Текст книги "Приемная мать"

Автор книги: Сильвия Раннамаа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Того, что я пережила за первые две ночи болезни, я не пожелала бы злейшему врагу, если бы у меня такой и был. Даже Энту не пожелала бы.

Из первой ночи помню только, как я беспрерывно старалась проглотить какую-то резину и никак не могла ни проглотить, ни выплюнуть ее. А на вторую ночь я пережила состояние невесомости. Это было совсем не страшно. Во всяком случае, я собираюсь, когда поправлюсь, записаться на полет в космос, когда туда будут брать пассажиров. Конечно, сначала будет огромная очередь, и чем раньше записаться – тем лучше.

Днем, в промежутке между этими двумя ночами, я ничего не ела, много пила, немножко плакала и очень хотела, чтобы бабушка была жива и пришла ко мне, или чтобы я умерла и встретилась с ней.

К счастью, последнего все-таки не случилось. А на следующее утро на меня, по всем признакам, снизошло вдохновение, нет, конечно, не такое высокое, как у Пушкина или у Толстого, но все-таки как раз такое, как требуется для школьной самодеятельности.

Я придумала вещь, которую мы с малышами можем исполнить на новогодней елке. Они давно ко мне пристают. Им тоже хочется выступать. Почему всегда только взрослые! Они, все без исключения, рвутся играть на сцене. Даже в общем-то очень застенчивая Марью. Но она, конечно, прежде всего потому, что Сассь этого хочется. Она и заболела-то наверно потому, что Сассь была больна.

К счастью, им не так плохо, как было мне сначала. И к тому же я им немножко помогаю, когда им кажется, что одеяло давит, а чтобы они не так тосковали по материнской ласке, я рассказала им все сказки, какие только знаю, и постаралась увлечь их предстоящей пьесой. Она их заинтересовала больше всего. То и дело – а что потом и кто это будет? И когда ты ее закончишь? и т. д.

Фактически же дело в том, что я просто переделала на новый лад старые истории. Красивая мачеха наряжается и красуется перед зеркалом. Приходит ее подруга, которой она жалуется на свой первый седой волос и на то, что старость подкралась слишком быстро. Она объясняет это своими заботами. У нее, мол, недавно умер муж, который не оставил ей в наследство ничего, кроме почти взрослой дочери. Мачеха хочет выйти замуж. На заводе, где она работает лаборанткой, ей очень приглянулся молодой талантливый инженер, правда, он много моложе ее, но мачеха надеется на свою красоту. Единственное препятствие – падчерица. В те дни, когда мачехе удавалось заманить его к себе в гости, он был к девушке гораздо внимательнее, чем к ней.

Мачеха затем и позвала к, себе подругу, чтобы та, использовав свои знакомства, как можно скорее, среди учебного года, отправила ее падчерицу в другой город, в школу-интернат. Подруги придумали план действий.

Зовут падчерицу. Объясняют ей, в чем дело. И мачеха с подругой уходят. Девушка остается одна. Выполняя приказания мачехи, она начинает укладывать свои вещи. Разбирая книги, она случайно находит старинную песню и взволнованно читает вслух:

Была я в доме радостью,

Любимицей и ягодкой,

Пока жива была моя матушка...

Заканчивая чтение, она горько плачет и опускает голову на стол. Она всхлипывает и затихает. Сцена постепенно темнеет... Почти в сумерках словно бы издали доносится тихое, как колыбельная песня, пение:

Приходите, сон и дрема,

Ты, забвения сестрица,

Утешитель, тихий братец!

Сон придет к постели мягкой,

Приласкает, как родная,

От ненастия укроет.

Нет у сна забот печальных,

Не солжет он, не обманет.

В нем переплелись с мечтами

Сказки детские и песни,

И чудесные напевы,

И заветные сказанья...

К падчерице-сиротинке

Сон приходит от порога.

И ее уносит в поле,

Где цветут под солнцем травы,

В синих волнах отражаясь.

Нет без матери дороги,

Нет сиротке в мире счастья.

Тяжело она вздыхает

От сиротской, горькой доли.

Вдруг откуда ни возьмися

Перед нею мост хрустальный

Над широкою рекою,

Словно радуга сверкая,

Семицветной встал дугою.

Робко подошла сиротка,

И пошла она тихонько

По сверкающему мосту

На другой, прекрасный берег.

Что же там, за светлой речкой

Увидала сиротинка,

Унесённая мечтою?

Там темнеет лес еловый,

Шелестят вокруг березы

И звенят, дрожат осинки.

А за ними в свете зорьки

Засияла гора счастья!

Что там видится на склоне,

Все яснее и яснее

Различается в тумане?

Это крошечная хатка,

И к дверям ведет тропинка,

А крылечко расписное.

И к нему спешит девица,

Все быстрее через речку,

Словно крылья вырастают,

И летит она как птица,

Позабыв свои печали,

Злые мачехины козни,

Прямо к домику у склона,

Прямо в сказочные земли.

Эта народная песня, прочитанная падчерицей в книге, мне всегда очень нравилась. Мне кажется, что только так сироты и могут разговаривать со своей покойной матерью. По-моему, я сумела правильно и даже хорошо пересказать ее. Уж очень она мне близка. Всю пьесу я прочувствовала так глубоко, потому что воображаю себя героиней этой сказки, сиротой. И именно эта песня натолкнула меня на мысль о пьесе.

Мне захотелось самой написать что-нибудь в подобном духе. Эта вторая песня, которую я здесь полностью написала – мой собственный опыт. Я просто счастлива, что она у меня получилась. По-моему, она совсем уж не так плоха, хотя учительница литературы, конечно, нашла бы в ней много ошибок. Вряд ли наши девочки поймут, что это не настоящая народная песня... но сочинить ее оказалось совсем не просто. Прежде всего я прочитала триста восемьдесят шесть страниц старинных народных песен. Во что бы то ни стало я хотела понять, почему наша народная поэзия такая чудесная и откуда в ней такая мечтательная и убаюкивающая прелесть. Пожалуй, теперь я все-таки поняла это, хотя и не умею объяснить.

Беспрерывное чтение народных песен так меня захватило, что в конце концов мне даже стало трудно говорить обычным языком. Сассь и Марью просто валились от смеха, когда я им отвечала что-нибудь в стиле народной песни. А я, чтобы доставить им удовольствие, иногда говорила так и умышленно.

Один раз я даже медсестре сказала:

– И когда минует горе,

Я опять с постели встану,

Выберусь из карантина?

Медсестра взглянула на кривую температуры и понимающе улыбнулась.

Сейчас я работаю над вторым действием пьесы. Дела еще много. Но кое-что совсем готово. Во всяком случае, Сассь и Марью свои роли уже выучили, и у них они получаются очень забавно.

Еще нужно доработать сцену о раскопках на горе Счастья. Каждый из гномов добывает драгоценные камни своего цвета, а каждый цвет символизирует семь самых лучших качеств человека – честность, трудолюбие, смелость, верность, товарищество, чуткость и скромность.

Над этим, на первый взгляд, простым делом, пришлось немало поломать голову. Раз гномов семь, то и качества, которые приносят человеку счастье, пришлось распределить на семь драгоценных камней. Честность и трудолюбие без всяких раздумий сразу нашли свое место.

А вот смелость. Знаю по себе, что отсутствие этого качества не раз мешало моему счастью. Бывает, что и честность требует смелости. И если бы не было смелости, то не было бы и революции, и люди томились бы в вечном бесправии.

Насчет верности я колебалась. Определяет ли это слово то, о чем хочу сказать? Хотела было назвать это чувством долга. А потом решила, что верность все-таки больше. Верность благородной идее, коммунизму, своей родине и народу – именно она заставляет честного, смелого и трудолюбивого человека в любых условиях исполнять свой долг. Хорошо исполнять.

А товарищество, по-моему, как раз и есть качество, определяющее, хороший человек или плохой. Яснее всего это видно на примере нашей Лики. Товарищество объединяет друзей, пробуждает любовь и вообще рождает коллектив, а ведь это для каждого отдельного человека самое главное.

Чуткость и скромность я бы объединила в одном драгоценном камне, потому что все семь очень уж быстро заполнились.

Может быть, скромность и не стоит того, чтобы упоминать о ней отдельно? Ведь не всегда это и добродетель. Например, если она от робости или беспомощности (что не раз замечала за собой), но если подумать о наших мальчиках, то выходит, что никак нельзя не упомянуть о скромности. Скромность нужна такая, в основе которой лежит человеческое достоинство.

Чуткость тоже совершенно необходима. Если бы найти для двух этих качеств одно определение. Потому что, конечно же, каждый чуткий человек скромен и, наверно, скромный – чуток. Первая, как цветок, который мы посадили в саду соседа, чтобы доставить ему радость, а вторая, как бубенчик, который мы снимаем, чтобы он своим звоном не мешал другим. Все-таки они близнецы.

Но когда я думаю о Весте, то никак не могу разобраться, чего же ей больше всего не достает.

Нельзя сказать, что она не честная или не смелая. Свое мнение, то, что она считает правильным, она всегда смело высказывает всем – будь то учительница, воспитательница или все равно кто. О ее нечестности не может быть и речи. И таких трудолюбивых, как она, надо поискать, и в ее верности никак нельзя усомниться. Что касается товарищества, то здесь, на первый взгляд, дело сомнительное, однако факт, что мало кто менее эгоистичен, чем Веста. Ее личные интересы – всегда лишь интересы старосты группы. Таким образом, интересы коллектива. В отношении своей личности она скромна. И даже ее «безличная» манера говорить обусловлена какой-то странной, поставленной с ног на голову скромностью или своеобразным чувством такта. А может быть, ей просто не хватает воображения? Воображения, которое должно быть врожденным свойством человека, как, скажем, разум. Конечно, нет людей, совершенно лишенных воображения. Если бы не было воображения, то разве человечество прошло бы путь от каменного топора до первого искусственного спутника? И разве была бы тогда на свете красота? А что за жизнь без красоты? Тогда не стоило бы и родиться человеком. С тем же успехом можно было бы быть бараном, кошкой или моллюском.

Нет, теперь я знаю, какого качества больше всего не достает Весте. Жизнерадостности. Чувства юмора. Оптимизма! Боюсь, что именно это выбили из нее в детстве. Как ужасно, ужасно грустно! Но может быть, это еще вернется?

Оптимизм совершенно необходим. Иначе о каком же счастливом человеке может идти речь!

Я еще должна придумать, какого цвета все эти драгоценные камни, которые гномы добывают в горе счастья.

Во всяком случае, оптимизм – золотисто-желтый и сверкающий, как солнце. А честность – самый чистый, прозрачный хрусталь.

Смелость лучше всех цветов – огненно-алая!

Трудолюбие – самого важного для существования жизни цвета – зеленого. Как трава, как все растения, вечно обновляющиеся и связывающие землю и солнце!

Для товарищества, конечно, больше всего подходит цвет безбрежного моря!

Верность должна быть как алмаз – самый прочный из камней, которым можно шлифовать все другие самоцветы.

Для чуткости и скромности я тоже кое-что нашла. Когда недавно воспитательница зашла нас навестить, я спросила, бывают ли драгоценные камни двух цветов, не очень броские, но красивые. Воспитательница ответила – опал, или лунный камень. В основе он белый, но искрится огненными лучами.

Гномы обещают дать все семь драгоценных камней в приданое сироте, если она поможет им работать и не станет общаться с мачехой.

Конец пьесы, когда падчерица лежит в гробу и гномы стоят в кружке и оплакивают ее и тут появляется принц (тот самый избранник ее мачехи) и, преклонив перед ней колено, прекрасными словами говорит о своих чувствах, у меня уже готов. Об этом месте я много думала. Пока гномы стоят вокруг меня и поют свою печальную песню (или говорят хором), я бы пробралась за кулисы и переоделась. Вот где я наконец смогла бы использовать во всем блеске свое «маленькое вечернее платье»! Когда же гномы удалятся, прекрасные слова коленопреклоненного принца разбудят меня (принца мог бы играть Свен). Представляю себе, какой захватывающе красивой могла бы быть эта картина.

Сирота смущается и просит принца не говорить о своих чувствах. Но принц отвечает, что скоро-скоро кончится сон, падчерица-сирота проснется и уйдет от него. Потому-то он и просит, чтобы она не забывала его.

– А мачеха? – спрашивает девушка. Принц смеется:

– Разве вы не знаете, что у нас издан закон, по которому все злые мачехи изгоняются из нашего общества, как пережитки. Им будет указано их настоящее место в старых сказках и в некоторых плохих снах. По этому закону всем сиротам будет дано счастье. У них будут новые матери – приемные матери!

– Но... где же она, моя новая мама? – удивленно спрашивает сирота.

– Я думал, что вы поняли это, моя красавица. Вы же на пути к ней. Ведь перед тем, как прийти сюда, вы уложили вещи. Вы скоро проснетесь и отправитесь в путь...

– Она добрая, моя приемная мама? – спрашивает девушка.

– Добрая и справедливая. Очень справедливая. Она поможет стать счастливой, – горячо уверяет принц и берет девушку за руку. Тут появляются гномы и приносят семь камней счастья.

Занавес.

ВТОРНИК...

Теперь я уже здорова, и пьеса закончена, и даже тетя Эльза ее просмотрела. Репетиции идут полным ходом. Но все это получается совсем иначе, чем я мечтала во время болезни.

Когда мы лежали в изоляторе, девочки приходили нас проведать. Хотя это вообще-то не разрешается. Однажды, когда Анне и Тинка были у нас и Тинка спросила, не скучно ли нам, Сассь не смогла удержаться:

– Нет, нисколько. Вы ведь не знаете, Кадри пишет для нас пьесу и сочиняет альтерционные стихи – или как их там? Это вроде песен. С гномами или эльфами. Это мы, и с нами приключается много смешного. Я уже знаю на память.

– Какая пьеса? – навострила уши Анне.

– Ах, оставь, Сассь, – запротестовала я.

Тогда еще все было не закончено и я не была уверена, что из этого вообще что-нибудь получится. Я очень коротко рассказала, как я это задумала. Анне была разочарована.

– Только для малышей? Жаль. Почему ты не пишешь для нас? Попробуй. Ну, скажем, из нашей школьной жизни.

Попробуй. Из школьной жизни. Легко сказать. Как будто я писательница. Да и писатели пишут очень мало пьес из школьной жизни. Я и с этим, в общем-то, пересказом столько намучилась. И убедилась наконец, что из меня никогда в жизни не получится писатель. Даже похудела от этих мук творчества и потения. Анне посоветовала мне заменить на географии указку, может, поэтому-то и получилось... впрочем, зачем забегать вперед.

Во всяком случае, Тинка тут же согласилась играть красивую мачеху. Только с условием, что переодетую ведьму будет играть кто-нибудь другой. Принцем был единодушно выбран Свен, так что мне не пришлось высказывать свое предложение. Тинка даже обещала сама поговорить со Свеном.

На этот раз остальные вопросы остались открытыми. Но когда я вернулась в группу, Марелле как-то вечером стала настаивать, чтобы я прочла свою пьесу. Вначале я ужасно волновалась, но когда девочки стали смеяться там, где Тинка-мачеха кичится своим знатным происхождением и красотой, я осмелела. Читала я, по-моему, даже «вдохновенно», особенно монолог сироты.

Когда я закончила, Анне сказала:

– Давай сюда! Я и не представляла себе, что у тебя такое получилось. Это ведь что-то совсем другое. Дай-ка я сама посмотрю. – Она забрала мою рукопись и стала листать ее.

– Роль сироты просто чудесная. Я буду ее играть. Думаю, она мне очень подходит.

И тут же прочла:

Была я в доме радостью,

Любимицей и ягодкой,

Пока жива была моя матушка.

О, что значило мое чтение по сравнению с Анне! Как восклицала, подняв руки, словно защищаясь, Анне: Не бейте сиротинку, Не бейте – нет у нее батюшки. Не бейте – нет у нее матушки.

И хотя все это звучало очень задушевно и хотя я считаю Анне гениальной, почти зрелой актрисой, все же я никак не могла справиться с горьким комком, застрявшим у меня в горле, как отравленное яблоко в горле сироты. И я тоже довольно долго была словно мертвая.

Мне было так жаль расставаться с этой сценой, где я могла бы в роли сироты стоять в своем воздушном розовом платье, ярко освещенная прожектором и самый красивый мальчик из нашей школы преклонял бы передо мной колено. На этот раз меня не утешали никакие похвалы. Что пользы, что Сассь сразу начала протестовать, уверяя, что сироту должна играть я, а Лики и еще некоторые девочки поддержали ее. Во-первых, мнения разошлись и, во-вторых, решающим оказалось то, что Анне сама хотела играть и решилась сказать об этом, тогда как я не решилась.

И ничуть не легче было оттого, что Анне восхищалась моим литературным талантом. Мне не давала покоя мысль о том, что меня могли бы, по крайней мере, спросить, кого я хотела бы видеть в главной роли. Может быть, я все равно предложила бы эту роль ей, потому что ведь знаю себя, вряд ли я стала бы откровенно добиваться главной роли.

В этот вечер я была так огорчена, что чуть не высказала лишнего. К счастью, я все-таки не сделала этого, и теперь сама понимаю, что тогдашнее мое восприятие всего случившегося было просто очень мелочным и глупым. Тем более, что потом случилось то, что случилось. Сейчас у меня больше нет времени. Скоро начнется репетиция. Надо спешить.

СРЕДА...

Теперь все репетиции проходят великолепно. Послезавтра генеральная репетиция. Но первая репетиция была все-таки ужасной. Учительница Вайномяэ взяла над нами шефство. Тинка кое-как справилась со своей ролью, а Вильма играла мачехину подругу. И тут наступила очередь Анне. Вдруг вмешался Свен:

– Постойте! А почему Кадри сама не читает?

– Как Кадри? Сироту играет Анне, – возразила Тинка.

– То есть как – Анне? Ведь должна была играть Кадри! – удивился Свен.

Я поспешила объяснить:

– Ты, наверно, неправильно понял. Я играю только этот голос, который рассказывает о превращении действительности в сказку-сон. Сироту играет Анне. Ей эта роль подходит больше всего.

– Анне? Эта роль? Не смешите! Исполнительница главной роли должна быть прежде всего красивой.

Я не решалась ни на кого взглянуть. И только испуганно оглянулась, когда за нашими спинами с грохотом захлопнулась дверь.

– Анне! – Я бросилась за ней. Успела только услышать, как Свен сказал:

– Тогда пусть уж Андрес играет принца. Меня исключите из игры.

Я нашла Анне в спальне. Она лежала, уткнув лицо в подушку. Мне еще никогда не случалось попадать в такое неловкое положение. Как тут утешать? Сказать, что одному нравится одно, а другому – другое? Нет, будет еще хуже. Противнее всего было, конечно, что я сама – участница этой истории и даже, помимо моей воли, в чем-то словно бы виновата.

– Анне, голубушка, родная, не плачь! Ну, посмотри на себя в зеркало. Ведь Свен же чудак. Он и в литературе-то не может отличить Татьяну от Ольги, ну чего с него взять... Не случайно же его. почти выгнали из одной школы. Что-то у него не так. Не принимай эту чепуху к сердцу.

Я наговорила о Свене все, что пришло в голову. Даже то, во что и сама не верила. Мне было просто ужасно жалко Анне.

– Пусть принцем будет кто-нибудь другой, более толковый. Свен все равно поленится выучить роль. И эта роль совсем не для него. Такой самонадеянный дурак! Может, еще возьмет на сцену зеркальце, как Тинка. Я никогда не могла понять, что в нем девочки находят...

Анне не отрывала головы от подушки. Можно было лишь предполагать, что она плачет. Когда я в предельной растерянности и отчаянии предложила ей в утешение самое лучшее, что у меня было – маленькое вечернее платье, которым мачеха когда-то хотела завоевать мое сердце, – к счастью, в комнату ворвалась Тинка. Она бросилась обнимать свою подругу и стала ей горячо доказывать:

– Анне, ну что ты из-за эдакого плачешь! Анне, милая, он не стоит этого. Твоих слез! Я напишу папочке. На этот раз в самом деле напишу. Папочка приедет и задаст этой обезьяне жару, Свен ужасно боится нашего папашу, я знаю. Боже, Анне, не показывай только, что слова такого типа что-то для тебя значат.

Последнее подействовало, как удар хлыста. Анне подняла голову. У нее были совершенно сухие глаза.

– Ну, а что вы-то тут причитаете? Ведь не стану же я от этого умирать.

И деловито, словно ничего и не случилось, обратилась ко мне:

– О каком платье ты говорила, Кадри?

Да, о каком платье я говорила?! Ох, я наверно сделала это от растерянности Я сама, добровольно, предложила Анне то самое волшебное платье, которое надевала всего один раз на семейном вечере моей мачехи и в котором каждая девушка просто не может не выглядеть красивой, и в котором я тоже могла бы выглядеть красивой! Именно об этой возможности я столько мечтала, как это ни смешно. А теперь оно будет украшать Анне! Отступать было некуда, и не было даже надежды, что мое платье не подойдет Анне. Потому что, во-первых, совершенно бессовестно надеяться на такие вещи и, во-вторых, мы с Анне почти одного роста

Я всматриваюсь в себя и вижу безнадежно запутанную внутреннюю жизнь вперемешку со старым хламом. Что же это такое? То ты так жалеешь другого человека, что согласна любой ценой утешить его, и тут же сама раскаиваешься, что делаешь это! Как дурочка, беспрестанно думаешь о том, что другая в твоей пьесе будет блистать на сцене в твоем самом красивом платье, а ты сама только голос, то, что в тебе самое некрасивое, то, за что ни один учитель пения никогда не поставит тебе больше тройки и то больше по доброте душевной.

Но хуже всего то, что, как я ни пыталась уверить себя, что Свен самый бессовестный, самый грубый, самый бестактный мальчишка, все-таки где-то в глубине души таилась мысль: Свен все-таки считает, что я больше всех подхожу для роли красивой сироты. Больше всех подхожу я!

Кто знает, что случилось бы дальше и что стало бы с моей бедной пьесой, если бы Свен в тот же вечер не пришел извиняться! Как выяснилось впоследствии, он предпринял этот шаг, главным образом, под нажимом Тинкиных угроз и какую-то роль тут сыграла учительница Вайномяэ. Ну, во всяком случае, это позволило продолжить репетиции, и у Анне появилась возможность не отказываться от роли.

ПЯТНИЦА...

Наконец-то все это позади! Все, что в последнее время делало жизнь такой стремительной и увлекательной и заставляло волноваться. Можно опять перевести дух и почувствовать себя свободнее!

Утром, когда мы бежали в школу, шел чистый праздничный снег и все выглядело как-то особенно радостно.

Все как-то вдруг стали беспокойными. Школьная дверь ни на минуту не оставалась закрытой. Всем надо было непременно куда-то бежать, кого-то громко, во весь голос, звать. Повсюду было полно школьников и всяких вещей, и никого невозможно было найти. Все наталкивались друг на друга. Одним словом – была дикая суета, волнение и движение.

И наконец наступило это самое важное и последнее из всех мгновений, чтобы в следующую минуту стать первым. За кулисами открывалась довольно забавная картина. Почти все были заняты дыхательной гимнастикой по системе йогов. Кто вдыхал, до последней возможности втягивая в себя воздух, кто изо всех сил выдувал его из легких. Даже Анне попыталась этим заняться.

Не знаю, это ли помогло, только все прошло великолепно. Даже наша кукольная демонстрация мод. Она привлекла самое большое внимание гостей. На каникулах она будет открыта для всех. Трудно было предположить, что она так славно удастся.

Я, правда, сказала журналистам (их было целых двое, один то и дело щелкал фотоаппаратом), что пьеса – это, в общем, очень старая история о Белоснежке, и я только переделала ее применительно к нашей школе и жизни. И призналась также, что с демонстрацией мод нам очень помогла учительница рукоделия и что очень много идей я позаимствовала у своей мачехи. И все-таки меня хвалили. Сверх всякой меры и незаслуженно. Журналист даже посоветовал мне самой что-нибудь написать для их газеты. Я не знаю – надо будет подумать.

Но Анне выглядела в моем платье очаровательно! Она была рядом со Свеном настоящей принцессой. И как она играла! Именно благодаря ее игре пьеса казалась не такой, как обыкновенная «Белоснежка». И гномов тоже не в чем упрекнуть. Они были просто прелестны. Марью сияла своей застенчивостью. А Сассь и на сцене была верна себе и очень мило хмурилась. Все громко аплодировали, и большие, и маленькие.

ПОЗЖЕ...

Я, как всегда, возвращалась вместе с малышами. Как мне в этот вечер хотелось танцевать! Так хотелось владеть этим искусством, таким доступным всем остальным. Когда мы спускались с лестницы, я подумала: был бы у меня крошечный хрустальный башмачок и я потеряла бы его, убегая... И тогда...

Ох, все-таки старые сказки повторяются. В новых изданиях и с новыми героями. Я как раз умывалась вместе с малышами, собираясь ложиться спать, как вдруг появилась Роози и позвала меня в переднюю. Там она молчапередала мне сложенное письмо. Я развернула его и прочла:

«Золотко, куда ты исчезла? Разве я плохо сыграл свою роль? Почему я не нахожу любви в твоих прекрасных глазах? Жду в награду от моей настоящей (это слово было трижды подчеркнуто) принцессы хотя бы один танец.

Твой покорный слуга, известный принц неизвестной страны С.»

Ой, что за день сегодня! Неужели этот мальчик умеет так писать? И еще мне! Совсем не плохо быть чьей-то принцессой, пусть это даже праздничная шутка.

Но во всем этом была лишь одна беда. Я не могла принять лестное приглашение принца. Роози стояла, теребя свою косу, и разглядывала висящие в углу пальто и шапки.

– Скажи... это тебе передал Свен?

– Да... и он внизу ждет ответа.

Конечно, я должна по крайней мере хоть ответить. Как-то объяснить свой отказ.

– Знаешь, я ужасно устала. Наверное, я еще не совсем оправилась от болезни и... скажи ему, пожалуйста, что у меня болит голова. Что я уже в постели. Скажешь? Я и правда уже ложусь.

Роози кивнула головой и повернулась к выходу.

– Роози, подожди! Постой! Знаешь, я хотела еще сказать, что... ну, ладно, иди. Ах да, ты никому не скажешь об этом письме?

По лицу Роози скользнула тень. Как я могла быть такой глупой! Даже Свен знал, кого выбрать для этой миссии, а я...

Когда все девочки вернулись с вечера, у нас начался шумный обмен впечатлениями. То и дело слышалось: «Девочки, вот это был вечер», «Это была прекрасная идея устроить кукольную выставку», «Лучше всех была Сассь!», «Ну, а Анне как же!» «Да и Марью была, что надо!», «До чего красива была Тинка!», «И вся пьеса просто прелесть!», «Девочки, вы заметили, что мамам больше всего понравилось то место, где эта народная песня. Многие даже прослезились», «Мальчишки чуть не лопнули от зависти, когда директор похвалил девочек» и т. д. и т, д.

Бесчисленные похвалы, восторженные возгласы праздничным серпантином вились в нашей комнате. Радость по поводу удавшегося вечера была так велика, что даже Веста выглядела сегодня как обыкновенная, веселая семнадцатилетняя школьница!

Ведь в речи похвалили нашу группу отдельно, как инициатора заботы о малышах, о том, чтобы исправилось их поведение и был организован их досуг, и имя Весты, как старосты группы, конечно, было упомянуто. Кроме того, ее пионерский отряд получил специальный приз за изготовление кукольной мебели. Эти вещички трудно сделать лучше. Во всяком случае, десяти-четырнадцатилетним ребятам, которыми руководит старшая девочка, сама обучающаяся этому делу. Злые языки говорят, будто бы Ааду заглянул раз в мастерскую, но Веста пригрозила облить его столярным клеем, если он сейчас же не уберется.

Вообще-то вся эта кукольная затея здорово удалась, и у меня нет никаких причин стыдиться ее. На выставке гости задерживались и у стола ребят моей группы. Там на самом видном месте красовался маленький конькобежец в светло-зеленом костюме, в крошечных коричневых фетровых сапожках, на коньках из серебряной бумаги.

Гости восхищались куклой-мальчиком и его модными костюмами, сделанными в бригаде Лики, и «приданым малютки», связанным малышами под руководством Марелле Но больше всего пожалуй, охали у стола, на котором были разложены праздничные кукольные наряды, сшитые в пионерской группе, где шефствует Тинка. Там была тафта, кружева, бусы и даже меха, совсем как на картинках из модного журнала, только все крошечное и потому особенно очаровательное. И правда, это большое искусство – сшить красивый и модный костюм, когда модель обыкновенная маленькая кукла с выпуклым животиком и неуклюжими ручками и ножками.

Пришедшие к нам родители и другие гости были приятно удивлены всем увиденным, мы сами, как «модельеры» и «руководители», были в восторге, в восторге были и пионеры, принимавшие участие во всех делах, но больше всего радости было на лицах тех, для кого все это предназначалось. Пока все эти поделки еще не отдали им, потому что наша кукольная выставка в дни школьных каникул будет открыта для посетителей, но сразу после каникул будут выданы призы.

Самым большим событием на танцах было поведение Свена, который в самом начале протанцевал с Анне два танца, а потом бесследно исчез.

ВОСКРЕСЕНЬЕ...

Снова дома. На каникулах. Сестренка – прелесть. Но если быть совсем честной, то Марью и Сассь мне ничуть не менее дороги. И мачеха уж слишком много говорит мне о необходимости обращаться с сестренкой бережно. Как будто я сама не знаю, что детей нельзя брать на руки, если только что пришла с улицы, и что прежде чем подойти к ней, нужно вымыть руки, и что целовать ее не следует.

Ну вот. Значит, я снова дома, а ведь только сегодня утром я была там, в моем втором доме, а потом мы все вместе ехали в поезде и было очень весело, и так шумно, словно кроме нас больше никого на свете нет.

Я заметила, что Свен Пурре дуется на меня. Мне это было немножко неприятно и даже грустно, но чем я могла поправить дело? В поезде, когда на промежуточных станциях вышло большинство ребят и нас, ехавших до конца, оставалось совсем мало, я вышла в тамбур к окошку. Свен вышел за мной.

– По-видимому, сегодня у тебя голова не болит?

Я наклонилась еще ближе к окну, словно решила непременно пересчитать все придорожные телефонные столбы. Но боюсь, что он заметил, как я покраснела. Отвечать я не стала. Да и какой ответ может быть у лгуньи? Свен спросил, наклоняясь ко мне:

– Скажи, почему ты так поступила?

Ух, у меня не осталось и следа от радостного чувства, как было вчера вечером, когда я читала его письмо. Было только неловко. Мы стояли рядом, и я взглянула прямо ему в глаза. От его взгляда я очень смутилась и тут же возненавидела себя за это смущение.

Попыталась перевести разговор:

– Я не успела тебя похвалить. Ты замечательно сыграл принца, – пошутила я. – Ты и сам настоящий принц.

– Не правда ли? Ты тоже находишь. Мне это не раз говорили. Я думаю, это дело привычки. Я еще во втором классе играл принца.

Он тоже только пошутил, но что-то в этой шутке задело меня. Во всяком случае, лучше не иметь дела ни с кем из мальчишек, кроме Урмаса.

– Кадри, ведь я нравлюсь тебе?

Пусть это была просто болтовня, но я все-таки предпочла бы другие шутки. И, главное, я не умею отвечать на такие вещи, даже если они говорятся в шутку, Свен, разумеется, по-своему объяснил мое смущение и сразу предложил: