веста и я) двое последних отказались. Хотя один, т. е. я, с удовольствием согласилась бы. Думаю, мне было бы очень интересно хоть один раз во всеуслышание разъяснить мальчикам, в каком они долгу перед нами, одноклассницами и друзьями. Но в самом деле, пожалуй, лучше будет это сделать Анне. Обвинительную речь так или иначе будем сочинять все вместе, и я могу внести в нее некоторые пункты. Главными свидетелями будем мы с Вестой. Потому что мы ведь наиболее потерпевшие.

Кого назначить защитниками? По характеру больше всего подошла бы Марелле. Но по другим качествам она все-таки не годится. Воспитательница посоветовала нам предложить обвиняемым самим выбрать защитников. Как в настоящем суде. Оно и лучше. Какая же девочка захочет их защищать? И в заседатели решили пригласить мальчиков, чтобы не нарушить возможности вынесения беспристрастного приговора. Пусть уж будет даже 2:1 в пользу мальчиков,

Уже вчера вечером мы записали важнейшие пункты обвинительной речи. На этот раз мы должны победить! Должны заставить их призадуматься о вещах, о которых они не задумывались, по-видимому, до сих пор.

Кстати, сегодня днем произошло еще кое-что, давшее нам дополнительные козыри. Дело в том, что у нас и вообще во всем мире всеобщее восхищение вызвал героический подвиг четырех советских юношей, 49 дней дрейфовавших в море, юношей, которые до этого ничем выдающимся не отличались, а теперь, когда жизнь потребовала, вдруг оказались такими героями. Мы, девочки, все без исключения восхищались ими.

Прямая почему-то именно мне поручила рассказать о них на уроке классного руководителя. Я говорила об этом, как чувствовала. Я не умею говорить так, словно все слова берутся из моего собственного маленького кармана. Для меня великое – это по-настоящему великое, и я с восхищением смотрю снизу вверх на тех, кто способен на великие дела, потому что сама я могу сделать так мало. Наверно, все это получилось у меня очень наивно. Я заметила на левом крыле усмешки и презрительные гримасы. Видела, как Ааду, наклонясь к Энту, что-то долго шептал ему на ухо. Едва я закончила свой рассказ, как слово взял Энту:

– Доклад был очень содержателен и обширен. Только одно мне не ясно. А именно – где же тут великий героизм? Я лично во всем этом вижу один определенный факт. Человек, попавший в тяжелое положение, ну, в данном случае ему угрожала смертельная опасность, изо всех сил старается спасти свою жизнь. Ведь, как мы учили и знаем, это просто естественный инстинкт всякого живого существа. Его называют инстинктом самосохранения. И он проявляется как у людей, так и у животных. Почему же вдруг этот врожденный инстинкт мы стали считать героизмом?

Делает ли в данном случае героем тот факт, что человек в безвыходном положении грыз брючный ремень и уплел свой баян?

Ох, как остроумно! Мальчишки, конечно, смеялись очень самоуверенно и победоносно. Было невозможно не нарушить обет молчания, тем более, что из-за наших планов он был излишним. Я с разбегу бросилась с головой прямо в этот коварный, притворно-хладнокровный оборонительный вал, который мальчишки поставили перед собой. Я атаковала, как умела:

–...И, наконец, Энрико Адамсон сам сказал о самом главном. Каждый человек, попав в беду, старается выжить сам. Вот именно с а м. В том-то и разница. Вы знаете, что эти ребята делали эти 49 дней. Сделали они хоть шаг, который показал бы, что каждый из них следовал естественному инстинкту и пытался спасти только свою жизнь? Почему они в первый же день пересчитали картошку и разделили поровну, на равные части? И почему они сохранили это равенство до конца? И в те дни, когда начала угасать надежда и до смерти было рукой подать. Ни один из них не струсил, ни одного из них естественный инстинкт не заставил пытаться сохранить свою жизнь за счет жизни другого человека. Я уверена, что кое-кто из молодых людей, окажись он в таком положении, употребил бы свой ремень совсем для других целей. Может быть, от страха и безнадежности он дрожащими руками затянул бы его вокруг собственной шеи, а может быть, тот, кто сильнее, воспользовался бы своим правом сильного и столкнул остальных за борт, чтобы иметь побольше того, что удерживает душу в теле. Это было не так уж невозможно. О таком мы и в литературе читали. И у меня, например, был когда-то одноклассник, который просто так, для развлечения, столкнул более слабого с крутой горы, где уж тут говорить о подобном случае.

Когда я все это высказала, а потом ясно увидела, как у Энту сначала побелел кончик носа, а затем постепенно все лицо, мне вдруг стало жаль его. Стало стыдно за себя. Хотелось взять свои слова обратно, но было уже поздно. Сейчас я могу утешиться только тем, что никто другой не понял моего намека и никому другому я этого никогда не говорила и не собиралась говорить. Но честное слово, эти постоянные издевки надо всем, что хоть немножко лучше и прекраснее, высмеивание того, к чему каждый из нас должен стремиться, – не могут не выводить из себя. При этом у меня бывает такое чувство, что они сами не верят в то, о чем или вернее как говорят. Не может же быть, что молодежь одной и той же страны, члены Коммунистического Союза Молодежи могли бы иметь такие разные идеалы и настолько по-разному воспринимать хотя бы это событие. Пришлось бы им самим вот так дрейфовать в море, не знаю, что бы они тогда об этом сказали.

Ничего не поделаешь, надо все-таки ясно знать, что допустимо, а что не допустимо. Я-то очень многого жду от предстоящего суда. Пусть там в самом деле все выговорятся, выскажут, что на сердце, что человек думает обо всем этом. Анне готовится необыкновенно старательно. Мы все доставляем ей всякий «фактический материал», как говорится.

ВОСКРЕСЕНЬЕ...

Вот и состоялся этот знаменитый и долгожданный суд. Очень торжественным и значительным был момент, когда судебный служащий (классный организатор из восьмого – у него оказался самый внушительный голос) объявил:

– Встать. Суд идет.

Дверь отворилась, и состав суда во главе с Лики прошествовал на свои места с подобающим достоинством и выражением лиц. В это время в переполненном зале все стояли (включая учителей, воспитателей и директора), и было впечатление самого настоящего суда.

Суд уселся за столом в таком порядке: Лики, как председатель, в середине, слева от нее – народный заседатель Тийт из нашего класса и справа – Рейн из девятого, В конце стола сидел секретарь суда. Анне в качестве прокурора и Андрес – защитника – сидели отдельно, за маленькими столами. Обвиняемые – Энрико и Ааду – на скамейке по одну сторону и мы – свидетели – по другую, как раз между судейским столом и публикой.

Судья огласила состав суда, совершила остальные положенные церемонии и прочла обвинение:

– Энрико Яанович Адамсон обвиняется в недостойном поведении, несовместимым с моральным обликом комсомольца. Во-первых, он принудил ученицу седьмого класса Мелиту Вольдемаровну Кряэс к совершению недопустимого поступка, заставив ее выкрасть чужую тетрадь; во-вторых, он подло использовал личную тайну: сам прочел дневник и дал прочесть другим. В-третьих, он, как и все его единомышленники, которых он в данном случае воплощает и представляет, обвиняется в том, что он употребляет недопустимые и некультурные выражения, позволяет себе двусмысленности и ведет себя недостойно.

Ааду Аадувич Адомяги обвиняется, как соучастник вышеуказанных преступлений, в некультурном поведении и выражениях, к чему добавляется еще и самое грубое оскорбление, нанесенное им девушке, Весте Эльмаровне Паю...

Конечно, я не могу переписать весь судебный протокол, потому что он занял две тетради и суду пришлось во время чтения назначить заместителя совершенно выдохшемуся секретарю. Кроме того, большая часть этого протокола у меня имеется, потому что в большинстве случаев обвинительные речи и выступления составляла я. Но о суде и обо всем том, что произошло в этот день, я постараюсь написать подробно.

Ой, до чего же все мы, девочки, волновались. Быть уверенными в своей правоте – это одно, но доказать это другим, в особенности мальчикам – это же совсем другое.

В защитники они выбрали Андреса. Самого умного мальчика и к тому же партнера и друга Анне. Верно, и тут у них был свой расчет.

Я дала свои показания очень обстоятельно. Весте, конечно, было труднее. Мотив был, так сказать, деликатнее, как заметил Андрес. Но зато это был единственный случай, когда оказалась кстати Вестина манера безличной речи. Она придала ее показаниям деловитость и нейтральность.

Но зато Анне произнесла свою речь с таким пылом и страстью, что, по моим понятиям, – и девочки тоже так считали – мальчишки были повержены в прах и должны были тут же не только попросить у нас прощения, но и встать при этом на колени.

Девочки вставали одна за другой и говорили о том, как мальчишки нарушали самые элементарные нормы поведения или же глубоко оскорбляли или унижали своих одноклассниц.

Племянница директора – Маарика из восьмого класса – рассказала, что когда она шла однажды с Ааду по улице и они встретили ее родственника, то она поздоровалась, а Ааду тем временем стоял рядом, преспокойно засунув руки в карманы, нахально смотрел на постороннего человека и даже не подумал его приветствовать, как этого требует вежливость. На это со скамьи подсудимых послышалась реплика Ааду:

– Что? Уж не собираетесь ли вы сделать из нас циркачей?

Анне же в свою очередь все время загибала пальцы, выкладывая свои «во-первых, во-вторых, в-третьих». Все десять пальцев были уже использованы. В самом деле, трудно сказать, что Анне больше подходит – быть прокурором или артисткой.

Но хотя речь Анне несколько раз прерывалась бурными аплодисментами, все же мальчишки и не думали падать на колени. Они даже не опустили голов. Скорее, наоборот. Когда Андрес вышел на трибуну и огляделся по сторонам, у него был вид человека, уверенного в своей правоте и имеющего, что сказать.

О, до чего же трогательно благородными выглядели в его речи школьники второй половины нашего столетия! В особенности же воспитанники нашей школы-интерната. С какой иронией он произнес:

– По-вашему, милые девушки, выходит, что ни одну вещь нельзя назвать ее подлинным именем. Конечно, в вашем присутствии нельзя, например, сказать, что вонь – это вонь, а надо говорить: испорченный аромат. Вам подошел бы, пожалуй, стиль времени папы Крейцвальда. Если кто-нибудь голый, то об этом надо сказать вежливо: босиком по самую шею. Не так ли?

Даже по самому мерзкому пункту – отказу Ааду танцевать с Вестой – Андрес, один из величайших мудрецов и златоустов школы, нашел смягчающие обстоятельства:

– Далее. Если мы проанализируем предысторию самого тяжелого обвинения, то найдем немало смягчающих обстоятельств. Мы знаем, что последнее время Ааду всегда танцует с Валентиной. Они подходящая пара. Оба хорошо танцуют и так далее. Мы не станем здесь анализировать причины их контакта, скажем лишь обычное: они хорошие друзья.

И вдруг неизвестно почему, девочка начинает капризничать. Если Ааду весь вечер приглашал только ее, если он делал это на всех вечерах в течение последних двух четвертей, то, естественно, он ждет ответного приглашения на дамский вальс, не так ли?

Но, как мы знаем, девушка не делает этого. Она капризничает. Она ветрена и капризна. Ее не интересуют чувства другого человека. Она хочет продемонстрировать свою власть. Вообразив себя неотразимой красавицей, она считает, что может себе все позволить, как это вообще принято у девочек. Они любят время от времени дать почувствовать свое девичье превосходство и власть. Так случилось и с данной девушкой: она умышленно обижает своего постоянного партнера и друга и, против ожиданий, как я уже сказал, даже против неписанных правил вежливости, приглашает танцевать другого мальчика.